Текст книги "100 великих криминальных драм XX века"

Дело Бейлиса

Что общего у бедного еврея-подрядчика с киевского кирпичного завода и популярного журналиста-естествоиспытателя из Петербурга? Казалось бы, ничего, однако, как и в случае с инженером Филипповым, дело Бейлиса из частного превратилось в общественное и политическое. Очевидно, таков уж русский менталитет – во всем частном присутствует политическая подоплека. Да и времена эти – между двумя русскими революциями – были политизированные и наэлектризованные.

Банальное уголовное преступление, случившееся в 1911 году и направленное на сокрытие улик, усилиями большой группы людей превратилось в кампанию травли и ксенофобии. И за всем этим политическим спектаклем, затронувшим интересы даже Государственной Думы, забывался главный вопрос: кому это преступление выгодно?

Эпицентром дела Бейлиса, вызвавшего большой общественный резонанс, оказался окраинный район Киева – мещанская и воровская Лукьяновка.

Дело об убийстве Ющинского выглядело простым, но вызвало много вопросов криминалистического характера.

12 марта 1911 года навещавший приятеля семинарист Ющинский не вернулся домой. После усиленных поисков его тело было найдено в пещере городского парка с признаками насильственной смерти. Обстоятельства убийства казались странными – жертва была обескровлена в результате 47 уколов шилом. Это и как будто намекало на ритуальное убийство. Но именно – намекало, а не свидетельствовало. Однако прокурор Киевской Судебной Палаты Чаплинский сразу начал настаивать на этой националистической версии.

Для Европы рубежа XIX и ХХ веков были характерны национализм и ксенофобия. Уголовные дела с расовой подоплекой возникали одно за другим – то в Венгрии («Дело Шоймоши» 1882–1883 годов), то во Франции («Дело Дрейфуса» 1894–1904 годов) и, наконец – в Киеве. Причин такого обострения национализма было несколько: стремление к самоопределению, государственный и экономический кризис, поиски внутренних врагов. Нездоровые, непримиримые настроения охватывали не только темную, невежественную толпу, но и вполне образованных, интеллигентных людей, вроде профессора Киевского университета, психиатра И.А. Сикорского, оказавшегося на стороне шовинистов.

Мендель Бейлис под стражей и сообщение об убийстве Андрея Ющинского

Писатель Владимир Короленко сказал об этом: «Профессор Сикорский вместо психиатрической экспертизы стал читать по тетради собрание изуверных рассказов, ничего общего с наукой не имеющих». Противоположную позицию занимал московский психиатр, профессор Владимир Сербский, разоблачивший все расовые инсинуации киевских националистов.

При этом киевскому уголовному розыску, его простым сыщикам, работавшим «на земле», было известно, кто может быть повинен в смерти мальчика, потому что убийцы находились прямо под носом.

Андрей Ющинский был одинок и бесприютен: мать родила его вне брака – от священника, отказавшегося признавать отцовство, поэтому она энергично искала себе другого мужа. Сын оказался не нужен, и она не особо им занималась, а он учился в одном классе с Женей Чеберяковым и постоянно пропадал у него дома. Именно к нему Ющинский заходил перед смертью, чтобы отсыпать немного пороха для пугача. Мать Жени, Вера Чеберякова по кличке Верка Чеберячка, содержала бандитский притон, ее сводный брат Сингаевский был профессиональным вором, а рецидивисты из её шайки занимались грабежами и сбывали краденое.

О том, что в действительности произошло, свидетельствовала история с прутиками, описанная Короленко:

«Андрюша и Женя вырезали по прутику. Прутик Андрюши оказался лучше, и Женя заявил на него претензию. Андрюша не отдал. Женя погрозил.

– Я скажу твоей матери, что ты не учишься, а ходишь сюда.

И у Андрюши сорвались роковые слова:

– А я скажу, что у вас в квартире притон воров…

Сказал и, очевидно, забыл, и опять прибежал вместо школы на Лукьяновку…

Но злопамятный Женя не забыл и передал матери, конечно, не думая о страшных последствиях этого для товарища. Может быть, во всем ужасном объеме не думала и Чеберякова… Но в это время в “работе” компании часто стали случаться неудачи: Чеберякову раз, другой, третий арестовали, делали обыски, нашли краденые вещи, таскали по участкам… А законы этой среды в таких случаях ужасны…»

Андрей был свидетелем темных дел Чеберяковой, он многое видел и слышал, поэтому его и убили. Соседка слышала крики, детский плач и какую-то возню в квартире Чеберяковых.

