Текст книги "Сирота с Манхэттена"

Это было так тяжело принять, что Элизабет закрыла глаза, ища утешения в самых дорогих воспоминаниях. Перед ее мысленным взором возник дедушка Туан. Вот престарелый мельник усаживает ее к себе на колени и с лукавой улыбкой, затаившейся в уголках губ, заводит ее любимую песню: «Марианна на мельницу идет…»

Она тоже улыбается, потому что дедушка легонько подбрасывает ее на колене в такт напеву. Часто к ним присоединяется дядя Пьер со своей губной гармоникой. Его жена, молчаливая Ивонна, занята своим вязанием. И еще воспоминание: их сад с желтыми розами и лилиями, такими же белоснежными, как длинная шерстка их кошечки Мины. И, конечно же, приходит мама. Под белым фартуком у нее зеленое платье, светлые волосы заплетены в косы.

– Пойдешь со мной рвать землянику, моя принцесса? – спрашивает она. – И редиску?

Элизабет вздрогнула: ей показалось, что она ощущает сладкий запах земляники и свежий – земли. Но потом она открыла глаза, не желая вспомнить еще что-нибудь приятное из своей жизни в Шаранте, что-нибудь, где есть и ее отец.

– Папочка! Папа, милый! – едва слышно прошептала она. – Папочка, вернись!

Не может быть, чтобы он ее бросил! В Монтиньяке всем известно, что Гийом Дюкен – сильный, храбрый и хорошо дерется на кулаках. Надежда стала мало-помалу возвращаться, и Элизабет сказала себе, что все устроится – если посидеть тут тихонько и подождать.

– Папа придет за мной, и мы пойдем к его другу Батисту. Леа добрая, я буду помогать ей ухаживать за малышом.

При этих последних словах девочка невольно всхлипнула. Ее мама тоже должна была родить ребеночка тут, в Америке, только он умер… Элизабет вдруг стало очень горько, и она заплакала.

Звуки ее рыданий привлекли бродячую собаку. Она обнюхала носки ее туфелек и убежала. Элизабет утерла слезы. «Чем больше проходит времени, тем скорее придет папа!» Она убеждала себя, что он смог встать с земли и дать отпор грабителям.

Еще час девочка прислушивалась к каждому шороху, ожидая знакомых шагов. В последний раз она поела супу в обед, и теперь живот свело от голода. Яблоко Леонара она уронила на бегу в том ужасном переулке.

Между тем подошли двое мужчин, которым повозка служила ночным пристанищем. Тот, что повыше, повесил свой жилет на торчащий гвоздь. Гвоздь отвалился, и мужчина выпалил фразу на иностранном языке – ругательство по-итальянски. Перепуганная Элизабет решила, что пора бежать, дальше, дальше, дальше…

Метров через сто ее внимание привлекла вывеска. Приостановившись, девочка попыталась ее прочесть: «Bread and Cake Shop»[14]14
  «Булочная-пекарня».


[Закрыть]. Чудесный аромат горячего хлеба только подстегнул ее голод.

Ее заметила жена пекаря, вышла на порог своей лавки и окликнула по-английски.

– У меня нет ни монетки, – по-французски отвечала Элизабет, успокоенная сострадательной улыбкой женщины.

Понурившись, она пошла дальше, полюбовавшись немного освещенной витриной с бриошами и маленькими круглыми хлебцами.

– Wait a minute, please![15]15
  Пожалуйста, подожди минутку! (англ.)


[Закрыть] – донеслось из-за спины.

Инстинктивно девочка остановилась. Добрая женщина протянула ей бриошь с золотистой корочкой, восхитительно ароматную.

– Спасибо, мадам, – прошептала Элизабет.

– Ты из Франция? Ты потерялся? – на ломаном французском спросила булочница.

Но Элизабет снова припустила со всех ног. Она уже никому не доверяла. Те же, кто удивлялся, увидев ее, такую маленькую, в столь поздний час одну на улице, останавливать ее не спешили. Люди боялись, что какая-нибудь банда, используя девочку в качестве приманки, грабит прохожих, которые захотят ей помочь по доброте душевной. Были и те, кто вообще не обращал на нее внимания, потому что привыкли видеть беспризорных сирот, ищущих, что бы поесть. На улицах Нью-Йорка их, предоставленных своей судьбе, были многие сотни.

