Текст книги "Сиротка. Слезы счастья"

– Ну и дела! – воскликнул тот. – Меня заподозрят в том, что я сбил вас с верного пути.

Он вздрогнул, потому что в этот момент послышались звуки захлопываемых автомобильных дверей. Несколькими секундами позже в класс стремительно вошла Эрмин.

– Добрый день, Овид, – сказала она, подходя к своей дочери и давая ей с размаху пощечину.

Вслед за Эрмин появился Жослин – бледный, с осунувшимся лицом. Учитель, растерявшись, закашлялся.

– Не было никакой необходимости ее бить, Эрмин, – наконец решился сказать он.

– Воспитание моих детей – это дело только мое и моего мужа! На чем они все трое остановятся? Мари-Нутта требует независимости, Киона убегает с каким-то проходимцем, а Лоранс позволяет себе покинуть дом, несмотря на мой запрет. Боже мой, тут уж невольно вспомнишь добрым словом школу-интернат! Когда дети учатся там, я, по крайней мере, точно знаю, где они находятся и чем занимаются.

– Не совсем так, мама! – огрызнулась девушка, разъяренная тем, что ей дали пощечину на глазах у человека, которого она любит. – Если бы ты услышала, о чем разговаривают в интернате по вечерам, ты бы упала с небес на землю.

– Помолчи, Лоранс, и вообще, воздержись в общении со мной от такого дерзкого тона. Сожалею, Овид, что пришлось вторгнуться к вам без предупреждения, но как только я нашла записку этой ветреницы, я попросила моего отца немедленно привезти меня сюда.

– Вам что-нибудь известно о Кионе? – спросил Жослин, глядя на учителя с отчаявшимся видом. – Эта девчонка хотела навести справки у вас. Может, она и права!

Взволнованный голос этого стареющего человека тронул Овида за душу, и ему захотелось дать исчерпывающий ответ.

– Уважаемый месье, мне ничего не известно. Делсен ходил на мои вечерние занятия, однако вот уже более двух недель он на них не появляется. Я сказал Лоранс, что попытаюсь узнать что-нибудь в резервации. Я очень беспокоюсь за Киону. Как я уже сказал вашей внучке, Делсен не сидит на одном месте. Обратитесь в полицию – это будет разумнее.

– О господи, неужели дело дошло до этого? – запричитала Эрмин.

Овид всмотрелся в ее лицо и почувствовал, что у него ёкнуло сердце и что его охватило смешанное чувство ностальгии и горечи из-за несбывшихся надежд. Эту необыкновенно красивую женщину он любил уже давно. Однако Снежный соловей принадлежал Тошану Дельбо – грозному сопернику, для которого он, Овид, стал другом.

«Никогда еще она не была такой красивой, – с тоской подумал учитель. – Без румян, с наспех причесанными волосами, в этом простеньком белом платье, которое подчеркивает ее формы, она восхитительна».

Лоранс перехватила взгляд Овида, любующегося ее матерью, и почувствовала себя уязвленной и брошенной. Киона сказала правду: этот учитель влюблен в Эрмин. «Ну конечно же, Киона ведь никогда не ошибается. Никогда!» – подумала Лоранс, еле сдерживая подступившие к ее глазам слезы. Она с этого момента перестала обращать внимание на то, что говорят находящиеся рядом с ней люди. А говорили они о полицейском участке, об объявлении в розыск, о расследовании.

– Делсен частенько ездил послоняться по Шамбору, – сказал Овид. – Почему бы нам не наведаться туда прямо сейчас? Я знаю многих жителей, потому что учительствовал там. Что вы об этом думаете, месье Шарден?

– Я готов делать что угодно, лишь бы вернуть Киону домой, месье Лафлер, – ответил Жослин.

Он, глубоко уязвленный в отцовское сердце, был уже не похож сам на себя.

– Ну тогда поехали! – тихо сказал учитель.

