Текст книги "Имам Шамиль. Книга третья"

Вскоре в княжеский двор вбежал перепуганный сельчанин, говоря:

– Спасайтесь, пока не поздно! Я только что купался в реке, меня с той стороны обстреляли, я едва успел спастись бегством.

Он пошёл на дворовую кухню, лёг на пол и уснул.

– Этот Шалико – пьяница и брехун, не верьте ему, – сказала старая служанка, успокаивая Варвару.

Однако в обед наблюдавшие с крыши за левым берегом реки напугали княгиню Анну:

– Скопище горцев на том берегу не только не уменьшается, но даже увеличивается с каждым часом. Кроме того, слышны выстрелы и со стороны Шилды, там поднимаются дымы.

Княгиня Анна приказала позвать старосту. Когда сельский староста предстал перед ней, Анна распорядилась поставить стражу в саду и во дворе. Староста развёл руками:

– Нет свободных людей. Ещё вчера забрал к себе уездный начальник всех, кто может вооружиться.

– А где братья моего мужа? – спросила Анна.

Братья Давида – князья Гулбат и Роман – жили на другой окраине Цинандали.

– И Гулбат, и Роман утром убежали в лес с семьями, – ответил староста.

– Они подумали только о себе! Но ничего, мой муж поговорит с ними! – воскликнула с раздражением Анна и добавила: – А нас сохранит Господь.

В сумерках прислуга, наблюдавшая за окрестностью с крыши дома, увидела человека, бегущего со стороны реки к имению. Кучер спустился с крыши, открыл калитку, чтобы узнать, кто и зачем спешит к дому князя Чавчавадзе.

– Я духанщик из Сигнаха. Меня зовут Шакро. Мне едва удалось избежать плена этих проклятых разбойников. С трудом переплыв реку возле Тогжини, преследуемый пулями косматых чертей, я бежал и теперь прошу ночлега.

Неизвестный чисто говорил по-грузински. Вид его был испуганный, одежда мокрой. Кучер доложил хозяйке о нём.

– Ну что ж, дайте сухую одежду, накормите, уложите на кухне.

– А почему он с ружьём? – спросила старая служанка, когда кучер ввёл на кухню пришельца.

– А кто в такое время осмелится выйти безоружным? – ответил кучер, устраивая гостя.

Оставив пришельца, кучер вновь поднялся на крышу дома, а старая служанка продолжала наблюдать за неизвестным, который показался ей человеком подозрительным. Шалико, разбуженный вошедшими, поднялся, сел и, часто мигая отёчными веками, стал расспрашивать пришельца о телавских и сигнахских новостях.

Неизвестный отвечал, что там всё спокойно, горцев нет и что начальники уездов собирают ополчение, чтобы идти сюда и отогнать разбойников. Говоря это, человек, зарядив ружьё, поставил его у стены и в свою очередь стал спрашивать у Шалико:

– Кто из цинандальских князей-братьев богаче – Гульбат, Роман или Давид?

– Давид богаче, – ответил Шалико.

– Что-то мне не хочется спать, похожу немного, – сказал неизвестный, поднимаясь. Взяв ружьё, он вышел во двор. На дворе уже было почти темно.

Старая служанка, неотступно следившая за неизвестным, быстро поднялась наверх и сообщила княгине Анне о поведении и разговоре неизвестного с Шалико, добавив, что гость – человек явно подозрительный.

– Позови управляющего, – распорядилась Анна.

Управляющий имением отставной шатбс-капитан Ахвердов тотчас явился в полном вооружении, с пистолетом в руке.

– Я боюсь здесь оставаться на ночь, может быть, лучше всем сесть на коней и уехать?

– Думаю, не стоит на ночь глядя, тем более что и я получил записку от князя Давида, в которой он пишет, что всё благополучно, не беспокойтесь.

– Дайте письмо.

Управляющий протянул свёрнутый листок бумаги. Анна быстро пробежала глазами по строкам, перекрестилась и, сказав: «Слава Богу», вернула записку управляющему.

– Всё же на всякий случай вооружите всех оставшихся мужчин и будьте настороже.