Ноги у нее нещадно ныли, живот болел от голода, но Элизабет все шла куда глаза глядят. Возле какой-то лестницы она задержалась, чтобы съесть кусочек булочки, при этом то и дело пугливо озираясь по сторонам.

Наконец, пройдя еще довольно большое расстояние, она увидела впереди, в конце проспекта, за оградой, деревья. Соблазн оказался слишком велик. Она не видела их вообще – ну, или одно-два – со времени их отъезда из Монтиньяка. Словно зачарованная, девочка приблизилась к железным воротам – главному входу в Сентрал-парк.

Дома у Батиста и Леа Рамбер

Встревоженный Батист Рамбер в третий раз выглянул на лестничную клетку. Гийом запаздывал, и это его уже серьезно беспокоило.

– Твой друг мог заблудиться, – предположила его супруга. – Было бы лучше, Батист, если б ты пошел ему навстречу.

– Но ведь он уже у нас бывал, – возразил муж. – И я даже похвалил его умение ориентироваться.

– Моя картофельная запеканка совсем остынет! Ну ничего, я ее разогрею.

Черноволосая, смуглая Леа родилась в Италии, но уже двенадцать лет жила в Нью-Йорке. Когда Батист, вскоре после прибытия из родной Пикардии, с ней познакомился, она уже прекрасно изъяснялась и по-французски, и по-английски. Они поженились через несколько месяцев, дабы узаконить ее беременность.

– Я очень хочу познакомиться с его девочкой, Элизабет, – мечтательным тоном сказала молодая женщина.

– Они скоро придут, Леа!

– А если Тони проснется? Мне придется его покормить, – посетовала она.

Сына они назвали Антонио, в честь тестя, но и уменьшительное Тони, звучавшее так по-американски, быстро прижилось в семье.

– Я тоже рад, что он и Элизабет будут жить у нас. – Батист вздохнул. – Девочка еще не оправилась после трагедии, бедняжка! Гийом тоже горюет, но ради дочки старается не подавать виду. Потерять жену, да еще при таких обстоятельствах, – что может быть хуже? Вы с Катрин наверняка подружились бы.

– Я сочувствую им всей душой, – подхватила супруга. – Батист, сходи на улицу, может, что-нибудь узнаешь! Что, если с ними приключилась беда?

– Вечером в городе небезопасно – вот что меня беспокоит.

– Прихвати с собой трость-шпагу!

Плотник, который давно привык к опасностям большого города, надел пальто, поцеловал жену и, вооружившись тростью с сердцевиной в виде стального клинка, без дальнейшего промедления вышел из квартиры.

Леа успела покормить младенца грудью, убаюкать, а потом вернулась к печальному созерцанию четырех столовых приборов на круглом столе. Квартирка у них была маленькая, но чистая и симпатичная. Из окон, в просветы между высоченными зданиями, были видны огни острова Манхэттен.

Вернулся Батист. Лицо у него было хмурое, во взгляде – тревога. Поставил трость в угол у двери, снял пальто и шляпу.

– Ну что? – спросила Леа. – Тебя долго не было.

– Была драка, в четверти часа ходу от нас, в переулке. Мне рассказал один старик, причем раньше, чем я успел спросить. Напали вчетвером на одного. Я видел пятна крови на мостовой, но трупа не было.

– Думаешь, жертва – твой Гийом?

– Хотелось бы верить, что нет, Леа, но увы! С земли я подобрал вот это.

На ладони левой руки у него лежала медная пуговица с выгравированным на ней циркулем и заглавной буквой «G».

– Думаю, это пуговица с его бархатного пиджака. Тут трудно ошибиться.

– Батист, а где же девочка?

– Старик и не упомянул о ребенке.

– Dio mio, poverina![16]16
  Боже мой, бедняжка! (итал.)


[Закрыть] – вскричала Леа, в волнении переходя на родной язык.

Со слезами на глазах она перекрестилась. Батист с понурым видом смотрел на медную пуговицу. Ни он, ни она не питали иллюзий относительно участи, уготованной Элизабет, если она с наступлением ночи попала в руки банды, коих в Бронксе множество.

