Текст книги "Ангелочек"

Глава 6
Летние дни

Бьер, 17 августа 1879 года

С каждым приездом Анжелины Лубе Жанна и Эвлалия все больше убеждались, что малыш Анри был ее ребенком. Однако на протяжении шести месяцев они ни разу не намекнули на это обстоятельство. Молодая женщина платила в определенный день оговоренную сумму, была щедрой и всегда готовой оказать услугу. Она сшила блузку из цветастой ткани для кормилицы, иногда привозила семейству Сютра небольшие подарки, сладости или безделушки, которые ей дарила мадемуазель Жерсанда.

– Это не наше дело, – говорила Жанна Сютра. – Деньги есть деньги. Анжелину Лубе надо, скорее, жалеть, чем осуждать. Видимо, парень вскружил ей голову, а затем исчез.

– Я и не утверждаю обратного, мама, но я даю свое молоко байстрюку. Поди узнай, крещеный ли он, этот малыш!

– Ты не даешь свое молоко, а продаешь, – оборвала дочь Жанна. – Я тоже была кормилицей. И, поверь, это очень помогло нам. Не будь денег, которые я зарабатывала, мы никогда не купили бы этот дом и дровяную печку, на которой готовим.

Анжелина не знала, что выдала себя тем январским утром, когда дала волю материнской любви, переполнявшей ее. Да и всегда, как только она переступала порог дома Сютра, на ее губах расцветала улыбка, глаза сияли от радости. Ее движения становились мягкими, голос приобретал нежность и сладость, едва она заговаривала с малышом.

– Он восхитительный! Как он вырос! – умилялась Анжелина, целуя ребенка.

Так могла вести себя только мать. Эвлалия и Жанна в этом деле понимали толк, им трудно было ошибиться. Но все же они воздерживались от расспросов, хотя вместе с женщинами, приходившими к реке стирать белье, всегда были готовы посудачить и посплетничать. Весной большая стирка была поводом почесать языки, а скандальные истории наполняли хозяек новой энергией. Валки стучали чаще, если какая-нибудь жительница долины начинала рассказывать весьма пикантную историю; белье становилось гораздо чище, если хозяйки узнавали, что та или иная девушка видела волка, а тот или иной парень поранился, размахивая ножом в потасовке.

От сплетен Анжелину охранял туго набитый кошелек. Более того, Эвлалия, заботившаяся о своей репутации, не хотела признаваться, что кормит грудью незаконнорожденного. Но в это августовское утро она решила, что больше не будет кормить маленького Анри.

– Ты в этом уверена? – спросила Жанна, с беспокойством поглядывая в окно на улицу. – Скоро приедет мадемуазель Лубе. У тебя еще есть время передумать.

– Что сказано, то сказано! И ты прекрасно знаешь, почему.

Окна были открыты, но подходившая к дому Анжелина ничего не слышала. Она с интересом смотрела на стайку девушек, собравшихся на лугу. На них были головные уборы, которые носили все девушки Масса: треугольная льняная косынка, не закрывающая затылок. В жакетах, надетых поверх белых блузок, они готовились приступить к особенной операции: к трепанию льна. Это чудесное растение, покрывавшее весной южные склоны долины небесно-голубым ковром, было скошено и высушено в снопах под жарким июльским солнцем. Затем эти снопы в течение нескольких дней вымачивались в соседнем ручье до тех пор, пока не начинали разлагаться. Теперь наступало время трепать лен. При помощи тонкой длинной деревянной палки надо было измельчить стебли на примитивном верстаке, ножки которого были врыты в мягкую почву луга.

Затем лен сушили на чердаках, а зимой женщины пряли его. Чуть позже мотки небеленых нитей превращались в простыни, предметы одежды. Вот уже на протяжении столетия этот горный край, где жизненные условия были неимоверно тяжелыми, спасался от голода благодаря льну.

Анжелина впервые видела, как девушки трепали лен, хотя в детстве не раз приезжала с матерью в Бьер.

«Время от времени мы навещали дядюшку Жана, чаще всего это было осенью. Отсюда мы привозили в Сен-Лизье каштаны и грибы. Или же мы приезжали в конце зимы», – вспоминала Анжелина.

Взгляд ее аметистовых глаз переметнулся на скалу Кер, крутые склоны которой были покрыты темно-зеленой растительностью. Благодаря листве деревьев и лугам с еще густой травой окрестный пейзаж не был мрачным и суровым. Большие серые коровы с тонкими острыми рогами бродили по берегу реки.

