Текст книги "Станислав Ростоцкий. Счастье – это когда тебя понимают"

«Дело было в Пенькове»

Мы делали картины с надеждой, что они все же смогут оказать какое-то влияние, пусть и минимальное, на окружающий мир. Для меня это было главным, во всяком случае. Та же «Дело было в Пенькове», например. Там нормальный любовный треугольник. Но время-то было какое? Люди возвращались из тюрем, лагерей, колоний. Я не мог сделать главного героя политзаключенным. Поэтому у него иной состав преступления – хулиганство, но умные зрители все понимали.

«Дело было в Пенькове» встретило массу самых фантастических замечаний, вершиной которых было утверждение, будто песня, которую потом пел весь народ – «Огней так много золотых на улицах Саратова», – аморальна: как же советская девушка может любить женатого? И тоже была названа клеветой на колхозный строй.

Когда фильм был на выходе, по команде сверху организовали компанию по его обсуждению и осуждению – доказать, что он вреден. Памятен разговор с заместителем министра Шитиковым, который кипятился, доказывая, что показанной мною деревни не существует: «Я лучше знаю. И из своего кабинета лучше вас вижу. Что вы там показали: петух не поет и курей не топчет. Все это чепуха». 2 часа бессмысленного разговора кончились весьма прозаически его фразой: «Товарищ Ростоцкий, ну что вы мне тут говорите? У меня есть власть, а у вас ее нет».

Чуть позже секретарь парткома министерства мне заявил: «Ну, кажется, мы выпустим “Пеньково”. Но только 10 копий».

На самом деле копий сделали невероятное количество. Благодаря тому, что в какой-то момент Михайлов дал слабину: он разрешил мне взять картину на строительство Братской ГЭС. Оттуда пришли восторженные отклики. Тогда разрешили взять ленту в Курск. Та же реакция. Иначе говоря, на экраны фильм начал пробиваться сам. Да и прокатчики надавили – поняли, что это гарантированное выполнение планов, там более что мы прибегли к маленькой хитрости: внешне лента была о любви, да еще при любовном треугольнике, а тогда таких картин просто не делали. И хоть в фильме немало наивных мест, он смотрится, а как бы между прочим показывает ужасное положение нашей деревни, что, впрочем, заметили все. Есть и подтекст: парень едет домой из заключения, в арестантском ватнике. И хоть он не был политическим, я его ввел, чтобы показать: это было время массовой реабилитации, и народ возвращался из лагерей домой…

Вячеслав Тихонов

Слава Тихонов сам об этом говорит, что, в общем, он начался с «Дела было в Пенькове». Мне всегда нравилось разрушать амплуа. Слава Тихонов к моменту прихода в «Дело было в Пенькове» был красавец дворянских кровей – Мичман Панин и др., все время он играл графов и т. д. Мне даже запрещали снимать Тихонова именно по этой линии, потому что нельзя его снимать в такой роли. Ну, я его отправил просто в вагончик трактористом на месяц, он там закурил, за что мне всю жизнь не благодарен, запил, и трактор научился водить, и стал вообще трактористом.

Когда я отбираю актера, для меня очень важны его человеческие качества. Если его человеческие качества меня не устраивают, я его не буду снимать, как бы он гениально ни играл; мне важен человек, из которого можно сделать то-то и то-то.

Я думаю, что постоянство – это хорошо. Ведь каждая картина – это семья. Конечно, в этой семье бывают разводы, бывают непостоянства, бывают измены, но в основном это семья. И мне всю жизнь удавалось сохранять семью в фильме.