– Завтра сходишь по адресу, где они до этого жили! – заявила Леа, хватая мужа за запястье. – Может быть, они никуда не пошли?

– Завтра у меня рабочий день, Леа. Прораб меня уволит, если не явлюсь вовремя.

– Ладно, тогда я сама пойду, – сказала молодая женщина. – И буду молиться за твоего друга Гийома и его дочку.

В Сентрал-парке, спустя час

Элизабет затаилась за кустом бирючины, чтобы немножко передохнуть. Она какое-то время бродила по алее, обрамленной высокими деревьями, перешла через мостик с красивыми коваными перилами.

Она благоразумно обходила места, слабо освещенные уличными фонарями, и при любом подозрительном шорохе перебегала через лужайку, усыпанную палой рыжей листвой, похрустывающей под ногами.

Ее отец ни словом не обмолвился об этом просторном парке, разбитом тринадцать лет тому назад[17]17
  Обустройство Сентрал-парка было закончено в 1873 г., после многочисленных ландшафтных работ.


[Закрыть] в самом сердце города, там, где прежде были болота и нетронутая земля. Элизабет удивлялась, как это она сумела так быстро попасть в сельскую местность, но живая трава под ногами, листва деревьев над головой действовали умиротворяюще. Здесь ей было не так страшно.

Зевая, она встала на ноги и поплелась к деревянной скамейке под поредевшей кроной клена. Там это потерянное дитя село и, полузакрыв глаза, доело остатки сладкой булки, а потом улеглось, подняв воротник кофты, чтобы было теплее. Совсем одна, отданная на милость Нового Света, о котором ее родители так мечтали.

6
Потерянное дитя

В Сентрал-парке, понедельник, 8 ноября 1886 года

На рассвете Элизабет проснулась под птичье пение. Открыла глаза и с искренним изумлением стала рассматривать умиротворяющие пейзажи, ее окружавшие. Листья клена, трепещущие на ветру, были красивого золотистокрасного цвета. У соседних деревьев ветки были голые, за исключением сосенок и декоративных кустарников, сохранивших свою зелень.

– Где я? – прошептала она, еще окончательно не проснувшись.

Девочка медленно села. Ноги и руки у нее затекли, она очень замерзла. Неподалеку она увидела большой пруд, в котором отражалось серое небо. И тут нахлынули воспоминания и все ощущения и страхи, с ними связанные.

– Папа! – крикнула она. – Они сделали больно папе!

Перед глазами снова возникли люди, пинающие отца ногами, железный прут, крики боли и требование отца: «Элизабет, спасайся! Делай, что я говорю! Вернись к Колетт!»

Как будто она сама сумела бы разыскать здание, в котором жила Колетт с семьей… Элизабет опустила голову, как это делают провинившиеся дети.

– Папочка, я не нарочно! Я просто не туда свернула, – проговорила она и, встревоженная, вздохнула.

Маленькое сердечко девочки билось быстро-быстро: папа наверняка будет искать ее у соседки, а ее там нет! Вид небоскреба в рамке из рыжих дубовых крон подсказал ей идею. Нужно вернуться по своим же следам, и тогда она непременно окажется на нужной улице!

Элизабет спрыгнула со скамейки и пошла вперед. Чем дальше она углублялась в парк, идя по берегу пруда, тем прекраснее он ей казался. В траве гонялись друг за другом белочки с полосками на шерстке, выделывая настоящие акробатические номера. Она остановилась на них посмотреть, послушать их пронзительный писк.

Смерть матери и расставание с отцом глубоко травмировали девочку, и она интуитивно старалась об этом не думать. Будучи не по годам развитой, Элизабет словно чувствовала, что предаваться отчаянию в это утро не просто нельзя – опасно.

– Моя любимая мамочка – на небесах, а папа за мной придет, – твердила она себе.

Эхо принесло лошадиное ржание, а потом и стук копыт, и Элизабет поспешно нырнула за куст. Мимо крупной рысью проскакал всадник. Удивленная, она проводила его взглядом. Вскоре где-то далеко хрипло рыкнул какой-то зверь. Элизабет испугалась и решила, что ей нужно идти дальше, но только прячась за деревьями.

