Текст книги "Сирота с Манхэттена"

На следующий день, в воскресенье, 24 октября 1886 года

Катрин лежала на узкой койке корабельного лазарета. На рассвете, в ужасных муках, она родила мертвого малыша. Теперь, бледная как полотно, она улыбалась Гийому, который держал ее за руку. Судовой врач оставил их наедине.

– Пожалуйста, любимый, прости меня, – вздохнула она. – Совершив глупость, я разбила все наши мечты.

– Кати, дорогая, не говори так! – Гийом всхлипнул. – Ты ни в чем не виновата. Это я не сумел удержать Элизабет. Ты поступила так, как это сделала бы на твоем месте любая мать, – бросилась ее спасать.

– Если б я только не упала тогда на лестнице! – тихонько проговорила молодая женщина. – У меня уже было небольшое кровотечение, но я не хотела тебя пугать. А потом, когда я уже чуть ли не ухватила Элизабет, я ударилась о какой-то ящик, потом об опору, и вот… Это был мальчик… Господи! Маленький красивый мальчик. Твой сын, Гийом!

По щекам плотника катились горькие слезы, капали ему на рубашку. Катрин всмотрелась в его лицо. Следы кровоподтеков побледнели, но все еще напоминали о том нападении в порту, перед посадкой.

– Ты такой красивый, – сказала она. – Я так тебя люблю! Даже не подозревала, что можно так крепко любить.

– Ты всегда будешь меня любить, Кати, счастье мое! Ты мой свет, часть моего сердца. И это мне надлежит вымаливать у тебя прощение, это я увлек тебя в эту авантюру, не подозревая о том, как жесток океан. Господи, как же я сейчас об этом жалею!

Он поднял опухшие от слез глаза к иллюминатору, в котором виднелся кружок розово-золотого неба. Пароход шел своим курсом по успокоившемуся океану.

– Гийом, у меня есть просьба, а времени осталось так мало, – ласковым голосом сказала Катрин. – Силы у меня на исходе, любовь моя, я ухожу. Хочу в последний раз поцеловать Элизабет. Попроси, пусть ее приведут!

– Кати, что ты такое говоришь? Ты же не оставишь меня одного? – вскинулся Гийом. – Нет, с нами этого просто не может случиться! Ты поправишься – только тебе нужно больше отдыхать и лучше питаться. Теми деньгами, что дала тебе мать, я заплачу за каюту второго класса, с хорошим питанием.

У нее уже не было сил даже покачать головой, она с трудом говорила с ним. Гийом помог жене выпить немного подслащенной воды.

– Не сдавайся, любимая! – взмолился он. – Ты столько всего вытерпела за эту ночь, помнишь?

Катрин не сказала – выдохнула:

– Да.

Она прекрасно помнила то жуткое мгновение, когда рухнула рядом с визжащей в панике дочкой.

«И ударилась о металлический поручень… А потом меня швыряло по полу, из стороны в сторону. А очнувшись на руках у Гийома, я сразу почувствовала, что по ногам бежит кровь. И боль в животе была нестерпимая, жгучая…»

Муж отнес ее на койку, где и начались схватки – неумолимо ритмичные и безрезультатные.

Колетт скоренько натянула между койками простыню и одеяло, позаимствованные у одной из соседок, – чтобы скрыть Катрин от любопытных взглядов, зная о ее стыдливости.

– У мамы будет малыш? – спрашивала Элизабет. – Папа, ну скажи, скоро родится ребеночек?

Плотник места себе не находил. Он не сомневался, что у новорожденного не будет ни единого шанса выжить, и все же попытался успокоить дочь. Он охотно перепоручил бы ее одной из соседок по спальному отсеку, на чем настаивала Колетт, но малышка, рыдая, заупрямилась.

– Веди себя хорошо, Элизабет! Я должен помочь маме – разыскать судового врача, поэтому бери куклу и посиди на своей койке, помолись! – воскликнул он, теряя терпение.

Никогда еще он не говорил так резко с их обожаемой дочуркой, их принцессой. Когда Катрин услышала это, в груди у нее моментально похолодело: это конец!

