Текст книги "Сиротка. В ладонях судьбы"

– Еще раз огромное спасибо! Благодаря вам я снова воспрянула духом.

– Никогда не теряйте надежды, мадам, – с улыбкой ответил он.

– Зовите меня Эрминой, прошу вас. Мы ведь с вами друзья, можно сказать, старинные!

– Вы правы. До свидания!

Он мило улыбнулся ей и удалился своей стремительной походкой, лавируя между столиками.

«Держись, Киона, – взмолилась она. – Я нашла тебе ангела-хранителя в потертом плаще, все богатство которого – его храбрость. Будь сильной, моя сестренка, сильнее всех бед! Я бы так хотела, чтобы ты явилась мне!»

Ей было очень страшно. Если девочка больше не просила ее о помощи, значило ли это, что ее уже нет в живых?

Валь-Жальбер, вторник, 22 сентября 1942 года

Эрмина только что приехала. В столовой, где сверкала хрустальная люстра, накрыли стол для ужина. Дом Шарденов, самый роскошный в полупустом городке, походил на волшебную гавань. Лора позаботилась обо всем: каждый кусочек ткани, каждая безделушка способствовали созданию очаровательной и уютной обстановки.

Мирей встретила путешественницу и звонко расцеловала в обе щеки.

– Моя дорогая Мимина, у тебя измученный вид! Иди наверх, переоденься и умойся. Я приготовила свиное рагу с картофелем и фасолью.

– Здравствуй, Мирей! Да, я очень устала. Поездка была долгой и хлопотной. А где дети?

– Они ухаживают за своим пони. Мадам следовало подумать, прежде чем покупать это животное. Зимой нам понадобится сено.

– Не волнуйся, мы его достанем. Пойду к ним.

Она снова вышла на улицу. Было ветрено, желтые кленовые листья с красными прожилками летали над лужайкой. Эрмина обогнула дом и подошла к сараю, приспособленному под конюшню. Увидев ее, Луи беззвучно рассмеялся. Ее младший брат был снаружи один. Он наливал в ведро воду из-под крана.

– Привет, Луи, – сказала она, целуя его. – Базиль хорошо себя чувствует?

– Да, Мина, – звонко ответил ребенок. – Сегодня я объехал поле, и никто не держал его за веревку. Я сам управлял им, представляешь?

– Это очень славный пони, – согласилась Эрмина. – Скажи мне, Луи, ты больше не видел Киону?

– Нет, не видел. Я обязательно скажу тебе, когда она вернется. А может, ты нашла ее? Привезла с собой и хочешь сделать мне сюрприз?

– К сожалению, нет! Но я встретила друга, который поможет ее разыскать.

– Если она больше не приходит ко мне, значит, ей уже не так страшно и она перестала грустить…

Слова ребенка проникли в душу Эрмины. Это было вполне логично, и она подумала, что Луи обычно лучше взрослых понимал непредсказуемые появления девочки.

– Будем надеяться, что так оно и есть, – вздохнула женщина, входя в конюшню.

Ее взору предстало очаровательное зрелище: Мукки чистил щеткой пони, а Лоранс с Мари-Нуттой расстилали на полу чистую солому.

– Мама! – воскликнул ее сын. – Как я рад, что ты здесь!

Мукки прижался к ней. Он был рослым для своих десяти лет. Она растроганно подумала, что через пару годков он станет выше ее.

Дочки тоже подбежали, чтобы обнять мать, подставляя свои очаровательные мордашки для поцелуя.

– У бабушки плохое настроение, – сообщила Мари-Нутта. – А мадемуазель Дамасс снова меня наказала. Мама, скажи ей, чтобы она отменила наказание, я не хочу по сто раз писать одно и то же!

– Посмотрим, – ответила молодая женщина.

Объяснение произошло во время ужина. Как обычно, Лора сидела во главе стола, Луи и Шарлотта – справа от нее, а Мукки – слева. Мадлен снова заняла место между Мари-Нуттой и Лоранс. Андреа Дамасс обедала вместе со всеми. Она села напротив Эрмины, которая незаметно ее разглядывала. Учительница сразу показалась ей неприятной, но она сделала над собой усилие и завела беседу.

