Текст книги "В паутине иллюзий"

Глава 11

Руфина прислушалась. Щелчок замка входной двери прозвучал в утренней тишине подъезда как выстрел. Она невольно вздрогнула. Спустившись как можно тише на один лестничный пролет, с опаской осмотрелась. «Все-таки домушник из меня никудышный», – подумала, доставая из кармана связку ключей. Стыдно было. Она впервые в жизни так по-крупному обманывала, да что там – собиралась ограбить единственную подругу. Но другого выхода не видела, вечером вещи должны быть у нее. Решение подсунуть Амелину записку с номером своего телефона было спонтанным – она заметила, как тот входит в здание детского дома. Пора было заканчивать эту историю, измучившую ее за долгие четырнадцать лет. Тем более у нее осталось на это очень мало времени.

На самом деле, из Италии Руфина вернулась днем раньше, чем сказала Виктории. Ей нужно было попасть в директорский кабинет в ее отсутствие. Да, папку с личным делом Нюши выкрала она! Рано утром по дороге из аэропорта заехала в детский дом. Открыв дверь черного хода своим ключом, тихо пробралась в кабинет. Но одной этой папки было мало. Зная код сейфа, Руфина открыла и его, надеясь найти там крестик, который Вика сняла с новорожденной девочки, и карту роженицы, ее мамы. И она, конечно же, знала, что погибли приемные родители Нюши, прочла новость в интернете. Жалость к девочке, воспоминания о собственном сиротском детстве заставили Руфину просить зятя поменять ей билет на более ранний рейс. Эмилио, хотя и удивился, выполнил просьбу. Софе объяснять ничего не нужно было – когда-то, еще в детстве, Руфина четко обозначила границы любопытства приемной дочери: если не отвечает, значит, не для ее ушей. Софа и не спрашивала – нужно так нужно. Но Руфина, зная аналитический склад ума девочки, не сомневалась, что та уже связала ее поспешный отъезд с новостью о гибели семьи Амелиных.

…Руфина ни дня не жалела о решении удочерить Софу. Переехав к ней в квартиру, тогда еще небольшую хрущевку, бабушка с внучкой поначалу старались лишний раз не выходить из своей комнаты. Бабушка готовила обеды и ужины в отсутствие Руфины и Софы, убиралась, поливала привезенные из деревни цветы в разномастных горшках, до блеска вычищала ванную. Первой возвращалась из школы Софа. К приходу Руфины домашнее задание было выполнено, помощи девочка не просила, и она долго не подозревала, что у приемной дочери не все ладно с оценками. Лишь к концу первого месяца учебы Руфина заглянула в дневник и ахнула – ряды троек и двоек по всем предметам напугали ее, и она растерялась. «Никудышная из меня мать, Вика!» – пожаловалась она подруге. «Подожди паниковать, причина должна быть для такого стойкого отставания по всем предметам!» – осадила ее та и оказалась права: Софа посещала деревенскую школу редко, лишь в теплое время года, когда можно было обойтись тонкой курткой и резиновыми сапожками. Из зимнего в доме бабушки был старый ватник огромного размера и валенки. Бабушка ходила в школу, отпрашивала внучку якобы по болезни, забирала листок с домашним заданием на неделю и отдавала его Софе. Та как могла делала уроки. Учительница в школе была одна на всех учеников разного возраста, а таковых было немало – двадцать семь человек, поэтому особенного внимания девочке уделить было некогда.

Руфина облегченно вздохнула, когда Вика объявила ей, что заниматься с Софой будет сама – вспоминая свои тройки, полученные из жалости, она понимала, что школьную программу ей и в этот раз не одолеть. Софа стала после школы приходить в детский дом к Виктории.