Появление мужчины в широкополой черной шляпе заставило ее замереть на месте. Он тоже ее увидел и вскрикнул от удивления.

– Вот те на! Что ты делаешь в парке совсем одна? – спросил он. – Ты же та малышка, что была со мной на одном пароходе, верно?

Альфонс Сютра улыбнулся. Элизабет сразу его узнала.

– Где твой отец? – продолжал допытываться дрессировщик. – Надо же, как рано вы ходите гулять в Сентрал-парк!

К его южному, с раскатистым «р» выговору она уже успела привыкнуть, поэтому приободрилась и подошла. Дрессировщик отметил про себя следы слез на немытых щеках, грязное платье и спутанные волосы под измятым ситцевым чепцом.

– Совсем замарашкой стала, – прокомментировал он. – Святые Небеса, что же с тобой стряслось?

Он думал о смерти ее матери, но вслух об этом говорить поостерегся.

В глаза ему Элизабет старалась не смотреть, и все же он заметил, что она украдкой поглядывает по сторонам.

– Наверное, тебе интересно, куда я подевал своего мишку? Вот, завел новые привычки: отпускаю Гарро побродить на свободе, в парке-то в этот час посетителей нет. Но это ненадолго, скоро набегут!

Мужчина вынул из плечевой сумки краюшку хлеба и впился в нее зубами.

– По первому свистку Гарро меня найдет. Очень удобно! А ты что не отвечаешь? Где твой отец?

– Не знаю, вчера вечером ему сделали больно, – едва слышно пробормотала девочка.

– Как это? Кто?

– Не знаю, – вздохнула Элизабет.

Озадаченный, Альфонс Сютра проглотил последний кусок хлеба и достал из кармана металлический свисток. Звук получился такой странный, что девочка вздрогнула.

– Стой на месте, когда придет медведь. Я сразу надену ему намордник.

Дрессировщик, с хитрой усмешкой на тонких губах, снова порылся в полотняной сумке, а потом показал девочке цепь, на которой обычно водил своего зверя.

– Одно мне ясно, моя крошка: ты в беде, – сказал он. – Бродить ночью по улицам Нью-Йорка – весьма сомнительное удовольствие. Думаю, отца ты больше не увидишь, но я могу взять тебя к себе. Подсоберу монет, и купим тебе красивое платье – будешь собирать деньги у публики! Подаяние!

– Подаяние?

Это слово напомнило Элизабет о недавнем прошлом. По воскресеньям они с родителями обязательно ходили на мессу. Мама наряжала ее в красивое розовое платье с кружевным воротничком и говорила:

– Держи, милая, монетку! Это для подаяния.

Элизабет аккуратно опускала серебряную денежку в свой маленький кошелек из бархата, с вышивкой. И когда хорист в церкви обходил прихожан с корзинкой для сбора пожертвований, она с серьезным видом исполняла свою обязанность.

– Подаяние? Как в церкви? – переспросила она.

– Нет, конечно! Это деньги, которые мне бросают люди, когда Гарро станцует, а они похлопают. Хм, может, и тебя поставить танцевать рядом с ним? Со мной от голода не умрешь, уж поверь!

Медведь появился через мгновение, раздвинув два тонких деревца. Огромный, он шел на четырех лапах, оскалив два ряда страшных зубов. Элизабет при виде него попятилась.

– Ко мне, Гарро! – приказал хозяин. – Хватит, нагулялся. Надеваем намордник. Вот, крошка, скоро и ты сможешь его погладить! Вам надо привыкать друг к дружке… Сегодня вечером пойдем к моим кузенам, я у них живу. На зиму они сняли конюшню – чтоб было где держать наших мишек. Ты проголодалась?

– Да, мсье. И пить тоже хочется.

– Так чего ж до сих пор молчала? На вот, доешь, что осталось от хлеба, и глотни из фляжки.

Гарро, в кожаном наморднике, сел на задние лапы и теперь следил за каждым движением ребенка своими черными глазами. Элизабет с удовольствием бы его погладила, но спросить позволения не рискнула.

Альфонс Сютра протянул ей хлеб, а потом и стаканчик из белой жести, в который плеснул немного розоватой жидкости.

– Это тебя взбодрит, – пообещал он.

