Текст книги "Сиротка. Слезы счастья"

– У меня с этим местом связано так много воспоминаний! – снова заговорила Эрмин. – Большей частью хороших.

Лоранс, растрогавшись, обняла мать.

– Не грусти, мама. У тебя ведь есть наш подарок на Рождество – то памятное Рождество 1946 года, на которое бабушка и дедушка приехали поужинать с нами на берегу Перибонки.

– Это замечательный подарок, моя дорогая, и я бережно его храню. Знаешь ли ты, что я частенько любуюсь теми акварелями, которые ты нарисовала, чтобы проиллюстрировать ими рассказы о прошлом моего поселка? Потрясающая работа, как говорит твой отец. Этот толстый альбом нужно будет показать Констану и Катери, когда они достигнут того возраста, в котором станут что-то понимать.

– Не переживай, Мин, все уладится, – сказала Мадлен своим приятным голосом. – Киона скоро вернется, Тошан и Мари-Нутта – тоже. Через месяц мы будем в Большом раю с бабушкой Одиной и тетей Аранк. Все вместе!

– Большой рай и Маленький рай племени Шарден-Дельбо! – воскликнул Жослин. – Черт побери, вы видите жизнь сквозь розовые очки. А ведь там, в лесу и в Валь-Жальбере, жизнь никогда не была похожей на жизнь в раю.

– Мы обязаны этими названиями детям, которые чувствовали себя в этих двух домах очень хорошо. Наш дом – то есть тот, который построил Тошан, – получил у них большее признание, потому они и назвали его Большим раем.

Этот ответ Эрмин вызвал у Жослина легкую улыбку. Он познакомился с этим местом еще в ту эпоху, когда Тала-волчица жила там одна и когда она выложила на поляне круг из белых камней, чтобы отпугивать им злых духов. Внутри круга эта красивая индианка разводила костер. Киона была зачата возле этого костра, на мягкой июньской траве. «Моя дочка, моя маленькая доченька, – мысленно запричитал Жослин, охваченный чувством горечи. – Ну как она могла связаться с этим проходимцем?»

Он был намного сильнее расстроен поступком Кионы, чем могло показаться со стороны. Его стала мучить бессонница, и он терзался мрачными мыслями каждый раз, когда представлял себе, что его дочь может поддаться мужским желаниям своего непутевого избранника. У него никогда не вызывала такого негодования и таких треволнений его старшая дочь Эрмин, которая, слава Богу, уже давно стала женой и матерью. С Кионой же все было по-другому. С возраста восьми лет она росла под его крылышком и, с его точки зрения, излучала необыкновенную чистоту – по-видимому, в силу того дара, которым наделили ее небеса или же какие-то таинственные силы. Он считал, что она очень отличается от простых смертных и что она подобна архангелам из святых книг – архангелам, которые спускались на землю, чтобы улучшать или направлять в нужное русло жизнь несчастных людей, представляющих собой неисправимых грешников. И вот теперь Жослин никак не мог примириться с мыслью, что Киона и днем и ночью находится рядом с этим Делсеном, который, как говорили, отличался агрессивностью и был склонен к пьянству.

Разговор продолжался, и в основном он был посвящен Шарлотте. Каждый из присутствующих, участвуя в этом разговоре, вспоминал о тех отношениях, которые связывали его с этой молодой женщиной, тяжелый характер которой уже даже стал постоянным предметом шуток.

– Я не удержусь и стану называть ее Лолоттой, – пообещала Эрмин. – Она и сама так называет себя в своем письме, чтобы меня подразнить. Это сильнее меня: я обожаю смотреть на разгневанное выражение, которое появляется на ее лице, когда я использую это прозвище.

– А что ее в нем так сильно раздражает? – поинтересовалась Лоранс, которую тоже радовало, что Шарлотта возвращается.

– В детстве она не возражала против этого прозвища, потому что жаждала ласки и нежности, – пояснила Эрмин. – Но как только стала красивой девушкой, это прозвище стало казаться ей стыдным. Симон дразнил Шарлотту, называя ее «мисс Лолотта», и это выводило ее из себя. Тогда он стал называть ее просто «мисс», и вот это ей уже нравилось.