Провинция Онтарио, тот же день

Киона разглядывала поверхность озера, простиравшегося перед ней до самого горизонта. Полотняная кепка почти полностью скрывала ее шевелюру и затеняла своим большим козырьком часть ее лица. Просторная рубашка из дешевой хлопчатобумажной ткани делала незаметной грудь, а великоватая для нее спецовка маскировала ее тонкую девичью фигуру и бедра. Ее вполне можно было принять за паренька, и она оделась так умышленно, чтобы ее было трудно опознать. Стоя босиком на песке, она позволяла проникать в себя благотворным силам природы, исходящим из земли, воды и свежего утреннего воздуха.

– Ты еще обширней, чем Пиекоиагами, еще красивее и лучезарнее, о Онтарио, что означает на прародительском языке «красивая блестящая вода», – прошептала она.

Здесь было полно птиц, в том числе чаек, уток и других видов, существование которых зависело от берегов, заросших камышами, и от рыбы, являющейся для этих птиц основной их пищей.

«Наша земля остается прекрасной, несмотря на весь тот ущерб, который причиняют ей люди», – подумала Киона.

Неподалеку от нее Делсен ставил их палатку чуть в стороне от остального лагеря. Голый по пояс, он весело насвистывал, потому что был доволен тем, что приехал сюда, где до него вряд ли доберутся полицейские Роберваля, да еще и не один, а с красивой девушкой, которая доверила ему кругленькую сумму денег. Он все еще никак не мог понять, за что она его любит и почему с ним поехала, однако жаловаться на это он, конечно же, не собирался. Ему захотелось ее обнять, и он окликнул:

– Эй, Киона, иди сюда! Тебе не станут платить за то, что ты любуешься водой.

Киона повернулась к Делсену с загадочным выражением лица, а затем подбежала и бросилась к нему на шею.

– Я разговаривала с озером, бандит, – призналась она. – Это не просто вода – это священный водоем. В этом регионе жили алгонские племена, а также ирокезы и гуроны.

– Но их отсюда вытеснили. Не осталось уже никого. И единственное, что я сейчас здесь вижу, – это прекрасная строительная площадка, которая на несколько месяцев обеспечит работой нуждающихся людей. Здесь нужно рубить деревья, выкорчевывать пни и строить дома. И лично тебе, Киона, следовало бы поторопиться, а то наши китайцы тебя уже заждались.

– Ну, тогда поцелуй на прощание, – потребовала девушка.

– Поцелуев будет сколько угодно, тем более что ни на что другое у меня права нет. А ну-ка…

Он обхватил ее руками и поцеловал в губы, поглаживая ладонями ее спину и поясницу. Киона стала слабо сопротивляться, раздираемая между желанием удрать и желанием лечь на траву и отдаться Делсену.

– Оставь меня, – вдруг сказала она. – Ты прав, меня ждут. А вот кое в чем другом ты не прав. Люди прошлых времен – здесь. Я чувствую их дух, их радости и горести.

Делсен пожал плечами. Он считал Киону немного чокнутой, но это его не очень-то смущало. Киона, улыбаясь, высвободилась и пошла прочь. Она стала подниматься по тропинке, которая была протоптана в траве и вела к огромной прямоугольной палатке цвета хаки. В одном из углов этой палатки была устроена кухня, оснащенная надлежащим образом.

– Добрый день, мадам! – сказала Киона, подходя к низкорослой женщине с кожей воскового цвета. Одета она была в широкую белую кофту, юбку и сероватую шапочку.

Киона сложила ладони вместе и слегка поклонилась.

– Откуда вам известна эта наша манера приветствовать друг друга? – удивилась Ли Мэй Фан, произнося французские слова не очень уверенно.

– Я прочла о ней в какой-то книге, мадам, – соврала Киона. – Чем я могу вам помочь?

– Для этого надо работать и быть серьезной, мадемуазель. Нужно помыть десять ящиков овощей и затем порезать эти овощи на кусочки.

– Киона. Меня зовут Киона.

Как только Делсен познакомил ее с этой китайской семейной четой, перед мысленным взором Кионы стали появляться виды огромной страны, богатой древними памятниками и необычной архитектурой. Люди в этой стране были облачены в одежду из разноцветного атласа и, когда встречались друг с другом, вели себя очень вежливо. Что касается мужа этой китаянки – повара по имени Чен Фан, – то он предстал перед мысленным взором Кионы в виде солдата, которого пытал другой солдат, одетый в совершенно иную форму, – похоже, японец. Все это, по-видимому, происходило во время Второй мировой войны, когда между Китаем и Японией велись ожесточенные боевые действия.