– Рада наконец с вами познакомиться, мадемуазель Андреа, – начала она. – От мамы я узнала, что мои дети доставляют вам много хлопот. Прошу вас проявить понимание: они только что потеряли бабушку с отцовской стороны.

– Я пять лет преподавала в сиротском приюте Онтарио, – возразила та. – Многие мои ученики оплакивали смерть отца или матери, но это не мешало дисциплине. При этом хочу заметить, что у меня нет претензий к Мари Маруа, послушной девочке, желающей учиться.

Лора поспешила добавить:

– Ты ведь знала, что я взяла в свою частную школу Мари Маруа?

– Да, мама, ты рассказывала мне об этом в одном из своих писем.

– Луи также был бы примерным учеником, если бы Мукки и Мари-Нутта не подбивали его на глупости и небрежное выполнение домашних заданий, – заметила Андреа Дамасс.

– Выходит, только мои дети, в жилах которых течет индейская кровь, доставляют вам неприятности? – не выдержала Эрмина. – Может, вы поддерживаете политику государства, которое отправляет в пансионы маленьких индейцев, чтобы усмирить их, сделать покорными?

– Эрмина, ты в своем уме? – возмутилась Лора. – Каким тоном ты разговариваешь с мадемуазель Дамасс? Она не имеет никакого отношения к этой грустной истории. Простите мою дочь, дорогая Андреа. Ее сводную сестру забрали в пансион. Полагаю, что с малышкой хорошо обращаются, но мы переживаем за нее. Ее мать недавно умерла, и она наверняка чувствует себя потерянной.

Лора бросила на Эрмину суровый взгляд, но та не собиралась успокаиваться.

– Мадлен, расскажи мадемуазель Андреа, что тебе пришлось пережить в пансионе, – настойчиво сказала она. – Удары железной линейкой по пальцам за малейшее слово, произнесенное на языке монтанье, обритые наголо головы, протухшая еда, вода, в которой плавали картофельные очистки, заплесневелый хлеб, карцер в случае непослушания…

Учительница пожала плечами, всем своим видом показывая, что не верит в это.

– Это чистая правда, – подтвердила Мадлен. – Летом нас возвращали в наши семьи, но мы не осмеливались рассказывать, что нам приходилось терпеть в пансионе. Если бы я призналась в этом своему отцу или дяде, они совершили бы что-нибудь противозаконное. Я не хотела, чтобы они попали в тюрьму. Родители радовались, что я умею читать и писать. Они так ничего и не узнали.

– С тех пор многое изменилось, – успокаивающим тоном подвела итог Лора. – А теперь давайте ужинать. Мирей старается изо всех сил приготовить нам достойную еду, несмотря на карточную систему. Так воздадим должное ее стряпне.

Дети набросились на рагу. Они всегда были голодными. Эрмина без удовольствия проглотила несколько кусочков, после чего вернулась к разговору.

– Как бы то ни было, мадемуазель Андреа, у вас скоро будет еще одна ученица. Я рассчитываю привезти сюда Киону к концу недели. Она очень способная, вам не придется жаловаться. Кстати, мама, завтра утром я отправляюсь отсюда на лошади. Сразу по приезде я отправилась к Жозефу, чтобы попросить у него на время Шинука. У меня пока не было возможности сказать тебе, но в Шикутими я встретилась с Овидом Лафлером. Он поможет мне разыскать Киону.

После этого заявления в столовой повисла напряженная тишина. Мукки довольно быстро нарушил ее:

– Мама, можно я поеду с тобой? Верхом на Базиле. Мама, прошу тебя, скажи «да»!

– Об этом не может быть и речи, мой мальчик. Будь благоразумным: это не увеселительная прогулка, пони не справится с такой нагрузкой. Но когда я вернусь, мы покатаемся с тобой вдвоем верхом на Шинуке и Базиле.

Учительница до сих пор не раскрыла рта. Закончив ужин, она попыталась оправдаться.

– Мадам, – сказала она, глядя Эрмине в глаза, – я хотела бы уточнить, что у меня нет никаких предубеждений против индейского народа, тем более против ваших детей. Ваша мать оказала мне любезность, предложив эту должность, и я стараюсь быть достойной ее доверия. Заметьте, что я не сказала ничего плохого о Лоранс, в адрес которой у меня нет никаких нареканий. Она трудолюбива, вежлива и очень способна к рисованию.