«Вооружённая охрана» после сытного ужина с вином, видя, что странник сладко посапывает на полу кухни, оставила молодого лакея на страже и уснула. Стражник покинул пост у калитки, укрылся с молодой служанкой в саду, где вздремнул перед рассветом в обнимку с зазнобой на мягкой траве.

Чуть брезжил рассвет. Вдруг, нарушив предутреннюю тишину, во дворе раздался выстрел. Управляющий, который не раздеваясь прилег на тахту, вскочил, схватил пистолет и бросился к людской. Он заметил тень, мелькнувшую за деревьями у забора. Вбежав на кухню, управляющий не нашёл подозрительного гостя.

Анна, вскочив с постели, кинулась к окну. В предрассветных сумерках она увидела какое-то движение в улочках села. В доме все проснулись, в испуге стали одеваться. Анна успокаивала их, говоря, что вечером от Давида прискакал гонец с письмом к управляющему, где сказано: «Не беспокойтесь, всё благополучно». Старая тётушка Тания, которая в страхе отбивала перед образами земные поклоны, поднялась с колен и тоже стала всех успокаивать.

Анна вышла на балкон, стала всматриваться в даль, где, так же как вчера, пылали костры. Предрассветную тишину нарушали протяжным плачем шакалы. Где-то близко раздался крик совы. Не к добру. «Сохрани и помилуй, Боже», – прошептала Анна, обращая взоры к посветлевшему небу, где, словно кривое лезвие турецкого кинжала, сиял полумесяц. Анна склонила голову на грудь, утирая накатившуюся слезу. Вдруг она увидела высокого человека с ружьём через плечо, который, словно кошка, крадучись, пересёк двор и скрылся за деревьями. Сердце княгини дрогнуло, но она взяла себя в руки, спокойно прошла в детскую. Четырёхлетняя дочь Тамара, двухлетний сын Александр, четырёхмесячная Лидия и семимесячный Георгий, сын Варвары, спали безмятежным сном. Только обе нянюшки, стоя на коленях перед иконками над детскими кроватками, молились.

Будите детей, – шёпотом сказала княгиня и, едва удерживая слёзы, поспешила уйти из детской.

Мадам Дрансе, разодетая, накрашенная, напудренная, со старшей девочкой встретила хозяйку в дверях детской. Сохраняя спокойствие, она сделала реверанс госпоже и как бы между прочим спросила по-французски:

– Мы останемся или готовиться к отъезду?

– Пока ничего не могу сказать, – ответила Анна.

Несмотря на то, что старая служанка сообщила княгине, что и последняя стража сбежала со двора, Анна распорядилась приготовить чай, а сама спокойно спустилась вниз и стала укладывать вещи, часто поглядывая на противоположный берег Алазани. До восхода солнца все были одеты и находились в столовой. Старая служанка и няня подали чай.

В семь утра за домом послышался топот копыт и скрип колёс. Через несколько минут вошёл управляющий с докладом, что почтовые кареты, возвращённые накануне в Телави, опять прибыли с распоряжением начальника уезда немедленно выезжать.

Теперь Анна не стала противиться. Она видела, что в селении и в доме почти никого не осталось, кроме них. Кучеры стали выносить и укладывать вещи на подводы и в карету. Не успели господа усесться в карету, как из сада выбежал управляющий с бледным лицом, трясущимися руками и, не говоря ничего, быстро вскарабкался на огромный старый каштан, который рос возле ворот. За оградой сада и со стороны улицы вновь послышался топот копыт и шум бегущих людей.

– Наверх! – крикнула Анна женщинам и детям, которые выходили из дома.

Перепуганные дети с плачем бросились к лестнице и стали подниматься. За ними последовала и Анна. Все собрались в комнате, ведущей в бельведер. Служанка опустила дверь надлестничного хода и замкнула задвижку.

Мюриды окружили усадьбу Первыми во двор выскочили смельчаки. Озираясь по сторонам, одни осторожно направились к дому другие, широко распахнув ворота, подошли к подводам и арбам с конной и бычьей упряжкой. Сундуки, плетеные корзины, саквояжи и хурджины были вскрыты. Глазам мюридов представились драгоценности из золота, серебра, бронзы. Связанные и сложенные тюками ковры, бархатные скатерти, одеяла засияли пестротой восточных рисунков и красок Ни одного выстрела, никакого сопротивления. Из подвод выпрягли быков и коней. Добро навьючили на своих коней. Шум осмелевших налётчиков, гортанные звуки аварских и чеченских наречий, крики и торжествующий смех господствовали в тихом княжеском доме.