Светлана Дружинина

Мы долго искали исполнительницу роли Ларисы. Мы репетировали с множеством актрис и сняли неисчислимое количество проб, а обыкновенная деревенская девушка Лариса не находилась. И вот однажды мне привели студентку ВГИК, только что начавшую заниматься на курсе Бориса Владимировича Бибикова и Ольги Ивановны Пыжовой. Когда она вошла, ничего, кроме возмущения по поводу ассистентов, я не испытал. Привели очень модную, очень городскую девушку, тонкую и красивую, но никак не похожую на деревенскую красавицу, да еще сразу по ее походке было ясно, что она училась в балетной школе. «Этого еще не доставало», – подумал я. Наблюдение по поводу «третьей позиции» оказалось правильным: действительно девочка училась до ВГИКа в балетной школе ГАБТа. Но делать было нечего, и я начал репетировать с очередной безнадежной кандидатурой. Конечно, все было не так. Но вдруг уже в конце репетиции девушка так точно по-деревенски сложила руки на груди, так точно сказала фразу, что мне показалось, что передо мной другой человек, и я увидел настоящую Ларису, существующую пока, правда, только в одном этом жесте и в моем воображении. Принесли платок, одели, завязали так, как носили его в старой деревне. И вдруг лицо потеряло всю свою модность и нам предстало поразительно красивое иконописное лицо Прасковьи Пятницы. Стало казаться, что и фигура как-то уплотнилась, а руки стали похожими на привычные к труду руки крестьянки. Проб больше не было. Мы нашли Ларису. Ларисой стала студентка I-го курса актерского факультета ВГИК Светлана Дружинина.

Кирилл Молчанов

Когда я уже заканчивал «Дело было в Пенькове», Молчанов и Доризо принесли песню: «Вставляй, или будешь клятвопреступником!»

Дело в том, что Кирилл Молчанов написал главную тему для фильма «Земля и люди». Эта тема проходила через весь фильм в разнообразных разработках, и кульминацией должна была стать песня, написанная на материале этой темы. Фильм получился очень длинным, надо было сокращать. Мучаясь и ощущая себя предателем, я вырезал из фильма песню, занимавшую большой метраж. Я ощущал себя убийцей. На дороге музыки остались указатели, ведущие в никуда. Я не находил в себе сил сказать об этом композитору. Кирилл пришел на просмотр. После просмотра встал белый и удрученный. «Что ты сделал?!» – тихо сказал он. Любой другой, наверное, уже никогда не захотел бы иметь со мной дело. Я спасся только тем, что дал ему клятву в следующем своем фильме вставить песню, даже если она будет не нужна.

Молчанов и Доризо сыграли мне песню «Огней так много золотых…». Меня не надо было упрашивать. Я выкинул полторы части и смонтировал песню. Я думаю, все согласятся со мной, что эта песня очень много дала фильму. Кирилл Молчанов, на мой взгляд, обладает поразительным качеством – чувством фильма. Его музыка никогда не бывает в фильме нахальным гостем, который вовремя и не вовремя врывается в разговор.

Кирилл Молчанов написал музыку ко многим фильмам, которые я поставил. Я очень люблю этот день, когда мы записываем оркестр для нового фильма. Кирилл приходит на запись какой-то очень подтянутый, чуть бледный, подчеркнуто точный и спокойный. И я мгновенно ощущаю в этом спокойствие туго натянутой струны, огромное внутреннее волнение.

Так было буквально вчера. Мы писали музыку к «Зорям». Погас свет, на экране появилось изображение, дирижер взмахнул палочкой. Кирилл побледнел еще больше и весь как-то вытянулся. Зазвучала труба, и полилась увертюра. Может быть, мы были субъективны, но мы услышали и тишину зорь, и тяжелую поступь войны, ощутили какую-то светлую и трагическую беззащитность, почувствовали горький и гордый вкус победы. Резко и звонко оборвались серебряные трубы, и наступила тишина. Святая правда – многие из нас плакали. Оркестр молчал. Не было обычного после исполнения номера шебаршения. А потом мы бросились целовать Кирилла, и оркестр зааплодировал смычками, так, как это принято у музыкантов.

Думаю, то, что сделал Кирилл Молчанов в фильме «А зори здесь тихие», нельзя написать благодаря мастерству и знанию. Такая музыка пишется прожитой жизнью и сердцем.

Казалось, совсем недавно мы закончили с ним «Доживем до понедельника», где Молчанов на очень небольшом метраже ухитрился создать лейтмотив, который так часто звучит теперь в самых разнообразных передачах радио и телевидения. Этот лейтмотив для меня все равно навсегда будет связан с каким-то пронзительным ощущением юности, света, надежды.

