Текст книги "Виртуализированный мир капитализма"

Такое «развитие человека» как фрагментация индивида при всех ярких «фантиках» и «бантиках», которыми она украшена, как минимум, вызывает некоторые сомнения. Хотя, безусловно, новые технологии, о которых идет речь, действительно есть. Потому подобные утверждения, в которых, нужно признать, больше мысли, чем в абсолютизации количественного роста как развития, как ни парадоксально, в конце концов сведутся именно к такой банальной абсолютизации – к банальностям вроде «вот в СССР телевизоры были черно-белые и компьютеры занимали целые комнаты, а сейчас у всех цветная плазма и смартфоны, которые круче тех компьютеров, а потому налицо очевидный социальный прогресс». Это что касается России и постсоветских стран. Признавать все современные ужасы социальным прогрессом вряд ли будет просто даже представителям изложенной точки зрения. Они, скорее, согласятся это признать платой за прогресс, которую по возможности нужно снизить. «И патриотическая борьба за дезинфекцию гильотины – мы же европейцы» – как грустно шутил В.А. Босенко.

И этот подход разделяется не только сторонниками капитализма (поскольку разделять его – это ничто иное, как выступать на стороне капитализма), но и абстрактными сторонниками социализма. Это относится в первую очередь к оценке тех событий, которые происходят в социалистических странах. Так, например, экономическая реформа на Кубе, возрождающая частную собственность и создающая для нее комфортные условия, воспринимается как развитие кубинской революции, а не как отступление (пусть даже нет никакого варианта, кроме как отступать, но нужно же понимать, что это отступление). То же самое относится и к произошедшей реставрации капитализма в Китае – крепкого, сильного, империалистического капитализма. Тут китайский «национализм» из трех народных принципов приобрел совсем иное «новое», а на деле старое капиталистическое звучание. Но, тем не менее, рост налицо, а Китай – одно из самых сильных государств мира, где самые большие в мире объемы промышленного производства. Такое отождествление роста и развития на деле в нынешних условиях оказывается идеологией, направленной против развития общественных отношений. При этом именно благодаря своей простоте, а также тем общественным процессам, которые стоят за ним (потому, что логика общественных отношений сильнее логики доказательств), такой подход до поры до времени может претендовать на господство в понимании общественного развития.

Исходя из вышеизложенного, следует просто зафиксировать откат в истории, условия, когда нужно начинать заново, а для этого заново обратиться к опыту тех, кто уже проходил те участки, по которым мы, вооружившись в том числе и новыми технологиями, должны пойти дальше. Понять, чем отличаются условия, в которых придется начинать нам, от тех, в которых начинали Ленин, Че, Мао. Поскольку социализм собственной природы не имеет, а является периодом рождения коммунистических общественных отношений и борьбы этого нового со старым капиталистическим в общественных отношениях, тут, в согласии с приведенной цитатой Мао, «борьба противоположностей – это диалектика, а единство противоположностей – это ревизионизм». Вот этого забывать не стоит. Тем более, что и еще более ярко то или иное отношение к единству и борьбе противоположностей проявится, когда сам ход общественной жизни вновь «заговорит» и покажет огромным массам людей, что современное государство не может справиться с их насущными проблемами и заставит создавать новые формы организации, переводящие на себя государственные функции.

Каковы должны быть эти формы, чтобы они действительно были формами реализации интересов большинства, да и не просто его наличных интересов, не просто его существования, но интересов его развития? Нужны формы, стоящие на стороне сущности человека, а не его теперешнего капиталистического существования.

Для того чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к имеющемуся историческому опыту. Обратимся к теории “слабого звена” В.И. Ленина и своеобразному применению ее по отношению к Китаю Мао Цзэдуна.

И Ленин, и Мао четко фиксировали те условия, которые бы позволили пролетариату взять власть. В свою очередь эти условия неразрывно связаны с положением тогдашних России и Китая. В тех процессах, определяемых общей логикой мирового империализма, был необходим союз пролетариата с крестьянством под руководством пролетариата как единственно последовательного революционного класса. На этом настаивал и Че Гевара, размышляя о революции на Кубе.