– Гийом, любимый, – слабым голосом проговорила она, – на твои плечи ложится тяжкое бремя. Тебе предстоит самому воспитывать Элизабет, поэтому пообещай, что позаботишься о ней, что наша девочка не узнает ни холода, ни голода, ни тревог.

– Не говори так! Не надо! – взмолился муж.

– Вырасти ее хорошим человеком – честной, искренней, уважительной. И главное – не расставайтесь, пока она не станет взрослой девушкой. Если мои родители предложат забрать ее к себе, откажись, не уступай! В замке она будет несчастна, я это знаю. Хочу, чтобы она росла на американской земле, рядом с тобой. Пообещай, Гийом, чтобы я могла уйти со спокойной душой!

Муж склонился над ней. Катрин была очень бледна, губы ее посинели, вокруг прекрасных зеленых глаз образовались темные круги. И только теперь он осознал: ничто ее уже не спасет.

– Кати, это не может случиться с нами! Ты не можешь умереть!

Она кивнула с печальной и смиренной улыбкой. Жизнь вытекала из ее тела – медленно, неумолимо. Простыня была вся мокрая, теплая.

– Доктор так и не сумел остановить кровотечение, Гийом, – продолжала она. – Моя последняя воля, любовь моя, – пусть мое тело упокоится в океане, сегодня же, в день Господень[11]11
  У католиков воскресенье (лат. Dies Dominica – день Господень) – день недели, посвященный Богу. (Примеч. пер.)


[Закрыть], так будет лучше и для других пассажиров. Пусть у Элизабет останется хорошая память о маме. Вспомни, столько раз ты говорил, что мои глаза в летний погожий день становятся цвета моря – зелено-голубыми, между изумрудом и бирюзой. У меня будет лучшая на свете могила.

Гийом упал на колени возле кровати, прижался лбом к груди Катрин и стал целовать ее удивительной красоты руки. Она произнесла, с трудом шевеля губами:

– У тебя есть мамины деньги. Продай все мои драгоценности, но оставь Элизабет мой крестильный медальон.

– Катрин, любимая, без тебя я ни на что не годен…

– Я буду приглядывать за вами с неба, мой хороший. И прошу, сходи за Элизабет, пока я еще могу с ней попрощаться.

Гийому понадобилось нечеловеческое усилие, чтобы оторваться от нее. Коснувшись дрожащими губами губ жены, он вышел. Не чувствуя под собой ног, он брел по коридору, пока не столкнулся с доктором, которого только тогда и заметил.

– Простите, – срывающимся голосом проговорил он. – Доктор, это правда, что нет надежды?

– Я сожалею, мсье, – ответил тот. – Преждевременные роды – это всегда риск. Ваша супруга держалась молодцом. Я как раз к ней иду.

– Катрин просит привести к ней нашу дочку. Хочу поблагодарить вас за все старания. Это так любезно с вашей стороны – то, что Катрин перенесли в лазарет.

– Капитан и я сочли это необходимым – в интересах вашей девочки и остальных обитателей спального отсека. Я сделал все от меня зависящее, чтобы помочь вашей жене, но, увы, судьба распорядилась по-иному!

Гийом только растерянно кивнул. Доктор, сочувствуя ему всей душой, потрепал его по плечу.

Элизабет только что проснулась. Родители все не шли. Она долго звала их, рыдая и стеная, пока не выбилась из сил и не уснула. Добрые слова Колетт, растроганной ее горем, делу не помогли. Добросердечная женщина и заботливая мать, она нашла куклу девочки, и та с жалобным восклицанием ее схватила. Тряпичная игрушка пахла духами, которыми обычно пользовалась Катрин.

Вернувшись, Гийом увидел девочку лежащей на койке. Колетт догадалась, что происходит, по его пустому, блуждающему взгляду.

– Папа, ты пришел! – прошептала девочка, поднимая свою темнокудрую головку. – А мама? Почему ты ее не привел?

– Идем, милая, мамочка тебя ждет. Ты крепко-крепко ее поцелуешь, – с трудом выговорил плотник.