Потом странная и трагическая участь постигла и Женю Чеберякова с его сестрой Валей: будучи важными свидетелями, они вдруг скоропостижно умерли в больнице от дизентерии. Поговаривали, что «Верка Чеберячка» ради сокрытия правды отравила собственных детей. Она приходила в больницу, уговаривала их дать показания в её пользу, а потом забрала умирающих детей домой, несмотря на протест врачей.

Короленко писал в очерке «На Лукьяновке»:

«Перед смертью сына г-жа Чеберяк наклонялась над ним, целовала его и умоляла:

– Скажи, что твоя мама тут ни при чем.

Но мальчик отвернулся к стене и сказал только:

– Ах, мама, оставь…»

* * *

Вера Чеберякова во всех газетных публикациях, да и на сохранившихся фотографиях предстает угрюмой мещанкой с тяжелым взглядом. Она дорого и помпезно одета, выглядит состоятельной женщиной, однако нет в ее жизни счастья. Даже собственных детей она растеряла, а возможно, и убила, чтобы скрыть правду и остаться при деньгах и своем нелегальном бизнесе.

Вера Чеберякова очень похожа внешне на серийную убийцу Белль Ганнес, тоже не пожалевшую собственных детей. Но это не удивительно для той эпохи: в мире и в России появились новые женщины, порожденные феминизмом 1890-х годов и характерной для рубежа веков романтической идеей саморазрушения и декаданса. Лиля Брик, например, своего ребенка отдала в приют: ей не нужны были дети, а материнство она считала пошлостью. Лиля Брик была жрицей любви, и её интересовали только известные и талантливые любовники, которые давали ей популярность и власть над людьми.

Будущая подруга Достоевского Аполлинария Суслова в юности посещала исторические курсы, а в ответ на не совсем толерантную реплику профессора: «Вы так хороши, зачем вам ещё история?» заехала ему, своему учителю, по физиономии.

Героиня эпопеи Алексея Толстого «Хождение по мукам» Даша Булавина, будучи профессорской дочкой и девственницей, в 1910-е годы попала в богемную среду московской интеллигенции и умело играла роль «женщины с прошлым», вызывая восторг окружающих. То же самое делала и героиня романа Бориса Акунина «Любовница смерти», действие которого происходит в 1902 году.

Огромное эстетическое влияние оказывало и немое кино: русские гимназистки 1905–1911 годов специально пили два раза в день по ложке уксуса, чтобы казаться бледными, отрешенными от жизни и похожими на «ангелов смерти».

В капитализирующейся России образ алчной волчицы, не знающей чувств и пренебрегающей даже состраданием к детям и кровным родством, появился уже на рубеже ХХ века. Достаточно вспомнить хищницу и детоубийцу Аксинью из чеховской повести «В овраге». Это произведение особенно нравилось Горькому: он увидел в безжалостной Аксинье знак нового времени, эпохи капитализма.

Еще один характерный момент – европейская индульгенция или русское ханжество: совершив убийство ребенка и разорив всю семью мужа, героиня повести Чехова еженедельно на дорогой карете подъезжала к церкви и вносила в казну пожертвования на бедных. Церковь принимала и, очевидно, считала её «невинной» женщиной.

* * *

Но кому могло прийти в голову выдать убийство мальчика уголовниками за ритуальное жертвоприношение? Просто под руку очень кстати подвернулся тихий и незаметный служащий местного кирпичного завода Мендель Бейлис. Мальчишки часто играли там, на заднем дворе завода, а приказчики не раз гоняли их оттуда. Кто гонял, никто не видел. Проще простого пустить слух, что это Бейлис гонял их с заводского двора, а однажды вдруг схватил Андрюшу Ющинского и потащил куда-то. Никто этого не видел, и в свидетели были приглашены двое местных пьяниц – муж и жена, готовые за бутылку показать на кого угодно.