А наверху в просторном уютном зале замерли в страхе женщины и дети, прижимаясь друг к другу и с ужасом прислушиваясь к грохоту и шуму, доносившемуся снизу. Из комнат первого этажа донёсся звук ломаемой мебели, звон посуды, быстрые шаги торопливо орудовавших горцев. Но вот послышался топот шагов взбегающих наверх, скрип лестницы, треск надлестничной двери, в которую с силой упирались плечами злые гости. Задвижка поддалась натиску. Дверь с шумом распахнулась. Несколько косматых папах, из-под которых смотрели на перепуганных женщин горящие азартом глаза, появились в застекленной веранде. Затем мелькнули руки с оголёнными лезвиями кинжалов. Увидев их, дети подняли крик Дрожа, хватаясь цепкими ручонками за длинные платья матерей и нянь, они искали возле них спасения.

Чернобородые пришельцы, поднявшись на веранду, стали у двери в нерешительности. Княгиня Анна, передав грудного ребёнка няне, шагнула вперёд и стала перед остальными, как бы желая защитить их собой. Старая княгиня Тания стала рядом с ней и, скинув чёрную шаль с седых волос, кинула её под ноги. Женщина знала, что этот знак остановит самую дикую толпу горцев от порыва злых намерений. Мюриды стояли несколько минут, удивлённо разглядывая женщин и детей в необыкновенных по красоте нарядах. Они вложили лезвия в ножны – в знак того, что не намерены совершить убийство. Широкоплечий мюрид с чалмой на папахе что-то сказал остальным и, подойдя к мадам Дрансе, взял её за руку. Француженка завопила, но горец посмотрел на неё таким взглядом, после которого она, как покорная овца на верёвке, последовала за ним. Другой мюрид обратился к женщинам по-грузински:

– Без сопротивления вместе с детьми следуйте вниз и делайте то, что вам прикажут.

Женщины, взяв на руки малых, спустились по лестнице во двор, где их усадили на лошадей и отправили в сопровождении вооружённых горцев на левый берег Алазани, затем через Яйлаги на гору Пахали. В лагере было большое количество раненых и ослабевших аскеров имама, несколько сотен пленных грузин – в основном крепостных крестьян, детей, огромное количество мелкого и крупного рогатого скота, табуны лошадей и большие тюки награбленного добра.

Когда княжеские семьи прибыли на Пахальское плато, пленные грузинские крестьяне бросились к ним со слезами и словами сочувствия. Шамиля в лагере не было. Отправив связного с приказом к Гази-Магомеду и Даниель-беку не задерживаться внизу, Шамиль с отрядом мур-тазагетов и приближенных вернулся в Анцух, приказав отправить следом всё, что взято во время набегов.

Утром в сторону Анцуха с высот Пахали двинулся караван с трофеями и пленниками.

Даниель-бек хотел взять Кварели. Оставив Гази-Магомеда на Телавском участке, бывший элисуйский султан направился к Кварельской крепости. Его встретили огнём орудий. Он окружил укрепление, но на штурм не решился. После обеда к Даниель-беку вернулась разведка и доложила, что к Кварели идут части регулярных войск и ополчения. Только Даниель-бек успел повернуться к тылу, как из-за холма показался отряд казачьих сотен и милиции с двумя орудиями. Завязалась схватка. Осаждённый гарнизон кварельского укрепления, увидев своих, решился на вылазку, чтобы, ударив по тылам мюридов, соединиться со своими. Но неожиданно для них со стороны лесистого ущелья двинулась пехота, оставленная Даниель-беком. Гарнизон быстро вернулся в укрепление и заперся. Отряд русских и грузин, пришедший на выручку, вынужден был отойти к правому флангу на господствующий холм, поросший лесом. Даниель, соединяясь со своей пехотой, отошёл к ущелью.

Разграбив полтора десятка грузинских сёл, Гази-Магомед перебросил свои силы на левый берег и, соединившись с Даниель-беком, через Пахали двинулся на Анцухо-Капучинскую крепость.