Он взял дочку на руки под сочувственными взглядами Колетт и ее мужа, который тоже проснулся. Элизабет так обрадовалась, что сейчас увидит маму, что даже тихонько засмеялась. В ночной рубашке, с растрепавшимися волосами, она была сама невинность и детская чистота.

Гийом донес ее до самого лазарета. Доктор поджидал его у двери. Кивком он дал понять, что Катрин умерла.

– Как, уже? – вскричал Гийом в ужасе. – Господи!

И пошатнулся, ведь в душе у него все еще жила надежда, пусть и безрассудная. По этому исполненному горя восклицанию, по виноватому виду доктора девочка все поняла. Элизабет не стала ни о чем спрашивать, потрясенная неотвратимостью трагедии. Радостное нетерпение исчезло с личика вместе с улыбкой, и ее голубые глаза затуманились.

– Идем поцелуем маму, – растерянно проговорил Гийом.

Доктор распахнул перед ними двери. Возле кровати, на которой покоилась двадцативосьмилетняя Катрин Дюкен, урожденная Ларош, появившаяся на свет под черепичной крышей замка Гервиль, суетился медбрат. Можно было подумать, что молодая женщина спит, сложив руки на груди, с наспех расчесанными и уложенными волосами.

Элизабет содрогнулась всем своим тельцем. Она молила маленького Иисуса, чья история была ей известна и которого она находила таким милым, чтобы мама пробудилась. И все будет как раньше, быть может, они с родителями даже вернутся во Францию, в свой дом у реки.

– Мамочка уже на небе, моя принцесса, – шепнул ей на ухо Гийом. – Оттуда она будет нас оберегать, она обещала.

– Но она же не пробудет там долго? – с надеждой спросила Элизабет.

Она не желала признавать очевидное, ведь оно… рвало сердце. Смерть нанесла удар, Элизабет это знала и этого страшилась. В лазарете отвратительно пахло. Она навсегда запомнит это смешение запахов крови и жидкого калийного мыла, с которым только что вымыли линолеум.

Гийом опустил девочку на пол, держа за дрожащую ручонку, подвел к кровати. Элизабет погладила еще теплый лоб матери, потом встала на цыпочки и поцеловала ее в щеку. Врач нервно кашлянул, настолько эта сцена была трагичной и жалостной.

– Мама в раю, милая, – угрюмо проговорил плотник. – И твой маленький братик тоже. Мы будем молиться за них до последнего вздоха.

– Да, папочка.

Элизабет тяжело вздохнула. В уголках ее глаз блестели слезы, дыхание стало прерывистым. Она подняла свое миловидное личико и посмотрела на окружающих ее мужчин. Медбрат, мужчина лет тридцати, не выдержал и наклонился к ней.

– Если папа разрешит, мы с тобой поднимемся на палубу, – предложил он. – Солнце встает, и я слышал, как матрос что-то кричал про дельфинов. Это морские животные, они выпрыгивают из воды высоко-высоко. В одной рубашке ты замерзнешь, поэтому мы закутаем тебя в плед!

– Спасибо вам большое, – со вздохом произнес Гийом, который все никак не мог собраться с мыслями. – Ей незачем тут оставаться. А я еще побуду с женой.

Его оставили одного. И только когда дверь закрылась, Гийом наконец заплакал.

Печальная новость быстро распространилась по судну, от роскошных кают первого класса до твиндека, где теснилось более пяти сотен бедняков. Весь трагизм ситуации уложился в одну фразу: «Пассажирка умерла при родах, и новорожденный тоже, из-за шторма».

Многие искренне сочувствовали вдовцу и его шестилетней дочке. Прошел шепоток, что тела несчастной и ее малыша отдадут волнам Атлантики, как это было позавчера с умершей старухой еврейкой.

Появление медбрата и Элизабет, закутанной в отрез шотландки, моментально вызвало интерес. Несмотря на ранний час, экипаж был при деле: нужно было ликвидировать последствия разбушевавшейся стихии.

Дрессировщик в своей неизменной черной шляпе прогуливал медведя вдоль перил. Капитан «Шампани» позволил ему два променада – утром и вечером, по четверти часа каждый. Медведь ловил носом водяные брызги, размеренной поступью следуя за хозяином. Однако он повернул обратно при виде ребенка с бледным и горестным личиком.

