Текст книги "100 великих криминальных драм XX века"

Убийство полковника Перацкого

15 июня 1934 года министр внутренних дел полковник Войска Польского Бронислав Перацкий пришел в варшавский ресторан «Товарищеский клуб». Охрану он заранее отпустил. К полковнику приблизился украинский террорист Григорий Мацейко и хотел взорвать бомбу, но взрыва не произошло. Мацейко смертельно ранил Перацкого несколькими выстрелами и сбежал. Он умер в Аргентине в 1966 году.

Бронислав Перацкий, сообщение о покушении и его убийца Григорий Мацейко

Имена убийц все знали. Мацейко был исполнителем, организатором – националист Микола Лебедь, а заказчиком – Степан Бандера, краевой проводник, отдавший приказ об устранении. Мотив преступления был связан с деятельностью Перацкого на посту министра внутренних дел.

Характеристика

Когда в 1917 году Россия признала Польшу независимой, Бронислав Перацкий отказался присягать императору Вильгельму II и был разжалован. В 1918–1919 годах он стал участником польско-украинской войны в Львове.

Он был сторонником Пилсудского и в мае 1926 года вместе с ним совершил переворот. В годы «майской диктатуры» был начальником Генштаба. В 1934 году стал министром внутренних дел и сразу начал борьбу с радикальными националистами и их подпольем. Перацкий пытался внушить населению антивоенные настроения, занимаясь при этом арестом членов ОУН – украинских националистов. Мероприятия Перацкого затронули 450 сёл. Всего было арестовано 1739 человек. Это угрожало существованию ОУН.

Именно тогда Степан Бандера и отдал приказ убить Перацкого.

* * *

На Варшавском процессе 1935–1936 годов по делу о покушении на Перацкого предстал весь цвет украинского националистического подполья: Степан Бандера, Ярослав Карпинец, Евгений Качмарский, Николай Климишин, Николай Лебедь, Иван Малюца, Роман Мигаль, Богдан Подгайный, Ярослав Рак, Яков Чёрный и две девушки – Дарья Гнаткивская и Катерина Зарицкая.

Дарья вместе с Миколой Лебедем организовала слежку за Перацким, чтобы установить его рабочий график. Она получила 15 лет заключения. Позднее Дарья эмигрировала в США к боевому другу Лебедю и умерла там в 1989 году.

Зарицкая не шпионила за Перацким и не спускала курок, но тоже участвовала в деле, поэтому получила 8 лет. Отсидела всего 4 года. В 1939 году она обвенчалась со своим единомышленником Михаилом Сорокой. Когда в марте 1940 года её арестовало НКВД по обвинению в сотрудничестве с националистами, она была уже на пятом месяце беременности. Её сын Богдан родился в тюрьме и рос в семье дедушки-математика. В июне 1941 года Зарицкая сбежала и стала главой женского подразделения ОУН-УПА. Националист Роман Шухевич сделал её своей связной. В сентябре 1947 года она была арестована НКВД и во время задержания застрелила оперативника. Теперь от смерти её могло спасти только сотрудничество со следствием. И она стала сотрудничать – назвала все тайные квартиры Шухевича, о которых знала, всех связных своего командира, сообщила адреса 105 явок боевиков УПА. Было арестовано 93 человека, а 14 завербовано в качестве осведомителей НКВД. Зарицкую приговорили к 25 годам заключения, а в сентябре 1972 года освободили без права поселения в Западной Украине. Она жила в Хмельницкой области и умерла в 1986 году.

Сын Зарицкой, ставший художником, заведовал кафедрой промышленной графики Львовской Академии искусств.

* * *

В 1936 году Варшавский суд приговорил Бандеру, Лебедя и Карпинца к смертной казни. Но в это время умер Пилсудский, и по амнистии смертный приговор заменили пожизненным заключением. Н. Климишин и Б. Пидгайный тоже были осуждены пожизненно, Р. Мигаль и Я. Чорний – на 12 лет, а Я. Рак и Е. Качмарский – на 7 лет. Все они вышли из заключения в 1939 году, после нападения Германии на Польшу, но судьба их сложилась по-разному. Лебедь эмигрировал в США. Карпинец сражался и погиб в боях с Красной армией в 1944 году. Качмарский служил при нацистах заместителем комиссара райотдела украинской полиции в Львове и умер от туберкулёза в 1942 году. А Степан Бандера прошел извилистый путь, в котором было всё – от борьбы с Советской армией в годы войны до пребывания в лагере Заксенхаузен на территории Рейха. 15 октября 1959 года Бандеру убил в Мюнхене агент КГБ Богдан Сташинский при помощи шприца-пистолета, начинённого ядом – через четверть века после смерти Бронислава Перацкого.