– Я знаю, – вздохнула Эрмина. – И сожалею о своих словах. Просто у меня душа не на месте.

Это заявление положило конец спору. Лора бросила на свою дочь подозрительный взгляд. «Господи, спаси и сохрани нас! Эрмина собирается скакать по лесам в обществе этого мужчины, который всегда смотрел на нее так, словно хотел бы вставить в оправу и поклоняться ей всю жизнь. Овид Лафлер! Он наверняка преследует свои интересы. Я не отпущу ее без предостережений».

Час спустя Лора отвела дочь в сторонку, чтобы высказать ей свое мнение.

Глава 6
Маленькая колдунья

Среда, 23 сентября 1942 года

Киона мыла посуду после обеда, что представляло собой тяжелый труд. Здесь были тарелки и приборы сестер и трех братьев, а также миски пансионеров. Она безмолвно напевала, музыка звучала в ее голове, где наконец воцарился порядок. Ей часто приходилось вставать на цыпочки, чтобы справиться с работой.

Луи был прав, когда сказал Эрмине, что Киона больше не является ему, потому что перестала бояться. Странный ребенок Талы, индианки монтанье, и Жослина Шардена, уроженца Пуатье[33]33
  Город на западе Франции.


[Закрыть], чувствовал себя полезным в этом про́клятом месте. С самого рождения она дарила людям утешение своей невероятно светлой улыбкой. В пансионе утешение требовалось многим. Глядя на эти худые, измученные лица, выражающие горе или стыд, Киона хотела вернуть им хоть немного света. И она начала поддерживать других девочек, возраст которых варьировал от восьми до шестнадцати лет.

Из видений, нахлынувших на нее в карцере, она знала, чему подвергаются ее подруги по несчастью. Три монахини были чудовищами, готовыми надругаться как над мальчиками, так и над девочками. Киона, до этого дня ничего не знавшая о сексуальных отношениях, мгновенно повзрослела.

Но она не жалела о том, что перестала быть ребенком. Ее мать умерла и больше не могла ее защищать. Во всем случившемся был определенный смысл. «Если мама отдала свою жизнь, чтобы я здесь не оказалась, но я все равно сюда попала, значит, это должно было случиться. Здесь живут такие несчастные дети!»

Она начала с Акали, двенадцатилетней девочки, которая беззвучно рыдала по ночам в своей кровати. Но эти молчаливые слезы Киона ощущала всем своим существом. Как-то ночью она встала и прошептала на ухо Акали слова утешения на языке монтанье:

– Не грусти, больше никто не причинит тебе вреда. И не нужно призывать смерть. Ты должна жить. Когда сестра захочет увести тебя в свою спальню, просто скажи ей, что Иисус не желает, чтобы хоть волос упал с головы его детей. И перекрестись несколько раз.

Этот совет был плодом серьезных размышлений. Киона давно прочла Евангелие. Она также использовала знания, полученные от Мадлен, которая много рассказывала ей о религии белых. Киона добавила:

– У здешних братьев и сестер черная душа, но единственное, что может их напугать, – это их Бог! По крайней мере, попробуй. Пообещай, что повторишь несколько раз то, что я тебе сказала.

Акали сомневалась. Ей казалось, что ничто не может остановить монахиню, которая за ухо отводила ее к своей большой кровати за шторами.

И случилось чудо: повернув обратно, сестра с порочным нравом буквально бежала впереди своей жертвы. Впервые за все время юная пансионерка осознанно произносила слова Христа, да еще крестилась при этом. Это простое действо вернуло на место далекие от религии мысли монахини, волнующие ее по вечерам, и напомнили ей о назначении креста, который она носила на груди. С тех пор Акали начала улыбаться. На улице, когда они мыли мощеный двор и подметали листья, Киона подходила к другим девочкам. Она призывала их быть храбрыми, тихо разговаривая с ними на родном языке, расспрашивала, где живут их семьи. Даже самые недоверчивые в итоге открывали душу этой наголо обритой маленькой девочке с золотистым взглядом, которая, казалось, светилась в своем невзрачном сером платье.

Гораздо сложнее было помочь мальчикам. Половину дня они проводили на тяжелых работах: заготавливали дрова на зиму. Один из них особенно привлекал Киону, поскольку бунтовал по любому поводу. Она слышала, как он не раз спорил в столовой. Его звали Делсен[34]34
  Индейское имя, означающее «он такой, какой он есть». (Примеч. авт.)