Когда Давиду Чавчавадзе сообщили о нападении горцев на Цинандали, он тут же, вскочив в седло, поскакал к своему имению и, увидев облака дыма и языки огня над своим домом, в ужасе застыл. Ему не хотелось мириться с мыслью, что семья и родственники уничтожены или взяты в плен, как сотни других его соотечественников. Надеясь на милость Господню, он думал, что родные успели выехать или укрыться в лесах. Но человек с того берега на его вопрос «Что случилось с княжеским семейством?» – ответил: «Их тоже угнали в горы».

Чавчавадзе бросился к ущелью, но его остановил отряд казаков и милиции, который шёл от Кварели в горы.

На вершине и у подножия Анцуха раскинулся огромный лагерь войск имама с бесчисленным количеством скота, с множеством пленных. Шамиль, когда прибыли Гази-Магомед и Даниель-бек со своими отрядами, собрал всех наибов, советников и влиятельных лиц:

– То, что сделано, было целью нашего похода. Цель мне пришлось скрыть потому, что некоторые люди, пользуясь моим доверием и не в силах удержать болтливые языки, выдают тайны тем, кому не следует их выдавать. Задуманное нами из-за этого становится достоянием наших врагов.

Когда имаму доложили о количестве пленных по сословному делению, он сказал:

– Людей знатного рода и дворянского происхождения отделите от остальных, доставьте в Новое Дарго, не унижая достоинства. За каждого из них мы потребуем вернуть аманатов или плененных когда-либо мусульман. Рабов по справедливости разделите между наибами, их помощниками и учёными. Все драгоценности и прочее добро, взяв на учёт, в полной сохранности доставить в Ведено, там строго по закону разделите на положенные доли. А ты, – Шамиль обратился к Даниель-беку, – поскольку владеешь грузинским, русским и прочими языками, пойди к тем, кто назван дворянами и азнаварами, уточни их имена, род, положение в обществе, а также имена глав семейств.

Княгиню, княжну, детей Чавчавадзе, француженку с нянями поместили в одной из комнат Анцухо-Капучинской крепости. Настроение у всех было удручённым до крайности, за исключением красавицы княжны Нины и любительницы приключений мадам Дрансе. Видя, что их отделили от остальных, поселили в одной комнате, и будучи уверенными, что смерть им не грозит, они всячески старались успокоить отчаявшуюся княгиню и утешить детей. Княжна Нина Баратова, к удивлению всех, была даже в каком-то приподнятом настроении. Все думали, что это напускное, искусственное. На самом же деле девушка была польщена необыкновенным вниманием и заботой молодого черноусого красавца и щёголя Хаджиява. Нина ехала на коне позади остальных. Хаджияв старался быть рядом, не спускал с неё горящих глаз, готовый в любую минуту прийти на помощь. Длинное бордовое бархатное платье, зелёный газовый шарф, который свисал с фески, украшенной золотым рисунком, тонкое бело-розовое лицо брюнетки казалось Хаджияву неотразимым. Нина, в свою очередь, поглядывая искоса, любовалась лихим видом джигита, который не только не внушал страх, но даже казался ей очень приятным.

Когда вошёл в комнату Даниель-бек, все женщины и дети поднялись в испуге. Он поздоровался и заговорил на грузинском языке. Княгиня Анна, гордо откинув голову бесстрашно сверкнув глазами, сказала:

– Возмутительно! Вы не имели права! Как вы могли позволить этим диким грабителям, необузданным горцам так поступить с нами? Я не сомневаюсь в том, что мой муж и наш народ отомстят вам.

Варвара, скрестив руки на груди, устремив на старшую сестру умоляющий взгляд, попыталась остановить поток возмущения и упрёков в адрес солидного на вид и вежливого в словах человека.

Старая княгиня Тания, став перед Анной, взмолилась:

– Христа ради, умоляю тебя, помолчи. Не забывай, что ты теперь пленница. Терпи, все – от Бога. – Глаза старушки были полны мольбы и смиренной скорби. Анна сжала губы.

Даниель-бек в спокойном тоне стал говорить:

– Госпожа, в условиях войны права на любые действия сохраняются за победителем. В таком случае даже самые изысканные джентльмены забывают элементарные правила, а вы хотите, чтобы эти далёкие от цивилизации сыны гор расшаркивались перед вами. Успокойтесь и помните, что благоразумие пленниц может стать залогом к спасению.