Весь остаток утра Киона трудилась в поте лица, выполняя самую разнообразную работу. Ей еще никогда не доводилось чистить и резать тонкими ломтиками так много моркови, репы, лука-порея и вдыхать запах неизвестных ей пряностей. Когда подошло время обеденного перерыва, было приготовлено три полных котла риса с легким приятным запахом.

Стали приходить рабочие. Каждый из них держал в руках что-то вроде алюминиевого солдатского котелка, в который следовало положить кусок вареной рыбы, овощи и рис. Делсен одним из первых пришел получить свою порцию. Киона хотела положить ему ее лично, однако Ли Мэй опередила ее и затем еще и упрекнула в том, что девушка уж слишком медлительна.

– Побыстрее, побыстрее! – протараторила она своим гнусавым голосом.

Делсен, усмехнувшись, подмигнул Кионе и исчез среди других рабочих, которые громко разговаривали на английском и французском, смеялись, толкались локтями, протискивались между столами, расставленными в этой большой палатке.

– Это твой муж? – поинтересовалась китаянка подозрительно.

– Да, – беззаботно ответила Киона. – Мы об этом вам сказали еще в поезде. Как только получим первую зарплату, Делсен купит нам обручальные кольца.

– Но ты же еще слишком юная!

– Моя старшая сестра вышла замуж в таком же возрасте, как и я. Я прошу вас не говорить больше со мной на эту тему, мадам Фан. Вам следует мне доверять.

Китаянка слегка поклонилась и отошла в сторону, бормоча что-то себе под нос на своем родном языке. Киона вздохнула. Она заглянула в мысли Ли Мэй и выяснила, что думает китаянка по поводу этого предполагаемого брака. Китаянка сомневалась в правдивости ее, Кионы, утверждений, причем была абсолютно права.

Когда обед закончился, Чен Фан подал ей тарелку с рисом и небольшим куском рыбы. Киона, уже успевшая проголодаться, съела эту еду с удовольствием. Китаец наблюдал за тем, как она ест, с загадочной улыбкой на своих тонких губах. Затем он подал ей два золотистых пирожка, поблескивающих от жира. По-французски он разговаривал плохо, но, по крайней мере, попытался что-то сказать:

– Внутри мармелад, ананас… Хороший фрукт…

– Ананас! Я никогда его не пробовала. Спасибо, месье Фан, спасибо.

Киона слегка поклонилась ему по-восточному, а затем одарила его одной из своих восхитительных улыбок. Китаец вздрогнул, почувствовав, что на душе у него вдруг стало удивительно легко. Он тоже поклонился, и в его узких глазах появилось выражение глубокого почтения.

Киона до самого вечера старательно помогала китайской чете. Она мыла и расставляла посуду, вытирала столы, очищала и измельчала следующую партию овощей. Когда пришло время ужина, Ли Мэй отпустила ее, протянув ей корзинку, прикрытую тряпкой.

– Иди отдыхать. Я положила две порции – для тебя и для твоего мужа. Я жду тебя завтра утром в семь часов. В термосе – зеленый чай.

Киона пошла к своей маленькой палатке спокойным шагом. Она сильно устала, а руки ее покраснели оттого, что она перемыла гору посуды и очистила превеликое множество овощей.

– Делсен! – позвала она, поставив корзинку на землю возле палатки.

Со стороны озера донесся какой-то шум. Киона, присмотревшись, разглядела над поверхностью воды чью-то голову. Затем там стали появляться руки, от движения которых по воде расходились концентрические круги, освещаемые лучами заходящего солнца.

Делсен плавал в озере. Киона поспешно стащила с себя всю свою одежду и бросилась в воду. Делсен успел заметить, как она бежит по берегу – абсолютно голая, с развевающимися на ветру волосами. Он тут же поплыл к ней: в нем снова проснулись его мужские желания. Однако когда Киона посмотрела на него своими большими янтарными глазами, поблескивавшими в пурпурном свете солнца, он решил к ней не прикасаться. Делсен сейчас впервые в полной мере почувствовал, какая эта девушка необыкновенная, почувствовал силу ее души и ее абсолютную чистоту. У него возникло смутное понимание того, что ему следует либо поклоняться этому неприкасаемому идолу, либо сломать его, чтобы не подчиниться ему полностью.