Мирей, покачав головой, перекрестилась. Ей когда-то очень нравился Симон Маруа – красивый юноша, который любезно с ней здоровался, а иногда при этом еще и громко чмокал ее в щеку.

– Бедный молодой человек! – простонала она. – Месье Маруа пережил немало горя, потеряв двух своих сыновей из-за этой проклятой войны.

– Мирей, ты только и можешь, что об этом говорить! – возмутилась Лора. – Все пережили немало горя, в том числе и ты. Перестань наконец твердить одно и тоже! Что произошло, то произошло, и оно уже стало прошлым. Я, к примеру, перестала сетовать по поводу того, что потеряла в результате пожара, случившегося четыре года назад. Симон умер как герой, Арман – тоже. Я была с ними знакома, с этими мальчиками, я их высоко ценила, но сейчас нужно думать о живых. Эдмон, например, – вот кто идет по предначертанной ему дороге и не сворачивает. Он стал священником и счастлив им быть.

– Эх, жаль, что он стал священником, – вздохнула Лоранс. – Он ведь такой красивый!

Сидящие за столом в знак согласия закивали, оживившись из-за этой реплики. Эдмон Маруа, которому уже исполнилось двадцать пять лет, был широко известен в регионе Лак-Сен-Жан своими белокурыми локонами и светло-зелеными глазами – «козырями», унаследованными им от его покойной матери Бетти, когда-то приютившей у себя Эрмин. Он и в самом деле представлял собой красивого мужчину с тонкими чертами лица и стройной фигурой, очертания которой подчеркивались его черной сутаной.

– Вы, безусловно, были бы милой парочкой, – хихикнула Мирей, растроганная репликой Лоранс. – Но он, черт возьми, священник.

– И моя дочь пошла в монастырь, – посетовала Мадлен. – Акали могла бы сидеть сейчас здесь с нами, если бы не решила дать монашеский обет.

– Но она ведь, насколько я знаю, пока еще только послушница, – сказал Жослин. – Может, она изменит свое решение.

Индианка взяла маленькую Катери на колени, чтобы утолить свою жажду нежности и материнской любви. Ей, чтобы официально удочерить Акали, пришлось выполнить очень много формальностей, однако девушка, проучившись год в школе домоводства в Робервале, которой заведовали монахини, решила уйти в монастырь, находящийся в Шикутими. Только Мадлен была известна истинная причина такого ее решения. «Моя милая Акали сильно влюбилась в Людвига, который был женат, да к тому же еще и на Шарлотте, – подумала Мадлен. – Она сочла эти свои чувства нечистыми и постыдными, да! Она не смогла оправиться от этой влюбленности и не смогла приучить себя к мысли, что когда-нибудь встретит подходящего для нее мужа».

Как и Делсен, Акали подверглась сексуальному насилию в той ужасной школе, из которой когда-то удрала Киона.

– Мама, я предпочитаю остаться целомудренной и тем самым искупить вину за те плохие мысли, которые возникали у меня о Шарлотте, – как-то раз сказала Акали, объявляя Мадлен о своем решении стать монахиней. – Ты ведь тоже в моем возрасте вроде бы должна была уйти в монастырь.

– Да, это правда, но я стала няней. И я рада тому, что мне довелось вырастить Лоранс и Мари-Нутту, повозиться с малышами Эрмин и подержать тебя возле себя несколько лет. Не покидай меня, Акали! – взмолилась тогда Мадлен.

Однако все ее уговоры и молитвы оказались напрасными. Акали решила отойти от мирской суеты. И вот теперь Мадлен – похудевшая и неизменно одетая в серое платье с белым воротником – посвящала себя Констану и Катери. Именно она и подсказала Эрмин это имя для дочери через час после ее рождения, чтобы тем самым еще раз почтить ту святую Катери, которой она поклонялась.

– Ну ладно, давайте обсудим практические вопросы! – воскликнула Лора, вставая. – Нужно будет отпраздновать возвращение Шарлотты и продемонстрировать ей, как мы счастливы ее видеть – и ее, и ее семью. Надеюсь, им удастся зажить безбедной жизнью в Валь-Жальбере, даже если Людвиг не найдет себе работу.