Домой Руфина и Софа возвращались пешком, молча думая каждый о своем. Руфина попыталась однажды расспросить девочку о школе, но та отвечала вынужденно вежливо и односложно. «Ничего у меня не получается, Вика! Живем как соседи! Анна Андреевна глаз на меня не поднимает, лишний раз из комнаты не выйдет! Дома чисто, в холодильнике еды полно, плюшки вкуснющие на столе и… тихо! Они даже телевизор смотрят с минимальной громкостью, чтобы мне не мешать!» – жаловалась она Вике, но та опять с уверенностью заявила, что на то, очевидно, есть причина! «Это, должно быть, врожденная деликатность, Руфа. Они вот так берегут твой покой после трудового дня. Ты не смотри, что они из деревни лапотной! Мой дед имел четыре класса образования церковно-приходской школы, а более воспитанного, мудрого и вежливого человека я в своей жизни не встречала, царство ему небесное! Вот увидишь, привыкнет Анна Андреевна к тебе, поймет, что внучку ее любишь искренне, станет роднее родного. Подожди, не торопись. Дай им время адаптироваться в новой жизни». И вновь подруга оказалась права. Случилось, Руфина заболела. Ангина была жестокой, с температурой за сорок и горячечным бредом. Сквозь мутную пелену часто ускользающего сознания она слышала тихие голоса Софы и Анны Андреевны. Очнулась вдруг, отчетливо поняв, что кто-то называет ее мамой, плача и умоляя не умирать. Она открыла глаза и первым увидела залитое слезами лицо Софы. Рядом встревоженно и робко улыбалась Анна Андреевна. «Выходили они тебя, Руфа! Ни на минуту одну не оставляли! Ни днем, ни ночью!» – рассказывала ей позже Вика.

Эта болезнь подарила Руфине семью. Вечера они теперь проводили вместе, часто у них за чаем засиживалась и Виктория.

У Софы оказалась уникальная память, она легко восстановила упущенное, к концу первого же года став твердой хорошисткой. Занималась уже сама, лишь изредка советуясь с Викторией, которая гордилась ее успехами, мягко направляя к выбору будущей профессии: очень уж ей хотелось вырастить себе замену.

Руфина тогда убедила себя, что, удочерив Софу, хотя бы частично сгладила вину перед другой девочкой, Нюшей. Но очень скоро поняла, что это самообман. Однажды Софа спросила, в чем ее вина перед ней? Руфина догадалась, что, видимо, в бреду часто говорила о Нюше. Именно тогда она твердо ответила, что в ее жизни есть и будут вещи, спрашивать о которых ей, Софе, нельзя. Та приняла это молча, без обиды и с недетским пониманием…

Руфина вставила ключ в замок и повернула два раза. Получилось почти бесшумно. Оглянувшись на соседскую дверь, куда был врезан оптический глазок, вставила в замочную скважину и второй ключ. Замок оказался незапертым. «Ну, Вика, забыла закрыть! Торопилась? Узнает Мишка о такой беспечности, голову оторвет», – промелькнула мысль, и Руфина переступила порог квартиры.

Она сразу направилась в гардеробную. Найти именно те коробки, что упомянула вчера Виктория, виделось делом нелегким. Коробок с обувью у Вики было не менее пяти десятков – еще одна слабость подруги. Каждая пара туфель, сапожек, даже домашних тапок имела свое отдельное хранилище, подписанное аккуратным почерком педагога. И перебирать их придется все.

Начав с верхней полки, Руфина достала пару балеток. «Новые, даже не надела ни разу. А купила уже с год как», – отметила она, проверяя, не спрятан ли крестик внутри обуви.

Осмотр уже третьей полки подходил к концу, а поиски оставались безрезультатными. Руфина присела на низкую банкетку и отдышалась. В последнее время она стала быстро уставать, постоянная ноющая боль лишала сил. «Мне жаль, что вы отказываетесь от операции, – всплыли в памяти слова итальянского профессора. – Тромб может оторваться в любой момент», – добавил он, отводя глаза. Руфина тогда подумала, что здесь, в России, такие плохие новости не сообщают так… безжалостно.

– Притомилась, Руфа? Может быть, помочь? – В дверях гардеробной стояла Виктория Павловна и насмешливо смотрела на подругу.

– Вика… а я еще подумала – что ж ты на второй замок дверь не заперла? На тебя не похоже – Мишаня вышколил за столько лет! – Руфина грузно поднялась с банкетки.

– Не была уверена, что дала тебе и второй ключ. Замок сменили недавно.

