Текст книги "Тайна Агаты Кристи"

Глава 16
Исчезновение. День второй

Воскресенье, 5 декабря 1926 г.

Стайлз, Саннингдейл, Англия

Арчи в своем кабинете энергично вышагивает взад-вперед по замысловатому узору на алом турецком ковре, словно собираясь шагами разрезать его пополам. Он понимает, что психовать не следует, но полицейское объявление вывело его из себя.

Кенворд пристально наблюдает за ним. Внешне констебль кажется озабоченным и серьезным, весьма сосредоточенным. Но Арчи чувствует, что за этим фасадом таится самодовольное наслаждение. Детектив наверняка счастлив от того, что имеет власть над представителем более высокого класса, и злится, когда Арчи пытается вернуть себе хоть немного контроля.

– Я, кажется, задал вам вопрос, главный детектив-констебль Кенворд, – повторяет Арчи, потирая правый висок. Голова раскалывается. – На кой черт вы рассылаете фотографию моей жены по всем полицейским участкам и газетам страны? Боюсь, вы превращаете приватную проблему в публичный спектакль.

– Думаю, полковник, вам лучше успокоиться, прежде чем я отвечу.

Теперь Арчи уже убежден, что видит ликование на лице констебля, ни в какую не отступающего от своего курса, который так бесит Арчи. Вся притворная озабоченность Кенворда испаряется.

– Я пытаюсь быть спокойным! – вскипает Арчи, чувствуя, как начинает заводиться – эмоция, знакомая по общению с женой. Легкое раздражение от ее непрерывной болтовни о сюжетах и персонажах перерастает в гнев и пульсирующую головную боль, вызванную полетами ее фантазии и неприличным смакованием чувств – в то время как ему хочется тишины спокойного ужина, умиротворенности приличного дома и вечерней газеты, уик-энда, который можно провести на аккуратном восемнадцатилуночном поле для гольфа в своем клубе рядом с приятной женщиной. Но стоило этим словам сорваться с его уст, Арчи понимает, что совершил ошибку. Он не может позволить себе приступы ярости в присутствии полиции; раздраженные выпады не вяжутся с образом, который он, согласно инструкциям из письма, должен поддерживать – образом обеспокоенного мужа, а иначе придется пенять на себя.

– Что ж, полковник, тогда я буду говорить без обиняков и объясню вам, что мы больше не можем считать это дело приватной проблемой. Мы прочесали всю территорию вокруг автомобиля и ничего не нашли. Мы объехали все станции, городки и деревни в округе, и не обнаружили ни единого ее следа. Мы проверили информацию о том, что ее якобы видели в Олбери, но зацепка оказалась ложной. Мы должны расширить охват поиска на тот случай – пусть даже это весьма маловероятно, – если она бросила машину и намеренно скрылась.

Арчи с трудом удается заглушить голос своей тревоги, хотя эмоции все равно готовы перелиться через край. Если полиция широко раскинет свои сети, те самые факты, которые он пытается скрыть, несомненно, всплывут. Но если ему не удастся обуздать эмоции, он сам выдаст свои карты.

– Прошу меня простить за раздраженный тон, старший детектив-констебль Кенворд, – произносит он, сделав глубокий вдох, – полагаю, это оттого, что я весьма растерян. Зачем рассылать ее фотографию и сообщение о том, что она исчезла, по всей стране, если вы считаете, что это, скорее всего, ничего не даст?

– Не думаю, полковник, что я выразился именно так. – Голос Кенворда холоден. И всякое притворство он тоже отбросил. – Это стандартная полицейская процедура, которая может помочь найти нити, ведущие к вашей жене. А почему вы так сильно не хотите, чтобы информация распространилась?

Теперь очередь Арчи игнорировать вопрос.

– Есть ли дополнительные средства, которые можно задействовать? – спрашивает он вместо ответа.

– Только расспросить ваших работников и прислугу. – Кенворд делает паузу и затем продолжает: – Мы уже прошли почти по всему списку – если не считать одного человека, который не занят у вас постоянно, его разыскать оказалось хитрой задачей, – и выяснили прелюбопытные вещи.

На место испарившегося гнева накатила волна страха. Что прислуга рассказала полиции? Арчи не решается спросить Кенворда напрямую – как и вновь вступить с ним в конфронтацию.