Элизабет этого даже не заметила. Ее плечи то и дело вздрагивали от рыданий, которые очень огорчали ее спутника.

– Ну, где прячутся дельфины? – наигранно веселым тоном спросил он.

Онемев от горя, девочка с отсутствующим видом смотрела на горизонт. На нее свалилось ужасное горе, и, невзирая на то, что была еще мала, Элизабет понимала, как велика ее потеря.

– Маме хотелось посмотреть на китов, – вдруг слабым голоском проговорила она.

– На китов? Мы их часто встречаем в плаваньях, но севернее, – ответил медбрат. – Говорят, киты умеют петь, и очень красиво. Первые мореходы думали даже, что это пение сирен. Ты знаешь, кто такие сирены?

– Да, мсье, папа показывал на картинке.

Океанский бриз окончательно растрепал волосы Элизабет. Стиснув маленькими пальчиками металлические перила, она смотрела на бескрайний океан. Волны с пенными шапками вздымались высоко, с сухим шелестом ударялись о корпус, и каждый раз в воздух, навстречу золотым лучам зари, взлетал серебристый фонтан брызг.

И вдруг, довольно далеко от корабля, над водой мелькнуло серое пятнышко, а следом – еще и еще. Дельфины устроили целое акробатическое представление – с ошеломительными прыжками, сопровождаемыми пронзительными криками.

С террасы верхней палубы, где немногочисленные пассажиры распивали кофе и чай, послышались восторженные возгласы.

– Ты видела, малышка, ты их видела? – спрашивал медбрат. – Здорово, правда?

Элизабет кивнула, но только из вежливости. Ей не было дела до дельфинов, потому что ее любимая мамочка уже не могла ими полюбоваться. Душу девочки потихоньку захватывала тень, все было черно и мучительно.

– Пожалуйста, мсье, я хочу к папе, – пробормотала она.

Гийом со страхом ожидал сумерек. Ему пришлось на время оставить тело жены, чтобы позаботиться об Элизабет, как это ни было для него тяжело.

– Я обещал Катрин, что все сделаю для нашей обожаемой девочки, – объяснил он Колетт, которая сама предложила присмотреть за Элизабет. – Моя Кати огорчится, если я нарушу клятву. Она так и сказала: «Наша принцесса не должна страдать ни от голода, ни от холода». Никогда!

Он обдумывал эту дилемму, пока они с дочкой лежали вместе на койке. Элизабет прижалась к отцу и заснула, только выплакав все слезы и едва слышно высказав жалобы.

«Я обязан быть сильным, – говорил он себе. – Пройдя это испытание, я докажу свою любовь к Катрин. Но больше всего сейчас мне хочется тоже умереть и быть с ней. С моей Кати, моей красавицей, самой нежной и ласковой!»

Это был удар в самое сердце, но страдал он и как мужчина, страстно любящий свою жену. О, как бы он хотел проснуться и снова увидеть лицо Катрин, ее зеленые, с голубоватым оттенком глаза, ее губы, похожие на розовый бутон!

– Эй, мсье Дюкен! – тихонько окликнула его соседка, которая только что вернулась из столовой.

– Что?

– Думаю, вечером девочку-то лучше от всего этого уберечь. Она и так вся извелась, бедняжка, и если поведете ее наверх, будет еще хуже, – сказала встревоженная Колетт.

– Может, и так, сам не знаю, – отвечал Гийом. – Что может быть хуже для шестилетней девочки, чем лишиться матери? Но я подумаю.

– Я все понимаю… Если какая помощь понадобится, только скажите! – добавила соседка и стала приводить в порядок своего младшего, Поля.

Гийом долго взвешивал все за и против. Говорил себе, что жизнь Элизабет не будет ни легкой, ни приятной.

«И чем скорее я приму жестокую действительность, тем лучше. На работу придется выйти сразу же по приезде в Нью-Йорк. Но как быть с Элизабет? Чем ее занять с утра до вечера? Я отдам ее в школу, хотя она и не говорит по-английски!»

Едва решение было принято, как перед его мысленным взором возникло бледное лицо Катрин, умоляющей позаботиться о дочке, уберечь от всех бед.