– Дала, дала. Незадолго до моего отъезда, не помнишь? Так, значит, знала, что приду…

– Руфа, ты как маленькая, ей-богу. Как была простушкой еще в детстве, так и сейчас умом не блещешь! И не говори, что я не дала тебе шанса рассказать мне все сразу!

– Что – все? Вика? Ты разве поймешь?! Нет! Когда тебя волновала судьба Нюши? С самого ее рождения мы сломали девочке жизнь. А почему?

– Нам угрожали, Руфа, помнишь? И заметь, хорошо заплатили за молчание. Ты внесла первый взнос за квартиру.

– Ты, не спрашивая меня, взяла эти деньги! Меня просто поставила перед фактом!

– Я хотела тебе помочь. И всегда помогала. Я приняла тебя сразу, в тот же день, как ты появилась через столько лет на пороге детского дома. Одетая черт-те во что, с трауром под ногтями и прической под лысого ежа. Ты тогда в зеркало смотрелась? Ладно – отмыла, вшей вывела, одела… и все ждала, ждала, когда ж ты наконец расскажешь мне, что с тобой произошло. Не дождалась… до сих пор!

– Не могла я…

– Хорошо, тогда не могла, а сейчас?

– Зачем тебе? Меньше знаешь…

– Крепче спишь? Нет, Руфа. Я тайн не люблю. Все должно быть четко, понятно и на своих местах. Как, кстати, и то, что ты ищешь! – Виктория Павловна подошла к стеллажу и достала с нижней полки белую коробку. – Там сапоги с высокими голенищами. Открывай, раз уж пришла!

Руфина сняла крышку и достала один сапог. Засунув руку, вытащила небольшой сверток.

– Здесь крестик. Лезь во второй, там медкарта! – скомандовала Виктория, с насмешкой глядя на подругу. – Понимаешь, что за волна пойдет, если ты отдашь это Амелину? Кстати, а с чего бы такая вдруг жалость к девочке? Четырнадцать лет молчала, что сейчас-то? Готова сдаться сама…

– Я все возьму на себя!

– И не мечтай. Благородная какая… Кто ж поверит, что я не была в курсе подробностей всей истории!

– Вика, откуда ты знаешь, что я собираюсь отдать документы именно Амелину?

– Руфа, Руфа… да видела я, как ты ему записку под дворник машины подсунула! И это в тот день, когда ты якобы была еще в Италии! Амелин у меня в это время был, разговор состоялся не из приятных. Попросил отдать папку с личным делом Нюши, сказал, нужно ему для оформления опеки. Хотя так не делается никогда – на руки такие документы не выдаются будущим опекунам! Пришлось как-то выкручиваться. Я во время разговора к окну подошла – а ты у его машины крутишься. Еще засомневалась со своим зрением, ты ли? Позже сложила два и два, поняла – ты! И папку взяла ты! Амелин, представь, уходя, угрожать начал. Понимаешь, как ты меня подставила?

– Мы обе подставились еще тогда, четырнадцать лет назад!

– Так все тихо было! Умерла история. Нюшу-то как хорошо пристроили в семью! Можно сказать, судьба вмешалась! – усмехнулась Виктория Павловна. – Если б не авария…

– Ты не думаешь, что Амелиных убить могли? Аварию подстроить?

– Все возможно. Федор Александрович многим поперек горла был. Не наш вопрос, наверняка Следственный комитет копает. Ты лучше мне скажи, что дальше делать собираешься?

– Вика, отдай мне все! Я расскажу Амелину, пусть он решает, что делать. Нюша взрослеет, захочет родителей найти.

– Уже ищет. Амелин ей помогает!

– Вот видишь! Вика, отдай документы! Я про твое участие говорить не буду. Всю ответственность на себя возьму. Но девочка должна знать, кто ее родители! В конце концов, и сам Амелин…

– Ты сама себя слышишь, Руфа? Хорошо, расскажешь ты, каким образом девочка оказалась в доме малютки. А обстоятельства? Ты обстоятельства, при которых ее нашли, помнишь? Правильно, убийство! Не отворачивайся, дорогая! Мы при этом присутствовали и живы, спасибо, господи, лишь потому, что нам заткнули рот хорошей суммой денег! А тебя еще и отмазали от уголовной ответственности!

– Что ты сказала?! – Руфина с ужасом смотрела на подругу.

