Текст книги "Сиротка. Слезы счастья"

Делсен слопал бутерброд с ветчиной и печенье с орехами. Почувствовав жажду, он выпил лимонада из дорожной фляги, которую тоже принесла Киона.

– Почему бы и нет? – ответил он. – Ты меня накормила, ты собираешься дать мне денег – значит, я вполне могу доставить тебе удовольствие.

Произнеся провокационным тоном эти слова, Делсен взял Киону за руку и легонько ее сжал – в знак того, что капитулирует. Кионе показалось, что она погружается в море блаженства. А еще ей стало казаться, что она одета в полупрозрачные ткани и восточные шелка и что она словно невеста из «Песни песней» – этой длинной поэмы, случайно прочитанной как-то вечером. Красота и чувственность стихов поразили ее настолько, что она позже выучила наизусть несколько отрывков из нее.

 
Голос возлюбленного моего!
Вот, он идет,
Скачет по горам,
Прыгает по холмам.
Друг мой похож на серну
Или на молодого оленя.
Вот, он стоит у нас за стеною,
Заглядывает в окно,
Мелькает сквозь решетку.
Возлюбленный мой начал говорить мне:
Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!
Вот, зима уже прошла…
 

Несмотря на свой незаурядный интеллект и все услышанные ею предупреждения, Киона отдавалась своей мечте. Ей казалось, что вместе со своим возлюбленным она идет к алтарю, которым для нее будут теплые камни и прохладная вода, по центральному проходу гигантской церкви. Ее свод был лазурным (лазурь эта была чистой, как сапфир), деревья вокруг казались похожими на мраморные колонны, а пение птиц звучало как свадебный марш.

Делсен хранил молчание, но его пальцы ласкали пальцы Кионы. Как и многие люди до него, он попал под действие ее удивительных чар.

Эти чары развеялись, когда Киона и Делсен приблизились к полузаброшенному поселку Валь-Жальбер. В теплом воздухе послышался шум мотора, раздались какие-то голоса. Вернувшись с небес на землю, Киона замедлила шаг.

«Это, должно быть, Онезим завел свой грузовичок. Жозеф и Андреа вот-вот уедут. Поэтому лучше немножко подождать», – подумала Киона.

Она повернулась к своему спутнику и заставила его остановиться. Он покорно посмотрел на нее.

– Эти люди, мои знакомые, сейчас уедут. Давай немного подождем здесь. Я оставлю им записку.

Киона стояла совсем близко к Делсену. Она дрожала от нервного возбуждения и странного нетерпения. Недолго думая, она обвила руками шею Делсена и прикоснулась своими губами к его губам. Он страстно обнял ее, и его руки стали гладить ее выгнутую спину и узкие бедра. На этот раз их поцелуй был смелым. В Делсена он вселил надежду на еще большую телесную близость с этой девушкой, а Кионе позволил испытать новые для нее сладострастные ощущения, от которых она едва не потеряла голову.

Однако Киона вскоре высвободилась и взглянула на Делсена растерянным взглядом.

– Нет, не сейчас, – пробормотала она. – Нет, я не могу.

– Но к реке мы все равно пойдем, да?

– Да, конечно. Смотри, ты видишь вон там развалины? Это был большой дом, один из самых красивых в поселке Валь-Жальбер. Я жила там после того, как мой отец забрал меня из школы-интерната. Мне нравилось там жить. Для пони и коня имелась небольшая конюшня в глубине сада, возле вольера для собак. Во время войны мы учились в настоящем классе, а учительницей была женщина, до сих пор живущая в поселке. Она вышла замуж за вдовца – Жозефа Маруа. Мне в жизни, можно сказать, повезло.

– Да, так можно сказать. В сущности, ты не виновата в том, что тебе повезло. Мне ведь тоже когда-нибудь повезет. Я нашел работу на берегу озера Онтарио, но билет на поезд стоит очень дорого. Если приеду на стройку вовремя, я хорошо заработаю этим летом. Тогда я куплю машину и уеду в Калифорнию.

Киона с удивлением и недоверием уставилась на Делсена.

– Почему так далеко?