Княгиня Анна сникла.

– По распоряжению имама, – продолжал Даниель-бек, – я должен записать ваши имена, происхождение и положение, которое занимают мужья или главы ваших семейств. Начнём с вас, – наиб обратился к Анне.

Княгиня вновь гордо откинула голову и с чувством собственного превосходства ответила:

– Меня зовут Анной Ильиничной. Происхожу из царского рода: Георгий XIII был моим дедом. Замужем за личным адъютантом наместника князем Давидом Чавчавадзе. Это мои дети. – Анна, вытянув руку, указала на двух девочек, малолетнего сына и грудного ребёнка на руках няни. – Разрешите мне представить и остальных?

– Пожалуйста, – ответил любезно Даниель-бек.

Анна обратилась к Варваре, сделав движение рукой в её сторону, продолжала:

– Варвара Ильинична, моя младшая сестра, вдова недавно погибшего на турецком фронте генерала князя Илико Орбелиани, а этот младенец – её сын, – Анна указала на полугодовалого мальчика, которого держала на руках вторая няня.

Даниель-бек, не отрываясь, продолжал смотреть на Варвару.

– Вы, наверное, знаете её мужа? Он около года находился в плену у Шамиля, – продолжала Анна.

Даниель-бек ничего не ответил. Он смотрел на высокую бледнолицую молодую женщину, которая безучастно глядела на земляной пол комнаты. Наиб хорошо знал Илико Орбелиани. И не только в период его пленения, а ещё в годы, когда учился в Тифлисском военном училище, когда позднее был султаном Элисуйским. Встречались они на весёлых вечеринках и званых обедах во дворце наместника и в домах городской знати.

– Ваш муж был храбрый человек и отличный, достойный уважения офицер. Примите моё искреннее соболезнование по поводу его гибели, – сказал он.

Варвара, лицо которой особенно выделялось на фоне траурного наряда, сделала легкий кивок головой и вновь застыла, не поднимая глаз.

– Это его сын Илико, – Анна указала на младенца, которого держала на руках няня.

– Удивительно похож на отца, – сказал Даниель-бек.

– Княгиня Тания, родная тётушка моего мужа.

Старушка сделала поклон.

– Княжна Нина Баратова – племянница моего мужа.

Черноглазая юная красавица смело посмотрела на шамилевского наиба.

– Мадам Дрансе – француженка, жена генерала, приехала к нам в гости из Петербурга и, как изволите видеть, попала в беду. – Анна сказала неправду по просьбе самой Дрансе, которая боялась, что её, как бонну, могут отделить от княжеской семьи, как простое приложение. Француженка, тряхнув золотистыми кудрями, кокетливо покосилась на Даниель-бека, который, в свою очередь, бесцеремонно окинул её с ног до головы, подумав, что вовсе не похожа мадам на генеральшу.

Мадам Дрансе, весёлая, подвижная, маленькая, но грациозная блондинка шестнадцати лет вышла замуж за Жана-Батиста Дрансе – торговца прохладительными напитками. Через год родила сына, но не ужилась с весёлым Жаном. Она вернулась к своим родителям с ребёнком и поступила гувернанткой в один из богатых парижских домов. Вскоре подруга уговорила её отправиться в Россию, где, по слухам, можно было заработать большие деньги.

Дрансе приехала в русскую столицу. Здесь и познакомилась с Варварой Ильиничной, которая воспитывалась в пансионе благородных девиц. Анна Ильинична давно хотела найти коренную француженку, о чем писала Варваре в Петербург. Возвращаясь на Кавказ, княжна Варвара уговорила мадам Дрансе поехать с ней гувернанткой в Тифлис, показав приглашение князя Давида.

Прожив несколько лет в семье Чавчавадзе, мадам Дрансе собиралась вернуться в Париж, но война, начавшаяся в 1853 году, помешала ей.

Когда Даниель-бек сообщил имаму о родословной пленниц, Шамиль захотел увидеть жену покойного Или-ко Орбелиани – княгиню Варвару Ильиничну. Даниель-бек сопровождал его. Охранник-цунтинец, знавший грузинский язык, предупредил княгинь о том, что к ним идёт сам Шамиль.