– Ну да… знаю я давно, что с тобой произошло. Так получилось! Не хотела тебе говорить, раз тебе спокойнее, что я не знала… ну прости, Руфа… не рыдай ты! Прошлое уже это дело!

– Какое прошлое, Вика! Оно за мной по пятам ходит…

– Забей, как молодежь говорит! Жив остался отчим твой, голова крепкая оказалась, и хорошо. Пенсионер персональный, счастлив и доволен. Слегка, правда, умом тронулся, болезнь Альцгеймера у него. Знаешь?

Руфина отрицательно помотала головой.

– Вика, он маму убил из ревности! А ему за это – ничего! Я его после детского дома нашла в Москве. Соседка наша, что присматривала за мной в детстве, все рассказала. Я у нее тогда неделю жила. До того, как… – Руфина опять опустилась на банкетку.

Вика молчала, понимая, что подруге нужно дать выговориться.

– В детстве я была уверена, что у нас семья идеальная. Достаточно было посмотреть на отца с матерью – они были влюблены друг в друга, вне сомнения! А потом папа умер. «Ушел на радугу», – так мне сказала мама. Я еще тогда подумала – не может быть! На радугу только коты и собаки уходят…

Мы жили всегда бедно. А через некоторое время после смерти папы вдруг переехали на Кутузовский, и у нас на полках холодильника стали появляться икра, красная рыба, а в буфете сладости. Но мама стала работать по ночам. Сейчас я знаю, что у нее был любовник – один из высших чинов армии. Он был женат, конечно, и понятно, связь с мамой не афишировал. Когда я училась в пятом классе, мы неожиданно перебрались к вам в город. Мой «отчим» поселил нас в этой квартире в генеральском доме. Соседка в Москве знала адрес – мама ей оставила. Не знаю, как часто навещал маму «отчим», я его не видела ни разу. Ее нашли мертвой в гостиничном номере, знаешь? А номер был снят на его имя. Суда не было, маму похоронили без меня, а я оказалась в АДу. АДом Александровский детский дом называли все без исключения: воспитанники, учителя и местные жители. Выживших и не сломавшихся в условиях жесткой дедовщины детей было немного. А я вот сломалась… Выжила только по одной причине – с моим диабетом девять месяцев в году проводила в больнице. Но и оставшихся трех мне хватало, чтобы почувствовать себя ничтожеством. Брошенным, никому не нужным, никем не любимым…

Руфина отвернулась.

– Аттестат с одними тройками я получила все-таки. И рванула в Москву на Кутузовский. Ну а потом нашла «отчима». Дальше ты знаешь, как я понимаю. Кто рассказал-то?

– Так в милиции и раскопали. Заявление отчим на тебя написал. Правда, забрал потом, дело замяли, как и не было – уж не знаю, по какой причине. Посоветовали ему, говорят.

– А я думала, убила его! Кровищи было! Я ж его этой кочергой каминной по всем местам… очнулась – он лежит в отключке. Дверь захлопнула – и бежать. Ехала автостопом куда-то несколько суток. По нескольку лет жила по деревням глухим, работала на фермах, летом в полях. Приходилось за лекарством только в город мотаться, пока травница одна, Агафья, меня не подлечила. Царство ей небесное! А воспитанница ее, Светлана, тебя нашла. Я не сразу решилась к тебе сунуться, бомжевала в городе… Ладно, Вика. Больше не пытай…

– Хорошо. Пойдем, подруга, кофейку выпьем. Нам с тобой жизни у наших детдомовских нужно учиться. На все – «по». Возьми хоть Семушкина. Избил до полусмерти Сережку Горина просто потому, что того в семью забирают, – и ржет! Понимают все, что идиот – а как докажешь? Комиссия признала вменяемым. Слава богу, избавимся от него скоро – в специнтернат определили, может быть, профессию какую получит. Семушкин ладно, а те, кто снимал на телефон? Нормальные? Спрашиваю – не жалко парня было? Жалко! Но пофиг он им. Семушкин приказал снимать – снимают! Вот это «пофиг» и есть кредо их жизни. Ничего не колышет! Эй, Руфа… что с тобой? – Виктория Павловна едва успела подхватить падающую на пол подругу. Стоя на коленях, буквально выдернув из кармана пиджака телефон, Виктория Павловна одной рукой набирала номер «Скорой», второй поддерживала голову Руфины.