– Спасибо, мсье! – шепотом отвечала девочка.

Безостановочно болтая, как это свойственно его соотечественникам горцам, дрессировщик опасливо озирался по сторонам. Он покинул родину с ее трудной жизнью, чтобы разбогатеть, очарованный американской мечтой так же, как и миллионы эмигрантов до него. И девчонка ему в этом поспособствует: публика больше растрогается, и его доходы от представлений возрастут.

– Лучше не попадаться на глаза полицейским, – пробормотал он после недолгого раздумья. – Если они будут что-то у тебя спрашивать, скажи, что ты моя племянница. Моя племянница Мари. Мы оба говорим по-французски, так что поверят как миленькие!

– Но ведь это ложь, – смутилась Элизабет.

– Думаешь, в сиротском приюте тебе будет лучше?

– Мсье, а что такое приют?

– Это такое место, куда забирают детей, у которых не осталось родственников. Посадят тебя под замок, будешь делать все, что прикажут. Так что лучше слушайся меня, кроха! А вон и полицейские! Двое! Легки на помине! Идем!

Элизабет рассудила так: дрессировщика она боится, оказаться взаперти в приюте не хочет. К тому же папа наверняка будет ее искать.

– Куда ты, дурочка? – воскликнул Альфон Сютра, когда она развернулась и со всей быстротой, на какую только были способны ее маленькие ножки, побежала прочь.

От вина, разбавленного водой, у Элизабет слегка закружилась голова. В правой руке она все еще держала кусочек хлеба. И никогда, никогда в жизни она не бегала так быстро…

Вскоре на холме она увидела замок[18]18
  Замок Бельведер (англ. Belvedere Castle) был построен на скале Виста-рок, второй по высоте точке парка. Стиль постройки – неоготический, архитекторы черпали вдохновение в шотландской замковой архитектуре.


[Закрыть] – красивый, как из сказки. Он очень отличался от замка Гервиль, но Элизабет решила, что там она и спрячется, если, конечно, успеет до него добежать. Срезать путь можно было через просторную лужайку, что она и сделала.

С ближнего моста как раз скатилась коляска, запряженная вороной лошадью. У лошади, скачущей крупной рысью, на морде были шоры, поэтому ребенка она не заметила и на полном скаку сбила с ног.

Послышался истеричный женский крик. Слишком поздно: одно из четырех колес экипажа уже прокатилось по неподвижному телу Элизабет.

Дакота-билдинг, спустя час

Эдвард Вулворт мерил шагами гостиную в роскошных апартаментах на четвертом этаже Дакота-билдинг, в которых они с супругой проживали вот уже год.

По уверениям покойного отца, богатого нью-йоркского банкира, тот факт, что ты живешь в этом великолепном доме новейшей постройки[19]19
  Элитный жилой дом Дакота-билдинг был сдан в эксплуатацию в 1884 г., и за время его существования там проживало множество знаменитостей.


[Закрыть], на архитектуру которого оказали влияние готический стиль и замки Возрождения, будет должным образом впечатлять клиентуру. Его жена Мейбл очень радовалась переезду, тем более что их соседом какое-то время был сам Чайковский[20]20
  Чайковский поселился в доме в числе первых, в 1881 г., еще до завершения строительства.


[Закрыть], великий русский композитор.

Эдвард в свои тридцать восемь успешно торговал зерновыми и хлопком, а также спекулировал на бирже. Он как раз раскурил сигару, но тут же положил ее на бортик хрустальной пепельницы – в комнату вошел доктор.

– Насколько все серьезно, доктор? – спросил он. – Я хотел отвезти девочку в больницу, но Мейбл предпочла, чтобы она осталась у нас. Я последую любой вашей рекомендации.

– Дорогой Эдвард, не волнуйтесь, ребенок будет жить. У нее перелом левой ноги, я сделал все необходимое, и в таком возрасте кости срастаются быстро. Еще у нее легкая контузия. Только травма головы может повлечь какие-либо осложнения. Я дал девочке ложку опийной настойки для обезболивания. Поскольку она бродила по Сентрал-парку в такой ранний час, в грязной одежде, неприбранная, думаю, это сирота. Господи, на улицах их столько! И становится все больше и больше в связи с постоянным притоком эмигрантов.