В работах, посвященных революционной войне в Китае, в частности, в написанной в декабре 1936 года брошюре «Стратегические вопросы революционной войны в Китае» Мао объясняет возможность существования и развития Красных районов тем, что Китай является полуколониальной страной. Он специально выделяет это обстоятельство как особенность, свидетельствующую о том, что революционная война в Китае может развиваться и победить: «Китай – страна полуколониальная. Отсутствие единства между империалистами приводит к отсутствию единства между господствующими группировками в Китае. Полуколониальная страна, в которой хозяйничает несколько государств – это не то же самое, что колония, где хозяйничает одно государство» [5, с. 335]. Это определяло неравномерность развития Китая, а также воспроизводство полуфеодальных порядков уже на капиталистической основе. Еще одной важнейшей особенностью ситуации в Китае Мао и его соратники считали следующее: «Китай пережил великую революцию, которая подготовила почву для рождения Красной армии, подготовила руководителя Красной армии – коммунистическую партию, подготовила народные массы, участвовавшие уже однажды в революции» [5, с. 335]. При этом он подчеркивал буржуазно-демократический характер революции.

Последнее обстоятельство – общее и для России, и для Китая, и для Кубы, на материале которых мы, главным образом, изучаем установление диктатуры пролетариата и социализма в XX веке. Все три страны, шедшие впоследствии по социалистическому пути, пережили сначала буржуазно-демократические революции, которые мобилизовали народные массы и приучили их к борьбе. В России таких революций с коротким интервалом было две – революция 1905 года и февральская революция 1917 года. Важен и тот факт, что в этих буржуазно-демократических революциях организационно-партийные силы, которые возглавили и осуществили политическое завоевание власти пролетариатом и переход к социализму, принимали самое активное участие и вели за собой массы. Кубинская революция началась как буржуазно-демократическая и была направлена на борьбу с диктаторским режимом. Ее возглавляли те люди, которые впоследствии провозгласили, что революция приобретает социалистический характер, хотя поначалу она такого характера не носила.

Примечателен тот факт, что в эпоху империализма в полуколониальных и, уж тем более, в колониальных (неоколониальных и полунеоколониальных) странах даже буржуазно-демократические завоевания буржуазно-демократических революций народные массы не могут удержать, не продвигая свою борьбу дальше по пути социализма. В противном случае общество движется по логике милитаризма, который отнимает у трудящихся буржуазно-демократические права и свободы и ведет к усилению государства как диктатуры военной буржуазии. В России, например, летом-осенью 1917 года готовился переворот с целью установления военной диктатуры. Китаю грозило порабощение японским милитаризмом и внутренними милитаристами. На Кубе приостановка движения в сторону социализма создавала ближайшую опасность новой военной диктатуры.

Но вопрос пригодных форм диктатуры пролетариата, которые рождаются еще при капитализме, и взятие власти при помощи их, и вопрос о том, как именно должны развиваться эти формы по мере дальнейшего продвижения на пути к коммунизму – это два разных вопроса. И если в отношении вопроса о взятии власти у нас есть положительный опыт, и даже есть положительный опыт первых шагов революции, то вот по вопросу о наиболее пригодных формах для умирания государства опыта пока нет. И потому самым неблагодарным занятием было бы давать готовые рецепты на этот счет. Важно лишь видеть магистральную линию движения и те условия, в которых она осуществляется, которые препятствуют или способствуют этому движению. Здесь стоит отметить, что условия, в которых осуществляется движение к отмиранию государства, в основном неблагоприятные. Эти условия препятствуют движению и не могут не препятствовать, так как это – условия капитала как общественного отношения, это условия, которые диктует закон стоимости, который нельзя отменить, его можно только преодолеть. Причем преодоление не может быть ничем иным, как преодолением общественного разделения труда. В седьмой статье цикла о советской философии Василий Пихорович настаивает на том, что диалектика как логика дела при социализме должна становиться обыденным сознанием. Однако со взятием власти пролетариатом до этого дело еще не доходит, и нужно заботиться об уничтожении разделения труда в рамках этого разделения (диктатура пролетариата – это же ведь тоже форма разделения труда), более того, заботиться об уничтожении разделения труда посредством этого разделения при помощи него самого и продуктов деятельности, которые оно дает, в конце концов, посредством капитала как сущностного и существенного общественного отношения. И тут мы опять обращаемся к идеям Антона Семеновича Макаренко и Виктора Михайловича Глушкова.