И тут девушки запели:

 
Свое веретено ты украсила белой лентой,
Белой как снег под лучами восходящего солнца.
Прекрасная пряха, прекрасная пряха,
Которая прядет с утра до вечера,
Скажи мне, почему
Веретено крутится, крутится, крутится,
С утра до вечера крутится, крутится?
Нужна пеленка, чтобы запеленать
Малышку, которую скоро будут крестить.
 

«В Бьере, наверное, хорошо жить, – подумала Анжелина. – Теперь я чувствую себя здесь, как в знакомом месте. Жаль, что я никогда не увижу Луиджи. Он, несомненно, уехал».

Анжелина часто думала о скрипаче, которого встретила на базаре в Масса, об этом эксцентричном человеке, воре и краснобае. Воспоминания о нежном поцелуе, которым они обменялись, еще жили в ней. Эти воспоминания, окруженные каким-то магическим ореолом, не могли изгладиться из памяти молодой женщины.

«Он, конечно, рассыпается в комплиментах и перед другими девушками, выпрашивая у них су или поцелуй, – думала Анжелина. – Но он сумел меня развлечь и успокоить. По сути, он не такой уж плохой парень…»

Но едва Анжелина переступила порог дома кормилицы, как мысли о скрипаче улетучились. Она сразу увидела Анри, который сидел в колыбельке, опираясь спиной на подушку. Ребенку было уже девять месяцев, и он очень изменился. У него были круглые розовые щечки, головка покрылась тонкими каштановыми волосиками. Он что-то лепетал и смеялся, как только на него обращали внимание. В прошлом месяце Эвлалия пожаловалась Анжелине:

– Он слишком резвый, ваш малыш! Однажды вечером чуть не вывалился из колыбели – пытался встать на ноги. Еще один, который спешит!

После этого молодой матери снились кошмары: она боялась, что ее сын упадет и разобьется. Но сейчас, увидев своего малыша сидящим, с прямой спинкой, она успокоилась.

– Здравствуйте, мадемуазель Лубе! – воскликнула Жанна, чистившая картошку. – Вы опять приехали в дилижансе?

– Да, это очень удобно. К тому же в конце зимы наша ослица захромала. Бедное животное! Мой отец хочет избавиться от Мины, поскольку от нее больше нет пользы.

Атмосфера в доме была неспокойной, Анжелина это сразу почувствовала. Обе женщины были как-то странно напряжены. Заволновавшись, молодая женщина, мечтавшая поскорее взять Анри на руки, попыталась завязать разговор.

– Я остановилась около реки, чтобы посмотреть, как на лугу работают девушки, – сказала она. – Моя мать рассказывала о том, как в долине обрабатывают лен.

– Да, это происходит каждый год после сбора урожая, – ответила Жанна. – Мадемуазель, если вы хотите покормить малыша, бутылка для него готова. Мы уже добавляем муку в козье молоко. Он аж облизывается.

– Что? – закричала Анжелина. – Его надо кормить грудью, а не из бутылки! Я очень недовольна!

– Я кормлю грудью девочку, которая намного слабее этого бутуза, – резко возразила Эвлалия. – Ее мать живет в Тарасконе и платит мне больше, чем вы. К тому же я жду третьего ребенка и не могу больше держать у себя вашего малыша. Ну, я имею ввиду ребенка этой дамы из Сен-Жирона.

Анжелина была ошарашена. Она сразу поняла, что кормилица не уступит, но все же попыталась уговорить ее:

– Эвлалия, мы же с вами договаривались! Я должна поставить в известность бабушку Анри и найти другое решение. Все же он мог бы пожить у вас до тех пор, пока ему не исполнится год.

– Нет. Вы должны увезти его на следующей неделе, – оборвала ее кормилица. – Если этим людям малыш не нужен, пусть отдадут его в сиротский приют.

Жанна внимательно следила за выражением лица Анжелины. Тронутая ее отчаянием, она вмешалась:

– Я тоже думала, что Анри проживет у нас год, но Эвлалия устала. Ее муж сердится, потому что вчера ей стало нехорошо. Знаете, здоровье кормилицы надо беречь. А скоро ей придется кормить и собственного ребенка.

– Но вы, по крайней мере, не отняли ребенка от груди, не предупредив меня? – возмутилась Анжелина, пристально глядя на сына.