– Соглашусь с вами, это вполне вероятно. Однако в любом случае я вынужден навести справки. Как только она сможет говорить, мы сделаем все необходимое, исключительно в ее интересах. А пока, и вы догадываетесь о причине, Мейбл предпочла оставить девочку у нас, в тепле и безопасности.

– Я понимаю, Эдвард. В таком случае лечение может быть продолжено. Вечером я зайду еще, чтобы ее осмотреть.

– Джон, могу я попросить вас сохранить это прискорбное происшествие в тайне?

– Конечно. Крохе очень повезло, она могла умереть на месте. Говорю вам это как друг, Эдвард.

Слова доктора несколько озадачили Вулворта. Он с огорченным видом кивнул, пожимая ему руку.

Элизабет, если б только она была в сознании, не поняла бы из разговора ни слова, ведь велся он на английском языке, с теми грамматическими особенностями, которые со временем определят своеобразие его американского варианта. Женщина, которая склонилась над ее кроватью, шептала ласковые слова, которых девочка тоже не слышала.

– Бедная крошка, у тебя ножка болит! И все по нашей вине! Не бойся, мы как следует о тебе позаботимся.

Мейбл Вулворт ласково коснулась рукой лба девочки. Она до сих пор не решилась раздеть и обмыть это дитя улиц, испытывая легкое отвращение при виде ее грязных пальчиков и черных полосок под ногтями, торчащих паклей волос. Одежда девочки дурно пахла, ноги тоже.

– А ведь ты очень хорошенькая! – продолжала она. – Эдвард говорит, у тебя ярко-голубые глаза. Ты их чуть приоткрыла, когда он поднимал тебя с земли.

С губ миниатюрной Мейбл сорвался печальный вздох: к тридцати годам у нее случилось уже четыре выкидыша. Наконец родилась девочка, на месяц раньше срока, и умерла через несколько часов. И сейчас ее сердце, преисполненное материнской любви, трепетало при виде чудесного ребенка, буквально ниспосланного ей судьбой.

– Джон обещал молчать, – сказал ей Эдвард, входя в гостевую спальню, где они разместили девочку. – Боже, если бы она погибла по моей вине, я бы всю жизнь себя в этом корил! Нам очень повезло, и ей тоже.

– Да, повезло, – шепотом отозвалась супруга. – Эдвард, а может…

– Умоляю, Мейбл, ни слова больше! Я знаю, о чем ты думаешь, но эту девочку я не оставлю. Заботься о ней, пока не поправится, а потом отведем ее в протестантское учреждение, которое занимается детьми[21]21
  «Общество помощи детям» (англ. The Children’s Aid Society), которое реализовало программу «Движение “Сиротский поезд”» (англ. Orphan Train Movement).


[Закрыть], – если, конечно, не найдутся ее родственники.

– И они отправят ее на Запад в «Сиротском поезде», вместе со всеми невинными созданиями, о которых по вине жестокого рока некому позаботиться? Как знать, что с ней там случится, будут ли к ней добры в новой семье?

– Мейбл, мы ничего о ней не знаем! Кто сказал, что это дитя не побиралось в Сентрал-парке? А может, у нее есть родители и они будут ее искать.

Молодая женщина заставила себя кивнуть. Эдвард, растрогавшись, присел с ней рядом, приобнял. Он искренне любил жену.

– Девочка действительно очень хорошенькая, – признал он. – Ей лет пять или шесть.

– Ты заметил, как она исхудала? Низ платья весь в пыли и уличной грязи. Если у этой крошки и есть мать, не очень-то она о ней заботится.

Супруги долго рассматривали Элизабет. Голова девочки была перебинтована, вторая, более солидная и обездвиживающая повязка была наложена на левую ногу, от коленки до щиколотки.

– Мне так хочется, чтобы она очнулась! Я попросила Бонни приготовить овощной суп и немного вареной ветчины.

Эдвард растроганно улыбнулся. Мейбл умоляюще на него посмотрела и поцеловала его в губы.

«Общество помощи детям» (англ. The Children’s Aid Society), которое реализовало программу «Движение “Сиротский поезд”» (англ. Orphan Train Movement).