Текст книги "Ангелочек"

Испуганная Анжелина не решалась поднять голову. Она слышала только слова, не замечая нюансов интонации Жерсанды. Ей опять надо лгать, придумывать какую-нибудь историю… У Анжелины на это больше не было сил.

– Там живет твой возлюбленный? – продолжала старая дама. – Но… Да что с тобой?

Анжелина, вцепившись руками в колени, дрожала, словно готовилась к исповеди. Но вдруг, несколько раз судорожно вдохнув воздух, она громко разрыдалась.

– Мне нечего вам сказать! – сквозь рыдания проговорила она и встала. – Думайте что хотите.

– Анжелина, не уходи! – закричала Жерсанда. – Октавия, скорее!

Служанка примчалась как раз вовремя, чтобы перехватить рыдающую беглянку. Но та неожиданно прижалась к Октавии и громко застонала, словно насмерть испуганный ребенок.

– Боже всемогущий! – запричитала хозяйка дома. – Малышка, мне очень жаль, если я тебя испугала! Ну, будет! Садись. Октавия, дай ей сердечные капли.

Анжелина позволила довести себя до кресла. Она никак не могла успокоиться и продолжала плакать и дрожать. Обе женщины смотрели на нее, не понимая, чем это могло быть вызвано.

– Неужели все так серьезно? – спросила наконец Жерсанда. – Что ты от меня скрываешь? Я думала, что ты доверяешь мне.

– Я отдала своего сына кормилице в Бьер, – на едином дыхании вымолвила молодая женщина. – Сына Гильема Лезажа. Он плод греха, живое доказательство моих заблуждений, моей наивности. Славный мальчик, родившийся вне закона, крещеный родниковой водой, появившийся на свет в пещере. Байстрюк! Вот! Вы довольны? Напрасно вы меня любили, напрасно уважали меня, напрасно делали подарки. Я недостойна всего этого и прошу простить меня. Я обманывала вас, как и своего бедного отца. Но я никому не принесу горя. Я уеду с моим малышом далеко, очень далеко…

Анжелина упорно смотрела в пол. Октавия застыла неподвижно, не осмеливаясь даже вздохнуть. Что касается Жерсанды де Беснак, то она, казалось, превратилась в статую с полуоткрытым ртом.

«Значит, я была права, – говорила себе старая дама. – Боже мой, я должна была раньше заставить ее сказать правду!»

– Посмотри на меня, сумасшедшая! – громко приказала Жерсанда. – Анжелина, еще осенью у меня появились сомнения. И виной тому твой внезапно изменившийся силуэт и трагическое выражение лица, когда я упомянула о девушке, брошенной этим проклятым Гильемом!

Служанка медленно пошла к двери.

– Полагаю, я здесь лишняя, – мягко сказала она. – Я оставлю вас.

– Не сейчас, Октавия. Ты должна услышать все, что будет сказано сейчас. Только вместо сердечных капель принеси нам кофе. Самое худшее позади. А ты, Анжелина, подними голову. Не мне тебя судить и уж тем более изгонять из своего сердца.

Жерсандой обуревали сильные чувства. Едва взглянув на старую даму, Анжелина поняла это.

– Мадемуазель, неужели вы не осуждаете меня за то, что я сделала? – прошептала Анжелина.

– Единственный, кто достоин осуждения, – рассердилась Жерсанда, – так это отец твоего ребенка. Как он осмелился украсть твою девственность, обещать жениться на тебе, а потом исчезнуть?! Могу представить себе, что ты пережила, узнав, что беременна. Тебе было страшно, стыдно. Ты корила себя за легкомыслие, но не теряла веры в того, кого любила.

– Да, именно так все и было, – вздохнула Анжелина. – Но я гордилась, что ношу в себе нашего малыша, его малыша.