Музыка Молчанова к трем новеллам «Героя нашего времени» – «Бэле», «Максим Максимычу» и «Тамани» – недооценена. Если мне и актеру Володе Ивашову не удалось воссоздать с достаточной художественной глубиной и убедительностью Печорина, то Кирилл Молчанов сумел сделать это в музыке фильма.

Музыка Молчанова всегда очень мелодична, в ней крепко сплавлены народные традиции и современность. Они никогда не противоборствуют друг с другом, а, наоборот, сосуществуя, обогащают содержание. Его музыка демократична в лучшем смысле этого слова, и часто, уже оторвавшись от фильма, входит в жизнь, помогая этим и судьбе фильма, из которого вышла.

Поколение

Я ГОРЖУСЬ СВОИМ ПОКОЛЕНИЕМ. Для этого поколения главным было слово «должен», а не «хочу». Я радуюсь тому, что, несмотря на то что нас остается все меньше и меньше, несмотря на то что предпринималось и предпринимается все больше усилий, дабы перечеркнуть эту трагическую и тем не менее славную и героическую страницу нашей истории, память о войне и победе продолжает жить и даже усиливаться в общественном сознании.

Мы знали, что нам придется воевать, и, несмотря ни на какие факты, хорошо представляли с кем. Потому что это великий пример того, что в лихую годину всеобщего горя мы были вместе и слово «народ» звучало отнюдь не риторически. Как нам не хватает этого ощущения общности боли сегодня.

Конечно, я понимаю, что объединить людей идеей защиты своего дома, своих родных и близких, своей родной земли можно даже тогда, когда ценою этого становится твоя жизнь. И одновременно я понимаю, что нельзя объединить людей на основе защиты своего кармана. Я думаю, что многими и тогда двигала отнюдь не любовь к Сталину, а главным образом чувство попранного врагом человеческого достоинства и справедливости. Точно так же я убежден, что нельзя достигнуть согласия и общности в борьбе с так называемым «социализмом» и «коммунизмом» под лозунгом строительства «капитализма», в котором слово «капитализм» стыдливо заменяется во всех речах и призывах словами «рыночная экономика».

И хотя горя и боли и сейчас хватает, но общество не сможет достигнуть согласия под призывами к личному обогащению любыми способами, чаще всего нечистыми и паразитическими.

Надо искать другие слова и другие идеи. Вот потому для меня и моих сверстников так важна память о войне.

Я заметил, что люди, прошедшие войну, в большинстве своем жизнелюбы. Они умеют ценить каждый день жизни. Они редко унывают и жалуются, несмотря на свои и физические, и душевные раны, и в них всегда живет чувство ответственности перед теми, кто не вернулся. Они редко бывают «перевертышами», которых сейчас развелось великое множество среди современных хозяев жизни. Не случайно и то, что все мои коллеги, прошедшие войну, не миновали в своих картинах военной темы. Бондарчук и Чухрай, Басов и Ордынский, Озеров и Алов сделали замечательные картины о войне. Это было исполнением долга перед временем и сверстниками.

Мы счастливы, что смогли это сделать. Конечно, бывает и горько. Да, мы узнали теперь много правды и о напрасных жертвах, и о политических играх, которые стоили многих жизней, но все это не может опорочить главного, а, наоборот, возвеличивает подвиг солдата, исполнившего свой долг.

Но особенно отвратительна ложь, которой тоже достаточно в сегодняшних разоблачениях. Разве можно, например, путать и объединять май 1945-го и август 1968-го в Чехословакии. Мой корпус участвовал в освобождении Праги. Именно в память о своих товарищах я снимал фильм «Майские звезды». Я хорошо знаю события этого времени. Я сам слышал пленку, передававшуюся из подполья восставшими чехословаками на трех языках: «На Прагу двигаются немецкие войска! Спасите Прагу! Спасите Прагу! Спасите Прагу!» Кто откликнулся? Только наши. Американцы к Праге было на 200 км ближе, чем мы. Но они не пошли. А наши пошли. И пусть за этим была и политика, и снова ненужные жертвы, но разве в этом виноваты рядовые танкисты, кавалеристы и пехота, совершившие грандиозный марш-бросок, не щадя своих жизней? А война уже практически кончилась. Они спасли красавицу Прагу. Сейчас на Западе изображают так, что русские разрушали по дороге, ничего они не разрушали. Мой корпус пришел в Прагу, но меня уже в нем не было.