– Обязательно найдет! – живо возразил Жослин. – Люди нас тут знают, и мы его порекомендуем. Я очень доволен тем, что Шарлотте разонравилось жить в Германии. Она ведь нам как дочка, не так ли, Лора? Мы могли бы заняться маленькой Аделью. Ей нужно будет пойти в школу здесь, в Робервале.

– Мы порекомендуем немца? – усмехнулась Лора. – Уж лучше нам говорить, что он финн или датчанин. Кто теперь стал бы хвастаться тем, что он немец, после того как немцы уничтожили миллионы евреев?

Эрмин, почувствовав усталость, стала убирать грязную посуду со стола. Ей не нравилось, что на подобные темы разговаривают в присутствии детей.

– А кто они такие, эти евреи? – спросил Констан, тем самым делая опасения Эрмин не напрасными.

– Я объясню тебе это чуть позже, мой дорогой, – сказала она. – А пока можешь пойти поиграть в саду. Я буду присматривать за тобой через окно.

– Поиграть в саду в таком одеянии? – вскипела Лора. – Нет, об этом не может быть и речи! Лоранс, отведи своего брата наверх и надень на него шорты, сандалии и футболку.

Лоранс подняла мальчугана и взгромоздила его себе на спину. Он попытался было сопротивляться, но тут же перестал: у него вдруг вызвало интерес такое средство передвижения.

– Поехали, озорник, я – дикая лошадь! – воскликнула Лоранс.

Мадлен пошла вслед за ними, держа на руках Катери. Оставшись наедине со своими родителями и Мирей, Эрмин сердито заявила:

– Мама, я с тобой кое в чем согласна. Во время войны мы толком не знали, что происходит в Германии, которой правит этот бесноватый Гитлер, и тогда на каждого немца смотрели как на опасного врага, которого нужно либо уничтожить, либо хотя бы обезвредить. Однако теперь пришло время признать, что далеко не все немцы были нацистами. Людвиг – самый вежливый, самый ласковый и самый преданный из всех людей, которых я когда-либо встречала. Хотя нам и известно сейчас о всех тех жутких злодеяниях, которые совершали эсэсовцы, нужно относиться с уважением к немецкому народу и, в частности, к таким людям, как родители Людвига, которые, как и многие другие немцы, тоже пострадали во время войны.

– Я поняла свою ошибку, моя дорогая, и постараюсь не повторять ее в будущем, – сказала в ответ Лора.

Эта мгновенная капитуляция удивила Эрмин. Она подошла к своей матери и обняла ее.

– Мы все нервничаем. Возвращение сюда представлялось мне гораздо более спокойным и обыденным! Нам бы нужно как-то развеяться. Может, устроим в полдень пикник на берегу озера?.. Дети будут купаться, а мы немного освежимся.

– В холодильнике лежит тесто, которое я замесила вчера, – сказала Мирей. – Я приготовлю пирог с ветчиной и картошкой. Его можно будет взять с собой.

– А я пока наведаюсь еще раз в полицейский участок, – объявил Жослин. – Полицейские, возможно, уже получили телеграмму из Онтарио. Мне нужно пройтись, это меня успокоит.

Он надел свою соломенную шляпу, взял трость с рукояткой из слоновой кости, надел куртку и вышел из дому.

Именно таким Жослина и увидела своим мысленным взором Киона, занимаясь очередной чисткой овощей. Перед этим, почувствовав легкое недомогание, она закрыла глаза на несколько секунд. Трагическое выражение на лице отца заставило ее сердце болезненно сжаться. Ей захотелось поехать к нему, предстать перед ним и успокоить, но тут раздался недовольный голос Ли Мэй:

– Ты слишком долго копаешься, поторопись!

Киона тут же заверила китаянку, что сделает все вовремя, и перестала думать о той части своей жизни, которая была связана с ее горячо любимыми родственниками.

Париж, тот же день

Эстер Штернберг и Тошан сидели на террасе «Кафе де Флор» – кафе, расположенного на углу бульвара Сен-Жермен и улицы Сен-Бенуа. Если в Монпоне они невольно привлекали к себе любопытные взгляды, то здесь, в Париже, никто не обращал на них ни малейшего внимания, тем более что они находились сейчас в том квартале на левом берегу Сены, в котором вот уже много лет собиралась парижская интеллектуальная элита.