Я скрывала свою беременность при помощи корсета и более просторной одежды и все время боялась, что мне станет плохо. Я рано ложилась спать, чтобы поскорей снять корсет, сдавливавший мое тело. Отец ничего не заметил, иначе он выгнал бы меня из дому. Для него незамужняя мать все равно что проститутка. В его глазах я бы опозорила нашу фамилию. И я решила доверить своего ребенка кормилице Эвлалии, о которой хорошо отзывалась моя мама. Ее мать, Жанна Сютра, тоже была кормилицей. Эти женщины живут в Бьере. Я знала, что на склоне скалы Кер есть пещера. Жители долины никогда не ходят туда, поскольку священники-отступники хоронят около пещеры своих покойников. Когда я поняла, что скоро рожу, я приготовила белье для себя и пеленки для малыша. При первых же схватках я села на нашу ослицу и пустилась в дорогу. Теперь, когда страшная тайна не лежала тяжким бременем на ее сердце, Анжелина все говорила и говорила. Старая дама слушала, не перебивая. Ни Жерсанда, ни Анжелина не заметили, что Октавия принесла кофе. Служанка разлила горячий напиток по чашкам и села в сторонке.

– Я даже не волновалась. Я думала лишь о том, чтобы подарить жизнь своему ребенку, – продолжала Анжелина мечтательным тоном. – Первые роды я приняла у самой себя.

– Какая опрометчивость! Ведь ты же могла умереть! Я потрясена! Но, малышка, ты должна была мне все рассказать. У меня есть деньги. Мы нашли бы выход из положения.

– Но я жива, и мой сын тоже. Он такой прелестный! Увы! Видеть его раз в месяц – это так мало. У меня нет права на его первую улыбку. Когда я привезла Анри к кормилице, мне пришлось соврать ей. Я имела глупость сказать, что Анри – незаконнорожденный ребенок, и теперь она отказывается кормить его. Вчера она была очень сердитой и весьма нелюбезно говорила со мной. Если я не привезу ей акт о крещении, мне придется забрать малыша. Ее мать, Жанна, поддержала дочь, сказав, что Эвлалия к тому же ждет третьего ребенка.

Рассказав о сыне, Анжелина испытала такое облегчение, что не смогла сдержать улыбку. Она знала, что Жерсанда де Беснак и Октавия не выдадут ее. Еще не в состоянии хладнокровно размышлять, Анжелина воскликнула:

– Вы обе очень любезны со мной! Не беспокойтесь, я найду другую женщину, которой смогу доверять. Сегодня я собиралась съездить в Сен-Жирон, чтобы узнать у какого-нибудь доктора адреса кормилиц. Я буду видеть Анри чаще и к тому же сэкономлю деньги.

– Сколько ты платишь этим женщинам из Бьера? – спросила служанка. – Воры есть в каждом ремесле.

– Шесть франков в месяц, – призналась молодая женщина. – Сначала легко было им платить, ведь Гильем оставил мне кошелек с деньгами. Конечно, мне надо было тогда швырнуть этот подарок ему в лицо! Со временем я поняла, что он просто купил мое молчание, вернее, мои услуги. Не стоит бояться слов.

Жерсанда побледнела. Как ни презирала она семью Лезаж, но, узнав о деньгах, все же была шокирована.

– Анжелина, я уже говорила и вновь повторяю, что рассматриваю себя как твою бабушку или сестру бабушки – выбирай сама. Я никогда не буду осуждать тебя за то, что ты не устояла перед гнусным соблазнителем. Кто способен сопротивляться любви? Я – старая дева, но я тоже любила. Я помню то безумство, которое охватывало нас, помню, как мое сердце было готово выпрыгнуть из груди, вот здесь.

И Жерсанда приложила правую руку к сердцу. Анжелина была ошеломлена. Ей никогда не приходила в голову мысль, что Жерсанда де Беснак в юности могла быть влюблена.

– Мне жаль тебя, малышка, – добавила старая дама. – В последние месяцы ты испытывала дикие муки. Я часто замечала, что ты чем-то озабочена, нервничаешь, но предпочитала не задавать лишних вопросов. Теперь, когда я знаю правду, я еще больше восхищаюсь тобой.