На Ольшанском кладбище в Праге лежат в могилах мои друзья. И даты их смерти страшны. 10, 11, 12 мая 1945 года.

Когда мы снимали картину, то чехи приходили на съемочную площадку и целовали наших актеров, думая, что это настоящие солдаты. Поэтому танки могут приходить по разному поводу, но это, уж извините, ИСТОРИЯ.

Каково же мне теперь узнавать, что первый танк, ворвавшийся в Прагу и стоявший как памятник на одной из площадей (не случайно я снял под этим памятником встречу влюбленных), был сначала облит розовой краской, а потом вообще уничтожен. Каково узнавать, что могилы на Ольшанском кладбище осквернены. Это варварство недостойно народа, который я люблю. И, в конце концов, не народ виноват в этом. Но все равно больно.

Первый вопрос в расследовании всех преступлений: «Кому это выгодно?» И вот тут много материала для горьких раздумий.

* * *

Когда начали снимать «Майские звезды», почувствовали сопротивление в стенах студии «Баррандов»: там боялись, что это будет версия «Падения Берлина» в стиле «Ура – Ура! Спасибо нашим освободителям». Когда же увидели, что я снимаю картину о человеческих судьбах, о любви, отношение изменилось. На просмотре-обсуждении для кинематографистов выступил режиссер, с которым мы, по сути дела, не были знакомы. Он сказал: «Эта картина снята очень просто – сердцем».

Леонид Быков

Весть о гибели Лени Быкова и до сих пор как удар ножом в сердце.

Может быть, это чувство так остро и навсегда с тобой еще и потому, что в том первом фильме, в котором мы с ним встретились, он тоже погибал, погибал на улицах Праги в фильме «Майские звезды», ценой своей жизни защищая чужое счастье. Но это в фильме…

Когда мы встретились в первый раз, он уже сыграл в нескольких фильмах, но уже тогда было ясно, что это только начало.

Есть люди, рядом с которыми хорошо, люди, излучающие какую-то добрую энергию, энергию ума и сердца. Таким человеком он и запомнился мне с этой первой встречи.

Может быть, именно поэтому все представляется мне каким-то светлым и радостным, несмотря на трагичность новеллы. Я вспоминаю уличку старой Праги, на которую под лучами весеннего солнца въезжал танк, с лязгом открывался верхний люк и из него высовывался советский танкист. По сценарию у танкиста не было даже имени, не то что биографии, но его играл Леня Быков, и вместе с ним сначала на съемке, а потом в фильме возникал и утверждался характер, проявлялась биография, рождалось ощущение взаправдашности всего происходящего.

Да, это была настоящая узкая старая уличка Праги, настоящий, с трудом протискивавшийся в нее танк, но главным условием достоверности становился живой человек, за которым ощущалась судьба поколения, жизнь взрастившей его страны, чистая и ясная душа народа. И так было всегда и во всем, к чему прикасался Леня Быков.

Никогда не забуду прекрасные секунды немого разговора человека, возвращающегося из Освенцима домой (его играл замечательный чешский актер Милош Недбал), и советского танкиста, принимающего в эти секунды решение, стоившее ему жизни. Никогда не забуду трясущиеся губы Недбала, когда танкист Леня Быков падает на камни пражской улички, и настоящие слезы участников массовки. Кончалась игра – появлялась правда. В Лене Быкове гражданин, актер, человек никогда не существовали отдельно друг от друга, и хотя Леня Быков был слишком молод, чтобы стать солдатом Великой Отечественной, но если бы он им был, он вел бы себя так же, как и его герои на экране. Он блистательно подтвердил это всеми своими будущими работами.

