Текст книги "Пруст и кальмар. Нейробиология чтения"

Утверждение 2: алфавит лучше всего стимулирует новое мышление

Специалист по классическим языкам Эрик Хэвлок [37] и психолог Дэвид Олсон [38] отстаивают наводящую на размышления гипотезу о том, что греческий алфавит привел к беспрецедентной трансформации в актуальном содержании мыслей. Освободив человека от усилий, необходимых в устной традиции, эффективность алфавита «стимулировала мышление “новыми мыслями”».

Попробуйте представить себе ситуацию, в которой образованным представителям устной культуры для сохранения коллективного знания приходилось полностью зависеть от собственной личной памяти и метакогнитивных стратегий. Такие стратегии, хотя они были весьма впечатляющими, обходились недешево. Иногда тонко, иногда грубо их зависимость от ритма, памяти, формулировок и типа стратегии ограничивала то, что можно было сказать, запомнить и создать.

Алфавит и другие системы письма покончили с большинством этих ограничений и таким образом расширили границы того, что могли думать и записать многие люди. Но является ли это уникальным вкладом греческого алфавита? Может быть, это сам акт письма способствует достижению новых уровней мышления большим количеством людей? Если мы оглянемся назад почти на 1000 лет до греков и посмотрим на угаритскую систему письменности, мы увидим хороший пример того, что любая алфавитоподобная система может сделать для культуры. Если мы обратимся к еще более раннему периоду, к аккадской литературе, то увидим целый поток мысли (часть которого, несомненно, основана на устной традиции), записанный в неалфавитной словесно-слоговой системе.

Если посмотреть на всю эту историю в целом, можно увидеть, что развитию интеллектуальной мысли в человеческой истории способствует не первый алфавит и даже не лучшая итерация алфавита, а само письмо. Как говорил советский психолог Лев Выготский, акт передачи произносимых слов и непроизносимых мыслей в записанные слова высвобождает, а в процессе этого высвобождения изменяет сами мысли [39]. По мере того как люди учились использовать письменный язык для все более и более точной передачи своих мыслей, форсировалось развитие их способности к абстрактному мышлению и новым идеям.

Каждый ребенок, который научился читать мысли, записанные кем-то другим, и записывать свои, постоянно заново воплощает эти циклические взаимоотношения между письменным языком и новой, никогда ранее не предполагавшейся мыслью. Эта генеративная взаимосвязь явно прослеживается через всю раннюю историю письма, от египетских инструкций по загробной жизни к вавилонским «Диалогам о пессимизме», а оттуда – к «Диалогам Платона». Но в этой истории письма, без сомнения, одним из лучших примеров творческого взаимодействия письма и мышления является греческий алфавит.

Следовательно, с точки зрения когнитивной науки не алфавит уникальным образом содействовал производству новой мысли, а скорее повышенная эффективность, возможность достижения которой была обеспечена алфавитной и слоговой системами письма, сделала «новую мысль» более доступной для большего количества людей, а также на начальных стадиях способствовала развитию начинающего читателя. Вот в чем, следовательно, состояла революция в нашей интеллектуальной истории: началась демократизация юного ума, осваивающего чтение. В таком расширенном контексте неудивительно, что распространение греческого алфавита сопровождалось одним из наиболее значимых и плодовитых периодов сочинительства, искусства, философии, театра и науки.

Утверждение 3: алфавит способствует овладению чтением в силу лучшего осознания речи

Греческий алфавит резко отличался от предыдущих систем письма тем, что в нем нашли отражение самые сложные лингвистические представления о человеческой речи. Древние греки обнаружили, что весь поток речи в устном языке можно проанализировать и систематически разложить на отдельные звуки. Это очевидно далеко не для каждого (в любую эпоху). И особенно уместно то, что греки, самые голосистые поборники устной культуры, открыли для себя внутреннюю структуру и компоненты речи.