– О нет! Прошу вас, не говорите так! – запротестовала Анжелина. – Восхищаетесь? Мной? Я опорочила память мамы, отдавшись мужчине вне священных уз брака, и продолжаю дурачить своего бедного отца, желая оградить себя от неприятностей. Если он узнает, что у меня есть ребенок от Гильема, то рассердится, почувствует себя обесчещенным. Я не имею права его разочаровывать. После того несчастного случая ему так тяжело! Поверьте мне, мадемуазель Жерсанда, я люблю и уважаю своего отца и мне стыдно ему врать. Но едва я взяла своего ребенка на руки, как для меня все утратило значение. Ведь, кроме меня, у Анри никого нет.

– Ты правильно поступила, Анжелина! – одобрила ее старая дама. – Многие девушки, оказавшиеся в твоем положении, подбрасывают плод своего греха к воротам богаделен. Ты же, приняв решение оставить при себе своего ребенка, проявила порядочность и мужество.

Октавия не вмешивалась в разговор. Правда, время от времени она бросала сострадательные взгляды на свою хозяйку. Но Анжелина ничего не замечала.

– Мадемуазель, пейте кофе! – нежным голосом пропела служанка. – Он горячий, и я подсластила его, как вы любите.

– Не беспокойся обо мне Октавия, – ответила Жерсанда. – Я гораздо крепче, чем кажусь. Пока мы не закончим разговор, я не смогу ничего взять в рот. Анжелина, я хочу тебе помочь. Ты по-прежнему собираешься учиться на повитуху? Подумай, тебя не будет здесь целый год. Полагаю, иногда ты сможешь приезжать на поезде, но что станет с твоим ребенком?

– Я вся извелась, думая о сыне. Разумеется, я должна буду заплатить кормилице заранее, иначе она будет плохо обращаться с малышом. Как бы мне хотелось, чтобы он остался у Жанны Сютра!

– Я хочу предложить лучшее решение. Октавия моложе меня на десять лет. Полагаю, вместе мы сумеем воспитать мальчугана. Здесь он ни в чем не будет нуждаться и ты всегда сможешь видеть его. Каждый день, утром, вечером – когда захочешь… Анжелина, маленький ребенок, растущий в моем доме, доставит мне радость.

– И я буду довольна, – подхватила Октавия. – Мне не выпало счастья нянчить младенцев, и я приложу двойные усилия, чтобы наверстать упущенное. Мы будем холить и лелеять этого херувимчика.

Казалось, волна восторга захлестнула гостиную, тем более что в этот самый момент лучи утреннего солнца осветили комнату радостным светом. Анжелина на несколько секунд закрыла глаза. Ей казалось, что все происходит во сне.

– Ты согласна, малышка? – настойчиво продолжала Жерсанда. – Если согласна, дай нам один день. Мы должны подготовить все необходимое. Пеленки, игрушки, высокий стульчик…

– Нам нужна кроватка-качалка с сеткой, – перебила ее Октавия.

Обе женщины словно помолодели от неожиданного счастья. Видя, как они радуются, Анжелина сама расплакалась от радости.

– Вы действительно это сделаете для меня? – спросила она, всхлипывая. – Мадемуазель, вы настоящая фея, моя добрая фея, и ты, Октавия, тоже. У меня просто нет слов! Конечно, я согласна! Если бы это было возможно, я уже сегодня доверила бы вам Анри. О, мой мальчик! Я смогу каждый день прижимать его к груди, видеть, как он растет и делает первые шаги!

Анжелина вскочила с кресла и упала на колени перед Жерсандой де Беснак. Она целовала руки старой дамы, испытывая к ней бесконечное уважение и нежность.

– Вчера я молилась, надеясь на чудо, – доверительно сказала она. – И мои мольбы были услышаны. Благодарю вас, моя дражайшая мадемуазель! Благодарю тебя, Октавия!

– Ну, полно, полно! – проворчала взволнованная Жерсанда. – Поднимайся, малышка. Нам еще многое надо обсудить. Увы, твоего малыша придется отнять от груди и кормить козьим молоком, которое будем покупать у отца Ансельма. А поскольку твой ребенок привык есть кашу с ложечки, мы будем делать то же самое. Еще одна очень важная деталь: нам придется сочинить правдоподобную историю для соседей, городских кумушек и твоего отца.