Их защищала от солнца большая занавеска. Они сидели за столом, на котором перед ними стояло по бокалу пива, и наслаждались летним теплом.

– Вы собираетесь вернуться в Квебек раньше, чем предполагали? Ваша сестра еще не вернулась в отчий дом?

– Нет, не вернулась. Я только что звонил жене. У нее нет никаких новостей относительно Кионы, но вот одна семейная пара, с которой мы когда-то поддерживали тесные отношения, приезжает завтра в Роберваль. Их зовут Шарлотта и Людвиг. Я рассказывал вам о них, когда мы ехали в поезде.

– Они приезжают к вам в отпуск?

– Нет. Они собираются обосноваться в Валь-Жальбере – полузаброшенном рабочем поселке, о котором я вам тоже рассказывал. Думаю, Шарлотта опять заставила подчиняться своим капризам бедолагу Людвига, который из кожи вон лезет, лишь бы ей угодить. Эта очаровательная дамочка полностью захватила власть в своей семье. Я очень ее люблю, но следует признать, что она очень расчетливая, коварная, да к тому же еще и притворщица. Впрочем, в детстве она была прелестной девочкой, нежной и ласковой. Кроме того, она была слепой.

– Слепой? – удивилась Эстер.

– Я забыл вам об этом рассказать. Ей восстановили зрение еще в детстве благодаря щедрости моей тещи, которая выделила деньги на необходимую операцию. Эрмин относится к Шарлотте как к своей сестре. Она очень болезненно восприняла ее переезд в Германию.

Тошан замолчал, начав слегка нервничать. Он прикурил сигарету и поправил солнцезащитные очки, которые купил в то же утро.

– Вы курите слишком много, – заметила Эстер.

– Я чувствую себя виноватым из-за того, что устроил сам себе что-то вроде каникул. Я бывал в Париже только во время войны. Так приятно находиться здесь, не испытывая страха и не видя вокруг знамен со свастикой!

– Тс-с! Мы ведь с вами договорились: ни слова о войне, – взмолилась Эстер.

– Да, верно, простите меня, Эстер. Мне следовало бы быть более внимательным и не бередить ваши раны, а особенно после того, как мы пообщались с аббатом Пьером. Рядом с этим человеком мне казалось, что я маленький, но при этом намного лучше, чем я себя считал.

Эстер растроганно улыбнулась.

– Вы говорили мне об этом вчера за ужином. Я еще раз благодарю вас за то, что вы взяли меня с собой. Эта короткая поездка в Нёйи-Плезанс, к активистам общества «Эммаус», очаровала меня. Если бы я осталась во Франции, я бы с удовольствием стала одним из тех добровольцев, которые работают вместе с этим аббатом. Вы правы. Данная встреча надолго запомнится и мне. В глазах этого человека так много света, так много доброты и так много решительности! Он полон прямо-таки божественного желания побороть равнодушие богачей! Вы ведь помните, как он нам сказал: «Я страдаю от страданий страждущих»?[13]13
  Эти слова и в самом деле принадлежат аббату Пьеру.


[Закрыть] Я почувствовала себя готовой свернуть горы равнодушия.

– Да, совершенно верно. Я обязательно расскажу своей жене, как сильно его растрогал ее жест. Деньги и диск с записями ее песен – два прекрасных подарка. Музыка ведь тоже может быть источником утешения.

– Когда вы говорите о музыке, следует, несомненно, также упомянуть о великолепном голосе. С тех пор как я с вами познакомилась, вы не жалеете хвалебных слов, когда описываете необыкновенный голос своей супруги.

– Тем не менее как-то раз после одного из ее выступлений я не смог должным образом выразить свою гордость за нее и свое восхищение ею. Я слушал ее с раскрытым от изумления ртом, я вздрагивал от восторга, но когда концерт закончился, я сказал ей что-то банальное вроде: «Сегодня вечером ты пела хорошо».