Мне кажется, что именно поэтому, когда в дни 40-летия Победы в майской Праге 1985 года, через 25 лет после выхода фильма на экран, вновь состоялась премьера фильма «Майские звезды», присутствовавшие в зале зрители, среди которых была молодежь, снова вытирали слезы. И еще помню, как Леня Быков с радостью и некоторым недоумением рассказывал мне о своей поездке в Чехословакию после трудных и сложных событий 1968 года, рассказывал о той теплоте, с которой его встречали зрители в разных городах Чехословакии.

После «Майских звезд» мы снова работали вместе над картиной «На семи ветрах», где Леня Быков играл военного почтальона Гаркушу. Наверное, мы работали бы и дальше вместе, потому что актер Леонид Быков стал для меня гораздо большим, чем просто исполнитель роли. Но именно на этой картине я снова понял, что он не ограничится работой актера в кино. И вот почему. Каждый раз, когда приходил на съемку, он приносил огромное количество предложений. При этом каждое предложение было одно интересней другого, и между нами начиналось обсуждение. Съемка останавливалась, и только под нажимом остальных членов группы мы наконец приходили к окончательному решению. Но завтра приходил Леня и опровергал все сделанное нами, и мы снова начинали отнюдь не бесплодную дискуссию. Все, что он предлагал, было всегда так интересно, так живо, во всем было так много наблюдений, ярких и точных, что мне стало ясно: ему уже тесно в рамках одного характера, одного образа, одной профессии. И я сам как-то сказал ему: «Леня, тебе надо заняться режиссурой». Я верю, хотел бы верить, что это мое высказывание укрепило его в той дальнейшей судьбе, о которой он уже наверняка думал и был к ней готов.

Оставаясь актером, Леонид Быков стал режиссером. И хотя из-за этого мне никогда уже не пришлось работать с ним как с актером, я счастлив, что это произошло, потому что он подарил нам прекрасные картины, скромные, ясные и простые, но стоящие, на мой взгляд, гораздо больше, чем заумные видения так называемого «поэтического кино», раскрашенных, как заграничные консервные банки, боевиков и «масштабных» картин на актуальные темы, где смысл находится в явном противоречии с масштабом.

Когда я посмотрел «В бой идут одни старики», я даже как-то не сразу понял, почему так глубоко тронула меня эта картина.

Я мог бы сейчас многое объяснить, но мне не хочется этого делать. Я просто люблю и полюбил с первого взгляда эту картину.

Мало кто помнит или старается теперь не вспоминать, что картину приняли далеко не единодушно. Очень часто о картине говорили снисходительно: «Ну, так сказать, актер сделал картину, ну простим». Время все поставило на свои места так, как происходит всегда: уходят в небытие «яркие, высокохудожественные шедевры», поднятые до небес критикой, пустопорожние, сделанные к датам якобы актуальные произведения, которым не помогают государственные премьеры, а подлинное, честное, искреннее продолжает жить.

Так живут картины Лени Быкова. Потому что в них есть истинная поэзия, искренняя любовь, подлинная масштабность. Потому что за ними мы всегда ощущаем душу художника, в которой так много сочувствия к чужим горестям и бедам.

* * *

Я очень сожалею о вводе войск в Чехословакию в 1968 году и осуждаю этот шаг, возмущался этой акцией. Но не могу понять, как все-таки можно было снимать с постамента первый танк, вошедший в Прагу в мае 1945 года, спасая город и горожан! Я глубоко удовлетворен тем, что «Майские звезды» пережили 68-й год, – фильм шел в Чехословакии. В 1989 году, 30 лет спустя после премьеры, меня снова пригласили в Прагу – на повторную премьеру, которая прошла с огромным успехом с участием всех занятых в фильме ведущих актеров.

«Герой нашего времени»

14 лет назад я экранизировал лермонтовского «Героя нашего времени». Одна из рецензий принадлежала перу Ираклия Андроникова. Это был суровый критический анализ, который рассматривал причины, приведшие к неудаче моего фильма. Каково мне было это читать? Но и каково было писать это человеку, боготворящему Лермонтова, с заинтересованностью встречающему любое обращение художников разных искусств к произведениям любимого поэта? Обиделся ли я? Мне, разумеется, было горько… Но я понимал, что Андроников прав, что уж если кого и следует винить в неудаче, то, разумеется, не критика… Кому-то покажется парадоксальным, но с тех пор у нас с Ираклием Луарсабовичем установились отличные дружеские отношения.