– Будет вполне достаточно, если мы скажем, что мне пришлось взять на воспитание моего внучатого племянника, – предложила служанка. – Конечно, это ложь, но ложь святая. Послушайте, я могу поехать вместе с мадемуазель Анжелиной в Бьер. А на обратном пути мы выйдем из фиакра на площади с фонтаном, словно приехали на поезде. А там уж я расскажу нашу байку всем зевакам.

От этих разговоров у Анжелины кружилась голова. Она, смеясь до слез, испытывала чувство огромной благодарности, которую не могла выразить словами. Впрочем, ее просветленное лицо говорило само за себя.

– Отныне, – наконец вымолвила Анжелина, – я буду работать на вас бесплатно. Я готова шить часами и не возьму ни одного су. Кстати, вы хотите новое платье на осень. Так скажите, какое? Я хочу отплатить вам за вашу доброту. А тебе, Октавия, я сошью красивую блузку.

Старая дама лукаво сказала:

– Что еще за платье? Малышка, это была уловка, чтобы заманить тебя ко мне и расспросить о таинственных поездках в долину Масса. Прости меня. Но ведь все уладилось, не правда ли? И не строй иллюзий. Если я дам тебе заказ, он будет оплачен. Тебе нужны деньги. Не думай, что я святая. Я очень эгоистичная особа. Твой сын будет развлекать меня, и я благодаря ему буду видеть тебя каждый день. Вот еще что. Ты доверила мне свою тайну, и я должна последовать твоему примеру. У каждого в шкафу есть свой скелет. Скажем так: принимая Анри в свой дом, я пытаюсь исправить то зло, которое некогда причинила другому ребенку, невинному младенцу, которому не посчастливилось иметь такую мать, как ты. Но хватит болтать! Октавия, сделай чай. Кофе уже остыл.

Служанка, смутившись, прикусила нижнюю губу. В гостиной повисло неловкое молчание. Но Анжелина не стала расспрашивать Жерсанду.

«Когда-нибудь, несомненно, она сама мне все расскажет, – подумала молодая женщина. – Завтра я поеду за Анри. Благодарю тебя, Боже! Как я счастлива!»

Бьер, 19 августа 1879 года

Октавия и Анжелина вышли из фиакра, который наняли на улице Вильфранш в Сен-Жироне. Кучер помог им спуститься по ступенькам. Он хорошо знал свое дело и всегда опускал лесенку и широко распахивал дверцу перед всеми клиентами, особенно перед элегантными дамами, платья которых могли зацепиться за гвоздь или за внутреннюю ручку. Он был доволен, что ему подвернулась такая удача, ведь поездка в Бьер и обратно приносила немалые деньги.

– Подождите нас у церкви! – сухо распорядилась служанка, вошедшая в роль госпожи.

Анжелина отвернулась, едва сдерживая смех. Мадемуазель де Беснак и ее верная Октавия могли пренебречь нравственными принципами, стремясь достичь своей цели Жерсанда решила, что ее служанка выдаст себя за бабушку малыша Анри. Она дала Октавии свою шелковую шаль и заколола ее волосы в низкий узел. Все это она проделала под удивленным взглядом Анжелины, которая вот уже два дня смеялась из-за малейшего пустяка. Она жила как во сне, опьянев от радости, освободившись от всех тревожных мыслей и горьких раздумий. Сначала Огюстена Лубе удивляло веселое настроение дочери, но потом он обрадовался.

«Возможно, она встретила парня и он ей понравился. Боже, как я был бы счастлив, если бы она обвенчалась с ним!» – думал сапожник.

Огюстен Лубе не стал расспрашивать дочь. Он радовался, когда она пела в своей комнате и во дворе, подметая плиты. В последние месяцы Анжелина была молчаливой и печальной, а сейчас просто сияла. Отцу не на что было жаловаться.

– Где живет кормилица? – спросила Октавия, озабоченно глядя по сторонам.

– На улице Лавуар, за деревней. Окна дома выходят на просторный луг напротив массива Трех Сеньоров, гор, возвышающихся над Масса. Дай мне руку. Я так нервничаю, что ноги отказываются слушаться меня. Никак не могу в это поверить… Я увезу Анри, моего славного малыша!