Роберваль, тот же вечер

Опершись локтями о подоконник, Эрмин смотрела тусклым взглядом на озеро Сен-Жан, по поверхности которого бежали золотисто-розовые волны. Она сегодня долго плакала. Отсутствие Кионы, Мари-Нутты и Тошана было для нее невыносимым. Вся остальная семья собралась на первом этаже в ожидании ужина, который обещал быть скучным, мрачным и молчаливым. Во время этого ужина не будет слышно смеха Констана и Катери, которых Мадлен уже уложила спать.

– Сестра моя, моя дорогая сестренка, ну почему ты поступила так, почему ты нас бросила, почему ты нас предала? – прошептала Эрмин, чувствуя, как у нее сжимается сердце. – Киона, без тебя мне все здесь кажется пустым.

Она смахнула последнюю слезу, сопровождая взглядом летящую чайку. Эта птица летала кругами, почти не маша при этом своими грациозными крыльями.

– Мы были бы здесь такими счастливыми все вместе! – сказала Эрмин тихо.

Почувствовав досаду, она повернулась спиной к великолепному пейзажу, который вскоре уже погрузится в ночную темноту, взяла усталым жестом носовой платок и вытерла им свои покрасневшие веки. В полумраке, возникшем от прикосновения материи к глазам, она вдруг различила силуэт, от которого исходил свет, а затем прорисовалось лицо – красивое и улыбающееся лицо Кионы.

«Прошу тебя, не грусти, сестра моя, – послышался в ушах Эрмин голос. – Разве ты забыла о невидимых дорогах, о которых тебе говорил Тошан и по которым мы должны идти?»

Затем это приятное видение исчезло. Эрмин показалось, что в небе что-то вспыхнуло и тут же погасло. Почувствовав облегчение, она поспешно вышла из комнаты и спустилась по лестнице.

– Папа! – воскликнула она, входя в гостиную. – Я ее видела! Я видела Киону! Она со мной разговаривала.

Никто не стал ей возражать, даже Овид Лафлер, которого пригласили на ужин: всем присутствующим в этом доме было хорошо известно об удивительных способностях Кионы.

– Вот это меня радует! – пробурчал Жослин. – Она собирается вернуться?

– Думаю, что нет. Она дала мне понять, что должна идти по своей невидимой дороге. Тошан говорил мне то же самое, когда я встретила его на лугу возле мельницы Уэлле и когда мне было столько же лет, сколько сейчас Кионе. Боже мой, она была прекрасна. Ну прямо ангел из чистого золота, наш ангел, ангел озера Сен-Жан.

Лоранс насупилась. Ее мать никогда не говорила таким восторженным тоном о своих собственных дочерях – о Мари-Нутте и о ней, Лоранс. Сидя возле нее на диване, Овид почувствовал, что ее охватила тоска и досада. Он легонько похлопал ее ладонью по руке.

– Вы сегодня тоже великолепно выглядите, – прошептал он ей, убедившись в том, что на них никто не смотрит.

– Не так великолепно, как моя мама, – едва слышно сказала Лоранс в ответ.

Она вызывающе посмотрела на него своими лазурно-голубыми глазами. Лафлер понял, что он имеет дело уже не просто с умненькой девушкой-подростком, а с быстро взрослеющей девушкой.

– Мое предложение остается в силе, – сказал он доверительным тоном. – На следующей неделе я заеду за вами, и мы покажем ваши творения моим ученикам.

Лоранс, одновременно приятно удивившись и успокоившись, в знак согласия кивнула. Ей вспомнилось, как она сегодня ехала в автомобиле своего дедушки. Она и Овид сидели на заднем сиденье. Овид несколько раз касался ее плеча своим плечом – как будто случайно, – и от этих прикосновений по ее девичьему телу пробегали приятные мурашки. «Я не отступлюсь, – подумала она. – Даже если он все еще любит мою маму, она замужем. А я – нет!»