Эстер прыснула со смеху, взглянув на раздосадованную физиономию метиса. Она немало забавлялась в его компании и с удовольствием слушала все те занятные истории, которые он ей рассказывал.

– Тошан, вам следовало бы побыстрее вернуться к себе домой. Что вас еще тут держит? Вы познакомились с аббатом Пьером и совершили паломничество в Монпон. Мне кажется, что ваша семья в вас очень нуждается. Это ведь так здорово – иметь свою семью!

Ее голос был полон тоски. Тошан, взволновавшись, ответил тихо:

– В таком случае поедемте вместе. Вы говорили в поезде, что у вас имеется достаточно средств для того, чтобы позволить себе полет на самолете, и что только необъяснимый страх перед этими летательными аппаратами вас удерживает. Чтобы пересечь океан на судне, вам потребуется около двух недель.

– Но я ведь мечтаю об этом! Ходить по мостику, жить в каюте, танцевать в большом салоне пассажирского судна – да, я об этом мечтаю. Кто знает, может, я встречу на этом судне мужчину, который мне приглянется.

– Подумайте тем не менее о моем предложении обосноваться в Квебеке. Вы найдете себе работу в санатории Роберваля. Я высоко ценю ваше дружеское отношение ко мне. Кроме того, первый раз в моей жизни у меня завязывается настоящая дружба с женщиной.

Эстер, польщенная, молчала. Тошан ей нравился, но он был женат, и если что-то, с ее точки зрения, и являлось непреодолимым барьером, так это священные узы брака.

– Буду с вами откровенной, – сказала она. – Я с удовольствием приняла бы ваше предложение, если бы была уверена, что это не доставит беспокойства вашей супруге. Мы с вами были весьма откровенны друг с другом – настолько откровенны, что я уже знаю о вашем прошлом буквально все. Эрмин рассердится, если в регионе, в котором она живет – Лак-Сен-Жан, – появится сестра Симоны. Вы ведь и сами считаете, что в глубине душе она вас еще не простила. Так зачем же будоражить ее моим появлением? Вы что, садист? Или глупец?

– Садист – нет, глупец – может быть! Но ведь моей бывшей любовницей были отнюдь не вы; а неверность, в которой я виноват, связана со стечением обстоятельств и охватившим нас тогда страхом смерти. Нам казалось, что мы вот-вот погибнем. Простите, я снова воскрешаю в памяти эти неприятные воспоминания!

– Эрмин может подумать, что вас очаровало мое сходство с Симоной, и станет ревновать вас ко мне. Это поставит меня в неловкое положение. Я ставлю себя на ее место! У меня бы такая ситуация вызвала раздражение, а то и что-нибудь посерьезнее.

– Мне нравится думать, что моя жена – человек неординарный и что она способна на великодушие и понимание. У нас пятеро детей и прекрасное будущее. Зачем бы я стал жертвовать этим счастьем, которое порой так трудно завоевать?.. Но я вас утомляю. Давайте сменим тему! Сегодня вечером мы будем наблюдать, как лучи заходящего солнца освещают фасад Собора Парижской богоматери. Эстер, я последую вашим советам и побыстрее отправлюсь домой. Думаю, в понедельник.

Тошан, произнося эти последние слова, слегка улыбнулся, а затем прикурил еще одну сигарету. За несколько прошедших дней эта медсестра стала значимой величиной в его жизни, и он, рискуя вызвать скандал в собственной семье, упорно пытался уговорить эту женщину поехать в Лак-Сен-Жан. Для него это был способ исправить свою оплошность, допущенную восемь лет назад, вернуть к жизни Симону и Натана, доказать им и самому себе, что он способен спасать людей.

Он делал это с чистым сердцем, поскольку не испытывал к Эстер ни физического влечения, ни каких-либо других зазорных чувств. Она стала для него подругой, стала его сестрой.

Провинция Онтарио, суббота, 15 июля 1950 года

Киона охотно выполняла ту физическую работу, которую ей давала Ли Мэй, потому что, выполняя ее, она могла спокойно размышлять почти в полной тишине. Ее хозяева не были болтливыми и старались тщательно выполнять те требования, которые предъявлялись здесь к ним как к поварам. Им ежедневно приходилось решать нелегкую задачу насыщения аппетита лесорубов, грузчиков, каменщиков и плотников.