– Поделиться нашими находками? – спрашивает Кенворд. – Насколько я знаю, вы готовы на все, чтобы помочь найти пропавшую жену.

Арчи продолжает молчать. Что известно Кенворду? Его парализовал ужас.

– Раз вы молчите, будем считать это согласием, полковник, – произносит Кенворд с самодовольной ухмылкой. – О вашем с женой завтраке в пятницу мы поговорим чуть позже, а пока остановимся на том, чем она занималась в тот день после вашего ухода. Если верить горничной Лилли, повару, садовнику и семейному секретарю-гувернантке, мисс Шарлотте Фишер…

– Шарлотте? – не успевает сдержать себя Арчи. Он полагал, что эта женщина, гувернантка Розалинды и секретарь его жены, будет хранить молчание. Она была преданной работницей, к тому же Арчи надеялся, что присутствие в Стайлзе сестры Мэри нейтрализует ее. Что, черт побери, она наболтала такого, от чего Кенворд теперь в восторге?

– Да, Шарлотта Фишер. Ведь она тоже работает в Стайлзе?

– Работает.

– Беседы с работниками помогли нам составить график перемещений вашей супруги в пятницу – мы надеялись, он прольет хоть какой-то свет на ее теперешнее местонахождение. Похоже, после вашего с ней разговора за завтраком… – Кенворд тянется к записной книжке, а Арчи пытается понять, послышалась ему или нет ирония в слове «разговор».

– Ага, вот, – продолжает Кенворд с записями в руках. – После завтрака она немного поиграла с дочкой, пока мисс Фишер, как заведено, не повела Розалинду в школу. Потом она на своем «Моррис Каули» куда-то ненадолго уехала – видимо, по каким-то делам, – но к обеду вернулась. Затем они вместе с Розалиндой ездили в Доркинг пополдничать с вашей матерью, которой Агата сказала, что собирается на уик-энд в Беверли. Оттуда они выехали около пяти и направились в Стайлз. Там она еще немного поиграла с Розалиндой, некоторое время поработала, а потом села ужинать. Одна. После ужина ей позвонили – где-то в девять или в десять, служанка не смогла назвать точное время.

– Все это выглядит вполне нормальным. Не вижу, как это поможет нам понять, что случилось с ней потом.

– Думаю, это дает нам представление о ее расположении духа, которое, в свою очередь, может помочь нам предположить, что произошло ближе к ночи. – Кенворд делает глубокий вдох, расправляя и без того широкую грудную клетку. Он даже не пытается скрыть свое удовольствие от предвкушения следующей новости. – Почву для всех последовавших событий вполне мог подготовить ваш утренний конфликт.

Арчи хотел было попытаться опровергнуть факт ссоры, но решил, что это ничего не даст. Кое-кто из прислуги наверняка слышал, что разговор велся в повышенных тонах, и они подтвердят слова друг друга. Но он может не дать этой ране стать смертельной, наложив на нее жгут.

– К чему вы клоните, старший детектив-констебль Кенворд? – спрашивает он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее.

– Полагаю, вы и сами понимаете, к чему я клоню, полковник Кристи. Между вами и вашей женой в пятницу утром за завтраком разгорелся конфликт по поводу того, где провести уик-энд.

– Вы неверно истолковали характер наших разногласий. Не знаю, кто мог посвятить вас в подробности нашего спора.

– Все до единого ваши работники. Они излагают одни и те же факты: ваша жена желала, чтобы вы ехали вместе с ней в Йоркшир, а вы хотели играть в гольф в гостях у ваших друзей Джеймсов, в Хертомор-коттедже. Ваша прислуга оказалась в курсе этой ссоры, поскольку вы с женой кричали друг на друга. Вас было слышно по всему Стайлзу.

Слава богу, я не стал отрицать наш конфликт, – думает Арчи. Хорошо, что Кенворду известно только это.

– Знаете ли, супружеские пары порой ссорятся.

– По словам прислуги, столь ожесточенной ссоры между вами они еще не слышали. Кроме повышенных голосов, – он заглядывает в записи, – «они орали» – именно так выразилась горничная Лилли, – все слышали грохот бьющегося стекла и фарфора. Когда та же самая служанка пришла убрать в комнате – вы к тому моменту уже уехали, – она застала вашу жену рыдающей, сидя на полу, с порезами на руках и ногах от битой посуды. Прежде чем переступить порог, она позвала мисс Фишер, поскольку подумала, что миссис Кристи скорее предпочтет помощь Шарлотты, учитывая их отношения с вашей супругой. Потом мисс Фишер помогла миссис Кристи встать, чтобы Лилли смогла убрать осколки.