– Поспешим же. За нами наблюдают. Да, вон те женщины, стоящие перед таверной.

– Октавия, незнакомцы всегда вызывают любопытство. Они будут обсуждать нас до самого вечера.

– Ты должна называть меня «мадам», – напомнила служанка. – Забыла? Я бабушка Анри!

– Прости мою оплошность. Мысли так и путаются. Я не смогу свободно дышать до тех пор, пока не прижму к себе сына.

Было пасмурно, собирался дождь, но Жанна и Эвлалия держали дверь и окна открытыми. Они остолбенели, увидев посетительниц.

– Опять! – тихо проворчала Эвлалия.

На столе была горка неочищенного гороха, стояли грязные кастрюли. Над всем этим летали мухи. Анжелина бросила взгляд на семимесячную девочку, спавшую в холщовом мешке, подвешенном к потолочной балке. У девочки был желтый цвет лица, а на голове грязный чепчик.

– Мадемуазель Лубе! – воскликнула Жанна. – Что за манера приезжать так часто?

– Мы приехали за моим внуком, – оборвала ее Октавия высокомерным тоном. – Соберите его вещи. На площади нас ждет фиакр.

– Но… почему? – спросила Жанна. – Я могу его кормить с ложечки. Вероятно, мадемуазель Лубе неверно вам все объяснила. Я ей сказала, что сама займусь малышом, причем буду брать дешевле, чем моя дочь, на целый франк.

– Я вам больше не доверяю, – ответила Октавия, внимательно рассматривая комнату, в которой царил беспорядок. – Мне не понравилось, что вы потребовали предъявить акт о крещении, документ, который я отдала на хранение своему нотариусу. Нет смысла спорить. Мы заберем Анри сейчас же.

Анжелина, не видя своего сына, забеспокоилась. Красная от ярости, Эвлалия подошла к двуспальной кровати и отдернула занавеску.

– Малыш здесь, – сказала она. – Сейчас я его отвяжу…

– Как, вы его привязали?! – закричала Анжелина. – Вот видите, мадам, надо срочно забирать вашего внука.

Октавия настолько возмутилась, что ей не пришлось ничего изображать. Выпрямившись, пылая гневом, она подскочила к Анжелине, склонившейся над ребенком.

– И не надо кричать, – проворчала кормилица. – Он несносный мальчишка. Правда, мама? Я его пеленаю туго, но он так брыкается, что ленты развязываются. Если я усаживаю его в колыбельке, он так и норовит свалиться на пол. Я привязываю ребенка ради его же безопасности. Он побрыкается немного и засыпает.

Анжелина взяла Анри на руки и тщательно осмотрела его. Ребенок проснулся, похлопал глазами и отчаянно заплакал.

– От каши у него колики, – сказала Жанна Сютра, в глубине души сожалея, что теряет столь крупный месячный доход.

– Позавчера я вас предупредила, – напомнила ей Анжелина. – Мадам, давайте поскорее уйдем отсюда.

Октавия не возражала. Ей самой не терпелось покинуть деревню, затерявшуюся среди гор, и этот мрачный дом, пропахший салом.

– Вот его вещи, – сказала Эвлалия. – Одежду я повесила сушить на чердаке. Вы хотите и ее забрать?

– Нет, оставьте остальное себе, – ответила так называемая бабушка Анри. – Прощайте, дамы.

Анжелина выбежала на улицу. Шел дождь. Она укутала сына своим шерстяным платком. Малыш молча смотрел на нее.

«Мое сокровище, мой славненький, ты со мной, – думала Анжелина. – Ты меня плохо знаешь, но я твоя мама и люблю тебя всей душой, всем сердцем».

– Какой он хорошенький, – тихо сказала служанка. – Такой коренастый, крепенький.

Они почти бежали по улице Пра-Безиаль, мимо мэрии, устремившей в небо квадратную башню с конусообразной крышей.