– «Скорая»? Женщина потеряла сознание. В коридоре! Подруга! Руфина Эмильевна Грассо, пятьдесят два года. Да ничем она не болела! Приезжайте скорее! Что? Ах да, адрес. Комсомольская, пять, квартира восемь. Мой это адрес, мой. Соловьева Виктория Павловна. Директор первого детского дома. Да, жду. Что сделать? Хорошо, под голову – подушку, поняла…

Приехавшая бригада неотложки констатировала смерть. Причиной, как Виктория Павловна узнала позже, стал оторвавшийся тромб, Руфина упорно отказывалась от операции. «Вот почему ты так торопилась, Руфа! Рад бы в рай, да грехи не пускают… помилуй, Господи, рабу твою Руфину Грассо… видишь, перед смертью раскаялась…» – мысленно попросила она, опрокидывая в себя рюмку горькой настойки.

Глава 12

Аркадия Львовна насторожилась. Голоса, бубнившие по ту сторону неплотно прикрытой двери палаты, были знакомы. Один принадлежал лечащему врачу, полковнику медслужбы Ворониной[2]2
  Воронина Антонина Игнатьевна – героиня романа «Два сына одного отца».


[Закрыть]. Вторым собеседником был, несомненно, Амелин-старший. Мягкий, даже немного вкрадчивый голос свата никогда не обманывал Аркадию Львовну – она знала, как тот бывает крут в разборках с людьми, сохраняя при этом ледяную вежливость и внешнее спокойствие. Что говорить, общение с ним было для нее если не испытанием, то требовало усилий и актерских способностей. Ощущение, что этот человек видит ее насквозь, знает все тайны и слабые места, заставляло Аркадию Львовну держаться с Амелиным с осторожной приветливостью. Ссор не затевала, постоянно заглушая в себе желание задеть словом либо хлесткой фразой, как она это делала с другими.

«Принесло его! Что-то наверняка нужно, не проведать же пришел!» – подумала она, кося глаза на дверь.

– Добрый день, Аркадия Львовна! – Амелин встал прямо перед ней у спинки кровати и широко улыбнулся. – О здоровье спрашивать не буду, имел беседу с вашим лечащим врачом. Что ж, прогнозы хорошие, нужно лишь набраться терпения. Я пришел затем, чтобы получить у вас, пока устное, согласие на то, чтобы стать опекуном нашего общего внука Кирилла. Это формальность, но я должен это сделать. Сейчас придет Антонина Игнатьевна, в ее присутствии вы доступным способом и выразите это согласие. Хорошо?

«Ах ты, старый лис! Тебе-то это зачем? Надеешься на наследство мальчишки? Дела не так хороши?» Аркадия Львовна попыталась сказать это вслух. Но вместо внятной речи вновь услышала собственное мычание.

– Вы не волнуйтесь так, Аркадия Львовна. Все, что наследует мальчик, я трогать не буду – вас это беспокоит? Федор давно все отписал сыну. Свою часть общего имущества и все, чем владела сама, ваша дочь завещала Кириллу. Кроме студии. Естественно, что и картины имеют некую стоимость. А студия и картины теперь принадлежат Анне. Вас удивляет, откуда я знаю подробности? Присутствовал при составлении документа у нотариуса по просьбе вашей дочери месяц назад. Так что делить нечего, все прописано нашими предусмотрительными детьми. Для меня важно, чтобы Кирилл с его здоровьем не попал в детский дом. Это единственная причина, по которой я беру на себя ответственность по опеке. Так вы согласны?

«Завещала Анне? Что за блажь! Почему Марго переписала завещание? Неужели догадалась? Быть не может! Девчонка ее никогда не интересовала! Да, собственно, Федора тоже. Они даже не пытались стать для нее родителями. В дом привели, кормили, одевали. Все на этом! Один Кирилл к ней по-настоящему привязан. Тогда почему ей? И почему Амелин не упомянул наследство Улицкого?» Аркадия Львовна удивленно смотрела на свата.