«Завтра воскресенье, – подумала Киона, нарезая морковку тонкими кружочками. – Обычно по воскресеньям я вожу Мирей на богослужение, поддерживая под руку. Бывает, с нами ходит и мой папа. Хотя он и любит ругаться неприличными словами, он, насколько мне известно, добрый христианин». Несмотря на усилия воли, она часто видела огорченное лицо своего отца и страдала оттого, что заставила страдать его. В ее душу закрадывались сомнения относительно того, правильно ли она сделала, сбежав с Делсеном.

– Ты чем-то обеспокоена? – вдруг спросила Ли Мэй, перестав орудовать ножом.

– Нет, мадам.

– Почему же тогда ты плачешь? Рядом с тобой ведь нет лука!

Китаянка произнесла эти слова с таким смешным акцентом, что Киона невольно заулыбалась. Она прикоснулась пальцами к своей щеке и почувствовала влагу.

– Мне что-то попало в глаза, – пояснила она.

– Твой муж невежлив с тобой?

– Нет, мадам, очень вежлив.

– Ну да, конечно, муж должен быть вежливым с женой.

Ли Мэй отошла в сторону, пробурчав что-то себе под нос на своем родном языке. Киона, удивляясь, вытерла слезы. Она, похоже, так глубоко задумалась, что даже не заметила, что плачет.

«Возможно, когда я уезжала вместе с Делсеном, я представляла себе нашу жизнь совсем по-другому, – подумала она. – Он в этом не виноват. Я его люблю, но совсем не так, как женщина любит мужчину. Хотя нет, я лукавлю. Его поцелуи… очень приятны. Но я не могу пойти дальше».

Прошлым вечером, лежа в своей палатке, они долго обнимались. Делсен начал поглаживать ее поясницу, но не запускал при этом руки под ее рубашку. Киона вся судорожно сжалась: ей стало страшно от тех ощущений, которые она испытывала.

«Да дай ты самой себе немножко воли! – воскликнул Делсен. – Ты что, дурочка? Если бы я хотел, я взял бы тебя силой. Я пытаюсь тебя успокоить, пытаюсь сделать тебе приятно, а ты меня отталкиваешь».

Это было правдой, однако Киона, испугавшись, вскочила и убежала в кленовый лес, простиравшийся за строительной площадкой. Там она заснула у основания ствола непонятно как выросшей в этом лесу большой ели на мягкой подстилке из порыжевшей мелкой хвои. Она чувствовала, что ей угрожает опасность, поскольку Делсен и в самом деле мог взять ее силой.

– Мадам Фан, вы позволите мне сделать десятиминутный перерыв? – вдруг спросила Киона, вставая со своего складного стула. – Морковь уже готова, капуста – тоже. Я вернусь быстро.

Она по-прежнему носила на голове полотняную кепку, чтобы скрывать под ней свои волосы. В таком виде она с ее тонкой шеей и хрупкими плечами казалась всего лишь подростком.

– Хорошо, иди. Но поторопись.

Киона решила позвонить своему отцу и поговорить с Эрмин, которая, по всей видимости, уже вернулась в Роберваль. Ей, Кионе, нужно было объяснить им всё, нужно было рассказать, что она знает, что делает, и – самое главное – что она их любит. Единственный имеющийся на стройке телефонный аппарат находился в помещении, занятом канцелярией. Это помещение представляло собой дощатую пристройку, примыкающую к дому бригадира.

Кионе требовалось пройти около пятисот метров по грунтовой дороге, на которой виднелись многочисленные следы шин то и дело проезжавших по ней грузовиков и прочих автомобилей. Секретарша – кудрявая брюнетка лет сорока – приняла Киону без особой любезности, взглянув на нее абсолютно равнодушным взглядом. Разговор между ними состоялся на английском – языке, который Киона изучала в школе-интернате и которым владела довольно хорошо.

– Ты хочешь позвонить в Квебек, мой мальчик? А у тебя есть на это деньги?

– Какие еще деньги? – спросила Киона, мысленно усмехаясь тому, что ее приняли за подростка.