– Я стану киноактером в Голливуде. Такую идею мне подсказала одна американка прошлым летом на пляже в Пуэнт-Блё. Она увидела меня, когда я выходил из воды, и подошла со мной поговорить. «Вам следовало бы сниматься в кино, месье!» – сказала она. Да, именно так и сказала. Там они снимают много вестернов, и, как тебе и самой известно, им для таких фильмов нужны индейцы. Физиономия у меня симпатичная, и это может помочь получить роль!

Киона отошла от Делсена на несколько метров, чувствуя, как сжимается ее сердце. Ей так сильно захотелось плакать, что к горлу подступил ком. Это произошло не оттого, что Делсен, оказывается, мечтал уехать на другой конец континента, что означало бы для нее расставание с ним навсегда, а оттого, что перед ее мысленным взором уже в который раз предстала все та же ужасная картина: Делсен, распростершийся на темной земле с окровавленной головой. Кроме этого ужасного события, Киона предчувствовала, что он никогда не поедет в Калифорнию и никогда не станет актером – даже самым второстепенным.

«Его ждет несчастье, его ждет смерть. О Господи, помоги мне! Я должна его спасти. Пресвятая Дева Мария, Иисус, Бог-Отец, Маниту, Верховный Дух, не допустите, чтобы он погиб!» – мысленно взмолилась она. Еще с детства она обращалась в своих молитвах одновременно к различным божественным сущностям – и к тем, которым поклонялись бледнолицые, и к тем, которым поклонялись индейцы. Однако она – приходя от этого в отчаяние – уже имела возможность убедиться, что у каждого человека есть заранее предопределенная судьба и что она не может противостоять такому порядку вещей, поскольку он, возможно, определялся какими-то законами, действующими во всей вселенной.

– Киона, что с тобой? – удивленно спросил Делсен. – Ты плачешь? Ты любишь меня так сильно? Тебе грустно оттого, что я собираюсь уехать из Канады? Я возьму тебя с собой, красавица моя.

– Не называй меня так, – запротестовала Киона, бросая на Делсена сердитый взгляд. Ее глаза все еще были наполнены слезами.

Она уже чуть было не крикнула ему, что он никогда не пересечет границу Канады, но он вдруг закрыл ей рот поцелуем.

– А ты забавная девчонка, – заявил он после.

– Мне хотелось бы быть нормальной, но, как я ни пыталась стать такой, у меня ничего не получалось.

Делсен больше не слушал: он вдыхал ее запах и слегка сжимал пальцами ее грудь, снова целуя ее в губы. Она перестала сопротивляться, стала покорной и закрыла глаза. Ее сердце колотилось, кровь пульсировала в венах. И тут вдруг конь пронзительно заржал. На его ржание отозвался старый пони Базиль, который пасся на лугу.

– Пойдем, – сказала Киона, с трудом переводя дыхание. – Маруа уже уехали. Я должна заняться Фебусом. А затем мы пойдем к реке. Ты можешь, если захочешь, взять мой велосипед. Он принадлежит моему сводному брату, но тот им не пользуется.

– У меня нет желания подходить к домам. Там есть женщина, которая орала: «Вор! Вор!». Я не хочу, чтобы она меня увидела.

– Это Иветта Лапуант, соседка. Она все рассказала Маруа. Будет лучше, если мы с ней поговорим. Я сказала Маруа, что разрешила тебе взять моего коня. Надо бы сказать то же самое и ей – так, чтобы она в это поверила. Никому не нужно знать правду. Делсен, положись на меня. Со мной тебе бояться нечего.

Она протянула ему руку. Делсен грубовато ухватился за нее и бросил в сторону поселка недружелюбный взгляд.

– Успокойся, – вздохнула Киона. – Эти люди не злые. И вообще-то они были правы, не так ли? Ты ведь украл Фебуса. А я – дура набитая. Когда я узнала о том, что ты украл моего коня, я подумала, что ты просто не придумал никакого другого способа для того, чтобы заставить меня явиться сюда, в лес.

– А может, это и правда! – пробурчал Делсен, все сильнее и сильнее нервничая.

– Это местечко тихое, – сказала Киона, чтобы успокоить Делсена. – Им правит королева, сделанная из серебра и хрусталя. У нее самый сильный голос во всей стране. Ты его слышишь? Ты слышишь водопад Уиатшуан?