А Лора тем временем негодовала по поводу того, о чем ей стало известно. Поездка в Шамбор принесла свои результаты. Начальник вокзала вспомнил, что видел молодую парочку: рыжеволосую девушку и парня-индейца. Они взяли билеты до Торонто.

– Подумать только: эти два идиота отправились в Онтарио! – сокрушенно вздыхала Лора. – Жосс, Мимин, завтра вы примете все необходимые меры. Нужно везде позвонить и навести справки на строительных площадках. О господи, наша Киона угодила в лапы к юному пьянице. Мне сказал об этом месье Лафлер.

– Моя бедная мадам Лора! – запричитала, вздрагивая всем телом, Мирей. – Знаете, лично я выпила бы немного карибу[12]12
  Карибу – алкогольный коктейль, популярный в Квебеке. (Примеч. пер.)


[Закрыть], потому что, по моему мнению, все еще только начинается.

Глава 4
Шарлотта и компания

Роберваль, суббота, 15 июля 1950 года

Лора пребывала в весьма дурном расположении духа. Уже в который раз события разворачивались совсем не так, как ей хотелось, и она никак не могла прийти в себя от охватившего ее горького разочарования. Киона своим поступком едва не вызвала у нее депрессию. Кроме того, Эрмин не сказала и слова ни про великолепные ситцевые шторы, висящие в гостиной, ни про очаровательный низенький столик красного дерева, украшенный мозаикой и хорошо гармонирующий с пианино – недавней покупкой, которой хозяйка дома очень гордилась. На этом прекрасно настроенном музыкальном инструменте стояла бронзовая лампа с абажуром из красного атласа, которая освещала гостиную мягким светом.

– Мне захотелось воссоздать обстановку нашего жилища в поселке Валь-Жальбер, и я постаралась, чтобы интерьер был очень красивым, но все над этим смеются, – заявила Лора слушающей ее Мирей. – Моя дочь даже и не взглянула на стоящую на камине в гостиной белую мраморную статуэтку, которая является точной копией статуэтки, имевшейся у нас в Валь-Жальбере.

Было еще довольно рано, и только эти две женщины уже поднялись с постелей. Они завтракали, сидя в залитой солнечными лучами кухне.

– Не расстраивайтесь, мадам! Вчера вечером Мимин сказала вам комплимент по поводу вашего ковра в восточном стиле.

– Неужели? Не надо мне об этом рассказывать! Если моя дочь и обратила внимание на качество этого ковра, то только потому, что чистила его после того, как его запачкал ее Констан. Этот ребенок делает все, что ему вздумается. Он бегал по гостиной со стаканом молока в руке! Это пятно не отмоется, можешь мне поверить.

– Я займусь пятном, мадам, я умею выводить пятна.

– Но ты ведь едва можешь наклоняться, моя бедная Мирей! Я попрошу заняться им приходящую домработницу.

Старая служанка тяжко вздохнула. Она так полностью и не пришла в себя после пожара, который уничтожил роскошный дом Лоры в поселке Валь-Жальбер четыре года назад. Врач в Робервале говорил, что у Мирей сильная психическая травма, которая ослабила весь ее организм.

Со второго этажа донесся топот ног по паркету, послышались крики. Эрмин, должно быть, бегала за Констаном, который, как и в любое другое утро, отказывался одеваться. Был также слышен ворчливый голос Мадлен.

– Видишь ли, Мирей, я была рада принять у себя мою дочь и ее малышей, но я уже устала от этого шума, от пререканий и различных неприятных споров. Кто виновен в такой напряженной атмосфере? Киона. Опять Киона. Если бы я до нее добралась, я бы заставила ее понять, по какой дороге она должна идти! А мой зять? Ну как можно было додуматься задержаться во Франции, причем без жены! Тошан и Киона – одного поля ягоды. Они – эгоисты и нарушители существующего порядка.

Фокстерьер, лежавший под столом у ног Лоры, вдруг затявкал.

– Это, наверное, пришел почтальон, мадам, – сказала Мирей.

– Несомненно. К почтовому ящику сходит мой муж. Лично я ничего особенного не жду.

Лоранс сбежала вниз по лестнице в прелестную прихожую, стены которой были покрыты панелями цвета слоновой кости. Одетая в розовое платье с «крылышками» (как того требовала мода), она, заглянув в кухню, пожелала доброго утра обеим женщинам и выскочила в сад.