Так Бейлис был арестован по обвинению в убийстве ради совершения религиозного обряда. Член «Союза русского народа» Николай Павло́вич распространял у здания суда прокламации, в которых говорилось: «Мальчик замучен жидами, поэтому бейте жидов, изгоняйте их, не прощайте пролития православной крови!» Да и «Союз русского народа» вел себя во время следствия подобно прокурорскому надзору. Дело оказалось сфабриковано, да так, что в зале суда и за его пределами начались настоящие баталии. Оказывалось давление на следствие, менялись следователи, в газетах развернулась травля. Полицию обвинили в том, что она подкуплена евреями. Правые в Думе внесли запрос на расследование работы полиции. Спустя сто лет адвокат Генри Резник говорил, что «в условиях политического кризиса 1911 года российским правым нужно было громкое событие для укрепления их позиций, и именно поэтому заурядное уголовное убийство начало превращаться в ритуальное дело».

Общество, в котором культивируется «охота на ведьм», довольно легко убедить в нужной версии, если представить доказательства, пусть даже самые абсурдные. Можно ли всерьез относиться к показаниям архимандрита Амвросия, который, по его словам: «лично учения о ритуальных убийствах не изучал, но беседовал неоднократно с православными монашествующими, перешедшими из иудейства, и убедился, что у евреев, в частности у хасидов, есть обычай добывать убиением непорочных отроков кровь, употребляемую для мацы». Услышав это, Бейлис разрыдался прямо в зале суда. У него была хорошая репутация в городе. Несмотря на бедность, он обеспечивал большую семью и много работал. У него были прекрасные отношения с православными священниками. Даже среди русских националистов Менахем Бейлис слыл фигурой неприкосновенной, и его не затрагивали еврейские погромы. То, что произошло в связи с убийством Ющинского, стало для приказчика кирпичного завода полной неожиданностью.

В деле Бейлиса примечательным оказалось не само преступление, а реакция на него общества. В те годы в Думе шло обсуждение отмены черты оседлости и введения для евреев избирательных прав, поэтому обстановка была накалена до предела, и противники демократических мер воспользовались убийством семинариста.

В дело включились именитые люди России – не только юристы, но и писатели, ученые, политики. Активнейшую роль в обвинении Бейлиса играли крайне правый политик, министр юстиции Иван Щегловитов; психиатр Иван Сикорский; его сын Игорь, будущий авиаконструктор; товарищ Игоря, скандальный журналист Владимир Голубев, возглавлявший молодежную националистическую организацию «Двуглавый орел». Не имевший к юстиции никакого отношения, юный экстремист Голубев влиял на правосудие с такой эффективностью, будто был по меньшей мере прокурором. Бывший директор департамента полиции говорил, что с Голубевым «приходилось считаться всему составу киевской администрации; с ним считался и генерал-губернатор». Голубеву и его соратникам оказалось под силу производить отводы следователей, компрометировать полицию и мешать ее работе. Каждая попытка расследования заканчивалась скандалом. Следователи, сторонники уголовной версии, сразу же отстранялись.

По другую сторону баррикад оказался Владимир Короленко. Его очерк «На Лукьяновке» посвящен обстоятельствам этой истории:

«…Дети решительно за Бейлиса… Есть, впрочем, смутные показания, – и то запоздалые и загробные, – о Бейлисе и о том, что он гнался за Ющинским. Это сказал Женя Чеберяк, и это показание суду доставил г. Голубев, известный деятель “Двуглавого орла”. То же говорила на суде Люда Чеберяк под взглядами матери. Она сама не видала. Ей говорила покойная сестра Валя…»

Однако доказательной базы оказалось недостаточно. В 1913 году дело закрыли, а Бейлиса оправдали. Вера Чеберякова так и не понесла наказания за это преступление: не завели дела и не дали собрать доказательства. Она была арестована по совсем другому делу – за скупку краденого (та самая, слышавшая крики и возню соседка донесла на неё по совету полиции). Но даже ордер на этот арест следователю пришлось выдавать тайно от прокурора Чаплинского, считавшего, что эту «святую и невинную женщину напрасно мучают». Кроме Чаплинского в невинность Верки Чеберячки не верил никто. Но она считалась фигурой неприкосновенной, поскольку участвовала в деятельности «Союза русского народа» и даже вносила туда патриотические пожертвования: совершенно как Аксинья – убийца ребенка из повести Чехова. Очень предусмотрительно.

Судьбы участников этой грязной истории сложились по-разному. Министр Щегловитов и прокурор Чаплинский были расстреляны в годы красного террора, причем одной из формулировок было расовое давление на следствие в деле Бейлиса.

Деятель «Двуглавого орла» Голубев погиб на фронте в 1914 году.

Менахем Бейлис вскоре после освобождения эмигрировал в Палестину, а потом в США, где написал книгу о своих злоключениях.