– Ты и в самом деле чокнутая, – заявил Делсен. – Это ведь всего лишь вода. Большой водопад.

Но Киона улыбнулась ему той очаровательной и нежной улыбкой, которая всегда действовала на людей успокаивающе. И Делсен пошел за ней. Она показала ему школу для девочек – величественное строение с треугольным фронтоном, остроконечной колоколенкой и красивым фасадом, в котором виднелись высокие окна. Древесина здания уже потемнела, плитки кое-где отвалились, но в целом строение все еще выглядело внушительно.

– Мою сестру Мин оставили на этом крыльце. Монахини, которые руководили этой школой, вырастили ее и научили петь.

– Я знаю, ты рассказывала мне об этом прошлой зимой.

– Прошлой зимой? – удивилась Киона. – Я тебе ничего такого тогда не рассказывала, тем более что ты пробыл рядом со мной не более часа. Тогда я всего лишь сдуру рассказала про своего коня и про то, что он будет летом здесь, в поселке Валь-Жальбер. У меня хорошая память. Я ничего не рассказывала об Эрмин и ее детстве.

– Значит, это был Лафлер…

– Кто? Лафлер? Овид Лафлер, школьный учитель? Ты с ним знаком? – удивленно воскликнула Киона.

– Да, он открыл рядом с резервацией вечернюю школу в обычном доме. Я научился там читать, а вот писать – еще нет. Как-то раз он прочел нам статью, которую написал сам. Статью о школах-интернатах для детей индейцев. В конце он упомянул твое имя: «Киона, которой повезло вырваться из этого ада и которая училась очень хорошо…» Было написано красиво. С тех пор о твоей семье очень часто говорят.

– Лафлер – хороший человек! Даже если…

– Даже если что?

– Нет-нет, ничего. Пойдем. В любом случае, я рада тому, что ты умеешь читать и что часто встречаешь Овида Лафлера.

Киона сделала для себя некоторые выводы. Она еще прошлой зимой заметила изменения в Делсене. Он все еще был заносчивым и злобным, однако в его поступках и жестах чувствовалось уже меньше издевки и грубости. И Киона уверовала в то, что если она будет любить Делсена всей душой, то спасет его от угрожающих ему опасностей.

Подойдя к дому Маруа, Делсен осмотрел велосипед, и тот показался ему очень даже неплохим: его можно было весьма выгодно продать. Киона потащила Делсена на луг позади дома. Она отпустила там Фебуса, и этот красивый конь поскакал крупной рысью к своему другу пони.

– Они почти неразлучны, – сказала Киона. – Вот увидишь, они сейчас спрячутся от солнца под яблоней и пробудут там до наступления сумерек. Лошади чаще всего пасутся вечером или утром.

Услышав, что ее кто-то зовет, Киона замолчала. Их, как выяснилось, заметила Иветта Лапуант, развешивавшая на своем дворе какие-то тряпки.

– Ты вернула себе коня, девушка? – крикнула Иветта. – Ого, да ты пришла сюда с тем парнем, который его украл?

– Добрый день, Иветта. Познакомься, это Делсен. Произошло недоразумение. Я разрешила ему забрать Фебуса, но он такой робкий, что не осмелился заговорить ни с кем из местных.

Супруга Онезима Лапуанта, давно уже известная своими любовными похождениями, до сих пор наставляла рога мужу. Ей было уже хорошо за сорок, волосы ее были накручены на бигуди, а торс обтягивала узкая кофта грязновато-желтого цвета. Вряд ли кто-то мог бы счесть ее соблазнительной. Но ей, похоже, весьма понравился Делсен.

– Он твой boyfriend[8]8
  Возлюбленный, дружок, приятель (англ.).


[Закрыть], Киона? – сказала она тихим голосом, подходя к девушке. – Ты уже, черт возьми, взрослая, а в этом есть свои плюсы.

– Boyfriend! – с усмешкой повторила девушка. – Вы, получается, уже умеете говорить по-английски, Иветта?

– А что тут удивительного? Я, между прочим, хожу в кино. В американских фильмах часто используют это слово, – пробурчала Иветта.

Не желая злить женщину, Киона, захихикав, подтвердила подозрения Иветты:

– Да, вы угадали, это мой boyfriend!