[Закрыть], и это был его первый год в пансионе, хотя ему было уже десять лет, как Мукки. Его тоже обрили наголо, и он поклялся отомстить. Не во весь голос, конечно, из страха быть наказанным, но он это сказал. Теперь девочка очень боялась за него. Она узнала от Акали, что противостоять братьям опасно, поскольку они используют особые методы наказания, чтобы укротить строптивых.

Делсен был крепким, рослым для своего возраста, с четко очерченными скулами, прямым носом, черным взглядом под бровями, похожими на крылья птицы. Киона находила в нем сходство с Тошаном, и, возможно, именно этим объяснялся ее интерес к нему. Было также еще кое-что. Она чувствовала в нем необычайно сильный характер.

– Не отлынивай, маленькая дрянь, – раздался голос за спиной Кионы, когда она ополаскивала кастрюлю, еще липкую от жира.

Толстая монахиня схватила ее за ухо и ущипнула изо всех сил. Девочка не смогла сдержать крика боли. Садистские наклонности сестры были удовлетворены. Она склонилась над раковиной с брезгливой гримасой и провела по ней пальцем.

– Начинай все сначала, жалкая грязнуля, – проворчала она. – Нужно отмыть это от жира. Мы же не свиньи, как вы, индейцы, которые едят прямо с земли! Я хочу, чтобы посуда блестела. Ты слышишь?

Киона не успела убрать руки из бака. Сестра схватила чайник, кипевший на плите, и плеснула воду прямо ей на пальцы. Маленькая жертва вскрикнула от боли.

– Давай, мой как следует, – приказала женщина.

Сердце девочки словно сжало тисками. Она была так ослаблена голодом, что казалось, сейчас потеряет сознание. Но ребенок изо всех сил стиснул зубы, хотя хлынувших слез сдержать не смог. Прикрыв глаза, малышка попросила Иисуса дать ей силы остаться стоять на ногах и не плакать слишком сильно. И тогда ей неожиданно явилось страшное видение. Она невольно вскрикнула:

– Вы очень плохая! Вы всегда такой были, даже в детстве, когда обожгли своего брата кочергой, чтобы наказать его! Он был совсем маленьким! Он не знал, что поступает неправильно! Вы отправитесь в ад!

Монахиня застыла на месте от изумления. Киона только что упомянула об инциденте пятидесятилетней давности, о котором никто на земле не знал, даже ее родители, скончавшиеся десять лет назад. Она открыла рот, чтобы не задохнуться, и заорала:

– Маленькая грязная колдунья! Ты одержима дьяволом! Как ты смеешь говорить такие вещи? Я тебя сейчас проучу…

Киона почувствовала, как ее хватают за талию, и, пролетев по воздуху, плашмя упала на каменный пол. Сильнейший удар оглушил девочку.

– Никогда такого не говори! – орала сестра. – Никогда, никогда!

С этими словами монахиня принялась бить ее ногами по ребрам и животу. Киона решила, что сейчас умрет и ей больше нечего терять.

– Злая женщина! – воскликнула она. – Вы уже убили одну девочку таким способом! Я знаю! Это вы колдунья, а не я!

После этого обвинения последовала пауза, затем удары посыпались с новой силой. Брат Марселлен, входивший в этот момент в столовую, счет нужным вмешаться. Он попытался утихомирить сестру.

– Успокойтесь, иначе вы ее убьете, – обеспокоенно сказал он. – Рано или поздно нам придется давать объяснения по некоторым смертям.

– Она назвала меня колдуньей! – возмутилась монахиня. – Но могу вас заверить, брат Марселлен, эта девчонка – настоящая приспешница Сатаны! Она одержима дьяволом.

Киона не могла пошевелиться от боли. Наибольшее страдание ей причиняли руки. Она бы с удовольствием опустила их в снег, чтобы ослабить невыносимое жжение, распространяющееся до самых локтей.

– Ничего, посидит в карцере – поумнеет, – сказал брат.

– Мне кажется, она также подстрекает к бунту других пансионеров, – добавила женщина, еще красная от гнева.

В столовую вошла молодая монахиня, работающая здесь совсем недавно. Увидев Киону на полу, она испуганно прикрыла ладонью рот.