– Нет, – сухо ответила Эвлалия. – Я даю ему грудь по утрам, только по утрам. Мне очень жаль, мадемуазель, но я так больше не могу. Если вы согласитесь, чтобы ребенком занималась моя мать, она будет кормить его жидкой кашей из ложечки четыре раза в день. Он настоящий обжора и не почувствует разницы.

Новость так ошеломила Анжелину, что она никак не могла собраться с мыслями. У объятой паникой женщины в голове был хаос. «А я-то думала оставить малыша в этом доме еще на несколько месяцев, точнее, до двух лет! Кто о нем будет заботиться, когда я уеду учиться в Тулузу? Я ни за что не отдам его в богадельню или сиротский приют. Нет! Никогда!»

Решительным жестом Анжелина взяла Анри на руки и прижала его к груди. Ребенок рассмеялся, стараясь поймать шнурок от ее белого ситцевого чепца. Затем он схватил прядь ее волос.

– Маленький озорник! – воскликнула Анжелина. – А ты сильный!

Анжелина боролась с желанием коснуться губами гладкой кожи своего сына.

– Жанна, если вы возьмете ребенка на свое попечение, я думаю, что его бабушка не станет возражать. Надеюсь, что от каши у него не будет болеть живот. А вдруг возникнут колики? Бедный малыш!

– Не он первый, не он последний, – оборвала Анжелину Эвлалия, завистливо глядя на нее.

Кормилица вряд ли помнила, когда почувствовала зависть к мадемуазель Лубе. Возможно, в тот момент, как ее муж лестно отозвался о молодой женщине, когда та приезжала к ним в июле. Или же она считала эту горожанку слишком гордой? Эвлалия отказывалась искать истинную причину своих чувств. В этот вечер она внимательно рассматривала безукоризненно сшитую коричневую саржевую юбку Анжелины и кожаный пояс, охватывающий тонкую гибкую талию молодой женщины. Шелковая розовая блузка, расшитая цветами, также приводила Эвлалию в восхищение.

«Честное слово, она слишком хорошо одевается. Наверняка ее содержит какой-нибудь мужчина, – говорила себе кормилица. – Черт возьми, скоро она привезет к нам второго ребенка!»

Красоту Анжелины подчеркивал даже белоснежный чепец.

– Положите Анри в колыбель. Хватит его тискать, вы уже надоели ему, – резко сказала Эвлалия. – Сейчас он должен спать.

Молодой женщине показалось, что ей с размаху дали пощечину. Растерявшись, она покачала головой.

– Если он начнет плакать, я уложу его. С ребенком надо играть. В конце концов, что я плохого сделала? Мне платят, чтобы я присматривала за малышом. А вы, Эвлалия, не имеете права мне приказывать.

Назревала ссора. Но тут раздался стук в дверь и на пороге появился дородный мужчина. Он снял широкий черный берет, и солнечный лучик упал на его рыжую шевелюру.

– Анжелина! Ты приехала в Бьер, но даже не подумала зайти к дядюшке и поприветствовать его! Неужели ты не в состоянии дойти до Ансену?

– Дядюшка Жан!

– Да, это я, твой дядюшка Жан! Я сидел на террасе таверны, когда ты выходила из дилижанса. Мадемуазель моя племянница, как всегда, не снизошла до того, чтобы посмотреть вокруг. Но одна добрая душа сказала мне, что ты пошла к Сютра.

Покраснев от смущения, Анжелина положила Анри в колыбельку. Потом она подошла к своему крестному и поцеловала его. Он похлопал ее по спине.

– Добрый день, Жанна! И тебе, Эвлалия, тоже. Я вам не помешал?

Жан Бонзон был настоящим колоссом. Его рост был почти два метра. Сестра Жана, Адриена Лубе, утверждала, что именно от него Анжелине достались рыжие волосы, правда, более темного оттенка. Жан Бонзон был убежденным антиклерикалом, но, несмотря на это, пользовался в епархии всеобщим уважением.

– Племянница, что ты здесь делаешь? – громко спросил он.

– Одна семья из Сен-Жирона наняла меня, чтобы я каждый месяц приезжала сюда проведать их ребенка, – ответила Анжелина, показывая на Анри. – У матери были тяжелые роды, и она не может ходить. У нее опущение матки, а это чревато серьезными последствиями.

Эти медицинские подробности Анжелина сообщила доверительным, но твердым тоном, как настоящая повитуха. Ее дядюшка сокрушенно покачал головой. Он всегда относился с уважением к знаниям и уму своей сестры Адриены, но все эти рассказы о родах смущали его.