– Ну да, нет смысла робеть, когда обладаешь такой симпатичной мордашкой, как у тебя!.. Ты как, парень, насчет того, чтобы выпить свежего пива?

– При такой жаре – не откажусь, – ответил Делсен своим чарующим голосом.

– Это очень любезно с твоей стороны, Иветта, но у нас совсем нет времени, – сухо сказала Киона. – Нам необходимо быстро вернуться в Роберваль. Так что в следующий раз…

– Да подожди ты пару минут, у меня есть новости. Сегодня рано утром, представь себе, пришло письмо от Шарлотты. Эта мадам возвращается в Канаду вместе со своим немцем и двумя маленькими детьми! Она, похоже, ничуть не изменилась, поскольку просит меня открыть ее дом, проветрить его и немножко прибрать. Как будто я обязана это делать!

Новость возымела свой эффект. Киона очень любила Шарлотту – красивую шатенку с карими глазами, сестру Онезима. Шарлотта три года назад уехала в Германию и жила там с Людвигом, которому она родила дочку Адель и сына Томаса. На Киону нахлынули воспоминания. Перед ее мысленным взором предстал поселок Валь-Жальбер, засыпанный снегом в середине зимы. «Людвиг сбежал из лагеря военнопленных. Он спрятался в одном из заброшенных домов, стоящих напротив целлюлозной фабрики. Я тайно приносила ему еду, и Шарлотта это заметила. После того они стали встречаться, и я поняла, что они полюбят друг друга…»

– Они возвращаются сюда навсегда? – спросила Киона.

– Понятия не имею. Они приедут в субботу на поезде. У них наверняка водятся деньжата, раз они способны оплатить такое путешествие.

– Ну конечно! Странно, что Шарлотта не сообщила о своем приезде Эрмин. Впрочем, нам, возможно, сегодня утром пришло от нее письмо – так же, как и вам. Я ведь ушла еще до того, как пришел почтальон.

– Лично у меня приезд моей золовки восторга не вызывает! Но я буду рада увидеть ее малышей… Ну так что, выпьете вкусного пива?

– Нет, у нас есть лимонад. До свидания, Иветта.

– Ну что же, до свидания, Киона. До свидания, молодой человек. В следующий раз, когда придете за конем, загляните к нам.

– Ну конечно, заглянет, – ответила за Делсена Киона. – Пока, Иветта. Передай привет Онезиму. Увидимся, когда Шарлотта будет здесь.

С этими словами Киона увела Делсена прочь, по-свойски и ласково взяв его под руку. Десятью минутами позднее, пройдя перед Маленьким раем, все еще являющимся собственностью Шарлотты, Киона и Делсен оказались на берегу реки Уиатшуан.

Городишко Монпон, департамент Дордонь, Франция, тот же день

По берегу реки Иль, в спокойных водах которой отражалась листва дубов и тополей, шел какой-то мужчина. Трава под его ногами была высокой и иссушенной солнцем.

– В марте исполнилось уже семь лет, – сказал мужчина тихим голосом, бросая сигарету наземь и растаптывая ее каблуком.

Тошан Клеман Дельбо был непреклонен в своем решении совершить это паломничество в Монпон – тихий городишко, находящийся в историческом регионе, который у французов принято называть «Перигор». У него остались об этом местечке довольно грустные воспоминания, которые ему было нелегко воскресить в памяти, поскольку теперь – при такой жаре и таком ярком свете – волею лукавой природы все вокруг выглядело совсем по-другому. «И зачем мне, собственно говоря, нужно было возвращаться сюда? – мысленно спросил он сам себя. – Война ведь уже закончилась, и весь мир пытается залечить свои раны».

В свои сорок лет и один год этот сын Талы-волчицы был все еще очень видным и соблазнительным для женщин мужчиной. Ирландская кровь его отца – золотоискателя Анри Дельбо – поспособствовала тому, что Тошан отличался внешне от чистокровных индейцев монтанье. Фигура у него была более стройной, чем у них, нос – более прямым, а кожа – менее темной. Во время войны, когда он стал участником движения Сопротивления во Франции, его частенько принимали за выходца из Страны Басков или какой-нибудь другой области Испании.