– Господи, она хотя бы жива?

– Девочка получила заслуженное наказание, – отрезал брат. – Это дерзкая бунтовщица!

– Я ее узнаю́, – осмелилась высказаться вновь прибывшая. – Я обратила на нее внимание еще в тот вечер, когда ее сюда привезли. Возможно, она говорит правду. До того как ее обрили, у нее были золотисто-рыжие волосы. Она умеет читать и писать и, судя по всему, очень рано получила знания о Законе Божьем. Мне кажется, следует сообщить о ней сотруднику Бюро по делам индейцев. Если она крещеная и у нее белый крестный, мы можем отдать ее этому человеку.

– Да все это лживые бредни! – громко воскликнул брат Марселлен. – Я не отрицаю, что она метиска: мне редко доводилось видеть рыжих монтанье. Но это ничего не меняет, мы должны ее воспитать и привить ей истинную веру.

«Истинная вера, – подумала молодая сестра. – Какое лицемерие! Если бы я рассказала о том, что здесь творится, кое-кто мигом лишился бы духовного сана».

Она решила не вмешиваться и вышла за дверь, опасаясь ухудшить ситуацию. Когда Киона поднялась, брат Марселлен отправил ее на уборку двора.

– Листья осыпаются и загрязняют двор. Беги, ты еще хорошо отделалась. В следующий раз провинишься – сразу окажешься в карцере.

Киона с облегчением вышла на улицу и сразу же направилась к крану, под которым стоял цинковый таз, всегда наполненный водой. Она быстро опустила руки в прохладную влагу.

«Мне нельзя звать Мину на помощь, – молча повторила она себе. – Я должна остаться здесь, чтобы спасти Делсена. Особенно его!»

Сент-Эдвидж, суббота, 26 сентября 1942 года

Эрмине казалось, что она попала в другое время. Дом матери Овида, Сельвини, вдовы Лафлер, был довольно скромным, особенно по сравнению с роскошным жилищем Лоры. Но здесь было уютно и чисто. Молодой учитель готовил чай, присев возле очага, в котором горели три небольших полена.

– Мама пока не топит печь, – сказал он. – Она экономит дрова. Это ее навязчивая идея с тех пор, как умер мой отец. А ведь я все лето пополняю запасы. Вода никак не закипит. Вы не очень устали?

– Нет, совсем не устала, – солгала она. – Надеюсь, я не очень побеспокоила вашу маму. Она выглядела растерянной, увидев меня, и пришла в еще большее замешательство, когда вы ей сообщили, что я останусь у вас ночевать.

– Она, должно быть, ломает голову, что приготовить на ужин, – с улыбкой ответил Овид. – Держитесь, Эрмина, мы почти у цели. Я не хочу, чтобы вы провели еще одну ночь в заброшенном сарае лесоруба или в индейской хижине.

Молодая женщина массировала свои икры, затекшие от многочасовой езды на лошади. На ней были вельветовые брюки и пуловер из голубой шерсти. Она заплела свои светлые волосы в тяжелую косу, которую перекинула через плечо. Лично ей нравились их ночные посиделки у костра под открытым небом и возле окруженного камнями очага в хижине девяностолетнего индейца. Она лучше узнала Овида благодаря их оживленным дискуссиям на темы литературы, войны, детей. Она догадывалась, что он пытался тем самым отвлечь ее от грустных мыслей, и испытывала к нему горячую благодарность, которую пока не выразила словами.

Проскакав два дня верхом по юго-западной части Лак-Сен-Жана, Эрмина была рада оказаться в Сент-Эдвидже. Теперь они смогут отдохнуть, прежде чем отправиться в сторону Перибонки.

– Этот почтенный старый индеец оказался нам очень полезен, – заметила она. – Благодаря ему у нас появилась нужная информация. Он утверждает, что в районе Перибонки есть пансион. Если это так, то Киона вполне может там находиться.

– Мы выясним это послезавтра. На самом деле я бы не очень удивился. Этим объясняется неразговорчивость сотрудника из Шикутими. Он пытался скрыть от вас ближайший пансион, что доказывает одно: этому типу наверняка известно, что там творится.