Тайна фермы Хинтеркайфек

В послевоенной Германии царили пораженческие настроения и горький привкус поражения. В страну возвращались «седые мальчики», как их назвал писатель Ремарк: те самые наглотавшиеся газов и прошедшие фронт солдаты, ушедшие на войну прямо со школьного плаца и умеющие только убивать. Они вливались в тусклую массу безработных, ставшую впоследствии благодатной почвой для набиравшего силу национал-социализма.

События, о которых пойдет речь, произошли на юге Германии – в консервативной баварской глухомани возле городка Шробенхаузен, где о прошедшей войне не особо вспоминали, предпочитая увеличивать поголовье крупного рогатого скота.

Хутор Хинтеркайфек считался крупной и зажиточной фермой, но счастливыми его обитателей едва ли назовёшь. Во всей округе о ферме ходили нехорошие слухи, и без особой причины туда предпочитали не заглядывать.

К 1914 году отец семейства, 58-летний Андреас Грубер был женат на женщине почти на девять лет старше него: на тот момент его супруге Цецилии было 67 лет. Очевидно, поэтому он предпочитал общество своей 27-летней дочери, с которой вступил в кровосмесительную связь. Соседи считали семью греховной, но не вмешивались, зная агрессивный нрав хозяина хутора. Цецилия не обращала на это внимания, а дочь Виктория с 16 лет покорно сносила домогательства дебошира-отца, возносила Богу молитвы и пела в церковном хоре. О своих несчастьях она рассказала священнику на исповеди, а он поведал об этом другим, поэтому неприятная тайна семейства Груберов стала известна всем. 28 мая 1915 года в Нойберге состоялся закрытый судебный процесс. Грубера приговорили к году каторжных работ за кровосмешение, а его дочь к месяцу тюрьмы, но через год ничего не изменилось, и Груберы продолжали жить как жили раньше. Их жизнь ненадолго изменилась лишь перед войной, когда Виктория вышла замуж за Карла Габриэля. Теперь владельцами хутора считались молодые супруги Габриэль, причём Виктория имела две трети, а Карл одну треть. Никакой любви между ними не было, Карл презирал бессловесную супругу, зная о её связи с отцом, он тяготился своим пребыванием в этом семействе, а потом и вовсе ушёл на фронт добровольцем. Там он и погиб, о чём Виктория узнала, уже будучи беременной. У неё родилась дочь, которую в честь бубушки назвали Цецилией.

В полукилометре от Груберов жили Шлиттенбауэры – муж и жена. Лоренц Шлиттенбауэр, местный общественник и авторитетная личность, в 1918 году стал вдовцом, а через две недели после похорон у него начался роман с Викторией. Через некоторое время выяснилось, что Виктория вновь ждёт ребёнка, и, пока все сплетничали о том, кто же настоящий отец, Шлиттенбауэр предложил пожениться и пошёл к Груберу просить руки его дочери. Такой брак с уважаемым человеком мог даже польстить Груберам. Виктории удалось бы уйти из дома к мужу и стать хозяйкой на его ферме, а Лоренц Шлиттенбауэр получил бы тысячу марок приданого, как отступные за признание отцовства. Но папаша Грубер не на шутку разозлился. Он грубо прогнал соседа, добавив, что его дочери и так есть с кем понежничать. Шлиттенбауэр был оскорблён.

В июле 1919 года у Виктории родился сын Йозеф, а 13 сентября Андреаса Грубера вновь арестовали и выпустили только после того, как Шлиттенбауэр признал отцовство. Не будучи женатым на Виктории, он теперь должен был платить ей алименты до совершеннолетия ребёнка.

Первый сигнал о надвигающейся опасности Грубер получил в конце марта 1922 года. Кто-то ходил по усадьбе, к ней вели следы на снегу, он слышал шаги, видел свет факелов. Грубер был напуган, сказал на рынке соседям, что завёл ружьё, потому что опасается ограбления.