На колокольне церкви Успения Богородицы два раза глухо ударил колокол, и эти звуки, казалось, застыли в воздухе. Было тихо – ни ветерка. Затем на реку, весело хлопая крыльями, сели утки. Тошан посмотрел на них меланхоличным взглядом. Он очень сожалел о том, что сейчас рядом с ним нет Эрмин. Поскольку у нее уже были заключены новые контракты, она захотела вернуться в Квебек как можно скорее, и телеграмма, полученная от директора «Капитолия», ускорила ее отъезд.

«Ну, ты в любом случае не горела желанием снова увидеть этот город, не так ли, моя дорогая Мин?» – сказал он приглушенным голосом.

Он иногда разговаривал с ней подобным образом, когда они находились далеко друг от друга. Посмеиваясь над самим собой, он продолжал идти, глядя на поблескивающую на солнце воду.

Хотя прошло уже немало лет, Эрмин не забыла о той связи, которая была у ее мужа с Симоной – еврейкой, которая, как и все евреи в те тревожные времена, подверглась преследованиям. У нее был маленький сын – Натан. Их обоих убил немецкий патруль – убил недалеко отсюда, прямо на лугу напротив семейного пансиона, в котором они все трое жили. «Симона, бедная Симона!» – подумал Тошан.

Как раз в тот момент, когда он вспомнил свою любовницу, ему вдруг показалось, что у него началась галлюцинация: на берегу реки Иль возник женский силуэт, до этого скрытый за оградой из кустов боярышника. Черноволосая, в платье из цветастой набивной ткани и черной куртке, она очень напомнила ему Симону своим профилем и вообще всей своей внешностью.

«Но этого не может быть!» – ужаснулся он.

Он провел дрожащей рукой по лбу. Неужели и у него имеется такой же дар, как у его сводной сестры Кионы, которая, если верить ей, разговаривает с призраками усопших?

«Это просто смешно», – сказал он вполголоса.

Он приготовился пойти прочь, чтобы не сталкиваться с этой странной незнакомкой. Она находилась метрах в трех от того места, где погибли Симона с сыном, а его самого ранили вражеские пули. «Я вернусь сюда завтра рано утром, – мысленно пообещал он себе. – В такое время тут никого не будет. Мне нужно побыть здесь одному».

Молитвы, которые он намеревался прочесть, стоя на коленях на земле, могут и подождать. Тошан приехал в этот городок на поезде около одиннадцати и позавтракал в ресторанчике на самой оживленной улице. Этот ресторанчик находился напротив отеля, в котором он забронировал себе номер. Когда Тошан путешествовал без своей знаменитой супруги, он довольствовался лишь минимальным комфортом и старался тратить поменьше денег.

Чувствуя себя неловко и сильно волнуясь, он бросил последний взгляд на женщину, невольно нарушившую его планы. Она повернулась к нему лицом и поприветствовала его легким кивком. Это было лишь машинальное проявление вежливости, потому что они находились на довольно большом расстоянии друг от друга. Тем не менее Тошан встревожился еще больше. «Как же она похожа на Симону!» – констатировал он, замерев на месте.

Он уставился на нее таким пристальным взглядом, что она, смутившись, попятилась, а затем стала подниматься по пологому склону, заросшему травой. Почувствовав себя неловко из-за того, что вызвал у нее беспокойство и даже тревогу, он решил ее позвать.

– Мадам! – крикнул он. – Мадам, извините меня! Я ухожу. Вы можете остаться здесь, на берегу.

Она остановилась, и он заметил, что она слегка дрожит всем телом – так, как будто сильно испугалась. К его большому удивлению, она ответила ему:

– Мадемуазель, а не мадам…

– Извините меня, я не хотел вам докучать, – сказал Тошан. – Мне показалось, что я узнал вас… Но я ошибся. Я ухожу.

Теперь она была ярко освещена солнцем, и он смог получше рассмотреть ее. Она была моложе Симоны и стройнее.

– Это было бы любезно с вашей стороны, месье, благодарю вас.

Тошану показалось, что он заметил в ее темных глазах с длинными изогнутыми ресницами какую-то непонятную панику. Он уже собирался повернуться и уйти, когда она вдруг тихо застонала и зашаталась.