– Я хотела бы отправиться в путь прямо сейчас. Два дня – это так долго…

– Лошади изнурены. Отправляться в путь под дождем, в темноте довольно опасно. И потом, вы не держитесь на ногах, Эрмина. Вам нужно отдохнуть.

Она послушно кивнула с задумчивым видом. Овид умел ее успокоить и призвать к благоразумию. Рядом с ним она чувствовала себя в безопасности. Эти два дня и две ночи в его обществе казались ей одновременно естественными и необыкновенными. Она полностью доверяла ему, и ее ни на секунду не посещала мысль о том, что в их путешествии наедине может быть что-то предосудительное. «Мама напридумывала себе бог весть что. Господи, каких советов я от нее наслушалась накануне отъезда! Еще немного, и она отправилась бы с нами, чтобы убедиться, что я не упаду в объятия Овида. Иногда она бывает невыносима. Ведь он единственный, кто согласился мне помочь! И в любых обстоятельствах ведет себя как друг, как брат».

Жослин, которого она навестила в больнице перед встречей с учителем, оказался более покладистым, чем Лора.

– Если тебе предлагают конкретную помощь, соглашайся без колебаний, доченька, – сказал он. – Киону нужно найти как можно скорее. Пообещай мне привезти ее сюда, перед тем как вернуться в Валь-Жальбер. Я бы так хотел ее поцеловать!

Эрмина не стала ничего обещать, не зная, сколько дней будет отсутствовать.

– Ты едешь на этом славном Шинуке, – вздохнул Жослин, – как когда-то первопроходцы… Ты всегда меня удивляешь, дочка.

– Папа, будь реалистом: многие люди в наших краях до сих пор ездят на лошадях. Машины стоят очень дорого. А с введением талонов на бензин лошади вообще стали необходимостью.

С этими словами они расстались. Она чмокнула отца в лоб и быстро убежала, торопясь скорее приступить к делу. Участь Кионы не давала ей покоя.

Эрмина мечтала скорее обнять свою сводную сестренку и утешить ее. Вот и сейчас, устремив взгляд своих голубых глаз на огонь, она представляла себе, как бежит к девочке и поднимает ее на руки, чтобы расцеловать.

– У вас все в порядке? – спросил дребезжащий голос с ярко выраженным провинциальным говором.

Сельвини Лафлер спустилась из своей комнаты в длинном черном платье, ее белоснежные волосы были собраны в безукоризненный пучок. На худой груди красовалась серебряная брошь. Мать Овидия позаботилась о своем внешнем виде.

– Да, мама, не беспокойтесь. Я готовлю чай для нашей гостьи.

– Я ничего не поняла из твоего рассказа, сын. Эта красивая особа – твоя девушка? Рановато тебе снова жениться, Овид!

– Что вы, мама! Это моя знакомая! Только знакомая. Я просто ей помогаю.

Эрмина невольно покраснела и тут же упрекнула себя за это. Она также отметила, что Овид называет свою мать на «вы», что издавна было принято в простых семьях. «Мы, Шардены, совсем другие, – сказала она себе. – В сущности, мои родители – современные люди, и мне это нравится!»

Чтобы взять себя в руки, она принялась незаметно разглядывать комнату. Паркет был из еловых досок, которые требовали ежегодной покраски. Желтая эмалированная печь сияла чистотой, но стены были безнадежно пустыми. Ни одной картины, фотографии, даже календаря. Камин на колесиках, низкий и массивный, казалось, занимал собой все пространство. Посреди комнаты стояли стол и две скамьи, также из ели. Между дверью и окном возвышался буфет с двумя зелеными занавесками по бокам.

– Овид, нужно поставить варить картошку, – продолжила Сельвини. – По такому случаю отрежешь кусочек сала, но небольшой.

– Не беспокойтесь, мадам, – возразила Эрмина. – Я не голодна. Спасибо за гостеприимство!

Сельвини покачала головой, почти неслышно прошептав: «Боже правый!»

– Вы не из наших краев, мадемуазель? – спросила она.

– Мама говорит так, потому что у вас почти нет местного акцента, – тихо сказал Эрмине Овид, протягивая ей дымящуюся чашку.

– Что ж, мадам, я выросла в Валь-Жальбере, и я замужем, – ответила Эрмина, обращаясь к женщине приветливым тоном. – У меня даже есть трое детей.