– Ты обратила внимание на то, что Эрмин совсем никак не наказала ее за непослушание? – язвительно сказала Лора. – Боже мой, куда катится мир?

Словно бы в ответ на эти причитания на кухню торжественно вошел Констан, одетый в одни трусики. Вслед за ним появились Мадлен, державшая на руках Катери, и Эрмин, которая, казалось, находится на грани нервного срыва.

– Добрый день всем, – сказала с улыбкой Мирей. – Присаживайтесь. Я намазала маслом гренки, а молоко еще теплое.

– Что делает Жослин? – поинтересовалась Лора, бросая гневный взгляд на своего внука, розовая кожа и пухленькое тело которого казались ей проявлением недопустимой непристойности. – Констан, твоя мама может поступать так, как ей вздумается, но лично я не разрешаю тебе завтракать в таком наряде. Ты находишься в моем доме, и я – твоя бабушка. Поэтому я прошу тебя подняться наверх и одеться.

– Нет! – решительно ответил шестилетний мальчик. – Мне жарко. Я хочу пойти купаться в озере. Одежда мне не нужна.

– Оставь его в покое, мама! – вмешалась Эрмин. – Если бы мы находились в Большом раю, у себя дома, никого бы не смутило то, что кто-то ходит в одних трусах.

– Да это понятно, что там – логово дикарей, – пробурчала Лора.

– Что-что? – возмущенно переспросила Эрмин. – И тебе не стыдно такое говорить? Логово дикарей! Какая наглость! Ты раз сто говорила, что наш дом – великолепный и ухоженный. А если под дикарями ты имеешь в виду Одину и Аранк, которых я очень люблю, то прошу тебя взять обратно слова, которые ты только что произнесла!

– О господи, да беру я их обратно, беру! Уж слишком ты нервная, дорогая моя. Я ведь просто пошутила… – смущенно пробормотала Лора.

– Что-то я в этом сомневаюсь. По правде говоря, ты, мама, становишься невыносимой. Ну просто мегера какая-то!

Возвращение Лоранс из сада положило конец этой перебранке: Лоранс, широко улыбаясь, размахивала голубым конвертом.

– Новости от Шарлотты, и марка на этот раз не немецкая, а французская! – пояснила она. – Мама, письмо адресовано тебе.

– Ну наконец хоть что-то приятное! – обрадовалась Эрмин. – Я вскрою письмо и прочитаю его для всех вас вслух.

– В таком случае следовало бы предложить Жоссу спуститься к нам, – сказала Лора. – Он очень любит Шарлотту. Кроме того, всегда именно он отвечает на ее письма. К ее последнему письму прилагался рисунок маленькой Адели, на котором было написано: «Дедушке Жослину». Для семилетней девочки она рисует очень даже неплохо. А то, что она хромает, окружающие почти не замечают.

Эта девочка, родившаяся на берегу Перибонки, в доме Тошана, летом 1947 года заболела полиомиелитом. Лора и Жослин приютили ее на несколько недель, необходимых для ее лечения, поскольку Шарлотта тогда вот-вот должна была родить второго ребенка – ребенка, который едва не стоил жизни своей матери и которого назвали Томасом.

– Я схожу наверх за дедушкой, – сказала Лоранс, поспешно выходя из гостиной.

– Твоей дочери то и дело легко удается куда-нибудь удрать, Эрмин, – покачала головой Лора. – У нее как будто есть крылья.

– Просто ей не очень интересно находиться здесь одной, без своей сестры и Кионы.

– Хм! Видимо, именно по этой причине ты разрешила ей помогать Овиду Лафлеру в его школе для индейцев.

– Именно так, мама! – резко ответила Эрмин, начиная сердиться. – Овид приедет за ней в понедельник и отвезет ее туда. Она ничем не рискует, и к тому же такая деятельность заставит ее быть серьезнее и позволит ей позаботиться о тех, у кого есть гораздо больше оснований жаловаться на жизнь, чем у нас.

Лицо у Эрмин было осунувшимся, а взгляд – отсутствующим. В это утро она надела обтягивающую бежевую тенниску и штаны из джинсовой ткани – той голубой ткани, которая быстро завоевывала популярность в Америке. Что касается ее пышной светлой шевелюры, то она была частично скрыта под платком.