– Мадемуазель! Вы плохо себя чувствуете? Это из-за меня?

– Нет, нет, уходите, это у меня пройдет. Сейчас так жарко!

Она посмотрела беспомощным взглядом на затененный участок, простиравшийся под большими деревьями выше по течению реки.

– Послушайте, – сказал Тошан, – я могу отвести вас туда, если вы страдаете от жары. Вам нечего бояться, я безобидный отец семейства. Позвольте представиться: Тошан Дельбо. Я приехал из Квебека.

Женщина молча кивнула. Ее лицо было мертвенно-бледным.

– Месье, у меня кружится голова, – сказала она. – Мне хотелось бы вернуться на берег реки.

Тошан осторожно взял ее за руку. Когда они благополучно дошли до берега, он снял с себя куртку и расстелил ее на траве.

– Присядьте и отдышитесь. Вам бы сейчас выпить мелиссовой воды с сахаром, – вздохнул он.

– У меня есть все необходимое в моей сумочке, я медсестра. Не переживайте слишком сильно. Я знаю, что со мной такое.

– Медсестра! – растерянно повторил он. – Вот уж действительно…

Судьба сыграла с ним шутку. Приехав в Монпон почтить память двух жертв нацистского безумия, он встретил в том месте, где они погибли, двойника Симоны, и эта особа, как и Симона, была медсестрой.

– Почему вы сказали «вот уж действительно»? – удивилась женщина.

Она открыла свою сумочку из красивой красной кожи и достала из нее какой-то флакон. Побрызгав прозрачной жидкостью с анисовым запахом на носовой платок, она протерла им лоб и виски, а затем прижала его к своему носу.

Тошан, оставшись стоять на ногах, медлил с ответом. Он закурил американскую сигарету и засомневался, стоит ли предложить такую же сигарету женщине. Однако пару мгновений спустя она достала из сумочки свою собственную пачку сигарет и тоже закурила.

– Вы так и не дали никакого объяснения этому своему «вот уж действительно»! – сказала она уже гораздо более самоуверенным тоном.

– А тут особенно-то и нечего объяснять. Меня просто мучают очень болезненные воспоминания, от которых я не могу избавиться. Мне не хочется омрачать ими этот великолепный летний день. Нужно уметь забывать.

Женщина подняла голову и посмотрела на Тошана с заинтригованным видом.

– Мне это понятно, однако некоторые воспоминания никогда не стираются из памяти. Лагеря смерти… Пять лет назад я находилась в Дахау, а до этого – в Аушвице. Меня зовут Эстер Штернберг. С такой фамилией мне не нужно вам много объяснять.

Смутившемуся Тошану не оставалось ничего другого, кроме как сесть рядом с ней. Он снова посмотрел на нее пристальным взглядом.

– Штернберг? – переспросил он очень тихо. – Вот уж действительно…

Эта еврейская фамилия была широко распространенной. Тем не менее совпадение ошеломило его.

– Еще одно «вот уж действительно», – покачала головой Эстер Штернберг.

– Понимаете, мадемуазель, я был знаком с одной женщиной-еврейкой. Ее звали Симона Штернберг, она была медсестрой. Это долгая история. Во время войны она лечила меня, когда я был сильно ранен. Точнее говоря, она в буквальном смысле слова спасла мне жизнь: и благодаря тому, что ухаживала за мной, и благодаря тому, что спрятала меня в мансарде своих друзей, у которых также укрывалась со своим маленьким сынишкой Натаном.

Тошан, разговаривая сейчас с Эстер, смотрел не на нее, а куда-то в пространство. Почувствовав, что к горлу у него подступил ком, он замолчал.

– Боже мой! – простонала Эстер. – Это была моя сестра. Моя старшая сестра. Симона, Натан…

Она замолчала и так и осталась сидеть с приоткрытым ртом. По щекам у нее потекли слезы.

– Ваша сестра? Симона мне никогда не говорила, что у нее есть сестра.