Слушая отчет о событиях пятницы, Арчи чувствует, как его тело коченеет. Ему кажется, словно Кенворд говорит о событиях, которые происходили с кем-то другим. Это не может быть его жизнь. Но если он станет негодовать, попытается так или иначе опровергнуть рассказ Кенворда, то тем самым перейдет границы, очерченные в письме, и выйдет из роли подавленного супруга.

Арчи молчит, его единственное сейчас желание – броситься прочь из этой комнаты, от этого кошмара – в объятия Нэнси. Только там он сможет найти утешение. Но он знает, что это невозможно. Если он решит разыскать Нэнси – как же безумно он этого хочет! – то лишь выведет на нее полицейских и повысит их интерес к ее персоне.

Но нельзя, чтобы изложение пятничных событий осталось совсем без его комментариев. Даже встревоженный, исполненный отчаяния супруг может до определенной степени защищать себя.

– Прислуга склонна к преувеличениям, заместитель главного констебля Кенворд, – говорит он. – Я бы не стал слишком полагаться на их описание деталей нашего с супругой конфликта. Как бы то ни было, события того утра и исчезновение жены никак не могут быть связаны, и похоже, вам лучше бы проконсультироваться со своим начальством, прежде чем вы зайдете слишком далеко по этой ложной тропинке.

– Насчет консультаций с моей стороны, полковник Кристи, не беспокойтесь. Видите ли, в чем дело, – Стайлз расположен на границе между двумя графствами – Беркширом и Сурреем, и поэтому дело буду вести не только я, но и суперинтендант Чарльз Годдард, глава беркширской полиции. Таким образом, пропажей вашей супруги займутся два полицейских подразделения – и оба их руководителя. Так что по какой бы тропинке и как бы далеко мы ни пошли, недостатка в консультациях не будет.

Глава 17
Рукопись

18 октября 1916 г.

Нью-Форест, Гэмпшир, Англия

Арчи повлек меня обратно в постель. Гостиничный матрас был бугристым и неудобным, но нас это не сильно беспокоило. Мы все равно на нем почти не спали.

В тепле объятий Арчи под хлопковым покрывалом я чувствовала себя в безопасности – почти так же, как в летние деньки моего детства, когда все мои любимые люди собирались вместе под родной эшфилдской крышей, ни о чем не беспокоясь. Какая же я дура, что усомнилась в душевном здоровье мужа, – думала я, полностью отдаваясь его рукам и своей иллюзии защищенности. Я понимала, что все это мимолетно и вмиг исчезнет, как только Арчи вернется к полной опасностей военной жизни. То, что он до сих пор жив, казалось чудом, и я опасалась, что наша удача на этом закончится.

– Я хочу тебе кое-что сказать, – прошептал он, уткнувшись лицом в чувствительное местечко на изгибе моей шеи. От его слов у меня по спине пробежали мурашки. После его предыдущей побывки, которую мы провели в неловком отчуждении, после новой для меня злобы, сквозившей в его недавних письмах, мы обрели наконец место, где понимали друг друга с полуслова, и это место – постель.

– Надеюсь, что-то приятное? – шепнула я в ответ.

Он отодвинулся – хоть и на самую малость, но я все равно поняла, что ничего романтического не услышу, и заметила беспокойство на его лице. О чем же он с таким волнением хочет мне поведать?

– Помнишь, как я маялся в полетах с носовыми пазухами? – спросил он, снова зарываясь лицом в мою шею.

С самого начала летных занятий носовые пазухи доставляли Арчи жуткие проблемы – у него всегда закладывало уши, и давление на них порой становилось невыносимым и в небе, и на земле, – но он упорно продолжал летать. В тогдашних обстоятельствах его отвага и стойкость казались мне ужасно привлекательными, но я видела, что полеты требуют от него дополнительного напряжения.

– Конечно, помню. Ты так мужественно переносил всю эту боль ради блага Англии.

– Меня отстранили от полетов. Навсегда.