Письма жене, актрисе Нине МЕНЬШИКОВОЙ

Валдай, 17 августа 1963 года.

Дражайшая моя половина!

Пребывая в кратковременной ссылке на озере Валдай по случаю написания сценария, имею я оказию сообщить о своем здоровье и пожелать Вам оного.

Последним письмом Вашим Вы сильно нас порадовали и принесли покой нашему утомленному сердцу.

Письмо сына нашего сильно нас порадовало, и мы постараемся отправить ему незамедлительно ответ на его писания.

Просим Вас при первой оказии отправить нам, кроме уже истребованных вещей и продуктов:

1. Карту Валдайского озера (она лежит в обложке от блокнота коричневого цвета во втором ящике секретера в столовой), сделана рукою Мечика на кальке.

2. Английский учебник, книжечку и тетради (в секретере в спальне).

3. Мои старые часы (они лежат в красного /бордового/ цвета коробочке в первом ящике секретера).

4. Свечи к мотору. Слава их купит, если они есть.

Если бы Яша собрался ко мне на машине или ты приехала бы с Колькой, то захватите 5 л масла СУ и банку тормозной жидкости.

Здесь есть сахар, хлеб и картофель, молоко и творог – вот и все. Так что очень необходимы мясные консервы, мясо и мясопродукты.

Перед выездом обязательно сообщайте телеграфом, когда едете.

К списку необходимых книг очень неплохо было бы присовокупить:

1. «Русский архив» за 1891 год, книга третья.

2. «Русская старина» за 1885 год, июнь.

3. С. Броневский, «Новейшие географические и исторические известия о Кавказе», 1823 год.

4. «Русский инвалид» 1857 года, № 249.

5. Е. Лачинов (Хамар-Дабанов), «Проделки на Кавказе», СПб, 1844 год.

Книга сия последняя является библиографической редкостью, поэтому навряд ли ее достанут, а если достанут, то переправлять ко мне надо с самой верной оказией, дабы не платить потом всю жизнь.

Кстати, с книгами всегда присылайте список того, что посылаете, а то я лишен возможности проверить, все ли мне привезли.

Очень, очень соскучился, буду с нетерпением ждать приезда. Целую крепко. Твой Стаська. Поцелуй папу и маму!

Привези еще фонарик.

* * *

Грозный, 31 марта, 23 часа.

Милая Нинуська!

Только что поговорил с тобой по телефону. Говорил из вестибюля, кругом народ. Сказать ничего нельзя, а уж лирического тем более. Вот и сел писать тебе письмо.

Все очень трудно. Плохая погода. Ни разу не видели солнца. Совершаем поездки вроде хождения по проволоке. Дороги размыты, а проходят они все по краю пропастей. Это тебе не Рица. Посерьезнее. Но красота неописуемая. Объехали всю Чечню. Нашли брошенные аулы, в которых никто не живет. Нашли старинные сторожевые башни, прилепленные к скалам на высоте в 1 000 м. Но все это в таких местах, куда навряд ли пройдет техника и где едва ли можно организовывать экспедицию. А везде, где можно организовать, – столбы, асфальт, современные селенья. Ведь здесь земля на вес золота, если она достижима.

Были в станицах Червленой и Шелковской, где жил Лермонтов, нашли даже крепость Таш-Кичу в Дагестане на реке Аксай. Таш-Кичу – это и есть «каменный брод», о котором говорит Максим Максимыч. Место унылое до невероятности. Здесь можно стать Печориным, даже если не быть им.

Вообще, многое из современного огорчает, ну да ладно.

С актерами тоже очень трудно. Трудности специфические. Сима нашла чуд́ ную девушку потрясающей красоты, но она прямо сказала, что ей очень хотелось бы встретиться с нами, но она не может, так как ее зарежут. И это не шутка – это совершенная реальность. Так мы ее даже и не видели. Вот, брат, как. Видишь, какая у нас веселая жизнь.