– Я тоже немного удивлен, Аркадия Львовна. Но и рад за девочку. Если вам интересно, опеку над Анной я тоже оформляю. В детский дом она не вернется. По крайней мере я сделаю все возможное, чтобы этого не произошло. Мы сейчас ищем ее биологическую мать, Анна уже давно этим озабочена. Недавно удалось найти похожую на правду информацию о ней. Девочка не афишировала поиски, оно понятно – боялась обидеть приемных родителей. Но сейчас уже не имеет смысла это скрывать.

Аркадия Львовна почувствовала, как сжимается от боли сердце. Дышать стало трудно, слезы бессильной злобы мешали четко видеть лицо бывшего родственника.

– Аркадия Львовна, вы меня слышите? – Амелин слегка постучал по спинке кровати, привлекая ее внимание.

– Она вас слышит прекрасно, Александр Михайлович, – вмешалась вошедшая в палату Воронина. – Аркадия Львовна, вы поняли, о чем просит этот человек? Закройте глаза в знак согласия. Хорошо. Вы согласны с тем, чтобы опекуном вашего внука Кирилла стал Амелин Александр Михайлович?

«Устроили цирк! У меня разве есть выбор? Лежу тут бревном, вращая зенками во все стороны. Отстаньте от меня наконец!» – мысленно озлилась она, прикрывая веки.

Мучители, о чем-то переговариваясь, ушли.

«Где этот черт хромой? Сегодня даже не приходил. Опять кинул? Никому не нужна… правильно, кто я теперь? Бревно и есть!» – засыпая скорее от слабости, чем по желанию, пожалела себя Аркадия Львовна.

Она не слышала, как скрипнули дверные петли, в палату вошел мужчина в медицинском халате и неровной походкой двинулся к кровати. Опустившись на стул, он вытянул одну ногу, задев при этом тумбочку. Ложка в стакане тихонько звякнула.

– Ну, здравствуй, Аркадия, – произнес мужчина насмешливо. – Здравствуй, дорогая…

* * *

Уже в конце коридора что-то заставило Амелина оглянуться – в палату Аркадии Львовны, прихрамывая, входил мужчина. Белый медицинский халат слегка сполз с левого плеча, и он его тут же неловко поправил. Амелин про себя отметил, что гости к женщине ходят один за другим, скучать той не приходится. Тут же мысли перескочили на дела сегодняшние: список, составленный по привычке еще утром, всплыл в памяти, и первым пунктом в нем стояла выставка в галерее. Он мгновенно забыл о госте Аркадии Львовны и заторопился к машине. Визит к бывшей родственнице был незапланированным, согласие ее на опеку необязательным, но узнать, насколько серьезно та больна, Амелин захотел непосредственно от лечащего врача.

До встречи с незнакомкой, написавшей записку, оставалось еще часа четыре. Накануне он легко ей дозвонился. Грубоватый низкий голос заставил вначале сомневаться, что на том конце трубки женщина. Но та назвала имя, правда ни о чем ему не говорившее. Место встречи было выбрано ею совсем уж странное – первый причал речного вокзала.

Амелин вполне успевал заехать в галерею. И в мэрию, пожалуй, тоже. В галерее работа была отлажена, грамотный управляющий из молодых выпускников Петербуржской академии художеств стал для него находкой – такой ответственности в современных молодых людях Амелин не наблюдал уже давно. И это в сочетании с отменными вкусом и знаниями. Так что в последние пару лет он даже расслабился, порой не заглядывая в свое детище неделями.

Уже поворачивая на проспект, Амелин вспомнил встречу с директрисой детского дома. Видимо, взаимная неприязнь, возникшая между ними в первые же минуты, наложила отпечаток на весь дальнейший разговор. Амелин чувствовал фальшь, а это настораживало и злило. Будучи человеком прямым и искренним, он не мог понять людей, которые уходили от ответа при помощи вранья и пустой болтовни. А именно в таком ключе и протекала вся встреча с Викторией Павловной.