В предисловии к поэме «Возмездие» Александр Блок подводил итоги 1911 года: «…В одной из московских газет появилась пророческая статья: “Близость большой войны”. В Киеве произошло убийство Андрея Ющинского, и возник вопрос об употреблении евреями христианской крови. /…/ Наконец, осенью в Киеве был убит Столыпин, что знаменовало окончательный переход управления страной из рук полудворянских, получиновничьих в руки департамента полиции».

Всё смешалось в 1911 году – смерть простого мальчика Ющинского и государственного человека Столыпина. Но катастрофичность мира, замеченная великим поэтом, проявлялась в виде отдельных сигналов, порой не столь заметных и как будто не имевших отношения к общественной жизни, но так или иначе проникавших в общество.

Мало кто помнит, но несколькими годами ранее громкого дела Бейлиса в семье самого Александра Александровича Блока произошло несчастье, также ставшее отражением эпохи.

Опасная должность

21 июля 1906 года 48-летний губернатор Самары Иван Львович Блок засиделся на работе. Была суббота, он собирался уйти еще днем, но выехал только в половине седьмого вечера: много дел на работе.

Около семи его экипаж заворачивал с Вознесенской улицы на Воскресенскую. Это был удобный момент, и террорист Григорий Фролов подошел почти вплотную. Он бросил бомбу в губернатора и убил его на месте. Перед прибывшими на место покушения полицейскими предстало ужасное зрелище: губернатор был разорван на куски. Некоторые части тела погибшего собрать не удалось, а голова вообще разлетелась на осколки, и в гроб пришлось положить ватный шар.

И.Л. Блок

По случайному стечению обстоятельств именно 21 июля 1906 года, в тот роковой день, когда террорист Фролов убил самарского губернатора, другой уже обреченный историей человек, Петр Аркадьевич Столыпин был назначен председателем Российского правительства. Возможно, именно из-за этого Иван Львович Блок в тот день задержался на работе дольше обычного: хотел поработать над отчетом, который потребуется новому главе правительства. Смерть одного чиновника Российской империи как будто предрекала дальнейшую судьбу второго. Столыпину оставалось жить совсем недолго.

Эсера Фролова скоро арестовали, но ему повезло: в отличие от убитого им губернатора он остался жив. Это тем более обидно, что позднее Фролов произнес совершенно удивительные слова: «Что за человек был самарский губернатор и каково было его служебное поприще, я не знал. Да это в то время было неважно: он был бы, вероятно, убит, если бы был даже самым лучшим губернатором».

Таким было лицо русского терроризма: убийца часто даже не был знаком с жертвой, ничего о ней не знал, он просто получал задание от своей группы. А Ивана Блока убили лишь потому, что он был губернатором.

Траурная процессия с останками Ивана Блока двигалась от его дома до Кафедрального собора. Там прошло отпевание. Дальше тело понесли к вокзалу и погрузили в вагон: губернатору предстоял последний путь – в Уфу, на Сергиевское кладбище.

Гибель человека – это трагедия и для всей его семьи. У Ивана Львовича была большая дружная семья – жена Мария Митрофановна и шестеро малолетних детей. Старшему сыну едва исполнилось 13. Через два года 15-летний Ваня, так и не преодолевший депрессию после гибели отца, застрелился в школе. Младший сын, Лёва, потеряв и отца и брата, начал заикаться, не смог учиться в гимназии и сторонился людей. Спасали его только лошади – умные и молчаливые животные. Он стал коневодом и извозчиком, а позднее женился на художнице Тамаре Федоровне Рааль. Тому, что извозчик женился на художнице, удивляться не стоило: в то время лошади были основным промыслом помещиков и чиновников центральной России. Например, старшая сестра Льва, Ариадна Ивановна Блок, вышла замуж за известного в Уфе конезаводчика Николая Ляхова.

От Ивана Львовича Блока остались только память и семейные фотографии. Весьма символично, что после 1945 года могила Самарского губернатора была ликвидирована, а на том самом углу, где он погиб – только уже не на Вознесенской и Воскресенской улицах, а на улицах Степана Разина и Пионерской, – расположены здания ФСБ и клуба имени Дзержинского.