«Нет, моя принцесса не увидит, как тело ее мамы отдадут океану. Нет, нет и нет! Элизабет такая чувствительная, нервная. Я сделаю все, что в моих силах, Кати, клянусь! В Нью-Йорке найду кого-то, кому можно доверять, кто будет присматривать за нашей девочкой».

Близилось время церемонии погребения. Он бесшумно встал, стараясь не разбудить Элизабет. Колетт, которая, похоже, не сводила с него глаз, моментально сунула ему в руки деревянные плечики с надетыми на них белой рубашкой и слегка примятым черным костюмом.

– Зато будете одеты как подобает, мсье Дюкен. Это вещи моего Жака. Он решил вам их одолжить, ведь багаж-то вы потеряли.

– Благодарю вас, Колетт, вы очень добры. Это правда, я лишился и чемоданов, и рабочих инструментов, и компаньонской трости. Она особая – с выгравированными на набалдашнике циркулем, угломером и линейкой. Я лишился подаренных отцом золотых часов. И расстраивался из-за этого – ну вы видели такого болвана? И вот сегодня я потерял Катрин, мою любимую жену. Я бы жизнь отдал, лишь бы еще раз увидеть ее улыбку – хотя бы на долю секунды!

– Держитесь, Гийом! У вас осталась дочка, – сказал бывший шахтер, который только что пришел.

Будучи трезвым, Жак, супруг Колетт, охотно заботился о близких: сердце у него было доброе. Поэтому он, не раздумывая, предложил молодому вдовцу следующее:

– Мы с Коко поселимся в Бронксе. У меня есть адрес кузена, который живет там уже два года. Если у вас что-то не заладится, попытайтесь найти жилье по соседству с нами, и Коко будет смотреть за вашей девочкой до вечера, как и за нашими сорванцами.

– Почему бы нет, Жак… Помощь мне точно не помешает.

Пробормотав эти слова, Гийом стал переодеваться в узком проходе между койками. На душе скребли кошки, он никак не мог поверить, что Катрин больше нет. Жизнь перестала его интересовать.

«Из Нью-Йорка я сразу напишу тестю. Узнав о нашей трагедии, он сможет приехать и забрать Элизабет. Во Франции она ни в чем не будет нуждаться, получит хорошее воспитание и будет жить в замке, а я – я покончу с собой, ведь в том, что произошло, только моя вина!»

Ему стало чуть легче, ведь спасение от ужасной боли, пожиравшей его изнутри, было наконец найдено. И такое простое решение! Несколько дней мучений – не больше месяца! – и он тоже уйдет, исчезнет с лица земли, как и его обожаемая Кати.

– Давайте завяжу вам галстук, – вполголоса предложила Колетт. – И не переживайте, если дочка проснется, скажу, чтобы непременно вас дожидалась.

– Не знаю, как вас и благодарить, – отвечал Гийом. – Корабельный священник меня, наверное, уже ждет.

– Держитесь, дружище! – Жак пожал ему руку. – Церемония надолго не затянется.

Гийом с убитым видом кивнул. И, все еще пребывая в сомнении, пошел к трапу.

Элизабет слушала разговор, не подавая виду, что не спит, с закрытыми глазами. Что происходит, она не понимала и, обмирая от страха и горя, прижимала к сердцу свою куклу. Из всего сказанного она осознала лишь одно: отец уходит. Он, единственный близкий человек, который остался у нее на свете, ее бросает!

– Не под счастливой звездой родился этот парень, – рассудил бывший шахтер. – А знаешь, Коко… Почему бы и мне не сходить наверх, не составить ему компанию? Потом погуляю немного по палубе.

– Конечно ступай. Ему надо попрощаться с женой, которая была такая красавица, а рядом никого и нет, чтобы поддержать в горе! Леонара и Поля я уложила, теперь займусь вязанием.

Жак удалился, сильно кашляя. Легкие у него пострадали от угольной пыли, но он все же решился попытать счастья в Америке, по примеру тысяч других эмигрантов.

– Вот горюшко! – Колетт со вздохом склонилась над содержимым плетеного чемодана, который только что выдвинула из-под нижней койки.