– Я приглашаю тебя пообедать со мной, – сказал он, желая переменить тему. – Сегодня хозяйка таверны подает настоящее пиренейское касуле. И даже не возражай! От тебя остались только кожа да кости.

И Жан, рассмеявшись, ущипнул племянницу за щеку. Его громкий смех был похож на раскаты грома. Маленький Анри испугался и заплакал.

– О, бедный малыш! Ты испугал его, дядюшка.

– Испугал? Что за ерунда! Вы слышите, мадам Сютра? Я его испугал! Как бы мне хотелось, чтобы я действительно внушал страх! Особенно этим мерзким волкам. Зимой они утащили двух моих овец и загрызли собаку. У меня остался ее щенок. Я надел на него ошейник с шипами, который шорник из Масса, эта старая задница, продал мне за баснословные деньги.

– О, да вы грубиян, мсье Бонзон! – рассмеялась Жанна. – Хорошо, что мои внуки сейчас находятся в поле вместе с зятем.

Анжелина не знала, как избавиться от общества дядюшки. Если она согласится с ним пообедать, то потеряет целых два часа. Но он уже надевал берет.

– Я жду тебя в таверне, племянница. Но если не придешь, аппетит у меня не испортится. Дамы, до скорой встречи!

Жан Бонзон простился и вышел. Эвлалия тут же расстегнула блузку, склонилась над деревянной кроваткой, стоявшей около комода, и взяла на руки спящего запеленутого младенца.

Это была семимесячная девочка, маленькая и худенькая. Кормилица погладила малышку по спинке и приложила к груди.

– Если я ее разбужу, она не станет есть, – объяснила Эвлалия.

– О да, это так, – подтвердила Жанна. – В прошлом месяце нам пришлось трижды посылать за доктором. Родители, конечно, возместили нам все расходы, они люди зажиточные.

Но Анжелина не слушала их, любовалась сыном. Анри весело играл с погремушкой, которую она привезла ему. Это была дешевая игрушка, сделанная из мягкого дерева.

– Эту погремушку подарила ему бабушка, – сказала Анжелина как можно более равнодушным тоном.

– А почему эта дама не навещает своего внука? – вдруг сердито спросила Эвлалия. – Я понимаю, что зимой не очень-то приятно ездить по ущельям Пиренеев. Но сейчас лето, почти нет мух, да и воздух свежий…

– Лето уже заканчивается, – оборвала Эвлалию мать. – Как говорили наши предки, в середине августа земля становится холодной.

– Вот еще одна причина, – не отступала кормилица. – Если они согласны, чтобы я отняла Анри от груди, пусть эта дама приедет в следующем месяце вместе с вами.

– Полагаю, это невозможно, – возразила Анжелина, которой вдруг стало не по себе.

– Теперь все становится на свои места! – кипятилась Эвлали. – Дело-то темное. Моя мать ничего не говорит, но она согласна со мной. Обычно, когда малыша отдают кормилице, родственники хотя бы раз приезжают навестить его. Из вежливости. Я не буду ходить вокруг да около, мадемуазель Лубе. Мы оставим у себя Анри, если его бабушка привезет акт о крещении малыша. Мама и я – мы порядочные женщины. По правде говоря, даже мой муж беспокоится. А уж Проспера не проведешь. Он считает, что у этого мальчугана сомнительное происхождение.

Анжелина почувствовала, что попала в ловушку. Возможно, она смогла бы выкрутиться, если бы сказала правду или сумела бы разжалобить вспыльчивую Эвлалию, но это было выше ее сил.

– Вы не выполняете своих обязательств, – сухо сказала Анжелина. – Я доверила вам этого ребенка, потому что моя мать уважала вас обеих. Я очень разочарована.

Ее слова расстроили Жанну Сютра, перед глазами которой тут же возник образ Адриены Лубе, достойной, всегда любезной женщины. Адриена была самой уважаемой повитухой во всем Кузерансе[28]28
  Район Арьежа, куда входят долина Масса, равнина Сен-Жирон, город Сен-Лизье с прилегающими к нему долинами.


[Закрыть], справедливой, набожной, преданной особой.

– Мы тоже доверились вам в память о вашей матушке, – заявила Жанна. – Но вы должны понять Эвлалию. Она имеет право знать правду. А вдруг к нам заявятся жандармы? Однажды такое уже было, мадемуазель Лубе, когда в Масса исчез младенец.