Чтобы понять, что за произведенным греками анализом речи стоит непомерный подвиг, достаточно обратиться к министерству обороны. Современная история восприятия речи начинается с сосредоточенных усилий изучения компонентов речи, предпринятых во время Второй мировой войны, когда возникла необходимость коммуникации в очень сложных и специфических условиях. Исследования начались как строго засекреченная военная тайна: тогда ученые из Bell Laboratories пытались создать машины, способные анализировать то, что называется «речевым сигналом», и в итоге синтезировать человеческую речь. Когда целое сражение могло зависеть от способности лишь одного офицера услышать сообщение в обстреливаемом снарядами окопе, такая информация была жизненно важной. Исследователи из Bell Laboratories использовали новую адаптацию спектрографа, для того чтобы получить визуальную форму нескольких важных компонентов: распределения звуковых частот, которые составляют высказывание; времени, необходимого для каждой части сигнала; а также амплитуды конкретного сигнала. Каждый звук в каждом языке обладает идентификационной характеристикой, состоящей из этих трех компонентов.

Как только современные исследователи «увидели» акустические свойства каждого аспекта человеческой речи, для них стала более очевидной ее чрезвычайная сложность. В качестве одного небольшого примера можно привести исследование Грейс Йени-Комшиан, которое показывает, что мы говорим с частотой от 125 до 180 непрерывных слов в минуту, причем в этом потоке не имеется акустических маркеров начала и конца слов [40]. (Представьте себе на минуточку, как будет звучать для вас незнакомый язык – как непрерывный и непонятный поток звуков.) В любом языке, на котором говорят люди, они узнают, как отделить друг от друга единицы речи, опираясь на их значение, грамматическую роль и морфологический состав, а также на ритм, ударение и интонацию. Но такая информация вряд ли даст вам знать, где заканчивается первый звук слова (его начало) и начинается второй. Это обусловлено тем, что в потоке речи все звуки взаимодействуют, накладываются друг на друга, как черепица: каждая фонема пересекается со следующей и определяет ее произношение [41]. Йени-Комшиан пишет: «Одна из самых больших сложностей в работе исследователей восприятия речи состоит в том, чтобы определить, каким образом из сложного речевого сигнала изолируются (выделяются) отдельные звуки и как они соответствующим образом идентифицируются» [42].

Изобретатели греческого алфавита сделали именно это. Сначала (как обычно это описывается в учебниках) они систематически проанализировали каждую фонему финикийского языка и определили соответствия между этими звуками и финикийскими буквами. Затем они провели такой же анализ греческой речи. После этого, используя переработанные финикийские графемы в качестве основы, они постепенно подобрали почти к каждой фонеме греческого языка греческую букву – им пришлось придумать новые буквы для гласных звуков. Например, греческая альфа для звука [а] получилась из финикийского слова алеф, что означает «бык» [43]. Одной из восхитительных лингвистических инноваций было то, что греческие писатели изменяли некоторые символы, чтобы они лучше соответствовали лингвистическим характеристикам диалектов, на которых говорили в конкретной местности. Это считается причиной того, почему в разных городах Греции появляются немного отличающиеся друг от друга алфавиты [44]. Изменение букв в системе письма для их соответствия местным диалектам является изобретательным приемом лингвистического прагматизма и фонологической компетентности, который в наши дни вряд ли был бы удостоен внимания членов Французской академии [45]. Мы будем в состоянии оценить то, что сделали греки, лишь когда поймем ошеломляющую сложность всего процесса речевой деятельности. Если шумеры были первыми известными общими лингвистами, а санскритские ученые – первыми грамматистами, то греки были первыми фонетистами.

Этот величайший прорыв, который был сделан изобретателями греческого алфавита, – сознательный, систематический анализ речи – бессознательно происходит в жизни каждого ребенка, который учится читать. Юным греческим ученикам был дан практически совершенный алфавит с почти совершенными правилами графемно-фонемного соответствия. В результате эти ученики могли добиться беглости чтения и письма значительно быстрее, чем их шумерские, аккадские или египетские «собратья». За рамки этой книги выходит вопрос, который, несомненно, достоин изучения: приводило ли такое раннее формирование беглости у древнегреческих читателей к развитию мышления, способствовавшего достижениям культуры классической Греции.

В контексте этого вопроса, который пока что остается без ответа, поразительной иронией выглядит продолжавшееся века двойственное отношение греков к обучению греческому алфавиту. Вскоре после создания своего революционного письма греки в основном отреагировали на него 400-летним равнодушием. Разительно отличаясь этим от египтян и аккадцев, образованные греки ставили свою высокоразвитую устную культуру значительно выше письменной [46].