– За пользование телефоном нужно платить. Это не бесплатно.

– Я принесу вам деньги чуть позже, у меня их просто с собой нет. Прошу вас, мадам, это очень важно.

И тут вдруг произошло что-то странное. Киона почувствовала уже знакомое ей недомогание, ее охватила сильная дрожь. Она повернулась и поспешно зашагала к двери, на которой было написано «Туалет».

– Нет-нет, иди наружу, этот туалет – не для общего пользования, – запротестовала секретарша.

Однако Киона уже закрыла дверь изнутри на щеколду. Она была уверена в том, что над ней внезапно нависла опасность. Какая именно – этого она не знала. Не прошло, однако, и минуты, как послышались мужские голоса. Она узнала среди них низкий голос бригадира. Затем другой – неизвестный ей – голос заглушил все другие голоса.

– Мы разыскиваем девушку, которую зовут Киона Шарден. Она вроде бы прибыла на эту строительную площадку в компании с индейцем по имени Делсен. Эту девушку разыскивают ее родственники. Ей шестнадцать с половиной лет. Вот ее фотография!

– Пожалуйста, пройдите в мой кабинет, – сказал бригадир. – Вообще-то здесь у нас нет семейных пар и отдельных лиц такого возраста. И девушки с такой внешностью здесь тоже нет.

Раздался звук закрывающейся двери. Сердце Кионы бешено колотилось. Это, конечно же, приходили полицейские, и она уже мысленно представила себе, как ее принудительно отвозят обратно в Роберваль. У нее мелькнула мысль, что ей, возможно, следует удрать отсюда через окно, но она решила этого не делать.

«Пока они находятся в кабинете бригадира, мне следует выйти отсюда не спеша и с невинным видом, иначе секретарша потом расскажет, что здесь находился какой-то паренек и что появление полиции его напугало. А еще мне необходимо поставить в известность Делсена. Если папа дал полицейским фотографию, на которой я хорошо причесана и красиво одета, никто меня не узнает».

Она улыбнулась и засунула руки в карманы своей спецовки.

– Мадам, я иду за деньгами, – сказала она по-французски. – Извините, мне просто приспичило.

– Ты вполне можешь позвонить из близлежащей деревни! Там есть телефонная кабинка на почте.

Киона, почувствовав облегчение, вышла и отправилась на поиски Делсена. Она нашла его сидящим на пне. Его кирка валялась рядом с ним на земле. Он курил сигарету, а между его ступнями на земле стояла бутылка пива.

– Ты здесь один? – спросила Киона.

– Мой напарник скоро придет. Он пошел за инструментом. А тебе что здесь нужно?

– Сюда нагрянула полиция! Нам нужно спрятаться. Ненадолго, потому что полицейские скоро уедут. Меня разыскивают, Делсен. Они показали мою фотографию бригадиру. Также назвали твое имя, они знают, что ты индеец.

– Мне следовало бы предвидеть, что ты доставишь мне неприятности! – пробурчал Делсен, а затем разразился серией ругательств. – Но меня они не найдут, потому что я записался здесь под другим именем: Том Митчел.

– Но в твоих документах, удостоверяющих личность, написано твое настоящее имя, разве не так?

– У меня нет с собой документов, удостоверяющих личность. Только агент по найму, работающий в резервации, может сказать, кто я такой, – и никто больше.

– И все же давай укроемся в лесу, прошу тебя!

Киона почувствовала себя необычайно слабой. Ей показалось, что она уже не может использовать свой разум и свой природный дар. Ее сознание было захвачено одной одержимостью – не расставаться с Делсеном.

– Нет! – отрезал он. – Ты уж лучше пойди к этим полицейским и вернись к своему папочке в его красивый дом. Ты ведь все равно меня не любишь.

– Нет, я тебя люблю, я в этом уверена!

– Я поверил в это, потому что ты поехала со мной, дала мне денег и позволяла себя обнимать и целовать. Но этого мне недостаточно. Ты еще всего лишь девчонка!

– Делсен, ты пообещал мне быть терпеливым. Мы с тобой находимся вместе всего лишь пять дней. Я не готова. Если бы ты меня любил, ты бы меня понял!..