– Хорошо, я сделаю все необходимое, – заверила Жанну Анжелина.

Со слезами на глазах молодая женщина взяла сумку и бросила прощальный взгляд на сына. День был испорчен. В таких условиях она не могла больше оставаться. Кормилица не спускала с нее глаз.

– До свидания, дамы! Я пообедаю в таверне вместе с дядюшкой.

– Вы должны накормить малыша кашей! – возразила Жанна.

– Сами накормите. Вам за это платят, – сухо ответила Анжелина и вышла на улицу.

Ее сердце было готово выскочить из груди. Она дошла до реки, на берегу которой в этот час никого не было, и опустила руки в ледяную воду.

«Боже мой, я погибла! – думала Анжелина, с которой судьба вновь сыграла злую шутку. – Я должна найти другую кормилицу. Но кого? И где?»

Постепенно она успокоилась, проникшись уверенностью, что обязательно найдет серьезную женщину, расспросив одного из докторов Сен-Жирона, которые были прекрасно осведомлены о тех, кто оказывал подобные услуги.

«В принципе, это упростит положение дел. Мне не придется каждый месяц ездить в Бьер, и я буду тратить меньше денег. Если бы я только могла предвидеть, как подло поступит со мной Эвлалия!»

Анжелина кипела от негодования.

Луг, на котором утром трепали лен, был пуст. Вероятно, трепальщицы разошлись по домам, чтобы пообедать. Казалось, все здесь застыло в молчаливом ожидании. Повсюду виднелись кучи стеблей, потемневших от долгого пребывания в воде. Над селением опустилась тишина.

Жан Бонзон удивился, увидев племянницу в таверне. Он сидел в тени и маленькими глотками пил вино.

– Анжелина, как я рад! – воскликнул мужчина, широко улыбаясь. – Я думал, что ты пообедаешь у дам Сютра. Малышка, поговори немного со мной.

Он налил Анжелине стакан холодной воды, и та с удовольствием выпила, поскольку молодую женщину мучила жажда, а утолить ее речной водой она не решилась.

– Ну? – громко спросил Жан Бонзон. – Что нового в городе? Как твой отец?

– Папе пришлось купить очки. У него слабеет зрение, а работать приходится много. Некоторые клиенты приходят из Сен-Жирона. Они утверждают, что он лучший сапожник во всем крае.

– В начале года Огюстен прислал мне свои поздравления, но я не ответил ему. Твой дядюшка и каракули – это вещи несовместимые. И у меня слишком много дел.

Он кивнул головой в сторону высоких стен церкви, за которыми скрывалась каменистая дорога в Ансену, проходившая между скалами и вековыми буками.

– А как поживает тетушка Урсула? Ей не скучно? Ведь у вас так одиноко, – спросила Анжелина.

– Скажешь тоже! – рассмеялся Жан Бонзон. – Да я знавал худшее одиночество! За несколько лет наш хутор разросся, у нас появились соседи. Урсуле там очень нравится. К тому же по четвергам я вожу ее на базар в Масса.

У четы Бонзон не было детей. Анжелина не знала толком, почему.

– А сколько у тебя овец?

– Пятнадцать овец и четыре ярки. Но зимой приходится бороться с волками. Эти чертовы звери царапают дверь овчарни, и бедным овцам страшно. Так вот, Анжелина, Альсид, наш деревенский дурень, сказал мне, что в декабре видел тебя на площади и за тобой шла великолепная овчарка. Это правда, малышка? Ну, тип, который плюнул в сторону собаки. Это тебе ничего не напоминает?

– О да! – с легким беспокойством согласилась Анжелина. – Дядюшка, это овчарка выбрала меня, а вовсе не я ее. Потом я узнала, что хозяин собаки, сторонник священников-отступников, умер осенью.

– Ты избавила меня от необходимости вдаваться во все эти подробности. В противном случае я бы язык сломал, объясняя тебе, откуда появилась эта собака. Скажи, Анжелина, она по-прежнему у тебя?

Еле слышно Анжелина произнесла «да». Жан Бонзон взял племянницу за правую руку и слегка потряс ее.

– Малышка, ты должна отдать ее мне. Мне очень нужна эта собака, – заявил он. – Лучшей овчарки не сыщешь. В Бернедо она набросилась на медведя и обратила его в бегство. Овчарка в городе – это глупо. Эй, Анжелина! Так ты отдашь мне собаку?

Молодую женщину терзали сомнения. Она бы согласилась, чтобы угодить дядюшке, если бы всей душой не привязалась к Спасителю.