Сократа можно назвать самым красноречивым апологетом устной культуры и самым решительным критиком письменной. Чтобы слишком поспешно не выбросить из головы это двойственное отношение греков к изобретению алфавита, спросим себя: почему один из самых талантливых мыслителей и творцов новой мысли порицал его использование? И теперь мы обращаемся к невидимой войне между устной языковой культурой и использованием письменного языка в Греции. Аккуратно записанные Платоном поразительные аргументы Сократа против грамотности открывают нам исключительно важные причины, по которым нам следовало бы к этим аргументам прислушаться.

Протесты Сократа, тихий бунт Платона и привычка Аристотеля

Сам Сократ не написал ничего. Если верить объяснению его мотивов в «Федре» Платона, он ничего не писал, так как был убежден, что книги станут помехой работе активного критического мышления и в результате ученик приобретет «ложное представление о мудрости» [47].

Марта Нуссбаум

Не будет преувеличением сказать, что с Аристотелем греческий мир перешел от устного наставления к культуре чтения [48].

Сэр Фредерик Кеньон

Он жил и одевался просто и называл себя «жалящим оводом» на спине благородной, но обленившейся лошади, которой была Греция [49]. У него были выпуклые глаза и выступающий лоб, в традиционном понимании он был физически некрасив, он стоял во дворе в окружении студентов и вел интенсивный диалог об абстрактной красоте, знании и исключительной важности «исследования жизни». Когда он говорил, он обладал выдающейся силой, убеждая молодежь Афин посвятить себя постоянному исследованию «истины». Этого человека мы знаем под именем Сократ – философ, учитель и гражданин Афин.

В процессе исследования начала формирования умеющего читать мозга я с удивлением узнала, что вопросы грамотности, поднятые Сократом более двух тысячелетий назад, касаются множества проблем начала XXI века. Я поняла, что Сократ был обеспокоен переходом от устной культуры к культуре грамотности и рисками, на которые этот переход обрек людей, особенно молодых. Эти проблемы отражают и мое беспокойство по поводу того, что наши дети погружаются в цифровой мир. Как и древние греки, мы вступили в стадию очень важного перехода – в нашем случае от письменной культуры к цифровой и более визуальной.

Я воспринимаю V и IV века до нашей эры, когда Сократ и Платон были учителями, как окно, через которое наша культура может наблюдать иную, но столь же замечательную культуру, совершающую неуверенный переход от одного основного способа коммуникации к другому. Немногие мыслители смогли бы в такой же степени помочь нам исследовать место устного и письменного языка в XXI веке, как «афинский овод» и его ученики. Сократ страстно осуждал неконтролируемое распространение письменного языка. У Платона было двойственное отношение к письму, но он воспользовался им, чтобы зафиксировать, возможно, самые важные устные диалоги в письменной истории. А Аристотель, будучи еще совсем молодым человеком, уже с головой ушел в «привычку к чтению» [50]. Эти три фигуры – одна из самых знаменитых в мире академических династий. Сократ был наставником Платона, который был наставником Аристотеля. Менее известно (и то, если данные Платоном описания истории жизни Сократа основаны на фактах), что Сократ был учеником Диотимы, женщины-философа из Мантинеи, которая использовала диалоги в обучении своих учеников.

Диалоги между Сократом и его учениками, которые обрели бессмертие благодаря Платону, служили моделью того, что, как полагал Сократ, все граждане Афин должны были делать для собственного нравственного роста. Из этих диалогов каждый ученик узнавал, что только познанный мир и познанная мысль могут привести к истинной добродетели и только истинная доблесть может привести общество к справедливости, а людей – к их богу. Другими словами, добродетель – и в человеке, и в обществе – зависит от глубокого познания предшествующего знания и использования его высочайших принципов.

Этот интенсивный метод обучения радикально отличался от большинства более ранних греческих традиций, в которых человек получал коллективную мудрость, передававшуюся от поколения к поколению, например эпические произведения Гомера [20]20
  Подвергание сомнению традиционных убеждений было распространено и среди досократовских и софистских мыслителей. Эти греческие учителя во второй половине V века до нашей эры обучали богатых граждан риторике и логике, а также такому способу мышления, который подразумевал бы разграничение универсальных ценностей и культурно приобретенных убеждений. В комедии Аристофана «Облака» Сократ язвительно изображается как вышедший из-под контроля софист. – Прим. автора.