Когда имам вошёл, женщины и дети поднялись.

– Высокая молодая женщина в траурном одеянии – вдова Илико, – представил княжну Даниель-бек Шамилю по-аварски.

Имам, взглянув на Варвару Ильиничну, поклонился, затем, обратившись к Даниель-беку, что-то сказал по-аварски. Даниель-бек перевёл вдове Орбелиани слова, сказанные Шамилём:

– Имам говорит, что ваш муж был порядочным человеком, настоящим мужчиной, выражает вам соболезнование, заверяет, что сделает всё возможное, чтобы вы не почувствовали унижения и тягот плена до тех пор, пока ваша судьба будет зависеть от него.

На лицах пленниц появилось оживление. Шамиль тут же распорядился возвратить княгиням и детям личные вещи.

На следующий день приодетых важных пленниц вновь усадили в мягкие черкесские сёдла и вместе с вьючным обозом под усиленной охраной отправили через Салатавию в Чечню. Пленницы хотя и воспрянули духом после слов имама, с каждым днём становились подавленнее.

Мадам Дрансе, окончательно осмелев, покрикивала, ругая проводников на всякий случай по-французски, и вела себя независимо, как и княжна Нина, возле которой продолжал виться, гарцуя на коне, Хаджияв. Сопровождающие, как и все горцы, приученные уважать бесстрашие и смелость, вели себя почтительно по отношению к высоким особам и, как положено, держались на расстоянии, бросая на них украдкой любопытные взгляды. С особенным вниманием относились сопровождающие к старушке в черном и женщине в траурном облачении.

Ехали медленно пять дней, делая короткие привалы и остановки в высокогорных аулах. Дороги шли по крутым подъёмам, обрывистым спускам, по узким карнизам и едва заметным тропам, по вершинам гор и вдоль глубоких, шумных рек в мрачных теснинах. В некоторых местах приходилось пробираться пешком, с детьми на руках. В самых опасных местах Хаджияв оказывался возле Нины, которая, встретившись с его сияющим взглядом, смущённо краснела и опускала глаза. Только ей – молодой и красивой – этот длинный тяжёлый путь не казался таким утомительным и бесконечным, как остальным. Она надеялась не только на добрые слова вождя этих племён, но и на непобедимую власть своей красоты, которая успела покорить одного из видных помощников грозного вождя.

Когда приходилось делать ночёвку в горах под открытым небом, Хаджияв, распорядившись расстелить для женщин и детей войлочные паласы, с наступлением темноты снимал с плеч свою шелковистую бурку и клал её возле ног молодой княжны. И не только Хаджияв, но и другие горцы, не остепененные холодным дыханием седин, при виде красивой грузинки покручивали усы.

Белокурая, весёлая мадам Дрансе тоже, поймав на себе похотливый взгляд какого-нибудь молодого красавчика-дикаря, вспыхивала, потрясая золотым костром пышных волос. И только княгиня Варвара и Тания, как изваянные из чёрного мрамора, казались безучастными ко всему.

Наконец после долгого и тяжёлого пути они достигли Нового Дарго. Пленниц и детей, согласно распоряжению имама, поместили в женской половине дома, занимающей две комнаты. Туда не смела ступать нога постороннего мужчины. Остальных расселили в разных домах в Ведено.

Вслед за обозом и пленными, разрушив анцухо-капучинское укрепление, явился и Шамиль. Казначеи и прочие люди – преимущественно купцы – оценили захваченные богатства и в соответствии с шариатским законом, разделили всё на пять равных частей согласно определённой стоимости, из коих пятая часть полагалась вождю-имаму, вторая часть шла в доход госказны – байтул-маль, третья выделялась наибствам, и две части – воинству. Кроме того, по низаму Шамиля, всякому, доставившему ту или иную ценность, выделялась её десятая часть.

Комнаты пленниц были большие и светлые. Окна выходили на открытую веранду, обращённую на деловой двор. Из мужской половины на женскую вёл ход через комнату, смежную со спальней имама. Никакой мебели не было. На глиняных полах, которые раз в неделю смачивались и смазывались раствором жёлтой глины, лежали войлочные ковры. Пёстрыми коврами были увешаны и стены. Постели после сна скатывались и складывались у стен. У дверей стояли медные тазы с кувшинами для умывания. Одежда вешалась на гвозди, вбитые в стену. Молодым женщинам разрешалось выходить на веранду и подниматься на крышу дома.