– Всего трое? – удивилась Сельвини. – Хотя вы еще молодая. У меня их было девять. Овид – самый младший. Четверо умерли в раннем возрасте. А где же ваш супруг?

Подозрительная интонация вопроса говорила о многом. Будучи честной женщиной, набожной и заботящейся о приличиях, Сельвини Лафлер давала понять, что со стороны Эрмины было неприличным разъезжать по здешним краям в обществе вдовца.

– Ее муж уехал воевать в Англию добровольцем, – объяснил Овид. – Мама, совсем необязательно устраивать нашей гостье допрос.

– Что, разве нельзя поболтать немного перед ужином, сынок? – возмутилась женщина.

Воцарилась тишина. Эрмина подавила вздох, подумав о Тошане. В последний раз она видела его в то утро, когда он в военной форме садился на корабль вместе с другими солдатами. Теперь их разделял океан.

– Пойду покормлю лошадей, – сказал Овид, надевая плащ на шерстяной подкладке.

Он бросил ободряющий взгляд на молодую женщину, которая предпочла бы пойти с ним. Но ей не хотелось шокировать Сельвини. Как только они остались вдвоем, вдова вернулась к интересующей ее теме.

– В чем вам помогает мой сын? Провожает к какому-то родственнику?

– Да, так и есть, – ответила Эрмина, не желая рассказывать об истинных причинах их похода. – Семейные проблемы.

– Разве у вас нет отца или брата, которые могли бы этим заняться? Овид из кожи вон лезет ради других, но лучше бы он нашел себе новое место в какой-нибудь школе. Времена сейчас тяжелые. А скоро зима.

Изможденное лицо Сельвини Лафлер несло на себе следы нелегкой жизни, проведенной в борьбе с нищетой и холодом, в которых ей приходилось растить своих детей. Об этом говорили горестный изгиб рта и глубокая морщина между бровей.

– Мой отец лежит в больнице в Робервале, а брату всего восемь лет, – ответила Эрмина, пытаясь определить возраст женщины.

– Мне нечасто доводилось выходить из дома, – сказала Сельвини, словно прочтя ее мысли. – Девять малышей, двенадцать беременностей… Наконец Господь меня пощадил: я перестала рожать каждые полтора года, а то и каждый год. Овид рассказывал вам о своем старшем брате Жаке? Это его лошадь. Мой Жак работал мастером на лесопильном заводе, но он утонул шесть лет назад. Тогда Овид пообещал мне заботиться о его лошади. Жак ею так гордился!

– Мне очень жаль, мадам. Я этого не знала. Но признаю, что это великолепное животное черной масти с каштановой гривой.

– Мужчины безрассудны. Жак поспорил, что доберется вплавь от Роберваля до Перибонки. И утонул. Ваш муж отправился воевать тоже из гордыни. Он вовсе не обязан был этого делать, имея троих детей и жену. Но мужчинам необходимо доказывать, на что они способны, сражаться, пренебрегать опасностью. Господи, я никогда не знала, как удержать их дома!

После этой тирады она завязала на талии фартук и, поджав губы, принялась чистить картошку. Чувствуя себя неловко, Эрмина встала и предложила свою помощь.

– Лучше отнесите это ведро на конюшню. Овид его забыл. Он замочил в нем зерно для лошадей. Обычно он не такой забывчивый. У бедного мальчика голова не на месте, и одному Богу известно почему.

– Конечно, отнесу. Мне как раз нужно взять кое-что из своей дорожной сумки, привязанной к седлу, – поспешила согласиться Эрмина, которая чувствовала, что последние слова суровой Сельвини относятся к ней.

Она выскочила на улицу, не обращая внимания на порывы ветра с дождем, и побежала к соседней постройке, стараясь не рассыпать зерно. Овид как раз собирался выходить, когда она ворвалась внутрь. Они столкнулись лоб в лоб. Учителю ничего не оставалось, как схватить ее в охапку, чтобы не упасть и не увлечь ее за собой.

– Простите меня! – запыхавшись, воскликнула она.

– Это я виноват. Я собрался идти за этим ведром и натолкнулся на вас.

Но он не отпускал ее. Это было выше его сил. Он наслаждался ее близостью. Его руки касались ее спины. Эрмина с бешено бьющимся сердцем сопротивлялась желанию прижаться к груди Овида, уткнуться лицом в расстегнутый ворот его плаща. Внезапно он отстранился.