Судьба Саввы Морозова

13 мая 1905 года в номере отеля «Руаяль» французского города Канны было обнаружено тело известного русского фабриканта и общественного деятеля Саввы Тимофеевича Морозова. Он погиб от огнестрельного ранения в грудь, браунинг полицейские обнаружили рядом с телом. Пальцы его левой руки были опалены выстрелом, а возле кровати лежала записка: «В смерти моей прошу никого не винить».

Казалось бы, все признаки самоубийства были налицо, однако гибель 43-летнего богатого и деятельного человека представлялась загадкой, и многие не поверили в официальную версию следствия.

* * *

Отчего не жилось на Руси богатому человеку? Казалось бы, заведи себе жену красивую, спи себе да ешь, иногда (ради куража) – в оперу, на бал в казино съезди, либо на лошадиные бега: лошади Саввы Морозова всегда брали призы на соревнованиях. Но к ХХ веку испортился русский богач: всё ему приключения и эксперименты подавай, взрывы да восстания. Не может он без бурной деятельности, без причастности к истории и всему происходящему.

Но участие фабрикантов в революции вовсе не было романтическим порывом. Главной причиной стало недовольство царской властью. Император Александр II был славянофилом и способствовал развитию внутреннего рынка, он мешал продвижению иностранных предпринимателей, и русским промышленникам при нем жилось вольготно, они богатели. Но к началу ХХ века в Россию были допущены зарубежные фирмы и предприятия, и недовольные русские купцы в поисках выхода из положения невольно сблизились с социал-демократами. Окончательное падение авторитета царской власти в годы Русско-японской войны привело к радикальным формам борьбы. Промышленники полагали, что лишь на гребне радикального движения можно совершить буржуазную революцию и обрести власть в стране для собственных реформ. Им ведь не могло прийти в голову, что может произойти социалистическая революция: в мире еще не было подобных прецедентов. Потому они и поддерживали боевые группы покупкой оружия, созданием взрывчатки в химических лабораториях, организацией складов. Помещение и средства у них имелись. Не последнюю роль играло и то, что большинство фабрикантов были старообрядцами и стремились узаконить свою религию, наряду с государственной.

Савва Морозов и его могила на Рогожском кладбище в Москве

Савва Морозов был потомком крепостного крестьянина – Саввы первого, создавшего в XVIII веке производство тканей в Зуеве и выкупившего семью. Он быстро разбогател. После него Морозовы превратились в огромный род. Но у Тимофея Морозова как-то не задались потомки: двое умерли в младенчестве, сын Сергей интереса к делу не проявлял, старшая дочь Алефтина выбросилась с балкона. Один лишь Савва радовал его успехами. Он учился на физико-математическом факультете Московского университета, получил диплом химика, стажировался у Менделеева. Савву интересовали текстильное и красильное дело, он даже отправился на учёбу в Кембридж, но вынужден был прервать занятия и вернуться из-за болезни отца. В 26 лет он стал техническим директором Никольской мануфактуры и управляющим всем производством. Состояние семьи исчислялось 30 миллионами рублей.

Савва Тимофеевич прославился как лучший хозяин, снискал прозвище «Купеческий воевода» и лично приветствовал государя на своей мануфактуре. В быту он был весьма скромен, но на фабрике бегал по этажам, сам работал на станках и обучал подростков, для которых создал образовательные курсы и техническую стажировку с оплачиваемой стипендией. Рабочим жилось неплохо: женщинам оплачивали беременность, были продуктовая лавка с 10-процентной скидкой и кредитом, кооперативный магазин. Савва поощрял семейных рабочих и выделял каждой семье 12-метровую комнату.

В 1888 году Савва Морозов увел у собственного племянника жену Зинаиду Григорьевну и обвенчался с ней, что было для старообрядческой семьи позором. Мать Саввы, Мария Федоровна, невестку невзлюбила. Властная Зинаида была свободолюбива и жаждала светского общения, балов, интересных встреч. Влюбленному Савве это поначалу нравилось. В особняке на Спиридоновке, построенном Шехтелем на деньги Морозова, часто бывали литераторы, артисты и монаршие особы. Зинаида стала известной дамой в Москве, и к Морозовым приходили Горький, Шаляпин, Чехов, Мамонтов. Ольга Книппер изумлялась роскоши, а Горькому претила эта вульгарная тяга к коллекционированию: «В спальне у хозяйки устрашающее количество севрского фарфора, фарфором украшена широкая кровать, из фарфора рамы зеркал, фарфоровые вазы и фигурки на туалетном столике и по стенам, на кронштейнах. Это немного напоминало магазин посуды».