Такая обстановка удручающе действовала на княжеские семьи, привыкшие не только к удобствам, но и к роскоши. Особенно сетовали княжна Нина и мадам Дрансе, сравнивая новое жилище с тюрьмой.

– Это и есть тюрьма, – с раздражением говорила княгиня Анна, поглядывая на племянницу мужа и француженку, которые не отходили от окон, несмотря на скучный вид делового двора.

– Ни деревца, ни кустика. Всё серо, как серы души этих дикарей. О боже мой, скука и мука! – восклицала в отчаянии гувернантка.

– А ты, голубушка, чтоб не мучиться и не скучать, молись. В молитве найдёшь утешение, – советовала княгиня Тания.

Княжна Нина молча поглядывала в тусклое стекло. В её глазах просыпались весёлые чёртики, губы крепко смыкались, чтобы затаить улыбку, когда управляющий домом Хаджияв, празднично разодетый, проходил мимо окон, делая вид, что не замечает девушку.

Тяготы пленниц немного облегчала Шуанат. Она с первых дней сдружилась с княгинями, часто посещала их. Водила женщин и детей в свою комнату, где обстановка была такая же, как у них. Это в какой-то степени мирило княгинь с их новыми условиями.

– Я тоже первое время мучилась, тосковала, плакала, но постепенно привыкла, смирилась, а теперь даже не замечаю неудобств быта, – говорила она. – Может быть, это произошло потому, что я полюбила имама, любима им и в этом нашла своё счастье.

– Но как же так, – с удивлением спрашивала Анна, – ведь у него, помимо вас, ещё две жены – Загидат и Аминат?

– И с этим примирилась, хотя вначале было тяжело. Он бывает с каждой из нас, но с теми двумя он исполняет долг мужа, а меня одну любит, – отвечала Шуанат.

– А я ни за что не согласилась бы не только делить любовь мужа с другой женщиной, но даже подумать об этом. Мой муж целиком должен принадлежать только мне! – воскликнула княгиня Анна.

Взаимоотношения со второй женой, неприветливой Загидат, которая выполняла в доме роль ключницы и экономки, никак не налаживались у пленниц. Загидат сторонилась грузинок. При встрече смотрела на них с явным пренебрежением и всё старалась делать назло им. Шуанат предупреждала её, что расскажет мужу о грубом обращении с пленницами, но своевольная дочь устада была не из пугливых. Аминат, небольшого роста, круглолицая, со вздёрнутым носиком, приятная на вид, сдружилась быстро с княжной Ниной. Обе – весёлые, жизнерадостные – объяснялись жестами, мимикой. Хаджияв хотел сделать Аминат посредницей, хотя и сам вынужден был сообщить об этом молодой жене имама тоже на пальцах, через оконное стекло.

В первые же дни пребывания пленниц, чтобы поглядеть на княгинь и познакомиться с ними, в дом имама из Караты приехала Каримат – жена Гази-Магомеда. Она, так же как и Шуанат, быстро нашла с грузинками общий язык, тем более что говорила по-грузински.

Шамиль, когда бывал дома, после обеда играл с детьми. В эти дни тётушка Меседу готовила халву, конфеты, приносила фрукты для малышей. Имам садился на ковёр, малышей сажал на колени, старших – рядом. Он ласкал детей, угощал сладостями, рассказывал сказки. Когда в доме появились дети пленниц, он приказал и их приводить к себе. Теперь и сыновей Чавчавадзе, и Орбелиани он сажал на колени. Остальные бегали вокруг, радуясь и играя друг с другом. Только дочь Загидат, маленькая Наджават, садилась, прижавшись к боку отца, с надутыми губками, не желая ни с кем играть. Это была четвёртая, самая младшая дочь Шамиля. Отец очень любил её и мучительно переживал уродство ножек Наджават. Обе стопы её были от роду искривлены. До появления грузинских малышей Шамиль усаживал её на одно колено, а дочь Шуанат – Софият – на второе. Теперь их места заняли мальчики, которые, видя, как льнут к отцу остальные, ни за что не хотели сойти с колен Шамиля. Наджават, ревнуя отца к чужим, начинала плакать. Шамиль успокаивал её, говоря:

– Ты ведь уже большая, ходишь ножками, а этот мальчик ещё не ходит, его надо держать на руках, у меня две руки – нет третьей, чтобы взять тебя.