– Какой же я идиот! Давайте сюда зерно. Вы и так устали, а я вынуждаю вас бегать под дождем.

Эрмина подошла к Шинуку, который поприветствовал ее тихим ржанием.

– Мне это было совсем несложно. В детстве я ухаживала за коровой своих соседей Маруа. А потом они купили эту лошадь. С тех пор я начала ее чистить и кормить. Мы с Шинуком хорошие друзья. К тому же я хорошо себя чувствую в подобных местах. Аромат соломы и свежего сена вызывают во мне приятные воспоминания.

Она гладила Шинука, не решаясь посмотреть на Овида. Только что она видела на его лице такое выражение любви и желания, что до сих пор ощущала дрожь во всем теле. «Он, конечно, не красавец, но сколько обаяния! – говорила она себе. – Я чувствую к нему нежность. Он кажется хрупким и в то же время сильным. Его глаза меня зачаровывают. Я никогда не видела таких зеленых глаз. Господи, дай мне силы! Ведь я люблю Тошана, только его».

Но ее муж был далеко. Молодая женщина, лишенная нежности и удовольствий, неосознанно реагировала на влечение, которое испытывала к Овиду.

– Я вас оставлю, – выдохнула она. – Думаю, мне лучше отправиться спать прямо сейчас, без ужина. Вы правы, я очень устала.

– Моя мать обидится, если вы не разделите с нами ужин. Но поступайте как знаете, Эрмина.

Она вышла, ничего не ответив, что выдавало ее волнение больше, чем какая-нибудь безобидная реплика. Овид это заметил. «Господи, что я натворил! Полюбив эту женщину, я поклялся, что она никогда об этом не узнает. Но теперь, я думаю, она все поняла».

С мрачным видом он прижался щекой к боку Шинука. Вот уже три года он бережно хранил образ Эрмины, вспоминая ее улыбку, звук ее голоса, когда она пела. Днем он запрещал себе думать о ее теле, о соблазнительных губах, но ночью он мечтал о том, как прикасается к ней, целует…

«Послезавтра мы вытащим Киону из пансиона и все будет кончено, – сказал он себе. – Мама не так уж права: мне пора снова жениться».

Сельвини окинула Эрмину пристальным взглядом, как только та вошла в комнату.

– Вы промокли! – воскликнула она. – Не нужно было выходить без куртки. Этот дождь – предвестник снега.

– О нет, только не сейчас! Мой сосед из Валь-Жальбера утверждает, что октябрь будет солнечным.

С этими словами она снова села в углу у камина, скрестив руки на коленях. Несмотря на свое взволнованное состояние после инцидента на конюшне, ее мысли вновь вернулись к Кионе. «Я ни на секунду не забываю о тебе, моя маленькая сестренка! Надеюсь, послезавтра мы наконец-то будем вместе. И я перестану чувствовать себя слабой и глупой».

Она вздохнула спокойнее, отнеся волнение, охватившее ее при близком контакте с учителем, на счет усталости и нервозности. «Что ты хочешь, моя Киона? Наше сердце иногда играет с нами злую шутку. Позже ты это поймешь. А может, уже знаешь».

Овид, вошедший в это время в дом, застал ее погруженной в свои мысли. Она показалась ему такой красивой, со слегка склоненной головой, большими голубыми глазами, наполненными грустью, что он не смог сдержать вздоха. Мать бросила на него подозрительный взгляд.

– У тебя были какие-то проблемы на конюшне, сынок? – сухо поинтересовалась она.

– Никаких, мама, я просто устал.

– Ужин будет скоро готов. С таким парнем, как ты, нам не выбраться из нужды. Ты тратишь свое время на что угодно, только не на ферму своего отца, которая совсем развалилась. Не знаю, известно ли вам, мадам, но Овид из кожи вон лезет ради индейцев, которым никто не нужен, чтобы напиваться и обирать честных людей. Да, жить стало тяжело. Мой муж Фюльбер обрабатывал наши земли в поте лица. У нас был скот: три коровы и стадо овец. Мои старшие сыновья помогали нам в этом. Мы собирали урожай картофеля, фасоли, гороха, бобовых. А теперь у нас почти ничего не осталось!