Тела убитых на ферме Хинтеркайфек

Утром 31 марта Андреас Грубер зашёл на почту и получил от почтальона Франка Мейера газеты и письма. В пять часов вечера к Груберам приехала горничная – 45-летняя Мария Баумгартнер, хромая, одинокая женщина. Больше их никто не видел. Неизвестно, что произошло на хуторе в ночь 31 марта, и, возможно, Груберов не хватились бы ещё долго, но 1 апреля 7-летняя Цецилия не пришла в школу, и это заставило округу забеспокоиться. Тогда же, 1 апреля, в Хинтеркайфек по договорённости пришёл продавец кофе, но ему никто не открыл. 2 апреля никто из Груберов не явился на воскресную мессу, а вечером столяр Михаэль Плек видел возле дома свет фонаря. Три дня возле хутора происходили странные вещи: проходившие мимо селяне утверждали, что в доме кто-то топил печь, но ни самих Груберов, ни их домашних животных во дворе не было.

Первым тревогу забил почтальон Мейер. Он уже пару дней бросал газеты в кухонное окно, но на его призывы никто не отзывался. 4 апреля в 9.00 на ферму приехал монтёр Альберт Хофнер. Не дождавшись хозяев, он сам начал чинить двигатель и слышал лай собаки Груберов. Закончив работу, Хофнер отправился к Шлиттенбауэру, и тот, прихватив четырёх человек, пошёл выяснить, что происходит на хуторе. Было 4 часа вечера 4 апреля.

Соседи обнаружили собаку и скот привязанными, но хозяев нигде не было. И только зайдя в сарай, они увидели жуткую картину: трупы Андреаса, его жены Цецилии, Виктории Габриэль и её 7-летней дочери. В доме были найдены трупы горничной Баумгартнер и двухлетнего Йозефа. У всех жертв был разбит череп, но больше всего досталось женщинам и двухлетнему ребёнку.

В половине десятого вечера на хутор прибыла полиция. Она не нашла следов взлома, все сбережения хозяев оказались нетронуты. По словам Шлиттенбауэра, он вынужден был изменить положение трупов, поскольку они были свалены в кучу и прикрыты сеном, а он испугался, что под другими телами находится его двухлетний сын. Но в самом доме был порядок, а домашние животные накормлены. Это означало, что все эти дни на ферме кто-то хладнокровно жил рядом с трупами хозяев, невзирая на жуткую обстановку преступления и постоянные визиты посторонних – механика, продавца, почтальона. В северной части дома на чердаке явно кто-то скрывался: солома была примята, везде валялись объедки и мусор. Преступник питался копчёными окороками, висевшими в кухне Груберов.

Расследование, которое вёл комиссар мюнхенской полиции Георг Райнгрубер, было громким и вызвало всеобщий интерес. Полиция объявила награду за сведения о преступнике – 100 тысяч марок. Потом она была увеличена до 500 тысяч. Оставив головы жертв, как самую пострадавшую часть, на попечение судмедэкспертов, тела погибших похоронили 8 апреля 1922 года на кладбище Вайдхофена возле церкви Святого Венделина, где Виктория Габриэль пела в хоре.

Дальше встал вопрос о подозреваемых. У Шлиттенбауэра был мотив: во-первых, его оскорбили Груберы, во-вторых, он был прижимистым хозяином, но вынужден был унизительно выплачивать алименты на ребёнка, даже не будучи уверенным в своём отцовстве, в-третьих, именно Шлиттенбауэр обнаружил орудие преступления – мотыгу, и в-четвертых, у него не было алиби на ночь 31 марта. Ещё одной странностью стало последующее брожение Шлиттенбауэра по территории Хинтеркайфека: когда ферма была снесена, сосед бродил по развалинам и перебирал камни, будто пытался что-то найти или увидеть. Потом он заявил, что преступник хотел закопать тела, и показал на вырытую могилу: «Он был местным – я в этом уверен!» Но всё это вместе ещё не свидетельствовало о виновности соседа.