От еды болеем. Очень уж все грязно. 2 раза спасались шашлыком в селенье Шали, который готовили при нас. Ну, что-то я все ною. Может быть, это просто от возраста. В общем-то все очень интересно, а природа резко улучшает впечатления от мира, как бы плохо ни организовали его люди. Природа даже сейчас, даже в эту погоду потрясает.

Как-то недавно, не знаю с чего, я затосковал и вдруг почему-то вспомнил Судак и то, как тебя провожал, кажется, в Феодосию на поезд. Когда ты была вся восковая. Ты стояла за дверью вагона. Вспомнил я – и мне стало страшно, что ведь я тебя чуть-чуть не угробил. А после этого я вспомнил тебя: как ты сидишь сейчас на нашей кухне, а за стеной спит Андрюшка. Вот ведь как все повернулось. Кого же благодарить? А ведь кого-то надо. И очень захотелось домой.

А тосковать начал я знаю с чего. Я прочитал несколько отрывков из книги «Жизнь, ушедшая как вздох». Вот с чего. Очень как-то все порой бывает обидно глупо в жизни.

Вот видишь, какое я тебе огромное и невразумительное письмо написал.

Прямо под моим окном течет тот самый Терек. Самый, самый настоящий. Но он совсем не такой, каким он был, когда его не портили люди.

Он течет, зажатый набережной, на которой стоят, конечно же, бетонные вазы, похожие на урны для окурков. Через него перекинут мост, по которому идет не черкешенка с кувшином, а просто трамвай, в котором едет черкешенка с авоськой. Он (Терек) совсем не прозрачный, а рыжий и грязный. Единственное, что в нем похоже, – это то, что он очень сердится на все вышеперечисленное и поэтому старается как можно быстрее убежать из города и, фырча, закручивает воду, стараясь спрятаться от стыда.

Завтра в Орджоникидзе (Владикавказ), оттуда в Казбеги, из Казбеги в Армхи. Это все тряска, грязь, завитки дорог. Через 2 дня в Нальчик. Из Нальчика в Тамань, потом в Тбилиси. И из Тбилиси на самолете в Москву. Скорей бы домой. Но дело есть дело, и дело все же очень интересное, но дико трудное. Целую, обнимаю, люблю! Твой Стаська!

* * *

7 августа 1965 года.

Милая Нинуська!

Никак не вспомню, что же я тебе написал такое радужное. Ничего особенно радужного нет, правда, мы сняли сцены джигитовки, но дальше начался кошмар, от которого любая группа развалилась бы.

Представляешь, кончили снимать сцену, завтра переходим в «аул». Мы с Осликовским остались и поехали в лагерь к конникам (они стоят неподалеку от крепости палаточным лагерем – 50 человек с конями), у них свой пищеблок и очень хорошо кормят. Приехали, пообедали сытно, с трудом взгромоздились на лошадей. Пошел дождь, надели бурки. Дождь все сильней и сильней. Мы с коноводами ехали и ехали к турбазе – это 8 км от лагеря конников. Настроение было мирное и хорошее, несмотря на дождь. Очень красиво кругом. Только заметили, что река, мимо которой мы едем, подымаясь все выше и выше до 2 200 м от 1600 м, – стала коричневая от глины, и в ней поднялась вода. Проехали полпути и вдруг остановились, ибо дороги, которая еще час тому назад была, не было. Все было завалено валунами в рост человека. Когда мы заглянули за них – выяснилось, что перед нами река, мост сорван – от него не осталось ни щепочки, сорваны куски дороги. По реке несся поток грязи. Турбаза, где живут все, оказалась отрезанной. Последняя машина на турбазу прошла за 5 минут до того, как снесло мост.

Мы поехали вниз. Осликовский тут же уехал в Нальчик за вертолетом и помощью. Я поужинал у конников, рассказал им о Мексике и поехал в крепость, где переночевал вместе с шоферами в фанерном бараке.

Утром я почему-то приказал все готовить к съемке. Инстинктивно, а сам поскакал к снесенному мосту, чтобы покричать что-нибудь друг другу.