– Я тебя не люблю, я вообще никого не люблю! – проревел Делсен. – Впрочем, тебя я мог бы и полюбить. Прошлой зимой, когда я пришел на берег Перибонки, я был рад снова увидеть тебя там – ласковую, нежную. После этого часто думал о тебе. Но здесь ты меня разочаровала. Ты за кого меня принимаешь? Ты спишь рядом со мной, ты купаешься голой, и я при этом не должен к тебе прикасаться. Оставь меня в покое, уезжай, а иначе…

Делсен, сжав челюсти, посмотрел на Киону своим суровым, мрачным взглядом. Кионе показалось, что она слышит, как ее бабушка Одина твердит: «Делсен, дитя демонов, Делсен с черной душой…»

– Ты меня пугаешь! – прошептала Киона, начиная пятиться.

– И ты меня пугаешь – пугаешь своими желтыми глазами и рассказами о своих видениях, – сказал в ответ Делсен.

Чувствуя обиду, Киона внимательно посмотрела на того, кого она мысленно называла своим возлюбленным. Даже в таком виде – разъяренный, в грязной и рваной одежде, с растрепанными волосами – он был настолько красивым, что его красота почти гипнотизировала. Она вспомнила, как когда-то увидела его во дворе школы-интерната для детей индейцев – гордого, надменного, готового вынести какие угодно наказания ради того, чтобы не опускать головы и продемонстрировать свое мужество. В ту пору он казался ей жертвой, символом страданий их народа, постепенно истребляемого на протяжении вот уже нескольких столетий.

«Он кипит от ненависти, и этот яд отравил его тело и душу, – мысленно сказала она самой себе. – Я могу его спасти, я должна его спасти». А ведь за миг перед тем она была готова бежать сдаваться в полицию. Она уже представляла свое возвращение в Роберваль, где ее встретят с распростертыми объятиями ее дорогая Мин и отец. Ее ждут там радостный смех детей, тявканье Фокси, улыбки Мадлен, задушевные разговоры с Лоранс.

– Сегодня вечером, Делсен, сегодня вечером я сделаю то, что ты хочешь, – объявила она, нервно дрожа, – даже если ты меня и не любишь, я хочу остаться с тобой.

Делсен тут же изменил свое поведение: он одним прыжком оказался возле Кионы, обнял и нарочито страстно поцеловал ее.

– Ну что ж, буду с нетерпением ждать вечера, – прошептал он ей на ухо. – Не переживай, я просто разозлился, но вообще-то я тебя люблю, Киона, да, я тебя люблю. Ты такая красивая! Вот увидишь, мы с тобой будем очень счастливы.

Прижавшись лицом к плечу Делсена, Киона ничего не ответила. Делсен был одет лишь в облегающую кофту без рукавов, и Киона чувствовала под своей щекой его теплую шелковистую кожу. И вдруг она прикоснулась к этой крепкой мускулистой плоти своими губами – как будто в знак полного подчинения.

Провинция Онтарио, тот же день, двумя часами позже

Киона укрылась за большой палаткой, в которой находилась столовая. Закрыв глаза и сжав кулаки, она сконцентрировалась, пытаясь вызвать у себя видение. «Полицейские… они ушли? – спрашивала он сама себя. – Мне нужно это знать!»

Минут через десять в палатку должен был хлынуть поток проголодавшихся людей, а потому Кионе следовало срочно вернуться на рабочее место. Как она ни пыталась активизировать свой природный дар, перед ее мысленным взором не появлялось нужного ей видения.

«Они, должно быть, допросили Ли Мэй и Чена, показали мою фотографию, и те, возможно, сказали им, что я нахожусь здесь. Ну что ж, в таком случае меня отвезут домой насильно. Значит, меня не будет здесь сегодня вечером и мне не придется делать это…» Обещание, данное Делсену, вызывало у нее страх. Она уже собиралась поспешно обогнуть палатку, чтобы оказаться с другой стороны, но тут вдруг появилась китаянка. Выражение ее лица было разгневанным, и она жестом велела Кионе подойти к ней. Киона подошла, чувствуя, как от волнения у нее перехватывает дыхание.