Жослин спустился по лестнице, ступеньки которой были покрыты цветным шерстяным ковром, удерживаемым тоненькими медными прутьями.

– Что, мисс Лолотта нам что-то написала? – проворчал он. – Если ее писанина сможет нас отвлечь от мрачных мыслей, то я с удовольствием ее послушаю. А если нет, то лучше вернусь в постель.

– Папа, ты что, намереваешься провести всю оставшуюся жизнь в постели? – негодующе воскликнула Эрмин. – Мы сделали в отношении Кионы все, что следовало. Полиция Онтарио поставлена в известность. Как только полицейские ее найдут, мы поедем за ней на поезде.

– Если этот маленький чертенок не удрал куда-нибудь еще дальше! Наша страна – огромная, – вздохнул Жослин.

– Итак, я читаю! – заявила Эрмин. – Пожалуйста, ведите себя потише. «Париж, 26 июня 1950 года».

– О господи, это письмо было написано больше двух недель назад! – покачала головой Лора. – А что, интересно, они делают в Париже?..

– Тихо! – перебил ее Жослин. – Она могла написать письмо в тот день, но отправить его не сразу.

– Я продолжаю, – нетерпеливым голосом сказала Эрмин. – Сейчас мы, возможно, все и узнаем.

Париж, 26 июня 1950 года

Дорогая Мимин!

Ты, несомненно, удивишься, когда прочтешь письмо подобного содержания. Мы – Людвиг, дети и я – собираемся вернуться и поселиться в Маленьком раю. Родители моего мужа – очень милые люди, и, как я тебе уже сообщала в ходе нашей переписки, они отнеслись ко мне с уважением и добротой. Однако я уже больше не могу выносить ни эту страну, ни людей того города, в котором я работаю по утрам. Хотя леса здесь похожи на наши, зимой тоже выпадает много снега, а многие дома, как и у нас, построены из древесины и красиво украшены, я не перестаю тосковать по моей родной земле и особенно по всем вам: по тебе, моя дорогая Мимин, по маме Лоре, по папе Жоссу, по Мадлен и по детям. Вот уже два месяца меня терзает что-то вроде меланхолии: я почти ничего не ем и плохо сплю. Поэтому Людвиг решил отвезти меня в Канаду, на берега озера Сен-Жан – мою единственную родину.

Маленький рай принадлежит мне на правах собственности. Мы будем жить там так, как и раньше. У нас будет большой огород, куры, свинья, и Людвиг даже надеется найти там работу, чтобы у нас имелись наличные деньги.

Мы сейчас находимся в Париже, в скромном семейном пансионе. Я также написала Иветте, чтобы предупредить ее о своем приезде. Поскольку она – моя невестка, она не сможет отказать мне в моей просьбе проветрить дом, заправить постели и подготовить шкафы. Кроме того, так как твои родители часто приезжают туда по воскресеньям, я уверена, что там чисто и прибрано. Что меня заботит – так это то, что в зимние месяцы дом не отапливался. Влага могла проникнуть в конструкции дома и нанести им ущерб.

Я возвращаюсь исключительно по своей собственной воле и вопреки огорчению, которое я вызываю этим решением у моего свекра и моей свекрови. Если бы я и дальше оставалась в Германии, я не выдержала бы этого и зачахла.

Если бы ты знала, Мимин, как твоя Лолотта будет рада снова тебя увидеть и обнять! Я нуждаюсь в общении со своими близкими родственниками, и мне нравится осознавать, что я рожу своего третьего ребенка в Валь-Жальбере – там, где родилась и я сама. Думаю, что это будет мой последний ребенок. Но пока что это тайна. Я забеременела совсем недавно, и об этом не знают даже мои свекор и свекровь. Я боялась, что если они об этом узнают, то не позволят мне уехать.

Мы сядем на судно послезавтра. В Квебек мы прибудем 14 или 15 июля, и, если на железной дороге все будет хорошо, мы приедем на железнодорожный вокзал Роберваля в воскресенье, 16 июля, в середине дня.

