Текст книги "Жизнь с нуля"

Мари-Сабин Роже
Жизнь с нуля

Marie-Sabine Roger

TRENTE-SIX CHANDELLES’

© Editions du Rouergue, 2014

© Издание на русском языке, перевод на русский язык. Издательство «Синдбад», 2019.

Смерть Морти

Сколько ни пытайся предвидеть непредвиденное, сложности возникают в самый неподходящий момент: я собирался умереть.

Умирание – одна из тех деликатных ситуаций, когда нежелательные свидетели могут очень помешать.

К последним минутам я подготовился заблаговременно. Расторг арендный договор на квартиру начиная со следующего месяца. Навел порядок, вынес мусор, освободил холодильник и кухонные шкафы, вымыл окна и полы до почти безупречной чистоты. А несколько минут назад, сварив себе утренний кофе, отключил электричество и газ.

Документы у меня были в полном порядке. Я мог спокойно уйти из жизни.

Чтобы отметить это событие, я даже приобрел траурный костюм, а также соответствующие рубашку и туфли. В одежде, решил я, должны преобладать темные тона и черный цвет. А вот выбрать носки оказалось труднее. Какие они должны быть? С узором, в тоненькую полоску? Наконец я остановился на носках с оригинальным рисунком: красные и желтые медвежата, стилизованные в духе Энди Уорхола, на фоне вечных снегов.

Да, я умру, но умру тщательно одетым.

Я был в восторге от этих носков.

* * *

Сегодня я встал раньше обычного. В шесть утра. Это был важный день, и я знал, что не проживу его до конца.

Сходил в булочную за круассанами, приготовил себе кофе. Просмотрел альбомы с фотографиями. Зачем-то еще раз протер тряпочкой абсолютно чистую плиту, попытался посмотреть фильм, почитать книжку – не получилось. Сто раз косился на часы. Удивительная штука: когда ждешь свидания, время словно замедляется. Часы становятся вязкими, распадаются на минуты, тягучие и липкие, словно нить слюны, свисающая из собачьей пасти. А я так долго ждал своего последнего мгновения. Не скажу: «ждал, как праздника», но все же мне не терпелось узнать, что произойдет. Только одно меня раздражало: это должно было произойти здесь. За последние годы у меня возникали разные причудливые, порой грандиозные планы: проститься с жизнью где-нибудь в китайской глуши, в опиумной курильне; среди австралийских аборигенов, под заунывную мелодию местной дудки. На склонах вулкана. В объятиях Жасмин, в самом сердце Манхэттена. Разумеется, ни один из этих планов не осуществился. Я все не мог выбрать, в какой обстановке будет предпочтительнее отправиться на тот свет, и по неискоренимой привычке откладывал решение на завтра. В итоге время было упущено. И теперь мне предстояло умереть у себя дома, то есть самым банальным образом. Это последнее утро стало для меня горьким разочарованием, и к тому же тянулось оно невыносимо медленно.

За пятьдесят минут до назначенного часа я, не зная, чем себя занять, и уже слегка озверев от скуки, улегся на диван-кровать, чтобы чуточку расслабиться в так называемой «позе трупа», хорошо известной покойникам, а также тем, кто занимается йогой, как, например, я в последние три недели. Руки вытянуты ладонями кверху, ноги слегка раздвинуты, ступни повернуты носками наружу, диафрагма не напряжена, дыхание медленное, спокойное, а глаза неотрывно смотрят на проклятые часы, которые висят на вытяжном шкафу, прямо напротив дивана, и пережевывают мои последние мгновения бесконечно долго, с осторожностью старой дамы, чья вставная челюсть не справляется с хлебной коркой.

Было уже 10:12.

В 10:13 раздался настойчивый стук в дверь. От стука она открылась, затем сразу же захлопнулась. Ага, значит, не зря у меня было ощущение, что я о чем-то забыл: входная дверь осталась незапертой.

– Ты еще в постели, толстый лентяй? – обронила Пакита, быстрой походкой пересекая мою однокомнатную квартирку: ни дать ни взять крутобокая антилопа, скачущая к водопою на двенадцатисантиметровых каблуках.

Не сбавляя шага, она кинула шубку из искусственного меха на край дивана, затем зашла за стойку, которая отделяет условную кухню от условного кабинета-гостиной. Пакита всюду чувствует себя как дома, в особенности у меня. Она из тех людей с изменяемой геометрией, которые заполняют любое, даже самое просторное помещение, стоит им туда войти.