[Закрыть]. Сократ учил своих учеников сомневаться в словах и понятиях, передаваемых устным языком, чтобы они видели убеждения и предположения, лежащие в их основе. Он требовал, чтобы сомнению подвергалось все – отрывок из Гомера, политический вопрос, отдельное слово – до тех пор, пока не станет ясной суть мысли, породившей этот предмет сомнений. Целью всегда было понимание того, как этот предмет отражает (или не отражает) глубинные ценности общества, а вопросы и ответы в диалогах были средством обучения.

Сократа судили за то, что он развращал молодежь. Пятьсот жителей Афин заявили, что его преступление должно караться смертью. Некоторые обвиняли его в том, что он не верит в богов. Сократ считал, что эти обвинения маскировали усилия политиков наказать его за дружбу с людьми, считавшимися опасными для государства, и усмирить его стремление вызвать сомнения в общепринятой мудрости. Его смерть от отравления в конечном итоге значительно менее важна, чем его жизнь, которую он посвятил познанию того, что мы делаем, говорим и думаем [51]. Его наставления звучат сквозь времена, отдаваясь эхом в наших ушах много столетий спустя. Вот отрывок из его знаменитой речи на суде.

Если я скажу, что ежедневно беседовать о доблестях и обо всем прочем, о чем я с вами беседую, пытая и себя, и других, есть к тому же и величайшее благо для человека, а жизнь без такого исследования не есть жизнь для человека, если это я вам скажу, то вы поверите мне еще меньше. На деле-то оно как раз так, о мужи, как я это утверждаю, но убедить в этом нелегко [21]21
  Перевод М. С. Соловьева.


[Закрыть] [52].

Анализируя письменный язык, Сократ занял позицию, которая обычно вызывает удивление: он остро ощущал, что письменное слово таит в себе серьезные риски для общества. Три его возражения на первый взгляд кажутся обезоруживающе простыми, но на самом деле они небезосновательны. И, когда мы рассматриваем собственный интеллектуальный переход к новым способам овладения информацией, эти возражения заслуживают того, чтобы мы приложили все возможные усилия и разобрались в их сути. Во-первых, Сократ утверждал, что в интеллектуальной жизни человека устное и письменное слово играют совершенно разные роли. Во-вторых, он считал катастрофическими новые – и значительно менее строгие – требования, которые письменный язык накладывал как на память, так и на интернализацию знаний [22]22
  Интернализация знаний – процесс перехода знания из субъективного в объективное для общества, благодаря чему становится возможной его передача будущим поколениям.


[Закрыть] как катастрофические. В-третьих, он страстно защищал устный язык за его уникальную роль в развитии морали и добродетели в обществе. Во всех случаях Сократ рассматривал записанные слова как второстепенные по отношению к произнесенным, а те причины, которые его к этому побуждали, и сегодня остаются весьма настораживающими.

Первое возражение Сократа: неизменность письменного слова

Путь слов, слов понимания и любви, есть путь к сути вещей и к сути знания [53].

Джон Данн

В фильме «Бумажная погоня» (1973) Чарльз Кингсфилд, профессор юридического факультета Гарвардского университета, терроризирует первокурсников ежедневными допросами. Он требует, чтобы они обосновывали все, что говорят, юридическими прецедентами. В первой сцене в учебной аудитории он заявляет: «Мы используем метод Сократа… вопросы, ответы, вопросы, ответы. Мои вопросы научат вас учиться самим. Порой вам может показаться, что вы нашли верный ответ. Уверяю вас, это лишь иллюзия. На моих занятиях всегда последует другой вопрос. Это как операция на мозге. Мои маленькие вопросы – как пальцы хирурга в вашем мозге».