– То есть, получается, завтра! – воскликнула Лора. – Боже мой, ну почему мы не узнали об этом раньше? Шарлотта будет жить в Валь-Жальбере, она возвращается… Я не могу в это поверить.

– Да, они приезжают завтра, – закивала Эрмин, чувствуя одновременно и радость, и растерянность. – Ох уж эта Шарлотта! Вернуться жить сюда после того, как она настояла на переезде в Германию! Ну да ладно, я дочитаю письмо до конца. Может, в нем есть еще какие-нибудь новости.

Я горю желанием поскорее оказаться у себя дома и рядом со всеми вами. Расцелуй от моего имени маму Лору, папу Жосса, Тошана, детей, девочек, которые, должно быть, уже сильно подросли, Мирей, Мадлен. Я также целую тебя крепко-крепко.

Ваша Шарлотта

– Это письмо шло к нам очень уж долго! – посетовал Жослин. – А ведь теперь почту доставляют на самолетах.

– Они вообще-то могли бы и позвонить нам, – пробурчала Лора, вставая. – Шарлотта сообщает в этом письме, что она написала и своей невестке. Если Иветта получила письмо от нее раньше, чем мы, Онезим вполне мог бы приехать сюда и предупредить нас. Маленький рай не проветривался, и никто не наводил там порядок. Поэтому они пока будут спать у нас. Боже мой, я так волнуюсь! Я просто ошеломлена – не могу даже подобрать какого-нибудь другого слова.

Киона могла бы кое-что сообщить по поводу письма, присланного Иветте, однако этой беглянке не представилось возможности объявить о приезде Шарлотты. А еще, как ни странно, никто не явился в поселок Валь-Жальбер, чтобы допросить семейства Лапуант и Маруа относительно предполагаемого похищения Фебуса. Мирей, обратив внимание на данный факт, сообщила, что Киона, прежде чем взять велосипед Луи, сказала ей, что она знает, кто украл ее коня.

– Это, конечно же, был Делсен, – сделала вывод Эрмин. – Киона и он вернули Фебуса на луг возле дома Маруа, и затем они удрали.

Было решено наведаться в Валь-Жальбер в воскресенье и поговорить с бывшими соседями на эту тему.

– Я попытаюсь связаться с мэром Валь-Жальбера, поскольку у Онезима телефона нет, – громко заявила Эрмин. – Он предупредит Иветту. Завтра мы отвезем Шарлотту и Людвига туда. Им потребуется помощь для того, чтобы там разместиться. О господи, я так волнуюсь от одной только мысли о том, что снова ее увижу. Томас еще совсем маленький, ему всего-то три года. Адели уже семь лет. Она, должно быть, похожа на ту маленькую Шарлотту, которую я впервые увидела в спальне школы-интерната.

Произнеся эти слова, Эрмин смахнула слезу. Ей захотелось повернуть время вспять, снова стать подростком и возвратиться в те времена, когда ее мать, только что снова появившись в ее жизни, поселилась в красивом доме Лапуанта – доме с зеленой крышей и с просторной верандой с колоннами. Она, Эрмин, тогда уже «сохла» по Тошану – красивому юноше с длинными черными волосами и огненным взглядом. В поселке Валь-Жальбер тогда имелось еще немало жителей. «Мой водопад, ворчливый и могучий Уиатшуан», – подумала она, чувствуя, как у нее сжимается сердце.

– Да, мы поедем вместе с ними, и мы могли бы там даже заночевать, – добавила она. – Я схожу поприветствовать водопад и, чтобы набраться новых сил, поразглядываю его и послушаю, как он поет.

Все посмотрели на Эрмин и увидели, что ее красивая головка немного склонена в сторону, а в выражении блестящих голубых глаз чувствуется плохо сдерживаемая ностальгия. Эрмин и Шарлотта выросли в Валь-Жальбере в те времена, когда в этом рабочем поселке – образцовом поселении с современной концепцией застройки – жизнь била ключом. Те, кто обосновывался в нем, считали, что им повезло: им доставалось комфортабельное жилище с электричеством, водопроводом, множеством комнат, тогда как в соседних селениях их обитатели освещали свои жилища при помощи керосиновых ламп или свечей и ютились всей семьей в одной или двух комнатах.