И тут я поняла: он прятался в изгибе моей шеи, чтобы не смотреть мне в глаза. Арчи терзала мысль о том, что его военные заслуги теперь обесценятся, и он упадет в моих глазах. Он все еще считал меня той юной наивной Агатой, ослепленной великолепием молодого авиатора. Неужели он не успел осознать, что я – уже не та девочка, что мне довелось повидать страдания и смерть, что, кроме его безопасности, мне больше ничего не нужно? Неужели его признание – это то, к чему он внутренне готовился, когда писал ту уйму озадачивших меня писем?

Я знала, какие слова надо сказать, и я сказала их от всего сердца:

– Слава богу!

Он приподнялся на локте и посмотрел на меня сверху вниз:

– Ты вправду так думаешь?

– Ну конечно! Ты будешь цел и невредим. Это ответ на мои молитвы.

– И тебя не разочарует, что я больше не воюю в авиации? – Его голос дрожал.

– Арчи, как ты мог так подумать? Ты отлетал целых два года, ты остался в живых, и я благодарю Господа. А вся наша страна благодарит тебя. Ну и достаточно. То, что тебя списали, – счастье. Ценнее твоей жизни для меня ничего нет.

– А для меня нет ничего ценнее тебя, – произнес он в ответ. Потом лег обратно и подарил мне долгий, крепкий поцелуй, где воедино слились страсть и облегчение. И я позволила себе целиком отдаться этой волне.

Позднее мы заставили себя покинуть наконец уют и негу нашей постели, чтобы совершить прогулку по лесу Нью-Форест, который был объявлен «королевским» еще в 1079 году[3]3
  Слово forest, «лес», в Средние века означало территорию, отведенную для особых целей – например, для королевской охоты.


[Закрыть]* – Арчи обожал бродить там в юности. Попав в эти места, ты погружался в дикую, первозданную природу. Окруженные чудесным сочетанием лугов, вересковых пустошей и рощ, горящих осенними цветами, мы шли, взявшись за руки, в особом, доступном лишь близким людям молчании, не думая ни о будущем, ни о прошлом, просто наслаждаясь настоящим.

Примерно через час мы наткнулись на табличку с выведенными краской словами «Ничейная земля». Арчи повернулся ко мне с широкой улыбкой.

– Всегда хотел пройти по этой тропе.

– Так пойдем же. Давай, – улыбнулась я в ответ.

– Ты уверена? – заколебался он.

– На все сто.

Они притянул меня к себе и сказал:

– Боже, как я люблю твою спонтанность, тягу к приключениям. Ну пойдем.

И мы легко пошагали к загадочной «Ничейной земле». В какой-то момент дикий доисторический ландшафт начал приобретать некую упорядоченность, и мы поняли, что «Ничейная земля» – это на самом деле полузапущенный яблоневый сад. Алые яблоки так соблазнительно переливались на ветках, что нам захотелось сорвать парочку. Я уговорила Арчи дождаться, пока мы сможем спросить разрешения, и вскоре приметили женщину в глубине сада.

– Доброе утро, мэм. Вы не могли бы продать нам пару яблок? – спросил Арчи.

Женщине, румяной от постоянного пребывания на воздухе, с виду можно было дать и тридцать лет, и пятьдесят. Она улыбнулась нам и, обратив внимание на военную форму Арчи, ответила:

– Не надо денег. По вашей форме я вижу, что вы авиатор, как и мой сын. Он погиб…

Арчи побледнел, а я не смогла удержаться, чтобы не перебить ее:

– Очень соболезную вам, мэм.

Подняв руку, она прервала меня.

– Он делал свое дело ради нашей страны, как и ваш молодой человек. Ешьте вволю и берите с собой, сколько сможете унести. Это меньшее, что я могу сделать, – сказала женщина и ушла.

Мы откликнулись на приглашение, хотя ее слова придали яблокам горький привкус, и Арчи, прежде чем начать собирать их, понадобилось выкурить сигарету – новая привычка, приобретенная им за месяцы между побывками. Через час мы присели на пенек с полными животами и набитыми карманами. Мы болтали даже не знаю о чем – по крайней мере, не о моей работе в госпитале или аптеке, и уж точно не о службе Арчи, – и тут я тоже решила сделать собственное признание. Если бы не его недавняя откровенность, когда он рассказал, что отстранен от полетов, не думаю, что я набралась бы мужества.