– Папа любит овчарку, а я люблю ее еще сильней. Она охраняет наш двор.

– Да что ты такое говоришь?! С каких это пор любят животных, племянница? Собаки должны приносить пользу, так же, как лошади, мулы, кошки. Тут чувства неуместны. Послушай! За овчарку я дам тебе мешок овощей: морковь, репу, капусту.

Служанка принесла две тарелки дымящегося касуле. Анжелина сделала вид, будто размышляет, и склонилась над тарелкой. Касуле было горячим, ароматным, жирным.

– Когда Адриена была девочкой, то ела только касуле, – заметил дядюшка Жан. – Она понимала толк в хорошей пище.

Темные глаза Жана Бонзона на мгновение затуманились. Он горько оплакивал смерть своей сестры.

– Понимаешь, Анжелина, после смерти твоей матери я перестал верить в их доброго Бога. Адриена делала лишь добрые дела. Она была очень милой. Жаль, что твои братья умерли. Они получили бы мои земельные наделы в Ансену, а также мой дом. Теперь, племянница, все достанется тебе: дом, пастбища, два ара дубовой рощи и источник. До наступления зимы ты и Огюстен должны навестить нас. Урсула будет очень рада.

«Все достанется мне… – мысленно повторила Анжелина. – Я об этом даже не думала. Ба, я буду тогда старухой! Дядюшка Жан доживет до ста лет, у него железное здоровье. Если бы Анри был законным ребенком, он получил бы право на любовь семьи. Он мог бы прыгать на коленях Урсулы. Боже мой, я обрекла сына на бесчестие!»

Анжелина вновь ополчилась на Гильема Лезажа. Отныне он был врагом, символом эгоистичного и бессовестного человека, одного из тех мужчин, которые соблазняют девушку и бросают ее, говоря при этом красивые, но лживые слова.

– Да ты ничего не ешь! – удивился Жан Бонзон. – Не переживай из-за собаки, Анжелина. Если не хочешь ее отдавать, не надо. Я понимаю тебя.

– Овчарка защищает меня, – призналась Анжелина. – Шорник, живущий на главной улице Сен-Жирона, Блез Сеген, так и крутится вокруг меня. Однажды утром я даже решила, что он вот-вот полезет обниматься, но собака защитила меня. А недавно, когда я вновь столкнулась с этим мерзким пьяницей, за мной шел Спаситель. Он тут же зарычал. Так что с ним мне спокойно.

– Спаситель? Ты так назвала собаку?!

– Да, потому что он спас меня от Блеза.

Дядюшка Жан оглушительно захохотал. Давясь от смеха, он ударил кулаком по железному столику. Тарелки подпрыгнули, а стакан упал.

– А почему не Мессией? – спросил он, смеясь еще громче. – Право, ты странная. Пусть собака остается у тебя. Если она охраняет твою добродетель, я благословляю ее. Я, Жан Бонзон, дорожу твоей честностью. Какой же ты стала красавицей, племянница! Черт возьми!

Несмотря на усиливающуюся тревогу, Анжелина рассмеялась. Перед ее глазами то и дело возникало прелестное личико Анри.

Обед затягивался. Жан Бонзон заказал сыр и еще вина. Наконец он принялся набивать трубку.

– Ты поедешь на дилижансе? – спросил он, выпуская первые кольца дыма.

– Да, так удобнее. Наша ослица хромает, бедняжка.

– Тогда я подожду вместе с тобой.

– Не стоит, дядюшка. Тебе надо возвращаться в Ансену. А я хотела помолиться.

– Черт возьми! Да ты стала святошей! В таком случае я оставляю тебя. Поклонись святому Варфоломею и передай от меня привет своему отцу.

Через десять минут Анжелина уже стояла в прохладной полутьме церкви Святого Варфоломея. Вот уже на протяжении нескольких столетий жители Бьера славились своим благочестием, о чем свидетельствовали многочисленные кресты, установленные в деревне. Сидя на скамье, Анжелина отсутствующим взглядом смотрела на статуи святых, разрисованные в пастельных тонах. В детстве ей особенно нравилась статуя святой Жермены в переднике, полном роз. «Покровительница пастухов, немощных, больных… – думала молодая женщина. – Мама часто рассказывала мне о ней».

В памяти Анжелины всплыли обрывки фраз, окутанные чудесным флером. «Жермена Кузен[29]29
  Жермена Кузен (1579–1601) известна также как святая Жермена де Пибрак, по названию деревни, где родилась, – католическая святая девственница, праздник которой отмечается 15 июня.