И еще одна проблема до конца не была решена – Лана. Вчерашняя ссора с ней, точнее, окончательный разрыв принес ему облегчение. Он с самого начала слабо надеялся на ее лояльность при оформлении опеки, не доверяя до конца. Так и вышло, Лана отказалась помочь. Впрочем, беда небольшая. Теперь он хотел именно официально оформленного развода со всеми вытекающими имущественными и долговыми вопросами. Хотел, чтобы Ланы не было в его жизни больше никогда. В один момент, узнав о ее постоянных изменах, резко изменил и отношение к ней, охладев не только как к женщине (это случилось значительно раньше), но и сбрасывая с себя груз обязательств перед ней. Обязательств, взятых добровольно много лет назад, когда сам оформил опеку над девочкой после исчезновения жены и ее сестры, матери Светланы.

…Тогда привязанность сына Федора к «Сеточке», как тот называл двоюродную сестренку, не выговаривая еще букву «в», послужила толчком для признания ее своей подопечной. Как и сейчас, искренняя любовь родного внука Кира к Нюше для Амелина стала основной причиной его готовности взять на себя ответственность за воспитание чужой девочки. Но тогда он был молод, процедура оформления документов проще, живы были тесть с тещей и его, Александра, мать. Дети росли обласканные и присмотренные бабушками и дедом, сам Амелин много работал и заочно учился, получая второе высшее образование. С Федором никогда проблем не было, вплоть до армии, да и служба давалась легко, так как обладал тот характером мягким, но справедливым. А Светлану он упустил. Не отметил именно тот момент, как та перестала слушаться старших – как родных, так и учителей в школе. Называла она себя исключительно Ланой, злясь на любого, кто упоминал ее полное имя. Прогуливая школу, частенько уезжала на рейсовом автобусе в город. Возвращалась всегда затемно, обязательно с обновкой или пакетом косметики. Обо всем этом Амелин узнал от водителя автобуса, но не от родственников, которые покрывали любимую внучку. Учинив разборки, выговорив дедам такими словами, каких от него никто ранее не слышал, он пригрозил Лане единственным, что пришло в голову, – детским домом. Холодно предупредив, что не намерен портить себе репутацию из-за… такого-то ее поведения, пообещал отказаться от опеки. Поняв, что два класса до выпуска ей придется учиться с детдомовскими детьми, да и дальнейшая перспектива ясна как божий день – швейное или кулинарное ПТУ в лучшем случае, Светочка, то есть Лана, обещала исправиться. Утирая слезы, она ушла к себе в комнату, но громко шарахнула дверью, видимо, выплескивая всю злость. Он лишь усмехнулся, услышав раздавшиеся вслед за этим громкие аккорды бравурного марша. Амелин ничуть не обольщался на ее счет. Решив не выпускать надолго из виду и контролировать учебу, спрятал подальше «хозяйственный» кошелек – то, что та регулярно берет деньги, отложенные на общие покупки, он понял не сразу. Поверить ему, безоговорочно доверявшему детям, в воровство девочки было трудно.

Неожиданно Лана окончила школу без троек, сразу получив хороший шанс для поступления в музыкальное училище. Она легко стала студенткой, повысив себя этим в статусе, обрадовав родных и успокоив его как опекуна. Но поскольку домой наезжала редко, от встреч в городе с Амелиным увиливала ловко, ссылаясь на занятость, никто, включая и его, не знал, чем на самом деле живет девушка. А, как выяснилось позже, жила она вполне взрослой жизнью, материально обеспеченная в годах и должности состоявшимся чиновником от культуры. Конечно, будучи женатым, он не афишировал с ней отношений, что устраивало обоих. Лане нужны были его чиновничья помощь и снятая для нее в центре уютная квартирка. Ему – молодая любовница. Неожиданное разоблачение их порочной связи женой пожилого ловеласа, скандал, грозивший ей отчислением, и случившаяся так некстати беременность заставили ее сбежать в родное село. Амелин к тому времени директорствовал в местной школе, для души еще и обучая детишек живописи в созданной им студии. Учеников к нему возили со всех окрестных деревень, часто одаривая сельской продукцией – от выращенных на огородах овощей до мяса домашних свинок. Все, что получал, он отдавал в столовую школы, благодаря чему была возможность кормить бесплатно обедами детишек из бедных и многодетных семей.