Первый в условиях существующего разделения труда сделал это самое разделение условием воспитания человека, который может преодолевать его в процессе своего взросления и становления как члена коллектива. Для нас здесь как раз важен упор на важность характера этой связи коллектива с обществом, а через коллектив – личности с обществом, чтобы каждый его член выступал как представитель общества в целом в его историческом развитии и в его передовых тенденциях. Поэтому Макаренко и в колонии, и в коммуне удалось создать микромодель общественных отношений по преодолению общественного разделения труда, да еще и так, чтобы его ученики по отношению к местным жителям могли сами выступать как советская власть, а не ждать над собой какой-то советской власти. Они могли спокойно и по-деловому в разных вопросах (от решения проблемы самогоноварения до борьбы с бандитизмом и решения хозяйственных вопросов) заявить: «Советская власть – это мы» [3], а это означало, что всякое внешнее государственное принуждение и специфический аппарат для принуждения по отношению к ним сам собою становился излишним и отмирал потому, что люди, которые по преимуществу учились, работали, играли в театре, занимались музыкой и физической культурой походя, как нечто само собой разумеющееся, выработали у себя привычку исполнять функции государственной власти. Поэтому опыт Макаренко имеет колоссальное значение для разработки проблемы социализма и снятия разделения труда, так же как и для проблемы личности. Потому что социализм – это организованный переход от одного способа производства человека к другому. А он как раз оказался на переднем крае именно в вопросе производства человека нового типа и форм этого производства.

Что же касается работ Глушкова, то тут фактически речь идет о том, чтобы управление из управления людьми сделать управлением вещами и процессами, что также делает излишними ряд государственных функций [1]. Опять же, для нас важны как раз фундаментальные принципы Макаренко и Глушкова, и, пожалуй, самым важным из них был подход к обществу и ко всему общественному производству как к целому, и выстраивание дальнейшей логики дела общественного преобразования, исходя из логики целостности, в которой еще не преодолено общественное разделение труда и нужно использовать для его преодоления то разделение труда, которое есть.

В частности, на примере их деятельности (хотя таких примеров можно привести великое множество, да и дело же не в примерах) видна, наверное, самая большая опасность для социализма. Она заключается в консервации тех форм разделения труда, которые на определенном этапе (раньше) способствовали его уничтожению. Потому что для решения задач, стоящих перед обществом на пути к коммунизму, формы, которые были продуктивны для решения задач, которые стояли перед революцией раньше, в том числе и формы диктатуры пролетариата (ведь это тоже форма разделения труда) не годятся и потому становятся формами движения вспять, если они сами вовремя не преодолеваются обществом. Для этого вполне может быть достаточно самого факта их консервации. Ведь если пролетариат вместо того, чтобы уничтожать себя как класс, создаст себе более комфортные условия своего собственного производства, которые, может, и нужны на первых порах, он все-таки воспроизводит себя как класс буржуазного общества и вместе с этим воспроизводит и характерные для этого общества общественные отношения.

Потому при социализме наиболее остро стоит вопрос, что именно нужно производить для того, чтобы производить то, что нужно? Рассмотрим его в следующей главе.

Источники

1. Глушков, В. М. Макроэкономические модели и принципы построения ОГАС / В. М. Глушков. – Москва: Статистика, 1975. – 160 с.

2. Ленин, В. И. Государство и революция: Учение марксизма о государстве и задачи пролетариата в революции / В. И. Ленин // Ленин В. И. Полное собрание сочинений / В. И. Ленин. – 5-е изд. – Т. 33. – Москва: Издательство политической литературы, 1974. —С. 1-120.