Кингсфилд – вымышленное воплощение как метода Сократа, так и прекрасно действующего, умеющего читать мозга. Во многих аудиториях в наши дни преподаватели и профессора продолжают использовать такой доказательный метод в процессе работы со студентами, анализируя допущения и интеллектуальные основания каждой реплики. Такие занятия воспроизводят варианты критического диалога, когда-то имевшего место в афинских двориках. Профессор Кингсфилд требует от студентов знания юридических прецедентов, чтобы понимание ими закона могло содействовать сохранению справедливости в обществе. Сократ ждал от них знания сути слов, вещей и мыслей, а также достижения добродетели, потому что именно она приводит к «наречению другом божьим».

В основе метода Сократа лежит специфическое понимание слова как хранящего в себе огромное множество смыслов и оттенков живого организма, который, если его должным образом направить, может содействовать поиску истины, добродетели и доблести. Сократ полагал, что, в отличие от «мертвого дискурса» письменной речи, произнесенные слова, или «живая речь», представляют собой динамические сущности, наполненные значениями, звуками, мелодией, ударениями, интонацией и ритмами [54]. Они ждут, что слой за слоем все это будет раскрыто в процессе познания и диалога. Написанные слова, наоборот, не могут дать ответа. Их несгибаемая немота убивает диалогический процесс, который Сократ считал сердцевиной образования.

Немногие ученые были бы в большей степени удовлетворены тем, что Сократ придавал такое значение «живой речи» и ценности диалога в стремлении к развитию, чем Лев Выготский. В классической работе «Мышление и речь» Выготский описал в высшей степени эффективные взаимоотношения между словами и мышлением, а также между учителем и учащимся [55]. Подобно Сократу Выготский считал, что социальное взаимодействие играет центральную роль в развитии постоянно углубляющейся связи между словами и понятиями.

Но Выготский и современные ему лингвисты расходятся с Сократом в его чрезвычайно узком видении письменного языка. За свою короткую жизнь Выготский успел увидеть, что сам процесс записи собственных мыслей ведет к тому, что человек начинает их уточнять и искать новые способы мышления. В этом смысле процесс письма в действительности воспроизводит в одном человеке диалектику, о которой Сократ рассказывал Федру. Другими словами, попытки писателя выразить идеи более точными словами на письме содержат в себе внутренний диалог, который каждый из нас, если он или она когда-нибудь испытывали затруднения в выражении мысли, знает из собственного опыта. Мы наблюдаем, как идеи меняют форму при каждой попытке их записать. Сократ не мог почувствовать это диалогическое свойство письменного языка, потому что письмо к тому времени было изобретено еще не так давно. Если бы он жил на одно поколение позднее, возможно, он придерживался бы более широких взглядов.

Сотни поколений спустя я задаю себе вопрос: как мог бы Сократ отреагировать на возможность вести диалог в интерактивном режиме коммуникации в XXI веке? Способность слова становиться ответом знакома нам в самых разных видах: когда дети передают друг другу текстовые сообщения, когда мы пишем друг другу по электронной почте, когда гаджеты «разговаривают», «читают» и переводят на разные языки. И для Сократа, и для нас остается открытым вопрос: в достаточной ли степени то, каким образом развиваются эти способности, отражает истинное, критическое познание?

Еще одной хитрой проблемой для Сократа было то, что записанные слова могут быть приняты за реальность: их кажущаяся непроницаемость скрывает их иллюзорную природу. Кажется, будто «они говорят как разумные существа» [23]23
  Здесь и далее «Федр» цит. в пер. А. Н. Егунова.


[Закрыть] и поэтому ближе к реальной вещи [56]. Поэтому Сократ опасался, что они могут дать человеку поверхностное, ложное ощущение, что он уже разбирается в чем-то, в то время как он только начал это понимать. Результатом станет пустое высокомерие, никуда не ведущее, ничего не производящее. В этом опасении и Сократ, и профессор Кингсфилд выступают союзниками с тысячами сегодняшних учителей и родителей, которые видят, как их дети бесконечно сидят перед экранами компьютеров, поглощая, но не обязательно понимая всю многообразную информацию. Такое «неполноценное» образование для Сократа было бы просто немыслимым. Для него единственными достойными целями образования были истинное знание, мудрость и доблесть.

Второе возражение Сократа: разрушение памяти

[В] современной Гватемале… индейцы майя говорят, что чужаки записывают все, чтобы запомнить, а на самом деле, чтобы не помнить об этом [57].