Следующими подозреваемыми стали братья Адольф и Антон Гампы, а дело приобрело политический характер. Подписание Версальского договора, репарации Германии, уступки Веймарской республики, два восстания 1919 года (в Берлине и в Мюнхене) – всё это привело к общественному недовольству в Германии и созданию народного ополчения. После Берлинского путча 1920 года это ополчение приказано было расформировать, а его бойцов разоружить, но боевики на местах не подчинились, из оружия вернули лишь половину, а в Баварии многие отряды ополчения оставались на нелегальном положении.

В Мюнхенское гражданское ополчение, просуществовавшее с мая 1919 года по июнь 1921 года, входил и хозяин Хинтеркайфека Андреас Грубер. То есть его хутор мог быть тайным складом оружия, приготовленного для ополчения: соседи не раз замечали, как по ночам к хутору подъезжали грузовики. Лидерами ополчения были братья Гамп, с которыми хозяин хутора был знаком. Адольф был уголовником и наёмным убийцей, а его брат Антон – его подручным. Эта версия появилась из-за исповедального признания их сестры Кресченс Мейер священнику: когда ей пришла пора умирать, она позвала в больницу священника и рассказала, что её братья расправились с Груберами. Причиной убийства стала скупость Грубера: когда братья явились за оружием, он потребовал денег за его хранение. Правда это или легенда, сказать трудно. Тем более что возможная свидетельница умерла, не успев дать показания.

Куда более правдоподобной кажется самая неправдоподобная из всех версий – возвращение погибшего на войне Карла Габриэля. На него пришла похоронка, но в годы Первой мировой войны такие ошибки были нередки. Не испытывая к своей жене тёплых чувств и не горя желанием вернуться в Хинтеркайфек, Карл мог после войны просто не заявить о себе. Но часть хутора по закону принадлежала ему, и он мог вернуться, чтобы посмотреть, как живут обитатели хутора. В таком случае все обстоятельства убийства складывались в одну логичную картину. Карл и раньше не был уверен, что Цецилия – его дочь, а теперь увидел ещё одного ребёнка и понял, что Виктория продолжает жить со своим отцом. Ненависть переполнила ветерана войны, и он с особенным гневом обрушился на женщин. Вполне логично и то, что он несколько дней жил рядом с трупами: во-первых, для человека, привыкшего к окопной жизни, это не столь уж необычно, во-вторых, он считал хутор своим и находился «у себя дома». Это последнее объясняет и его отношение к домашним животным: они были его собственностью, поэтому он их кормил. Едва ли рецидивисты Гампы стали бы кормить чужой скот и отсиживаться на ферме, к тому же они непременно забрали бы деньги хозяев. Карла Габриэля не интересовали деньги. В его разгоряченном обидами и войной сознании окружающая жизнь давно уже существовала в преломленном виде – совершенно иначе, нежели у других людей. Он пришёл домой мстить.

Но что произошло на самом деле на хуторе Хинтеркайфек, едва ли кто-нибудь узнает, ведь прошло уже почти сто лет.

Дело Горгоновой

На первый взгляд может показаться, что дело Маргариты Горгоновой попало в начало 1930-х годов по ошибке: уж очень оно напоминает зловещие семейные драмы начала ХХ века. Однако никакой ошибки нет: общественная непримиримость и националистические настроения, обрушившиеся на Горгонову, были типичны для Европы 30-х годов, где наступали фашистские времена и неприязнь ко всему чужому – стоило произойти какому-то неприятному событию, как тут же появлялся «образ врага».

Обстоятельства этой истории неясны до сих пор. Некая Маргарита Илич, родом из Далмации, успела побывать замужем за Эрвином Горгоном, проживавшим в Львове. Вскоре её муж уехал в США зарабатывать деньги и исчез навсегда. Маргарита устроилась няней и экономкой в семью архитектора-модерниста Хенрика Зарембы. Сорокалетний архитектор жил в собственном доме в Бжуховицах, а его жена давно находилась в психбольнице. Вскоре Заремба заменил её красивой 23-летней няней. За восемь лет совместной жизни архитектор и его возлюбленная произвели на свет девочку Рому, которая на момент несчастья была еще совсем маленькой. Рома была любимицей отца, и, когда случилась беда, она осталась с ним в семье. В 1931 году Маргарита Горгонова ждала второго ребенка.