– Ты знаешь, что у тебя звонок не работает?

Ясное дело: я же отключил электричество.

Она машинально взглянула на меня – и задала вопрос, в котором слышалось легкое удивление:

– Ты спишь в костюме?

И добавила:

– Где ты откопал такие носки? На благотворительной распродаже?

И сама рассмеялась своей шутке. По части юмора она не слишком требовательна.

Взяв себе в верхнем шкафчике чашку, она сказала:

– Надеюсь, у тебя осталось немного кофе? Осталось! Вот счастье-то!

А затем:

– Надо же, какой тут сегодня порядок! Наверно, пригласил знакомую отпраздновать День святого Валентина, а, шалунишка?

Нет.

И еще:

– Слушай, у тебя и плита не работает! Ты, случайно, не выпал из реальности?

Думаю, да. Более того: я уверен, что это произошло уже давно.

И еще:

– Ну ничего, он не успел остыть.

И через секунду:

– Ну и ну! Зайчик мой, у тебя не холодильник, а пустыня в штате Колорадо! Если поднимется ветер, тут будут кататься травяные шары, как в кино про Дикий Запад!

Это маловероятно, ибо вышеупомянутые «травяные шары», то есть перекати-поле, а по-научному Salsola tragus, встречаются преимущественно в пустынных районах на севере Соединенных Штатов, но не в Колорадо.

К тому же в холодильнике никогда не бывает ветра. Что за нелепая идея.

Но возражать Паките, приводить разнообразные аргументы – пустое дело: она редко слушает, что ей говорят. Поэтому я не стал поправлять ее, когда она завела речь о растениях, и промолчал, когда она раскритиковала мой стиль в одежде.

Я в восторге от этих носков. И точка.

И вообще: не Паките указывать мне, как я должен одеваться. Сама одета как шлюха. Говоря это, я вовсе не желаю ее принизить: таково было ее изначальное призвание, а я всегда уважал людей, которые знают, чем им заняться в жизни. Правда, не всем нашим планам суждено сбыться. Насардин забрал ее с панели еще до того, как она успела на нее попасть. Впрочем, это уже другая история.

Будь у меня время, я рассказал бы вам ее.

Хотя ладно, расскажу

Я знаю Пакиту и Насардина больше двадцати лет. Пакита, наверно, раз сто описывала мне их первую встречу, а растроганный Насардин молча кивал, подтверждая, что все так и было, и глаза у него наполнялись слезами, как у старого бладхаунда; в самых волнующих местах рассказа он похлопывал ее по руке.

Они встретились ранней весной, на ярмарке.

Паките было семнадцать лет, она работала официанткой (пока без дополнительных услуг, но до этого оставалось недолго) в баре, где принимали ставки на лошадей, а заодно предлагали развлечься. Хозяин твердо решил разбогатеть, его жена и дочери уже обслуживали клиентов днем и ночью, и он мечтал увеличить штат своего небольшого предприятия. У Пакиты были прекрасные данные. Прилежная, веселая, работящая, с роскошной задницей и сногсшибательным бюстом. Вдобавок ее нельзя было назвать недотрогой, и в августе она должна была достичь совершеннолетия. Все эти достоинства были весьма существенными, более того: необходимыми для девушки, желающей сделать карьеру в данной отрасли.

Перед ней открывались блестящие перспективы: так утверждал хозяин, который называл ее «цыпочкой» и трогал за ягодицы – чтобы удостовериться в высоком качестве товара.

Девятнадцатилетний Насардин работал на соседней стройке. Полгода назад он прибыл из Алжира на пароходе (десять раз на дню ему грозили, что отправят обратно вплавь) и поселился в ночлежке среди безработных эмигрантов, которые прожили там пятнадцать лет, ни разу не повидавшись с родными; они грустили, играли в шахматы и курили кальян.

В свободное от сна и работы время Насардин бродил по городу. Шагал вразвалку, засунув руки в карманы, с робким и в то же время самоуверенным видом, и глазел по сторонам.

Когда в тот вечер он забрел на ярмарку, где пахло горячими пончиками, кружились карусели и гремела музыка, то заметил только ее – Пакиту. Ее белокурую, как у Мэрилин, шевелюру, ее убийственные сиськи, ее высокие, точно ходули, каблуки и слегка вихляющую походку, от которой колыхался в воздухе ее круп породистой кобылы. Она шла себе, нежно покачивая попкой, и не обращала ни малейшего внимания на возбужденных самцов в военной форме, тащившихся за ней следом.