Николас Остлер

В души научившихся им они вселят забывчивость, так как будет лишена упражнения память: припоминать станут извне, доверяясь письму, по посторонним знакам, а не изнутри, сами собою. Стало быть, ты нашел средство не для памяти, а для припоминания [58].

Платон. Федр

Непреодолимые различия, которые Сократ видел между устными и записанными словами в их различном использовании в педагогических и философских целях, в их способности отражать действительность и в возможности оттачивать мысль и доблесть, были не столь серьезными по сравнению с его опасениями по поводу тех изменений, которые грамотность вызовет в памяти и в способности человека усваивать знания. Сократ отлично понимал, что грамотность может значительно увеличить культурную память, поскольку уменьшит требования к памяти индивидуальной, но его не устраивали последствия такой сделки.

Сохраняя в памяти и изучая огромные объемы материала, полученного в устной форме, молодые образованные греческие граждане одновременно сохраняли дошедшую до них культурную информацию и увеличивали собственные личные и социальные знания. В отличие от своих судей Сократ высоко ценил все эти качества не столько из стремления сохранить традиции, сколько из убеждения в том, что лишь трудный процесс запоминания достаточно строг, чтобы сформировать базис личного знания, которое впоследствии будет оттачиваться в диалоге с учителем. Из своих широких взаимосвязанных представлений о языке, памяти и знаниях Сократ сделал вывод, что письменный язык – не «рецепт» памяти, а потенциальное орудие ее разрушения. Сохранение индивидуальной памяти человека и ее роль в изучении и воплощении знания была более важной, чем неоспоримые преимущества письма в сохранении культурной памяти.

Большинство из нас считают память чем-то само собой разумеющимся, необходимым компонентом образования, начиная с детского сада и заканчивая аспирантурой. Но по сравнению с греками или даже с нашими бабушками и дедушками от нас требуется запомнить совсем немного или вообще не требуется учить наизусть какие-либо тексты. Раз в год я спрашиваю своих студентов-бакалавров, сколько стихотворений они «знают наизусть» – удивительно милое, устаревшее выражение. Десять лет назад студенты знали от пяти до десяти стихотворений. Сегодня – от одного до трех. Этот пример побуждает меня заново задуматься об архаичных на первый взгляд предпочтениях Сократа. Что ожидает следующие поколения, которые будут хранить в памяти еще меньше – меньше стихотворений или, в некоторых случаях, лишь часть таблицы умножения? Что будет с этими людьми, если отключится электричество, сломается компьютер, откажут двигатели ракеты? Какова разница между путями, связывающими язык и долговременную память, у наших детей и детей древних греков?

Конечно, еврейская бабушка моих детей, 86-летняя Лотти Ноам, привела бы следующие поколения в изумление. Практически по любому случаю она может воспроизвести подходящие три строфы из Рильке, отрывок из Гёте или фривольный лимерик – к бесконечному восторгу внуков. Однажды, в приступе зависти, я спросила Лотти, как она ухитрилась запомнить столько стихов и шуток. Она ответила просто: «Я всегда хотела иметь что-то, чего у меня никто не отнимет, даже если меня отправят в концлагерь». Лотти побуждает нас приостановиться и задуматься о том, какое место в нашей жизни занимает память и что в конце концов означает постепенная утрата этого качества, поколение за поколением.

Можно привести яркий пример того, как Сократ отреагировал на утрату личной памяти, когда поймал молодого Федра на использовании, возможно, первой в мире шпаргалки для пересказа речи Лисия. Чтобы подкрепить память, Федр записал эту речь и спрятал записи под одеждой. Подозревая, что сделал его ученик, Сократ разразился язвительной речью о природе записанных слов и их жалкой неспособности служить обучению. Он начал с того, что сравнил письмо с прекрасными картинами, которые лишь напоминают жизнь: «…стоят, как живые, а спроси их – они величаво и гордо молчат. То же самое и с сочинениями: думаешь, будто они говорят как разумные существа, но, если кто спросит о чем-нибудь из того, что они говорят, желая это усвоить, они всегда отвечают одно и то же».