3. Макаренко, А. С. Педагогическая поэма / А. С. Макаренко. – Киев: Издательство «Радянська школа», 1957.

4. Маркс, К. Критика Готской программы / К. Маркс // Маркс К. Собрание сочинений / К. Маркс, Ф. Энгельс. – 2-е издание. – Т. 19. – Москва: Политиздат, 1961. – С. 9–32.

5. Цзэдун, М. Стратегические вопросы революционной войны в Китае (декабрь 1936 года): перевод с китайского / М. Цзэдун // Цзэдун М. Избранные произведения в четырех томах / М. Цзэдун. – Т. 1. – Москва: Издательство иностранной литературы, 1952. – С. 305–430.

Очевидно, что без понимания капитализма социализм тоже нельзя понять – ни как идейно-теоретическое направление, ни в том смысле, в котором это слово употребляется для обозначения переходного периода между капитализмом и коммунизмом. Но точно так же и современный капитализм невозможно понять без социализма. Империализм – это не просто «канун социалистических революций», а еще и те условия, в которых они происходят. Эти условия не только влияют на ход социалистических преобразований, но и сами изменяются, применяясь к ним. В странах-империалистах, например, государство вынуждено вводить и поддерживать социальные стандарты с оглядкой на социалистические страны. Это касается пенсионного обеспечения, медицины, образования и т. д. Потому вопрос социализма и вопрос отмирания государства при социализме имеет важнейшее значение не только сам по себе, как вопрос перехода, но и для понимания современного капитализма.

Перефразировав известное изречение Маркса, мы утверждаем, что «анатомия» социализма – ключ к «анатомии» капитализма вообще и современного капитализма в частности. Здесь мы имеем дело с пределом капитализма, с его опредЕлением, – но это не просто граница, а именно переход, процесс снятия. Во всех остальных случаях, как ни называй, мы имеем дело не с социализмом (т. н. шведский социализм и т. д.). Поэтому вопрос социализма нас интересует и как вопрос предела капитализма, и как вопрос стратегии перехода. Слово «стратегия» здесь более чем уместно, потому что переход возможен только как сознательная преобразующая деятельность масс: «Такой коммунизм, как завершенный натурализм, = гуманизму, а как завершенный гуманизм, = натурализму; он есть действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом. Он – решение загадки истории, и он знает, что он есть это решение» [5], – говорил когда-то Маркс. Но именно этой сознательности нам и не хватало.

Нас здесь интересуют экономические основания выхода за пределы экономической общественной формации, которые не выстроить без помощи соответствующего сознания, а тем самым и сам этот предел. В связи с этим стоит и проблема государства при социализме. Ленин в работе «Государство и революция», подытоживая наследие марксизма, утверждал следующее: «Экономической основой полного отмирания государства является такое высокое развитие коммунизма, при котором исчезает противоположность умственного и физического труда, исчезает, следовательно, один из важнейших источников современного общественного неравенства и притом такой источник, которого одним переходом средств производства в общественную собственность, одной экспроприацией капиталистов сразу устранить никак нельзя» [4]. По большому счету, он ограничивается указанием на то, что при социализме существует и коммунизм как хозяйственный уклад, а также другие хозяйственные уклады, которые достались социализму в наследство от капитализма. Именно поэтому должно существовать государство как аппарат принуждения и подавления классового начала частного характера присвоения и товарного производства.

Очень важно при социализме продолжение тенденции империализма, описанной выше. Государство как важнейший момент империализма в своей распределительной функции имеет тенденцию, направленную против установления глобальной системы распределения, точнее, внутри делит ее на сегменты, обеспечивая нерыночными методами систему капиталистической эксплуатации. Но распределение и деятельности, и продуктов как момент непосредственного производства человека, и технологии, позволяющие все более и более развивать эту систему, вытесняя рынок, должны быть взяты на вооружение и всячески развиваться обществом, которое движется по пути от прибавочной стоимости как цели производства к человеку как его цели. Поэтому отмирание государства неразрывно связано с его усилением. Отмирающее государство обязательно проходит стадию усиления, особенно на ранних этапах. Расширяя сферы, где господствует общественный характер присвоения, пролетариат тем самым уничтожает себя как класс. Но это только момент, потому что само распределение, в конечном счете, является моментом и выражением характера производства. Потому тенденции его развития в различном направлении, преобладание капиталистических или коммунистических тенденций моментально отражаются на сфере распределения.