– А какой смысл рассказывать о тех, кого уже нет? Моя сестра, должно быть, узнала от близких ей людей, что я была среди евреев, которых в результате облавы согнали на Зимний велодром в Париже в июле 1942 года. Исаак, ее муж, еще в самом начале войны предусмотрительно отправил ее вместе с Натаном в департамент Дордонь. Я же отказалась уехать из Парижа. Мне тогда исполнился двадцать один год, и я вышла замуж за младшего брата доктора Штернберга. Его звали Яков. Он умер очень быстро, всего лишь через месяц после того, как мы оказались в Польше, в Аушвице. А вот я выдержала. Мне повезло. Я в тот год уже начала работать медсестрой, применяла свои профессиональные знания в концлагере, в нашем бараке. Те ужасы, которые я там видела, те гнусности, свидетелем которых я была, – не существует таких слов, которыми их можно было бы описать.

Эстер сплела пальцы и так сильно сжала их, что суставы побелели. Тошану стало ее очень жаль. У него самого к глазам подступили слезы.

– Я искренне сожалею, – пробормотал он. – Мадемуазель, могу я у вас поинтересоваться, что вы здесь делаете?

– Добрые люди занимаются поисками сведений о погибших евреях. Благодаря им я узнала, что моя сестра и ее сын были расстреляны на этом лугу и похоронены в общей могиле на местном кладбище. Прежде чем отправиться на судне в Нью-Йорк, я захотела с ними попрощаться. Но я так, видимо, и не узнаю, при каких обстоятельствах они погибли. Думаю, что Симона пыталась добраться до Бордо, чтобы затем отправиться в Америку.

– Да, именно так, – тихо сказал Тошан. – Позаботиться о них и защитить их должен был один мужчина. Но он с этим не справился. Впрочем, он попытался сделать невозможное, напав на двух полицейских и патруль вермахта. Его оставили лежать на земле, потому что сочли мертвым.

– Вы хорошо осведомлены, – пробормотала Эстер. – Этим мужчиной были вы?

Тошан кивнул и продолжил свой рассказ:

– Я обязан жизнью полицейскому этого городка. Ему поручили перевезти наши три тела на кладбище, и он при этом заметил, что во мне все еще теплится жизнь. Рискуя своей собственной жизнью, он отвез меня к врачу, который участвовал в движении Сопротивления. Я собираюсь отблагодарить его, выразить ему свое уважение и благодарность. Хозяин ресторана, в котором я обедал в полдень, дал мне его адрес. Мы, надо вам сказать, тогда расположились в доме, находящемся по ту сторону этого луга. Это дешевый семейный пансион. Он называется «У Мерло».

– Я сняла там комнату, – сообщила Эстер. – Мадам Мерло очень хорошо помнит мою сестру и Натана и то, как их расстреляли. Она сказала мне, что их действительно сопровождал какой-то мужчина, но она полагала, что он не выжил. Врач, который оказал вам помощь в тот день, должно быть, пустил слух о том, что вы погибли.

– В действительности за мной приехали из Красного Креста, и затем мне сделали операцию в Бордо. Нужно немало времени, чтобы вам обо всем этом рассказать! Прошу вас, мадемуазель, уйдите из этого пансиона и поселитесь где-нибудь в центре городка. Я подозреваю, что это Мерло нас тогда выдали.

Тошан на несколько секунд закрыл глаза. Он увидел мысленным взором Симону в сером шерстяном платье, кровавое пятно у нее посредине спины и маленького Натана, распростершегося на траве и смотрящего в пустоту невидящим взглядом мертвеца.

– Их смерть не была мучительной, поверьте мне, – прошептал Тошан. – Ко мне все еще часто приходят воспоминания о том, как они погибли.

Ему показалось, что он снова слышит бешеный крик «Juden!»[9]9
  Евреи! (нем.)


[Закрыть], разорвавший теплый воздух в то весеннее утро. Тошан тяжело вздохнул, к его глазам снова подступили слезы. Эстер, почувствовав себя неловко, отвернулась и стала смотреть на реку. После недолгой паузы она попыталась сменить тему разговора.

– Вы сказали, что приехали из Квебека. Насколько мне известно, у ваших соотечественников специфический акцент, но у вас его нет.