Дела Морозова шли в гору, его выбирали во все комитеты предпринимателей. Но в это время он познакомился с известной актрисой Марией Федоровной Андреевой, яркой рыжеволосой красавицей. У них начался роман. Андреева стала одной из причин увлечения Саввы Морозова и театром, и революцией, возможно – самой главной причиной. Она – звезда МХТ, созданного режиссером Станиславским, тоже, кстати, старообрядцем, как и Савва Тимофеевич. И фабрикант вошел в товарищество по учреждению нового театра и сделался финансовым его распорядителем. Именно он руководил строительством здания в Камергерском переулке. То, что Морозов делал для Московского Художественного театра, Станиславский назвал подвигом.

В то же время Андреева была дамой революционной, а в подпольных кругах её прозвали Феномен – за способность одним взглядом выманивать деньги у богатых людей. Некоторые полагали, что её к Морозову подослали большевики. Факт остается фактом – Морозов составил для Андреевой страховой полис на 100 тысяч рублей. Даже когда она переключилась на модного пролетарского писателя Горького и вступила с ним в гражданский брак, расстроенный Морозов продолжал поддерживать её и оплатил лечение, узнав, что у Андреевой перитонит. Несмотря на разрыв, он отдал ей этот страховой полис в 1902 году. И еще одна деталь: близкие говорили, что уход Андреевой к Горькому привел к первой попытке суицида у Морозова. Этому помешало лишь рождение сына, однако осталась предсмертная записка без даты – точно такая же была найдена позднее в номере отеля «Руаяль».

Зимой 1903 года в Сестрорецке Андреева познакомила его с инженером Леонидом Красиным и просила взять на работу. С лета 1904 года Красин перестраивал на фабрике Морозова электростанцию, а тот передавал ему каждый месяц по 2 тысячи в партийную казну. Теперь изготовлением взрывчатки на фабрике Морозова занимался профессиональный инженер и революционер. Финансы фабриканта шли на подпольные большевистские газеты «Искра», «Борьба» и «Новая жизнь». Савва Морозов тайком привозил рабочим запрещенные книги, помогал печатать листовки в подпольной типографии, организовывал стачки и скрывал у себя дома объявленного в розыск революционера Баумана. Однажды к Морозовым пришел в гости генерал-губернатор Сергей Романов и обедал за одним столом с Бауманом, которого спешно выдали за дальнего родственника.

Последней каплей, переполнившей чашу терпения его семьи, и в первую очередь властной матери-старообрядки, стал пронизанный революционными идеями доклад «О причинах забастовочного движения. Требования введения демократических свобод», в котором говорилось об общественном контроле над предприятиями и различных правах – на свободу слова, печати, профсоюзов, митингов и забастовок.

Доклад был сочинен после январских событий 1905 года. А в феврале 1905 года террорист Каляев убил великого князя Сергея Романова бомбой фабричного изготовления. Тут уже инженер Красин, опасавшийся каторги, попросил о срочной командировке и был отправлен Морозовым в Берлин «за оборудованием». Но сам Савва Тимофеевич вызывал пристальный интерес правительства, и премьер Витте говорил, что он «наконец-то попался».

Мария Федоровна Морозова всё чаще повторяла, что её сын сошел с ума. Она решила отстранить его от дел. Совсем его не отстранили, но теперь все его решения оказались под контролем. Он ощущал бессилие и одиночество. Союзницей Марии Федоровны в изоляции Саввы Тимофеевича оказалась и нелюбимая невестка, которой не нравились безумные траты мужа на революцию и любовницу. Зинаида Григорьевна, не уступавшая свекрови во властности, стала перехватывать письма Морозова. 15 апреля 1905 года они по обоюдному согласию созвали консилиум лучших врачей, чтобы признать Морозова недееспособным. Доктор Россолимо легко подмахнул сомнительное заключение, в котором нашлись «нервное расстройство», «чрезмерное возбуждение», «беспокойство» с «бессонницей» и «подавленное состояние с приступами тоски». Почему доктор это сделал? А вот на этот вопрос существуют самые разные ответы.

По рекомендации врачей Морозова спешно отправили в Европу лечиться. В Берлин с ним поехали жена и доктор Селивановский. Из Берлина они отправились в Виши, потом в Канны, где и случилась трагедия.