Маргарита Горгонова и комната, где нашли мертвую Люсю

У Зарембы было двое своих детей – 17-летняя Эржбета и 14-летний Станислав. Стась был робким и послушным, а Эржбета, которую дома звали Люсей, к мачехе относилась насмешливо: они не сошлись характерами, да и мать Люси еще была жива. Судя по всему, Люся Зарембянка отличалась своенравным характером, она кокетничала, интересовалась мужчинами, что не удивительно для её возраста. Архитектор желал мира и покоя в семье, постоянное напряжение между двумя женщинами нервировало его, и он начал подумывать о расставании с Маргаритой, намереваясь оставить ей и новорожденной дочери свой дом в Бжуховицах (ныне это поселок Брюховичи) и переселиться во Львов. Разъехаться они собирались 1 января, но за два дня до этого произошло убийство.

* * *

30 декабря 1931 года в гостиной дома Зарембы в Бжуховицах уже стояла высокая, украшенная ёлка. Все поужинали и легли спать. Но Стасю в ночь на 31 декабря не спалось. Разбуженный каким-то шорохом, он пошел проведать сестру и, чиркнув спичкой, вдруг увидел на кровати мёртвую Люсю с окровавленной головой. Вслед за этим в темноте гостиной послышался звон разбитого стекла, и со двора потянуло морозным холодом. Своим жутким криком Стась поднял на ноги весь дом.

Обстоятельства убийства оказались весьма странными. Люся лежала в ночной рубашке с умиротворенным лицом, при этом её голова и шея были в крови: кто-то размозжил ей череп. Сыщики сочли, что на теле имеются признаки сексуального насилия, а возле кровати они обнаружили кучку кала.

Это привело к противоречивым выводам. Один следователь полагал, что у преступника сдали нервы. Другой посчитал, что кал оставлен убийцей в знак презрения к жертве: Люся флиртовала с мужчинами, и, возможно, ей кто-то отомстил. Но поскольку усадьба Зарембы была уединенной и тонула в снегу, никаких зацепок не появилось, и эту кучку кала решили использовать в других целях – чтобы допросить Стася. Дознаватели всерьез взялись за подростка, внушая ему, что это он сам питал к зрелой и кокетливой сестре далеко не братские чувства, поэтому подстерег её, пытался изнасиловать, ударил по голове, чтобы скрыть грех, а потом от страха обделался. Мальчик оказался для взрослых, опытных сыщиков благодатной добычей: он был настолько запуган и унижен, что уже готов был рассказать всё что угодно, лишь бы его оставили в покое.

В начале допроса Стась сказал правду: выйдя в темную гостиную, он увидел за ёлкой тёмную фигуру, которую поначалу принял за сестру. Затем он пошел в комнату Люси, а фигура исчезла: в полутора метрах от ёлки была дверь в заснеженный сад, и в ней зияло разбитое стекло.

Следователям явно везло: выяснилось, к тому же, что насилие было лишь имитацией. Но Стасю об этом не сказали: лучшего свидетеля надо было подогревать на медленном огне. Однако отсутствие насилия и его имитация могли указывать и на женщину, и тут сыщикам очень кстати подвернулась под руку Горгонова – «чужая». Она была чужой и в стране, и в семье Зарембы. Иностранка, втёршаяся в доверие к архитектору, окрутившая его и убившая старшую дочь, которая мешала ей полностью воцариться в этом семействе. После заключения матери в лечебницу Люся фактически стала обитателям дома не только дочерью и сестрой, но и матерью, она заботилась об отце, Стасе и Роме. Едва ли Горгонова могла с этим смириться. Захват дома и имущества Зарембы – весомый мотив. Тем более что Горгонова была беременна и не могла не думать об устройстве своего будущего, которое оказалось под угрозой.

Вот для чего понадобилось запугивать Стася. Ему начали внушать, что он на самом деле видел за ёлкой высокую женскую фигуру в шубе, и ею могла быть только Горгонова. Поскольку только что обвиняли его самого, Стась начал соглашаться, что фигура могла быть и женской, она могла быть и Горгоновой. На нервной почве у него даже начались галлюцинации: каждую ночь, как только темнело, ему мерещилось, что возле ёлки стоит Горгонова в своей черной шубе и смотрит на него. Он уже сомневался в своих показаниях и просто повторял то, чего от него хотели сыщики.

Не лучше вёл себя и архитектор: он был человеком слабым, уставшим от женских дрязг и от допросов, поэтому просто устранился, заявив, что у него несчастье и ему не до следствия. Так Маргарита Горгонова оказалась на скамье подсудимых.