– Я хочу тебе кое-что сказать, – произнесла я.

– Да? – спросил он с любопытством и, в то же время, встревоженно.

– Я написала роман. – Я выдавила из себя слова, которых не говорила даже матери.

Арчи окинул меня таким взглядом, словно не расслышал.

– Роман? Ты написала роман? – В его тоне не звучало неодобрение, лишь озадаченность. Он знал, что раньше я что-то пописывала для себя (в те времена я объяснила это крушением моих музыкальных надежд – мол, писательство прекрасно заполняло образовавшийся вакуум, в нем есть свой ритм, немного сродни музыке), но я уже давно об этом не упоминала. Во время войны это казалось глупым и неуместным.

Я робко и немного стыдливо улыбнулась.

– Ты же сам велел мне заняться чем-нибудь в твое отсутствие.

Он рассмеялся. Громогласный хохот, какого я раньше никогда от него не слышала.

– А ты привезла его с собой почитать?

– Привезла, – созналась я. – Он в гостинице, в моем чемодане.

Я не стала говорить, что зарыла рукопись на самое дно чемодана, не уверенная, что осмелюсь показать ее.

– И про что роман? – спросил он.

– Детектив про убийство.

– Ты? – Он вновь расхохотался. – Моя славная жена? Ты написала детектив про убийство?

– Да, это история о богатой пожилой даме, отравленной у себя в усадьбе кем-то из гостей. Один из них, по имени Артур Гастингс, который приехал с войны в отпуск по ранению, приглашает помочь с расследованием своего друга, бельгийского эмигранта Эркюля Пуаро.

Я рассказала Арчи, как медленными аптечными днями эта история вместе с ее персонажами постепенно разворачивалась перед моими глазами, и особенно о главном герое – он появился на свет благодаря моему общению с группой бельгийских беженцев, которые пережили душераздирающий опыт, спасаясь от немцев, и нашли приют в приходе поместья Тор, где я им помогала. Стоило мне придумать Эркюля Пуаро, – рассказывала я Арчи, – как тот зажил собственной жизнью, как реальный человек.

– Похоже, это весьма актуально и изобретательно, – произнес Арчи, качая головой. – Но все равно не верится, что ты написала детектив про убийство.

Я рассмеялась вместе с ним.

– Знаю, это странно звучит, но Мадж побилась со мной об заклад, что я не сумею придумать загадку, которую не разгадает читатель…

– …А ты ни в коем случае не хотела проигрывать Мадж, – закончил он за меня, поняв теперь природу моих отношений с сестрой.

Я вспомнила о наших с Мадж пари, которые мы постоянно заключали в течение долгих лет, – за каждое мы яростно сражались, а условия спора всегда были ясно оговорены. Триктрак до поздней ночи. Конкуры, где высота препятствий все время росла, а нам приходилось бросать вызов законам тяготения. Соревнования, кто прочтет книг больше, – в результате все книжные стеллажи Эшфилда начали прогибаться, забитые томами. Оглядываясь назад, я думаю, что Мадж, которая была на одиннадцать лет старше, старалась воспитать во мне твердость характера, поскольку мама занималась лишь тем, что баловала меня. Вероятно, я должна была благодарить сестру за эти старания, но это испортило бы теперешнюю игру и дало бы ей превосходство, которое я уступать не собиралась.

– Разумеется нет, – улыбнулась я и, запнувшись, спросила: – Ты прочтешь книгу? Мне интересно, понравится ли тебе? Сможешь ли ты разгадать загадку? Знаю, это отнимет время, которое мы могли бы провести вместе, но…

– С удовольствием! Как она называется?

– «Загадочное происшествие в Стайлзе».

Глава 18
Исчезновение. День третий

Понедельник, 6 декабря 1926 г.