Появление Ланы без диплома, но с чемоданом проблем Амелин воспринял стоически, уже без боязни испортить себе репутацию. По селу тут же пошел шепоток, но он пресек все сплетни одним махом – сделал Лане предложение выйти за него замуж. Сельчане, зная его как стойкого холостяка, тут же придумали свое объяснение столь поспешному решению: наверное, парочка тайно встречалась в городе, вдали от их любопытных глаз. И лишь теперь, когда девушка готовится стать матерью, им пришлось узаконить отношения. Такая версия устроила всех: и любопытствующих, и самих будущих молодоженов.

Тогда Амелин не предполагал, как это мучительно трудно – жить с нелюбимой женщиной.

Ребенок родился мертвым, словно не желая обрекать себя на безрадостное существование в искусственно созданной без любви и взаимного тепла семье. Амелин даже погоревал, скорее из жалости к крохе, чем из чувства утраты. Потерь в тот год ему хватило: умерла мать, угорели из-за неисправного газового котла в своем доме тесть с тещей. Могильные холмики один за другим выросли на пригорке сельского кладбища, огороженные общим заборчиком из кованого металла. Там же нашлось место и их правнуку.

Лана, как тогда показалось Амелину, вздохнула с облегчением. Любовник дал хороший старт карьере, благополучно покинув город с повышением в должности. Дети ей не нужны были совсем, о чем она, нимало не смущаясь, и сообщила Амелину.

Они перебрались в город, оставив в родном селе вполне крепкий родительский дом Амелина и пепелище сватов по соседству с ним. Федор ушел в армию, мотивируя свое нежелание поступать в институт отсутствием призвания. Амелин с Ланой в это время «ставили бизнес», открыв частную школу искусств. «Новые русские» хорошо спонсировали предприятие – воспитывать отпрысков с претензией на культуру стало модным. Сами родители в лучшем случае изъяснялись на хорошем русском матерном, начиная с «ну, ты… это… короче…» и далее, слава богу, неразборчиво. Все попытки Амелина окультурить заодно и их, приглашая на творческие встречи и выставки, заканчивались одним и тем же – ему совали конверт с купюрами со словами «ну, ты уж сам давай… ну… чтобы все с сыном (дочей) было тип-топ». «Тип-топ» из некоторых детей выходил очень даже неплохой – талантливые и просто способные детки быстро схватывали материал, увлекались и спешили в школу Амелиных с неподдельным восторгом. Довольные родители отсыпали школе денег на поездки по городам России и даже за рубеж.

Все рухнуло вмиг. Дефолт девяносто восьмого года разорил основных спонсоров школы, банк, где у Амелиных был открыт счет, лопнул.

Но даже тогда у него нашлись силы начать все сначала. Общий успех и общие проблемы на какое-то время сплотили их с Ланой, сделав жизнь хоть немного похожей на семейную. Вступив в пору зрелости, они оба нашли радость даже в интимной близости друг с другом. Амелин тогда подумал, что пришла та самая любовь.

С энтузиазмом они искали спонсоров для новой школы, обивали пороги разных кабинетов, ходили на поклон и к неформальным «королям» города, предлагая легализовать полученную сомнительным путем прибыль. Но попытка возродить школу не удалась. Волна красавцев от бизнеса в малиновых пиджаках схлынула, на их место пришли грамотные финансово и политически люди, которым мелкие доходы от учебного заведения были неинтересны.

Амелин и Лана на какое-то время растерялись, перебиваясь немногочисленными частными уроками. Начались ссоры из-за денег. Привыкшая если не к роскоши, то к полному достатку, Лана тратила их с прежней скоростью. Более рачительный Амелин упрекал ее в бесхозяйственности и недальновидности, рассчитав, что строгая экономия даст некоторые средства на открытие хотя бы художественно-музыкальной студии. Пословица «курочка по зернышку» стала его жизненной позицией, скупость – чертой характера. Он поздно понял, что превращается в Гобсека, латая дырки на носках и питаясь кашей с соевым мясом. Стал часто ловить на себе презрительный взгляд Ланы, у которой налаживалась интересная жизнь: получив приглашение играть в камерном оркестре, та стала редко бывать дома, ссылаясь на репетиции и поздние концерты.