– Я метис. В моих жилах течет индейская и ирландская кровь, – сообщил Тошан, смахивая слезу. – Смешение рас. Если бы все люди могли смешаться, чтобы создать в будущем одну-единственную расу, всему миру от этого стало бы только лучше. К сожалению, это утопия. Когда я был моложе, мне пришлось испытать и презрительное отношение к себе, и унижения. Точнее говоря, попытки меня унизить, потому что вообще-то я сам насмехался над людьми, которые пытались это делать. Я поклоняюсь духам природы, скрытым силам вселенной… Я, наверное, раздражаю вас своей болтовней.

– Вы меня вовсе не раздражаете. Я здесь уже три дня. Рассчитывала уехать завтра или послезавтра. Что касается мадам Мерло, то ваши подозрения напрасны. Если бы вы только знали, как она за мной ухаживает! Эти люди вовсе вас не выдавали. Она в этом клянется. Вас выдал тот мужчина, который должен был довезти вас на своей барже по реке до Либурна.

– Она, вполне возможно, обвиняет его только ради того, чтобы выгородить саму себя и своего мужа!

– Нет, ее мужа пытали в гестапо, а затем расстреляли в апреле 1943 года, причем как раз за то, что они приютили вас и не сообщили сразу же об этом кому следует.

Тошан сжал зубы. Ему захотелось забыть про ужасы войны, забыть про всех тех мужчин, женщин и детей, которые стали ее жертвами.

– Я искренне рад тому, что встретил вас, мадемуазель, – сказал он тихо. – Порой случаются удивительные совпадения, хоть я в совпадения и не верю. Я воспользовался своим пребыванием во Франции для того, чтобы приехать сюда, и мне кажется, что наша встреча представляет собой странное совпадение. Как будто все это было предопределено заранее.

– Вы скоро начнете говорить мне о судьбе. Я не верю в судьбу, однако я согласна, что это весьма странно, что мы оказались в Монпоне в одно и то же время.

– Это пустяки. Лично я очень рад, что мне выпала возможность поговорить о Симоне. Если быть еще более откровенным, то мы с вашей сестрой, прежде чем оказаться здесь, провели несколько дней в лесу. Между нами возникла близость. Я находился так далеко от своей родной страны! И в любой момент мог умереть. Мы оба очень нуждались в утешении и нежности.

– Я понимаю. Благодарю вас за то, что вы мне в этом признались. Теперь я, по крайней мере, знаю, что моя сестра испытала немного радости, прежде чем ее пристрелили здесь, на этом лугу, как какое-нибудь опасное животное.

Эстер тяжело вздохнула. И она, и Тошан почувствовали себя психически измученными, нервы у них начинали шалить.

– Я пойду в пансион и немного отдохну, – сказала Эстер. – Мне хотелось бы побеседовать с вами еще, но я не могу. А жаль! Когда вы говорите о Симоне, мне начинает казаться, что она все еще жива, что она где-то рядом с нами. Вы видели нечто такое, чего я уже никогда не смогу увидеть. Я могу это только представить.

Тошан, чувствуя сильное волнение, встал и помог Эстер подняться со стула. Она – сильно побледневшая – слегка оперлась на него.

– Мадемуазель, могу ли я пригласить вас на ужин? – спросил Тошан. – Я постараюсь рассказать вам те воспоминания, которые связаны у меня с вашей сестрой. Прежде всего хорошие воспоминания.

– Да, конечно. Вечером мне в комнате скучно. Время тянется медленно.

– Тогда я зайду за вами в семь часов! – пообещал Тошан, довольный тем, что снова увидит эту женщину и предложит ей то, что может, – красивый портрет ее погибшей сестры. – Я провожу вас, поскольку выглядите вы не очень хорошо.

Они расстались возле террасы пансиона, которая была окружена зарослями глициний. Тошану показалось, что он чувствует опьяняющий запах мальвы, который ощущал во время своего последнего завтрака с Симоной семь лет назад. Он отказался пойти поздороваться с хозяйкой.

– Мне нужно успокоиться! – придумал он отговорку. – Сегодня вечером…

Эстер проводила его глазами, когда он пошел по улице, залитой яркими лучами солнца. Этот мужчина спал с ее сестрой, он целовал ее и наслаждался ее женской плотью. Эстер вздрогнула, почувствовав тревогу и стыд – так, как будто застала эту парочку во время их любовных утех.