Улики против неё были косвенные: показания Стася о женской фигуре, сделанные под давлением, и порезанная стеклом рука (Горгонова утверждала, что поранилась пузырьком от лекарства). Самой главной уликой оставалось её зависимое положение в доме Зарембы. Кому ещё могла быть выгодна смерть Люси, мешавшей няне стать хозяйкой? Но самым странным оставались чьи-то испражнения. Однако следователи полагали, что существует два объяснения: Горгонова положила эту кучку возле кровати из ненависти к падчерице, и – она это сделала, чтобы запутать следствие, как и в случае с мнимым изнасилованием.

При отсутствии более серьезных улик общественное мнение было уже подготовлено прессой: теперь, где бы ни появлялась Горгонова, ей вслед неслись крики и проклятия. Все окрестные жители были уверены, что убила она. В окна поезда, на котором её перевозили, летели камни. Приходилось запутывать толпу и возить арестованную другой дорогой.

В дело вступили лучшие львовские адвокаты Мауриций Аксер, Мечислав Эттингер и Йозеф Возняковский. Они приложили все силы для спасения подзащитной. Всё это напоминало дело Бейлиса, с небольшой разницей – Горгонова еврейкой не была. Зато её адвокаты были евреями, и теперь им тоже приходилось слышать оскорбительные выкрики. Горгонову и Аксера польские обыватели даже считали любовниками и кричали, что не родившийся ещё ребенок прижит ею от адвоката.

Горгоновой грозил смертный приговор – казнь через повешение, но из-за беременности его отложили, а потом заменили на восемь лет заключения. После начала войны и амнистии в 1939 году она была освобождена и куда-то уехала. Говорили, что вышла замуж за границей.

Хенрик Заремба в соавторстве с журналистами написал книгу «Исповедь отца убитой Люси» с декадентской обложкой, по которой сверху стекала кровь. Многим это показалось спекуляцией собственным несчастьем. Но книга стала бестселлером и хорошо разошлась.

Судьба сына архитектора Станислава Зарембы сложилась трагично: он вскоре погиб в горах во время схода лавины. Горгонова после освобождения пыталась встретиться с дочкой Ромой, оставшейся в доме отца, но та назвала её убийцей. Две дочери Маргариты, Рома и Эва, однажды встретились и даже обрадовались друг другу, но о матери у них было разное мнение. Эва, родившаяся в тюрьме и не признанная отцом, была убеждена, что мать невиновна, и хотела разыскать её могилу. Свою дочь она назвала Маргаритой.

Адвокат Мауриций Аксер стал жертвой холокоста: он был арестован в Львове и погиб в 1942 году в концлагере Белжец. Йозеф Возняковский был расстрелян в 1943 году в концлагере Освенцим. Их коллега Мечислав Эттингер попал в гетто, но пережил войну, правда, ненадолго – на 2 года.

Находясь в заключении, Маргарита Горгонова, испытывая глубокую благодарность к этим единственным людям, бескорыстно протянувшим ей руку помощи, назвала свою дочь именем ЭВА – по первым буквам их фамилий: Эттингер, Возняковский, Аксер.

* * *

Много позднее в деле Горгоновой забрезжила ещё одна версия. Появилась публикация о том, что садовник Йозеф Каминский, работавший в саду Зарембы, перед смертью признался в убийстве. Сам Каминский, живой и здоровый, отверг обвинение и утверждал, что убийцей была Горгонова.

В художественном фильме «Дело Горгоновой», снятом в 1977 году режиссером Янушем Маевским, на заднем плане всё время мелькала высокая фигура садовника, заставляя зрителей подозревать именно его. Роль Маргариты играла красавица Эва Дальковска, сделавшая ставку на выразительное молчание Горгоновой. Казалось, что мрачная женщина в начале фильма и затравленная толпой арестантка – два разных человека. Маевский не намеревался предлагать зрителю готовые решения, и едва ли мы когда-нибудь узнаем, какими эти люди были на самом деле.

25 ноября 1977 года на премьере фильма в Варшаве ведущий сказал, что героиня фильма еще жива и если кто-то увидит в толпе старую даму, то она может оказаться той самой Маргаритой Горгоновой.