Потрясенный Насардин стоял как вкопанный и смотрел на Пакиту, которая шла ему навстречу, облизывая яблоко в карамельной глазури. Когда она оказалась совсем близко, почти рядом, то подняла на него свои прекрасные близорукие глаза.

Насардин, не смея произнести ни слова, восторженно созерцал это чудо на шпильках. Вид у него был слегка придурковатый: такими на картинах изображают пастухов, узревших на повороте дороги Деву Марию.

На Насардина снизошла благодать. Его взору предстало не только великолепное тело, которое могло бы красоваться на развороте мужского журнала, но еще и большие зеленые глаза, сияющие и доверчивые. Ласковые глаза матери – или маленькой девочки.

А Пакита, со своей стороны, увидела в нем не нищего эмигранта, который бродит по городу в тщетной надежде найти себе девушку, а гордого и отважного воина пустыни, с глазами обжигающими, как горячий шоколад.

Когда Пакита в рассказе доходит до этого места, голос у нее становится хрипловатым, а Насардин начинает сморкаться. Увы, они уже не помнят, какие слова сказали друг другу в тот вечер. Знают только, что пошли вдвоем на американские горки, а потом два сеанса подряд катались на автородео, не сводя друг с друга глаз. Он выиграл для нее в тире большую плюшевую собаку. Он потратил все деньги, какие у него были, и отдал ей свое сердце – все без остатка. А она полюбила его – и вознеслась на седьмое небо. И до сих пор витает в облаках, уцепившись за его руку.

Сейчас Паките пятьдесят семь, и она по-прежнему одевается, как уличная девка – исключительно по давней привычке и соответственно своему вкусу. Ходить в прикиде шлюхи еще не значит быть шлюхой. Нет на свете более верной и любящей подруги, чем она.

Но также и более ревнивой.

Если не считать того, что у них с Насардином нет детей – это единственное, что омрачает ее жизнь, – она абсолютно счастливая женщина. А он, с его физиономией старого араба из продуктовой лавчонки на углу, в брюках с вытянутыми коленками, в пиджаке с квадратными плечами и слишком длинными рукавами, небритый со вчерашнего дня, – самый счастливый и довольный из мужчин. Каждого встречного и поперечного Насардин предупреждает: меня надо опасаться, я террорист.

– Правда? – спрашивают его, а он с озорным блеском в глазах отвечает:

– Ну да! Ведь я – хвала Всевышнему! – каждую ночь ложусь в постель с бомбой!

И хотя с годами «бомба» превратилась в толстую кошелку в коротенькой юбочке, Насардин по-прежнему видит Пакиту такой, какой она была в семнадцать лет. Для него она была и остается чудом, божеством, а остальное не имеет значения.

А Пакита, глядя на своего спутника жизни, не замечает ни седых волосков у него в бороде, ни глубоких морщин, ни начинающейся лысины. Она все еще видит того красавца-алжирца со сверкающими, как угли, черными глазами, который пленил ее с первого взгляда, появившись перед киоском с пончиками.

Они так и крутятся на карусели, эти влюбленные с ярмарки. Они – везунчики. Время проходит, а для них по-прежнему с утра до вечера играет музыка.

* * *

В данный момент Пакита сидит на высоком табурете перед стойкой у меня на кухне, свесив одну ногу и поджав под себя другую – ее можно было бы принять за большого розового фламинго, если бы эти птицы носили стринги (деталь, которую я подметил без труда).

Пакита – воплощение невозможного во всех возможных аспектах. Я уже привык к этому, и, появись она в юбке до колен и блузке, целомудренно застегнутой доверху, был бы более шокирован, чем если бы увидел ее в профессиональной экипировке самой развратной из жриц любви. Было бы неправильным сказать, что Пакита вульгарна, это означало бы перенести ее в другое измерение. Никто, кроме нее, не решился бы в этом возрасте так одеваться (не считая некоторых состоятельных дам и шлюх на пенсии).