Одной из причин самоубийства Саввы Тимофеевича даже называли его неизлечимую болезнь – прогрессирующий паралич: не хотел он такого жалкого существования. Однако эта версия была состряпана явно наспех, да и описание событий его последнего дня не укладывается в эту версию. По свидетельству Зинаиды Григорьевны, Морозов с удовольствием купался в море и любовался закатом, потом с аппетитом поел устриц и предложил ей после возвращения отправить на море и детей, оставшихся в этот раз с бабушкой, далее он намеревался сходить в казино, однако не хотел, чтобы она его сопровождала: недавно он проигрался, потому что она была рядом.

Когда Зинаида хотела прокатиться и стала примерять шляпку перед зеркалом, за ее спиной в проеме двери на мгновение появилось лицо какого-то мужчины, она спросила: кто это? И Морозов поспешно ответил: никто. Ей показалось, что она узнала инженера Красина. Он действительно появлялся и в Виши, и в Каннах. Существует версия, что Красин через консьержа Жака Ориоля передал Морозову записку, в которой был только вопросительный знак, тот в свою очередь передал Красину записку с восклицательным знаком, и Красин был удручен, что денег больше не будет. Этот эпизод заставил многих подозревать Красина в убийстве Саввы Тимофеевича. По словам жены Морозова, она увидела в окно убегающего мужчину. Сам Красин утверждал, что находился в Лондоне, а позднее пытался провести собственное расследование в Каннах, но все документы дела исчезли.

Мать Морозова поклялась на Библии, что похороны на старообрядческом Рогожском кладбище законны, поскольку ее сын перед самоубийством сошел с ума. Генерал-губернатор Москвы А. Козлов, распорядившись похоронить Морозова по христианскому обряду, подошел к его вдове и сказал, что не верит в самоубийство, поскольку «слишком значимым и уважаемым человеком был Савва Тимофеевич».

Скольким же людям была на руку смерть фабриканта, и сколько человек оказалось втянуто в эту таинственную историю? Его мать Мария Федоровна, жена Зинаида Григорьевна, инженер Красин, актриса Андреева. Мать Морозова получила 90-процентный пай в его предприятии, жена – всё недвижимое имущество, Андреева – страховку, из которой 60 тысяч сразу ушло в партийную кассу. Множество версий выдвигалось относительно причастности этих людей к смерти Морозова, в том числе и со стороны потомков промышленника.

Писатель Горький утверждал, что Морозов всегда опасался «черной сотни», посылавшей ему письма с угрозами. На самом деле эта версия с угрозами объяснялась иначе. Морозову действительно бросали в окно фабрики камни и присылали угрожающие письма, но организовал это его зять Сергей Назаров, муж сестры, чтобы заставить его отказаться от борьбы.

Правительство вело свое негласное расследование и послало в Канны полковника контрразведки Сергея Свирского. Еще один исследователь, племянник Морозова Александр Карпов говорил, что пуля, убившая Морозова, не соответствовала приложенному к делу браунингу. Потом и эти вещественные доказательства исчезли из дела. Но самым удивительным было то, что французская полиция не сделала фотографий тела убитого, а тело его было доставлено в Москву в оцинкованном гробу, обитом сверху деревом. Но и этот гроб впоследствии был подменен другим.

Была среди версий одна на первый взгляд невероятная и даже фантастическая. По словам Горького, среди рабочих Никольской мануфактуры ходила легенда, что Савва Тимофеевич не умер, а пошел в народ. И это вовсе не было сказочным лубком для наивных душ.

С некоторых пор появилась в семье Морозовых загадочная фигура – некий Фома, в генеалогическом древе не упомянутый, однако ставший одним из наследников Саввы Тимофеевича. Каверза заключается в том, что Фома, очень похожий на хозяина, частенько приходил на предприятие, сам работал на станках, читал лекции по химии на курсах, но вместе Савву и Фому Морозовых никто никогда не видел. Впоследствии, получив свою долю в наследстве, этот никому не известный Фома Морозов уехал в Ленинград, где стал руководить фирмой Саввы Морозова. И никто из родственников почему-то против Фомы и его притязаний на наследство не возражал.

В годы Первой мировой войны фирма Фомы поставляла порох Императорскому флоту. А в 1929 году родной брат Саввы Сергей отправился в Ленинград на похороны Фомы Морозова, который упокоился на Малоохтинском старообрядческом кладбище. Говорили, что там какое-то время стояла плита с надписью «здесь покоится Савва Тимофеевич Морозов». Потом она исчезла.