Стайлз, Саннингдейл, Англия

После бессонной ночи Арчи усаживается за завтрак. Каждый предмет сервировки – на своем обычном месте: серебро и хрусталь расположены как полагается, над чашечкой кофе поднимается легкий пар, а яичница дожидается под куполом-крышкой, которую служанка снимает при его появлении в столовой, – и этот строгий порядок на столе дарит ему некоторое умиротворение. До тех пор, пока он не берет в руки утреннюю газету. Там красуется набранный огромным шрифтом заголовок – то, что он с ужасом предчувствовал, от чего всю ночь проворочался с боку на бок: «Тайна исчезновения писательницы при странных обстоятельствах». Статья открывается списком Агатиных литературных достижений, которые хоть и не сделали ее имя знаменитым на всю Англию, но все же имели некоторый успех: три книжки плюс журнальные публикации с продолжениями, а далее следует детальнейший отчет о ее пропаже.

К горлу подкатывает тошнота, и Арчи отворачивается от завтрака, от этой поганой сопливой яичницы, стараясь взять себя в руки и успокоиться. Как, черт побери, репортеры успели так быстро все разнюхать? Услышав вчера от Кенворда о разосланных фотографиях, он предполагал, что информация не покинет стены полицейских участков так быстро и что у него есть в запасе хотя бы пара дней, чтобы взять ситуацию под контроль. Скорость, с которой пресса ухватилась за эту историю и начала собственное расследование, была просто ошеломительной.

Что же делать, что же делать, – мучительно думает Арчи, – чтобы предотвратить неотвратимое? Стоп, – говорит он себе. – Это все из-за очевидной неприязни Кенворда и не более того. Нельзя позволить газетной сенсации выбить его из колеи.

Несмотря на все усилия, им начинает овладевать особая, знакомая боль. Словно ловкие щупальца осьминога, она проникает в виски, в лоб и достигает в итоге носовых пазух. Вместе с парализующей, всепоглощающей болью приходит прошлое. Негромкие голоса Розалинды и Шарлотты, болтовня полицейских на кухне – все это вдруг исчезает, уступая место реву авиационного мотора. Вместо тяжелых шелковых гардин и узорчатых обоев столовой он видит небесный простор и облака сквозь мешающие обзору летные очки. Туканье пулемета не стихает, затем он слышит звук тяжелого удара, и это вырывает его из живых, словно наяву, воспоминаний. Подняв взгляд, он видит теперь не кромку стекол авиаторских очков, а Лилли со свежезаваренным чаем. И возвращается в настоящее, хотя боль никуда не ушла.

Дрожащей рукой он тянется за сигаретой и складывает газету так, чтобы не видеть направленный на него снизу вверх взгляд жены. Он принимается за чтение статьи о сорок третьей встрече Лиги наций, которая должна открыться сегодня в Женеве, – все что угодно, лишь бы отвлечься от этих мук. Он пытается сосредоточиться на главной теме встречи – на просьбе Германии распустить военную комиссию, пережиток Великой войны, – когда в глубине дома начинает звонить телефон. Он не обращает внимания – начиная с субботнего утра, телефон почти не умолкает, и к тому же Арчи знает, что если нужен именно он, то Шарлотта его позовет. Не проходит и минуты, как – да, нужен именно он. Это мать.

– Арчи, ты видел сегодняшние заголовки? – спрашивает она вместо приветствия. За прошедший уик-энд он уже сто раз беседовал с матерью по поводу исчезновения и последовавших поисках. У нее – а она отнюдь не без ума от Агаты – имеются свои теории, но Арчи всякий раз отказывался их обсуждать.

– Да, мама, я читал утреннюю «Таймс».

У нее обескураживающая способность заставить его чувствовать себя десятилетним мальчиком. Одна ее особая интонация всякий раз отбрасывает Арчи назад, к тому первому дню в подготовительной школе Хилсайд в Годалминге, когда он, все детство проведший в Индии, очутился в странном английском мире. После смерти отца, юриста Индийской гражданской службы, мать вместе с Арчи и его братом Кэмпбеллом была вынуждена, ненадолго заглянув в родную Ирландию, вернуться в Англию и начать все сызнова. И он никогда не ощущал себя здесь как дома. До недавних пор.

– Я говорю не только о «Таймс». И «Газет», и «Телеграф», и «Пост». Я могла бы продолжать и продолжать, но не буду. В одних газетах – лишь короткие заметки, а в других – передовицы, но все они без исключения сообщают о пропаже твоей жены.

– Откуда ты знаешь?

– Увидев утром этот жуткий заголовок в нашей газете, которую мы выписываем, я отправила твоего отчима купить все остальные, и там везде, без исключения, вариации на тему этого заголовка про твою жену.