– Поблизости никого нет, – убедилась Анжелина. – Мы можем говорить громче. О! Октавия, мой ребенок здесь, в моих объятиях! Если бы ты знала, как я счастлива! Я не могу объяснить, что именно чувствую. У меня нет слов. Спасибо, что ты поехала со мной! Правда, ты была великолепной бабушкой.

– Боже всемогущий! Эти женщины нас испугались. Да и дом такой неопрятный.

– Я впервые вижу у них беспорядок. Мы застали их врасплох, приехав ближе к вечеру. Уверяю тебя, обычно в комнате очень чисто. Но у Эвлалии странные методы. Привязать бедного малыша… Хотя, может, она и права. Если он такой шустрый, тебе трудно придется.

– Ничего, я справлюсь, – заверила ее Октавия.

Кучер сидел на облучке фиакра, откуда управлял лошадью, каурым мерином. Увидев своих пассажиров, он соскочил на землю, чтобы помочь им удобнее устроиться.

– А-а, еще один пассажир, – воскликнул мужчина, заметив малыша, завернутого в платок. – Держу пари, что это сосунок, который возвращается в свою семью.

– Да, вы правы, – радостно ответила Анжелина.

Через несколько минут фиакр уже ехал по дороге, скрипя колесами.

– Октавия, посмотри, вон там скала Кер, справа от нас.

– Боже, как тебе удалось взобраться туда, не переломав кости?

– Туда ведет тропинка, которую не видно из долины. Когда Анри вырастет, мы приедем в Бьер вместе с ним и пойдем в пещеру. Но он никогда не узнает, что именно там появился на свет в одну из ноябрьских ночей… и что его мать была такой одинокой, преисполненной отчаяния, оттого что ей придется расстаться с сыном.

Анжелина замолчала и стала покрывать нежными поцелуями лобик своего ребенка.

– Мой малыш, – шептала она.

Прижавшись щекой к груди Анжелины, ребенок заснул. Молодая женщина не уставала любоваться им. Маленькое теплое тельце наполняло Анжелину неведомыми ей ранее чувствами. Она была воплощением материнской любви, преданности, безмятежности. Эти чувства читались на ее умиротворенном лице и в сияющих аметистовых глазах.

– Ты счастлива, это сразу видно, – сказала Октавия. – Ах! Нет большего горя, чем потерять своего ребенка.

Молодая женщина взглянула на круглое лицо служанки и заметила две глубокие складки около рта.

– Ты потеряла малыша? – тихо спросила Анжелина. – Я не хочу быть нескромной, Октавия, но я ничего не знаю о твоем прошлом.

– Я была замужем, – доверительно стала рассказывать пожилая женщины. – Мой супруг умер во время эпидемии холеры в 1854 году – бедствие затронуло и Лозер. В то время я кормила грудью годовалую дочку. Болезнь забрала ее у меня через две недели после смерти ее отца.

– Боже мой, как мне жаль тебя! – воскликнула Анжелина, беря Октавию за руку. – Как ты, должно быть, страдала!

Какая я же неразумная! Я-то думала, что на свете нет никого, несчастнее меня! Но каждый несчастен по-своему.

– Да, каждый несчастен по-своему. Я отреклась от Бога и даже пыталась повеситься. Если бы не мадемуазель Жерсанда, я сейчас покоилась бы на кладбище Манда, рядом с мужем и моей малышкой. Надо было видеть все эти тела, сваленные на телеги, чтобы понять, почему люди теряют веру в Бога. Доктора советовали сжигать зараженные трупы, но сначала все отказывались это делать. А потом у них просто не стало выбора. Смерть косила целые семьи. Не знаю, как я выжила! Но сейчас я здесь и буду ухаживать за твоим сыном так, словно он мой ребенок.

– Я в этом не сомневаюсь, Октавия. Прости, что заставила тебя погрузиться в столь печальные воспоминания.