Но мне не пришлось доехать. Уже по дороге я встретил всю группу (70 человек), которая пешком, перейдя по камням реку, выкарабкавшись из образовавшегося тоннеля, шла на съемку. Я чуть не заплакал. Съемка, конечно, состоялась, и мы сняли много. Вот так.

Но сейчас трудно. 2 дня лил страшный дождь. Мост, который сделали за 1 день, сорвало опять. Разрушило большой участок дороги. Ездить нельзя совсем, и все же, когда я пишу тебе, группа уже ушла пешком вниз (7 км), и, может быть, будем снимать. Я сейчас сяду в газик с Осликовским, доеду до переправы, перейду. На другой стороне нас будут ждать коноводы с лошадьми. Мы сядем и поедем на съемку. Проклинаю каждый день всех бездельников, сидящих во всяких креслах. Из-за них мы сейчас маемся. Как было бы просто построить в «крепости» городок и снимать в свое удовольствие. Мы предлагали. Так нам предлагают это теперь. Уже поздно. Ну, ничего.

Спасибо за нежные слова. За Андрюшку не беспокойся. Про меня тоже вечно говорили, что я худой. А в общем-то я здоровый, если после своей болезни живу и работаю здесь, где все противопоказано. Не волнуйся за меня. Ведь всегда, когда плохо, плохо – потом хорошо. Здесь живут Ляля и Генка[11]11
  Актриса Людмила Шагалова и Гена – жена и сын Вячеслава Шумского, оператора-постановщика фильмов Ростоцкого.


[Закрыть]. Будут до 1 сентября. Привет тебе от них. Ляля приехала числа 2-го. Добралась сама – героически. Тебе, я думаю, сюда нельзя – сыро здесь[12]12
  У Н. Меньшиковой были больные легкие.


[Закрыть].

Очень соскучился. Постараюсь вырваться в начале сентября. На стене у меня ты и Андрюшка. Да, вот что. Здесь продают свитера, грубой вязки из здешней шерсти. Могу купить тебе, Андрею и себе. Покупать? (17–19 руб.) 500 руб. послал в Москву с Пашкевичем, чтобы передал Миле.

Целую крепко. Пиши. Рад, что у тебя много работы. Твой Стаська! Прости за почерк: тороплюсь!

* * *

Чегем, 10 августа 1965 года.

Дорогая моя!

Сегодня уже 10 августа. Сняли мы довольно много, но еще больше осталось. Наверное, проснимаем до середины октября. От этого прямо сжимается сердце – так хочется домой. Такие экспедиции хороши в 20 лет, а не тогда, когда пора подумать о боге.

Пошатнувшееся здоровье, по-моему, восстановил. Постольку-поскольку в очень дождливый день проехал на лошади верхом 20 км, попытался ловить рыбу, упал в ледяную речку, после этого часа 3 мокрый ехал верхом, и ничего не заболело. Не ругай меня, конечно, разговор о боге как-то не совмещается, но ты же меня любишь не за то, что я сильно берегу свою особу.

Сейчас 4 дня, на небе ни облачка. Солнце такой силы, что прожигает сквозь кожаную куртку. Снежные вершины хорошо видны. Спасибо за бандероль, читаю газеты, хотя они здесь в окружении вечного как-то ни к чему.

Лялька живет и даже иногда надевает платья, хорошие, чтобы мы не окончательно озверели.

Надеюсь приехать в начале сентября на денек в Москву.

Слышал, что к вам приезжало начальство. Мне передавали, что оно по-прежнему наливается багровым при моем имени, обзывает меня Хуциевым и все сломанные машины считает моей виной. Ну, черт с ним. Наверное, я действительно уйду со студии, отношения уже не наладятся. Я это чувствую, только бы поскорее кончить картину.

Как ты там? Приносит ли радость работа? Приезжай скорей домой – когда ты дома, мне все-таки как-то спокойнее.

Очень соскучился, и красоты не действуют. Целую крепко, крепко. Привет сумасшедшему городскому и знакомым. Твой Стаська!