Как описать Пакиту? Пожалуй, в этой особе с ее лишними килограммами и морщинами, с густо накрашенными ресницами, короткими юбочками и декольте, которое становится все глубже (видимо, пытаясь догнать груди, убегающие все дальше), есть нечто трогательное. Увидев ее, сразу понимаешь: она простодушна и жизнелюбива. И чувствуешь: она не раздумывая пожертвует всем, чтобы помочь попавшему в беду человеку – если только (хотя это еще вопрос!) речь не идет о какой-нибудь бесстыжей девчонке, которая строит глазки ее обожаемому Насару.

Бывают на свете такие люди. В них нет ничего дурного или посредственного, только недостатки, присущие детям: бестолковость, невнимательность, легковерие, склонность к иллюзиям, деспотичность и капризы. А еще – неуместная искренность.

Когда я уйду, мне будет не хватать ее, моей толстенькой Пакиты.

А в данный момент она пила полуостывший кофе, жмурясь и постанывая от удовольствия.

– Мм-м! Что и говорить, кофе у тебя отличный! Не то что у Насара!

Думаю, здесь придется сделать небольшое отступление.

Небольшое отступление

Когда Насардин познакомился с Пакитой, у нее было два таланта: она замечательно умела заниматься любовью и замечательно готовила бретонские блинчики. А поскольку исключительное право на первый из этих талантов отныне принадлежало ее спутнику жизни, для коммерческой эксплуатации оставался второй.

Понимая, что ждет Пакиту, если она останется официанткой, Насардин уговорил ее уйти из бара. И она покинула свой пост, к большому неудовольствию хозяина, месье Жанно: он долго ругался, даже вышел за ней на улицу, обзывая неблагодарной дрянью, которая не оценила предоставленный ей шанс, лентяйке, которая не желала заниматься клиентами, бросила его, бросила бар – и все это ради какого-то чернозадого!

Пакита была кроткой, приветливой и не боялась работы. Она быстро нашла себе место поварихи в кафе, где выпекали блинчики. Кафе находилось на другом конце города, каждое утро она ездила туда на автобусе, а поздно вечером возвращалась к своему Насару, который тоже вкалывал на стройке, не жалея сил. Дело в том, что у них был план. Замечательный план: купить блинную на колесах и торговать блинчиками, разъезжая по всей Франции и даже за ее пределами.

Но блинная на колесах – дорогое удовольствие.

При их заработках им пришлось бы копить на такую покупку двадцать лет. А когда вам от роду двадцать, такой срок кажется вечностью. И Пакита решила попросить денег у родителей, которые никогда особо о ней не заботились. Однажды воскресным утром Насар чисто выбрился, укротил свои курчавые волосы с помощью кондиционера и надел свой лучший (вообще-то единственный) костюм. Пакита навела красоту и стала так хороша, что могла бы вызвать в городе беспорядки. И вот, взявшись за руки, они отправились к ее родителям.

Когда они пришли, мать Пакиты развешивала белье в саду, а отец возился с мотором машины. Насардину было велено оставаться снаружи у калитки и ждать, когда Пакита его позовет. Он прислонился к стене рядом с почтовым ящиком. Свернул сигарету: руки у него слегка дрожали, сердце билось чуть чаще обычного, и он напряженно прислушивался.

Он должен был появиться по сигналу Пакиты. Это был бы сюрприз.

Пакита, радостная и взволнованная, объявила родителям, что нашла себе парня. Настоящего. Нет, речь идет не о Джонни, не о Жюжю, не о Пауло и не еще одном типе, которого они не знают. Но она всей душой надеется, что они полюбят его так же, как любит она.

Отец, не высовывая головы из-под капота, проворчал:

– Да ладно, к другим привыкли, так почему бы к этому не привыкнуть? Если только не приведешь нам араба…

– Ну, ты скажешь!.. – засмеялась мать, которую не было видно за развешанным бельем. – «Араба»! Дурак ты, ей-богу, дурак!..

Насардин, насвистывая, с равнодушным видом отправился восвояси. Он решил подождать подругу на автобусной остановке, в двухстах метрах от калитки. Она пришла в слезах. Насардин стал утешать ее: ничего, они сами справятся. В глубине души он был готов к такому приему, ведь и его родители не слишком обрадовались бы, узнав, что он крутит любовь с христианкой.

Такова жизнь.