– Боже! – Арчи теперь понимает, что заместитель главного констебля Кенворд разослал репортерам не только фотографию. Он наверняка хотел добиться как можно более широкого внимания к теме и намекнул газетчикам, будто в этой истории проглядывают некие подозрительные моменты. И в центре всего – он, Арчи. Именно из-за этого чертового мерзавца об исчезновении жены трубят все газеты.

– Это ужасно, Арчи. Теперь твоя личная жизнь – у всех на виду. – Она делает паузу и шепотом продолжает: – Кто знает, что может всплыть?

– Да, мама, я понимаю это лучше, чем кто-либо другой, – произносит Арчи, отчаянно желая, чтобы сегодняшней прессой все и закончилось, но отдавая себе отчет: это лишь начало. Он не может позволить этим бульварным газетенкам еще глубже засунуть свой нос в их с Агатой личную жизнь, ведь газетчики, чего доброго, разнюхают про его отношения с Нэнси. Этого нельзя допустить.

Вернув трубку на место, он пересекает переднюю, где обнаруживает Шарлотту с Розалиндой. Они направлялись к выходу, пока он говорил по телефону, и торопились, чтобы Розалинда не опоздала в школу. Тогда почему же они вернулись? У него голова слишком занята, чтобы думать еще о школьных делах дочери. Это всегда было епархией Шарлотты и, в меньшей степени, жены.

Он делает попытку побыстрее проскользнуть, чтобы не столкнуться с ними лицом к лицу, но безуспешно.

– Полковник Кристи, полковник Кристи! – громко окликает его Шарлотта, хотя он всего в паре ярдов от нее.

– Я здесь, Шарлотта. – Он старается не выдать раздражения. От благоразумия Шарлотты многое зависит, и, похоже, одним разрешением ее сестрице пожить в Стайлзе здесь не обойтись.

– Сэр, там настоящий балаган. Вести Розалинду в школу небезопасно.

Только когда Шарлотта начинает снимать с девочки пальто, Арчи замечает, что волосы у нее под шляпкой растрепаны. И это у всегда безупречно опрятной гувернантки!

– О чем ты?

– Полковник, там, наверное, человек пятнадцать…

– Двадцать, папа, – перебивает Розалинда. – Я насчитала двадцать репортеров на лужайке перед домом. У некоторых блокноты, а некоторые с фотоаппаратами. Вспышки были такими яркими, я чуть не ослепла.

Он присаживается на корточки рядом с Розалиндой, которая выглядит спокойнее, чем Шарлотта. И это невероятно, учитывая все обстоятельства. Убирая с ее глаз выбившийся тонкий каштановый локон, он изо всех сил сдерживает закипающий гнев на то, что его дочери пришлось столкнуться с этим бедствием. Розалинде нельзя быть свидетельницей его волнения, при ней он обязан оставаться воплощением невозмутимости.

– Ты в порядке, дорогая?

– Да, папа. Они очень глупые. Ужасные дураки. Они постоянно твердили «где твоя мама?» Разве они не знают, что она в Эшфилде пишет книгу?

– Думаю, нет, дорогая.

– Я хотела ответить, но Шарлотта сказала, что мне не стоит разговаривать с этими людьми.

– Она абсолютно права, дорогая. Это чужие люди и, как ты сама сказала, довольно глупые. – Арчи поднимается. – Как бы то ни было, я сейчас скажу им уматывать отсюда, чтобы тебе не пришлось больше беспокоиться из-за них.

– Папа! – Розалинда пронзительным голосом дает понять, что ей не нравится, как выражается отец. Для дочери слово «уматывать» относится к запретным.

Арчи сжимает маленькую ручку и передает Розалинду на попечение Шарлотты. Расправив плечи, он открывает входную дверь, полный решимости властно рявкнуть на газетчиков, потребовать убраться с его земли. Он прогонит их прочь от своего дома, невзирая на то немыслимое положение, в котором оказался – связанный по рукам и ногам, подвешенный между невысказанными подозрениями полицейских, чье расследование чем дальше, тем более явно указывает на него, и четко сформулированными инструкциями из письма, от выполнения которых зависит его будущее. Но когда Арчи распахивает дверь, он, щурясь от вспышек, осознает весь масштаб общественного внимания и понимает, что жизнь уже никогда не будет прежней.