[Закрыть], так ее звали, много страдала и умерла совсем молодой. Ей было всего двадцать два года, – рассказывала Адриена Лубе. – Знаешь, почему ее изображают в переднике, полном цветов, Анжелина? Вскоре после смерти матери Жермены ее отец женился. Но мачеха невзлюбила падчерицу и все время придиралась к ней. Однажды она обвинила девушку в краже хлеба, только чтобы иметь повод ударить бедняжку. Мачеха подбежала к Жермене и заглянула в карман передника, но увидела там лишь несколько роз. А потом Жермена заболела. Девушка сумела убедить отца доверить ей пасти овец, чтобы иметь возможность молиться на лоне природы. Поистине она была очень набожной и благочестивой. Когда через несколько лет после смерти Жермены люди вскрыли ее гроб, то им показалось, будто она просто спит. Ни ее тело, ни цветы, лежавшие у нее на груди не истлели. Ей приписывают много чудес, которые она совершила как при жизни, так и после смерти».

– Чудо! Я так нуждаюсь в чуде! – приговаривала Анжелина, глядя на статую святой.

Она опустилась на колени и стала горячо молиться.

Сен-Лизье, на следующий день, 18 августа 1879 года

Спала Анжелина плохо. Ее терзали мысли о будущем сына. Требования Эвлалии казались ей вопиющим шантажом, хотя она понимала обоснованность подозрений кормилицы.

«Я не могу показать акт о крещении. Я даже не могу попросить кого-нибудь сыграть роль бабушки», – в отчаянии думала Анжелина.

Ранним утром она бесшумно вышла из дома и отправилась на кладбище, чтобы собраться с мыслями на могиле матери, простом земляном холмике, над которым возвышался крест.

Утро было прекрасным. По небу цвета лаванды неторопливо плыли золотисто-розовые облака, в зарослях кустарников заливались птицы.

– Мама, здесь все дышит покоем! – прошептала Анжелина и положила к подножию креста небольшой букет ярко-красных цветов. – Я принесла тебе твои любимые георгины, которые ты посадила три года назад. Посмотри, какие они красивые! Кусты чайных роз тоже прелестны! Зимой папа обрезал их, конечно, не так хорошо, как это делала ты, но все же. Мама, если ты меня видишь, то, наверное, расстраиваешься. Я хотела быть самим совершенством, во всем следовать твоему примеру, но согрешила и солгала. Я отдалась мужчине, а он предал меня.

Дрожащим голосом Анжелина тихо добавила:

– Мама, прости меня! Я думала, что Гильем попросит моей руки. Как бы мне хотелось, чтобы ты сейчас была рядом! Мне так одиноко! Я никому не могу довериться.

В отчаянии Анжелина перекрестилась, а затем провела рукой по деревянному кресту, который Огюстен Лубе покрасил в белый цвет. Острым шилом он выгравировал имя своей жены: «Адриена Лубе» и, чуть ниже, даты: «1832–1877».

– Мама, вчера в Бьере я встретила дядюшку Жана. Мне было так стыдно, когда он говорил о моей добродетели. Возможно, тебе тоже стыдно за свою дочь.

Под чьими-то энергичными шагами на центральной аллее захрустел гравий. Анжелина тут же замолчала. Она боялась столкнуться лицом к лицу с кем-нибудь из семьи Лезаж. Но это был могильщик с лопатой на плече. Он поприветствовал Анжелину, одним пальцем приподняв соломенную шляпу.

– Прекрасная погода, мадемуазель Лубе! – крикнул могильщик.

– Да, погода действительно прекрасная, – с облегчением откликнулась она.

Овчарка ждала Анжелину у ограды. Молодая женщина погладила собаку по голове.

– Спаситель, прогулка окончилась.

В сопровождении собаки Анжелина неторопливо направилась вдоль руин крепостных укреплений в сторону города. Вскоре показался бывший Дворец епископов, огромный, мрачный, бросающий тень на фахверковую стену дома каноника, стоящего на углу улицы Мобек. Дул теплый ветерок, наполненный приятным ароматом роз, которые в изобилии цвели в конце лета.