– А ты их не бери, у них есть мамы и няни, пусть они носят, – возражала Наджават и, прильнув к уху отца, шептала: – У меня ведь ноги испорчены.

– Но у них нет отца, у тебя есть. Они тоже хотят иметь и отца, и мать. Если я их не возьму, не приласкаю, буду ласкать только вас, этим детям будет обидно, они тоже будут плакать. – И в свою очередь, склонившись к уху меньшей дочери, шептал: – Не плачь, когда они все наиграются и разойдутся, тогда ты придёшь ко мне, я тебя долго буду держать на руках.

Девочка успокаивалась и включалась в игру с остальными.

Однажды Шамиль позвал к себе Шуанат и спросил её:

– Скажи, грузинские княгини не жалуются, их не обижают, не притесняют?

Шуанат знала, что Загидат дерзка с княгинями, неласкова с их детьми, но не говорила об этом Шамилю, зная, что тот терпеть не мог доносы и нашёптывания.

– Не знаю, ты должен лучше знать характер каждой своей жены, – уклончиво ответила Шуанат.

В это время одна из грузинских нянь стала звать детей есть. Было обеденное время. Шамиль быстро поднялся, вышел в коридор. Туда повар внёс два медных казана с супом. Загидат села на корточки возле котла и большим половником принялась разливать суп. Прислуга, держа в руках медный поднос, спрашивала:

– Это кому?

– Это им, – распорядительным тоном ответила Загидат. Она не видела, что Шамиль наблюдает за её действиями.

Когда служанка хотела унести поднос, Шамиль остановил ее. Лицо его сделалось каменным – с ним происходило так всегда, когда он гневался.

– Загидат, кто дал распоряжение повару готовить пищу пленным в отдельном котле? – спросил он.

– Я, – спокойно ответила жена.

– Так вот, сейчас же вылей это похлёбку обратно в тот котёл, откуда налила, и съешь сама, а тем женщинам и детям нальёшь из того котла, откуда будешь наливать мне. С завтрашнего дня раздачей пищи будет заниматься Меседу. Тётя, позови повара, – обратившись к Меседу, сказал Шамиль.

Взволнованный повар предстал перед имамом.

– Хамид, какое количество продуктов получаешь ты для приготовления пищи пленницам, что живут в женской половине?

– На каждую голову наполовину меньше, чем своим.

– По чьему распоряжению?

– Госпожи Загидат.

– С этого часа требуй на каждую из пленниц такое же количество, даже на грудных детей, как на каждого из нас. Готовь на всех в одном котле. Сахар и всё остальное выдавай всем поровну.

– Хорошо, господин, всё сделаю так, как ты скажешь.

– А это, – Шамиль указал на котел с похлебкой, – если не захочет есть госпожа Загидат, вылей собакам.

Загидат, кинув ключи тётушке Меседу, со слезами на глазах ушла в свою комнату.

Вскоре после набега Шамиля на Кахетию по Анцухо-Капучинской дороге через Кази-Кумух в Шуру был направлен князь Григорий Орбелиани на помощь командующему местным гарнизоном Багратиону. Усилены были части северной Линии, граничащей с Дагестаном и Чечней, которыми командовал генерал Суслов. Это было сделано и в связи с тем, что в вольном Табасаране, рядом с Прикаспийской низменностью, в местности, пересечённой крутыми хребтами и лесистыми ущельями, начинались волнения. Жители многих табасаранских магалов, несмотря на то что, по требованию Аргутинского, за два года до того присягнули на верность императору, не изгнали последователей мюридизма и сами примкнули к ним. Во главе с муллою Ших-Мухамедом, дербентским абреком Неджид-Кули и бывшим беглецом Тахир-Гаджи табасаранцы собрали триста всадников и стали собирать подати для имама и средства для борьбы с неверными. Они укрепили селения Ханаг и Ругуч.