Они стали работать еще больше, гораздо больше, чем раньше, и в итоге все-таки купили фургон. Сами, без чьей-либо поддержки, как взрослые. Старый, проржавевший «Пежо-17», который Насардин, трудясь по выходным и по праздникам, отремонтировал и превратил в блинную на колесах. Фургончик был раскрашен в яркие цвета и получил название «У Пампусика» – такое ласковое прозвище Насардин в свое время придумал для Пакиты. Поскольку бензин стоит дорого, а фургончик поглощал его, как теленок-сосунок поглощает молоко, то было решено не ездить на нем слишком далеко. Не дальше той широкой улицы, где находится лицей имени Мистраля. Там, напротив лицея, они и обосновались, и скоро уже тридцать лет, как трудятся каждый день. Блинчики у них, бесспорно, самые вкусные в городе, а вот кофе такой, что хуже не найдешь.

Ах да, кофе. Вот мы и добрались до него.

* * *

С тех пор как я знаю Насардина, он регулярно, с завидным упорством пытается приготовить хороший кофе – и каждый раз терпит неудачу. Но он верит, что однажды его мечта сбудется: он воссоздаст неповторимый вкус волшебного напитка, который готовил его дед. Или, по крайней мере, снова ощутит этот вкус в своих воспоминаниях.

Он перепробовал все варианты, от жидкого светло-коричневого пойла до вязкой темно-бурой каши. Пакита уже смирилась. Она покупает себе растворимый кофе и заваривает его в собственной кружке в виде ярко-розовой свинки, которую держит за хвостик, изящно оттопырив мизинец: настоящая принцесса. Или же – она старается делать это как можно чаще – приходит пить кофе ко мне.

Только клиенты отваживаются принимать участие в экспериментах Насардина. Либо это новички, которые поступают так по незнанию (и платят за это), либо постоянные посетители, которые сознательно приносят себя в жертву: ведь Насардин такой милый, когда предлагает им кофе, и глаза его горят надеждой…

– Сварить вам кофе по-восточному, пока печется ваш блинчик? Нет, что вы, это доставит мне удовольствие! Вот увидите, на этот раз, хвала Всевышнему, я сделаю его как надо!

Но никогда – никогда! – у него не получается как надо.

Бывает, что в награду за смелость Насардин гадает клиентам на кофейной гуще. Садится на подножку фургона и резким движением опрокидывает чашку на блюдце. А поскольку он всегда кладет в турку очень много кофе, ему всегда есть о чем рассказать. Сидя напротив и незаметно выплевывая похрустывающие на зубах обломки кофейных зерен, клиенты смотрят на блюдце, слушают Насардина, который опытным глазом вглядывается в потеки гущи, и делают вид, что верят ему. Он говорит им о путешествиях, расставаниях и новых встречах, а Пакита тем временем печет блинчики. Он придумывает им чудесное будущее, и в его словах столько искренности и столько поэзии, что каждый гадкий утенок видит себя лебедем. Это будущее, написанное на блюдце из огнеупорного стекла, – дешевка, подделка, обман, скажете вы? Может, и так. Но люди, слушая Насардина, невольно поддаются его чарам – и в них снова оживает надежда. И ничего, что блинчик успел остыть: уходя, они чувствуют, что на сердце стало чуть-чуть теплее.

Пакита смотрит им вслед и просветленно улыбается, если это мужчины, либо раздраженно пожимает плечами, если это женщины, в особенности женщины моложе ее – то есть все чаще и чаще. Она слишком любит своего красавчика и не верит, что можно устоять перед его чарами, когда он бархатными карими глазами смотрит на тебя и горячими руками нежно берет у тебя чашку. Ей кажется, что она видит, как вздрагивают ресницы, блестят глаза, краснеют нарумяненные щеки. И она бросает на возлюбленного уничтожающие взгляды, призывает на головы бесстыдниц все мыслимые несчастья, злобно взбивает венчиком тесто и ворчит почти в полный голос.

– Да навали им хоть ведро этой гущи! Что там можно увидеть, кроме черной бурды?

Пакита боится потерять своего Насара.

Сорок лет она изводит его, устраивает сцены, впивается в него хищным взглядом, едва он поворачивается к ней спиной, опутывает его, словно цепкий плющ, и корчит презрительно-равнодушную гримасу, когда он говорит, что любит ее. А он, старый хитрец, терпит ее капризы, успокаивает, называя глупышкой, прощает ей причуды и странности и с каждым днем обожает все сильнее.

Если бы она могла, то убивала бы всех женщин от пятнадцати до шестидесяти лет, которые подходят к нему на близкое расстояние. Но это зверство было бы совершенно бессмысленным.

Насардин никогда не изменит Паките, ведь он без ума от нее.