«Если бы я могла перенестись в прошлое, повернуть время вспять! – думала Анжелина, готовая вот-вот расплакаться. – Я бы открыла калитку, ведущую в наш двор, и увидела бы маму, развешивающую белье. Папа работал бы в своей мастерской без очков и, как обычно, распевал бы песни. А я была бы неиспорченной. Ни один мужчина не дотронулся бы до меня, не сделал бы мне ребенка, бедного маленького мальчика без фамилии, у которого, кроме меня, нет никого на всем белом свете».

Молодость, жаждущая радости и беспечности, плохо сочеталась с глубокой печалью, терзавшей Анжелину.

– Анжелина! – раздался знакомый голос.

Из-за угла показалась Октавия с корзинкой в руках. Улыбающаяся служанка приветливо закивала головой.

– Погоди, не убегай. Я несу тебе яблоки. У нас их слишком много. Мадемуазель подумала, что это доставит тебе удовольствие. А еще она хочет видеть тебя. И как можно скорее. Речь пойдет о бархатном платье на осень. Ты же знаешь, она такая нетерпеливая!

Анжелина подумала, что это отвлечет ее от грустных мыслей.

– В таком случае я предупрежу папу и сразу же приду. Спасибо за яблоки, они чудесные.

– И вкусные. Ты можешь сварить из них компот, они хорошо развариваются, – посоветовала Октавия. – До скорого!

Через полчаса Анжелина уже входила в дом Жерсанды де Беснак, которую не видела целую неделю. Старая дама встретила ее, поджав губы.

– Здравствуй, малышка, – сухо сказала Жерсанда.

– Здравствуйте. Большое спасибо за яблоки. Мой отец очень доволен, – ответила Анжелина, немного обеспокоенная серьезностью старой дамы.

Жерсанда была еще в ночном чепце с кружевами и голубом атласном пеньюаре.

– Вы не заболели? – с тревогой спросила молодая женщина.

– Нет. Хочу заметить, что ты редко приходишь ко мне так рано. Я одеваюсь к одиннадцати часам.

– Но Октавия сказала, что я должна немедленно прийти!

– Знаю. Мне надо поговорить с тобой, Анжелина. Дело не терпит отлагательств. Я очень рассержена.

– На кого?

– Сама догадайся! – воскликнула старая дама. – На тебя! Сейчас ты выслушаешь меня, а потом скажешь всю правду. И не делай такое лицо! Ты не в суде!

Никогда прежде Жерсанда не говорила с Анжелиной столь холодно. Молодая женщина напряженно всматривалась в лицо старой дамы, пытаясь понять, что могло так рассердить ее.

– Чем я вам не угодила? – тихо спросила Анжелина, едва сдерживая слезы. – Если я утратила право на вашу дружбу, мне здесь больше нечего делать. Каждый раз, когда я приходила сюда, у меня создавалось впечатление, что я попала в тихую гавань, пристанище покоя и красоты. Я вам многим обязана…

– Ты мне ничем не обязана, – оборвала Анжелину Жерсанда де Беснак. – В этом краю я умерла бы от скуки, если бы не взяла тебя под свое крыло. В течение многих лет ты была для меня солнечным лучиком. Но сейчас я очень огорчена. Анжелина, будь со мной честной! Почему ты каждый месяц ездишь в Бьер? Да еще в дилижансе!

Анжелина сначала покраснела, потом побледнела. Объятая ужасом, она старалась не встретиться с проницательным взглядом старой дамы.

– Ты можешь сказать, что это меня не касается, и будешь права. – Жерсанда немного смягчилась. – Об этом я совершенно случайно узнала позавчера из разговора с братом пастора, когда выходила из храма. Этот почтенный старый господин часто ездит в Масса, где живет его родственница. Разумеется, он ездит в дилижансе. Когда он стал мне рассказывать об очаровательной молодой женщине с фиалковыми глазами и роскошными рыжими волосами, с которой ему доводилось несколько раз путешествовать вместе, я сразу поняла, что это ты. Анжелина, ты же знаешь, какая я любопытная! Меня интересует все, что касается тебя. Ты всегда была со мной откровенной. Вспомни, этой зимой, на Богоявление, ты поведала мне о встрече с Розеттой и родах ее старшей сестры с трагическим концом; на следующий день после Пасхи ты подробно рассказала мне о том, как ездила в Сен-Годан с отцом, которому нужно было купить кожу. Ах! Я забыла… В мае я удостоилась чести услышать рассказ о свадьбе твоей кузины Леа. Так вот, я рассердилась, узнав, что ты довольно часто ездишь в Бьер, а мне об этом не рассказывала. Я хочу знать правду, детка!