Элизабет с замиранием сердца вдруг осознала, что ее так и не переодели в ночную рубашку. Ей почему-то хорошо запомнился момент, когда отец помог ей надеть платьице из серой саржи, с розовыми фестонами по краю воротничка и манжет, а потом, по-мужски неловко, чулочки из черной шерсти и туфли.

– Да и нам, живым, несладко приходится, – продолжала стенать соседка, уже сидя перебирая мотки пряжи.

Девочка резко откинула одеяло, спрыгнула с полки, упала, вскочила на ноги и побежала. Кто-то из женщин окликнул Колетт:

– Девочка убегает!

– Какая девочка? Где?

У Колетт, при ее весе, встать быстро не получилось. Напрасно звала она Элизабет, та и не думала возвращаться.

А у беглянки была единственная цель – найти отца и никогда с ним больше не разлучаться. Она часто поднималась на палубу с родителями и знала дорогу. Никто и не подумал остановить Элизабет, когда она стала подниматься по узкому трапу, освещенному дежурными масляными лампами. Прижимая куклу к сильно бьющемуся сердцу, она сама удивилась, что так быстро оказалась на месте.

Первое, что увидела Элизабет, – это звездное небо, темно-синее, с желтоватыми разводами у горизонта. Потом – зажженные факелы с танцующими на ветру язычками пламени. Несколько человек окружили какой-то продолговатый предмет, завернутый в светлое полотно.

– Папа… – прошептала она. – Папа, где ты?

В ушах гудело, подступившие слезы обжигали глаза. Девочка, вся дрожа, ступила на палубу, но тут же застыла, словно пораженная молнией. Она уже видела этих людей в черном и мужчину в сутане, читающего молитву. Она едва сдержала вопль ужаса, потому что наяву переживала жуткий кошмар, от которого пробуждалась чуть ли не каждую ночь, задыхаясь во власти мучительного отчаяния. Там, в десяти метрах от нее, матросы как раз подняли удлиненный сверток и по наклонной доске, установленной в том месте, где начинался наружный трап, столкнули его в воду.

У Элизабет застучали зубы, когда она услышала плеск: океан поглотил сверток, утащил в свои глубины. Ответом ему стали хриплый стон Гийома и его рыдания. Она не усомнилась ни на мгновение: тело ее мамы сбросили в море. Перед глазами замелькали картинки из той счастливой, спокойной жизни, что была у них в Монтиньяке.

Вот ее красивая мамочка в цветастом платье. Она то и дело смеется, любит рвать цветы в саду и покрывает свои длинные золотистые волосы соломенной шляпкой. Свет внезапно погас, ночь обрушилась на корабль, мачты, дымовые трубы, безмолвную палубу и на маленькую девочку, только что лишившуюся той, кого нежно любила и кто крепко любил ее.

Глаза Элизабет широко распахнулись, и она смогла наконец закричать. Этот отчаянный зов заледенил кровь у всех присутствующих при погребении.

– Мамочка! Нет! Мамочка!

Гийом кинулся к дочке. Поймал за талию, подхватил, но на руках у него оказалась кукла – недвижимая, с безвольно повисшими головой и руками. Он упал на колени, обнимая свою ношу.

– Кати, прости меня! – сказал он. – И ты прости, моя принцесса! Я с тобой и больше никогда тебя не оставлю, обещаю!

Молодой вдовец осыпал свое дитя поцелуями. На протяжении нескольких секунд он осмеливался представить, как тело жены медленно опускается в морские глубины, потом отогнал видение. Отныне Элизабет – его единственная забота, единственное сокровище.

– Приди в себя, мое золото, – шепнул он, целуя девочку в щеку, в каштановые кудряшки. – Мы вместе откроем для себя Америку, а мамочка с неба будет смотреть на нас и радоваться.

Малышка всхлипнула, по ее телу прошла дрожь. Гийом обнял ее еще крепче, с чувством бесконечного облегчения. Он ощутил в себе новую силу и вместе с тем странную уверенность, что это Катрин ее в него вселила.

– Спасибо, любимая! – проговорил он. – Покойся с миром, моя Кати!