Можно только симпатизировать Федру, который был не единственной жертвой гнева Сократа. В другом диалоге Платона Сократ безжалостно атакует тех, кто, в отличие от философа Протагора, не умеет отвечать на вопросы кратко, а задавая их, ждать и выслушивать ответ [59].

Третье возражение Сократа: утрата контроля над языком

Сократ не боялся чтения. Он опасался избыточности чтения и его следствия – неглубокого понимания. Чтение неискушенными читателями означало необратимую, незаметную утрату контроля над знаниями.

За вездесущим юмором и выдержанной иронией Сократа таится глубокое опасение, что грамотность без руководства учителя или общества санкционирует опасный доступ к знанию. Для Сократа чтение представлялось чем-то вроде ящика Пандоры: стоило выпустить письменный язык из-под контроля, стало невозможно предвидеть, что будет записано, кто будет это читать и как смогут читатели это интерпретировать.

Вопросы о доступе к знаниям сопровождают всю историю человечества – от плодов на древе познания до поисковика Google. Беспокойство Сократа значительно усиливается нашей сегодняшней возможностью доступа практически любого человека к компьютеру, чтобы очень-очень быстро узнать обо всем, везде и в любое время. Это будет компьютерный экран «без наставника». И не представляет ли уже это сочетание безотлагательности, кажущейся безграничности информации и виртуальной реальности самую большую угрозу таким знаниям и добродетели, которые ценились Сократом, Платоном и Аристотелем? Будет ли теперешнее любопытство удовлетворено потоком банальной, часто поверхностной информации с экрана, или все же это приведет к желанию более глубоких знаний? Может ли глубокое познание слов, мыслей, действительности и добродетели процветать в обучении, среди особенностей которого частичное внимание и многозадачность? Может ли суть слова, вещи или понятия сохранить свою важность, если приобретение знаний во многом происходит с помощью тридцатисекундных сегментов на экране с движущимся изображением? Будут ли дети, натасканные на все более реалистичных изображениях окружающего мира, обладать менее изобретательным воображением? Есть ли вероятность того, что мы будем лучше понимать истинность чего-то, если увидим изображение на фотографии, в фильме или видео? Как реагировал бы Сократ на киноверсию сократических бесед, свою страничку в Википедии или ролик на YouTube?

Представление Сократа о поиске информации в нашей культуре преследует меня каждый день, когда я наблюдаю за своими сыновьями, использующими интернет для выполнения домашнего задания, после чего они говорят мне, что «знают об этом все». Когда я это слышу, я с тревогой ощущаю, как это похоже на тщетные битвы Сократа, происходившие давным-давно. Не могу не думать, что мы настолько утратили контроль над тем, как и глубоко ли приобретает знания следующее поколение, насколько это предрекал Сократ 2500 лет назад. Равным образом очевидны и приобретения (начиная с того, что Платон сохранил для нас возражения Сократа).

В конечном счете Сократ проиграл битву против распространения грамотности и потому, что он еще не мог видеть все возможности письменного языка, и потому, что от этих новых форм коммуникации и знания не было пути назад. Сократ не в большей степени мог предотвратить распространение чтения, чем мы можем предотвратить нашествие все более сложных технологий. Наша общая тяга к знаниям гарантирует, что так и должно быть, однако важно принимать во внимание возражения Сократа, когда мы пытаемся разобраться в загадках мозга и его динамических взаимоотношений с чтением. Как понял Платон, врагом Сократа на самом деле никогда не было простое записывание слов. Скорее Сократ боролся против нежелания познать многогранные способности нашего языка и их использования «вкупе со всем нашим разумом» [60].

В этом Сократ не был одинок даже тогда. В другой части света, в Индии V века до нашей эры, также ценили устный язык как самое истинное средство интеллектуального и духовного роста и осуждали любую зависимость от письменного текста, которая могла помешать анализу языка.

Когда мы перейдем далее к развитию языка и чтения у «самых юных представителей нашего вида» [24]24
  Эту фразу часто с любовью использовала покойная исследовательница детского языка Матильда Хольцман из Университета Тафтса. – Прим. автора.


[Закрыть], я надеюсь, что опасения Сократа будут воодушевлять нас, побуждая исследовать, как «жизнь слов» у маленьких детей, а также тяга к знаниям и добродетели могут возродиться для этого и последующих поколений.