– Тут нет твоей вины, – мягко ответила служанка. – Мы часто говорим об этом с мадемуазель Жерсандой. Она смотрит на меня, качая головой, и восклицает: «Ах, моя дорогая Октавия, ты помнишь тот летний вечер, когда я обрезала веревку, на которой ты болталась?» Тогда мне было двадцать лет. Я работала прачкой у мадам Терезы де Беснак, суровой, властной женщины, которая все дни напролет проводила в храме, а по вечерам читала Библию. Мадемуазель была ее единственной дочерью. Она так и не нашла супруга по своему вкусу. Мсье де Беснак, отец мадемуазель, из-за этого даже возненавидел дочь. Черт возьми, он мечтал о наследнике мужского пола, которому мог бы передать все свои владения!

– Вероятно, мадемуазель Жерсанда была очень красивой, – сказала Анжелина, потрясенная откровением Октавии.

– Она была настоящей красавицей, изящной, живой, с белокурыми волосами и светло-голубыми глазами. Я до сих пор удивляюсь, как она сумела спасти меня. Я прикрепила веревку к последней перекладине лестницы в риге имения, ведь после смерти мужа и ребенка я жила в каморке над конюшней Беснаков. Мадемуазель нашла меня повешенной. Кажется, я сопротивлялась, отбивалась. Но она хладнокровно взобралась по лестнице с серпом в руках и перерезала веревку. Хорошо, что она держала меня за руку. Это смягчило удар, ведь падала я с двухметровой высоты. Когда она развязала скользящий узел и я смогла свободно дышать, то поняла, что мой час еще не настал и что я буду жить долго. Больше мы не расставались. Мадемуазель сделала меня своей горничной, научила читать и писать. Однажды вечером она призналась мне, что и сама пережила ужасную трагедию.

– Ужасную трагедию? – спросила заинтригованная Анжелина. – Неужели это связано с тем ребенком, о котором она говорила? Которому причинила зло?

Служанка так и подпрыгнула, с ужасом глядя на Анжелину.

– Боже, да я просто старая болтливая сорока! – укоризненно покачала она головой. – Когда я бездельничаю, то тараторю без умолку.

Фиакр проезжал через Касте-д’Алю. Кучер пустил лошадь шагом. Анжелина поняла, что Октавия уже пожалела о своих словах, и сменила тему. Несомненно, когда-нибудь ее дорогая мадемуазель Жерсанда поведает молодой женщине о своем таинственном прошлом.

– А вот таверна, в которой я ночевала, – сказала Анжелина, показывая на дом с желтыми ставнями. – Дилижанс часто останавливается здесь. Весной я выходила в этом месте. Цвела вьющаяся по террасе глициния, наполняя воздух пьянящим ароматом… Каждый раз я сгорала от нетерпения, так мне хотелось снова увидеть сына. А на обратном пути меня душили слезы.

Анри, возможно, почувствовав, что лошадь замедлила шаг, открыл глаза и заплакал. Анжелина, улыбаясь, склонилась над сыном.

– Мое сокровище, мой золотой! Не бойся, мама рядом.

Она посадила его к себе на колени. Ребенок не сводил с нее глаз. Вдруг он улыбнулся ей, обнажив четыре резца, похожих на маленькие жемчужины.

– Октавия, посмотри на эти крохотные зубки! – с восторгом воскликнула Анжелина.

– Я смотрю, как он любуется тобой, – ответила служанка. – У малышей хорошо развиты инстинкты. Он чувствует, что ты его мать.

– Правда? – спросила Анжелина. – Пусть для него я еще незнакомка, но он улыбнулся мне. Он не выглядит ни испуганным, ни взволнованным. Скоро он назовет меня мамой.

– Увы, нет, моя бедная крошка! Анри будет расти в городе, мы будем с ним гулять. Позднее он станет играть на площади с другими мальчиками. Если ты хочешь сохранить тайну его рождения, тебе придется смириться с тем, что он, едва научившись говорить, будет называть тебя по имени.

Немного раздосадованная молодая женщина вскоре успокоилась. По сути, разве это так важно? Ее сын будет расти в достатке, его будут холить и лелеять. Он никогда не узнает, что такое голод и холод. А что касается любви, то он получит ее столько, что его юное существование станет похожим на прекрасную, залитую солнцем ровную дорогу, усыпанную лепестками роз.

Этот августовский день 1879 года Анжелина запомнила на всю жизнь.