То, что это государство, по сути, есть диктатура пролетариата, какие бы конкретные формы оно не принимало и как его не называй – самый важный момент. Мы не будем здесь успокаивать тех, кто боится грубого слова «диктатура», абстрактно противопоставляя ему более приятное слово «демократия». Укажем только на то, что демократия – это тоже форма диктатуры, а диктатура пролетариата – это диктатура большинства по отношению к меньшинству. И дело здесь заключается вовсе не в демократической форме, а в содержании демократии. Тех же, кто боится слова «пролетариат» или считает его устаревшим, идя не от понятия, а от представления, нужно отослать к первой части книги, указав здесь лишь на то, что пока есть производство стоимости, пока есть стоимость как общественное отношение, есть и пролетариат как класс наемных работников, которые живут продажей своей рабочей силы и эту стоимость производят. Экономическое содержание остается, как бы пролетарий внешне не выглядел, к каким бы средствам производства не был бы экономически прикован. То, что не всякие средства производства можно использовать как орудия в производстве прибавочной стоимости, совсем другой вопрос. Отметим только, что диктатура пролетариата является властью большинства не по внешней форме, а по содержанию, имеет ряд черт, которые сближают его с самоуправляющимся обществом. Потому что демократия, действительная власть большинства, заключается вовсе не в формально-равных правах, а в обеспечении реальной возможности участия в общественной жизни, возможности развиваться и развивать человеческую культуру. А такая демократия первоначально предполагает некоторые изъятия из буржуазной демократии. Неравные права для обеспечения реального равенства.

Тут возникает опасность. Объективная тенденция усиления государства в функции распределения роднит его с империалистическим государством, особенно в тех моментах, когда капиталистическое виртуализированное, обеспечивающее господство финансового капитала государство усиливается во время кризисов, депрессий, войн. Потому абстрактно общий момент, а именно, что распределение является орудием классового господства, тут присутствует. Именно потому у либералов есть основание сравнивать эти вещи. Но все дело не только в том, господство какого класса тут обеспечивается, но и в том, какая именно тенденция воспроизводится, развивается ли коммунизм, или же просто производятся «костыли» для утратившего свою действительность (в понимании Гегеля) товарного производства – производства стоимости. Последовательное движение по пути не частного, не рыночного распределения империалистическое капиталистическое государство проводить не может в принципе, потому что оно не только отрицает рынок, но и основывается на рынке и на частной собственности на средства производства. Уже этот момент дает преимущество диктатуре пролетариата, при условии, что она не утрачивает генеральной линии уничтожения общественного разделения труда и при помощи распределения не только обеспечивает господство класса, но и создает условия, чтобы он собственно переставал быть пролетариатом.

Но опасность состоит не только в этом. В эпоху диктатуры пролетариата само государство, пока оно сохраняет свою существенность, вынуждено, в том числе, действовать по логике капитала как сущностного и существенного общественного отношения. И это тоже создает и обостряет ряд противоречий внутри самого государства. Классовая борьба здесь интериоризируется в само государство диктатуры пролетариата в той мере, в которой она переносится в сам пролетариат, который одновременно должен и уничтожать себя как класс, и воспроизводить свое классовое господство, пока основания для существования классов, – то есть, общественное разделение труда, – не изжиты. Это выражается в разнонаправленных тенденциях в самой диктатуре пролетариата, часть из которых чисто классовые и, по сути, империалистические. Но об этом позже.

Если ставить вопрос движения к коммунизму, вопрос отмирания государства как проблему производства, то его можно поставить таким образом: что и как нужно производить, чтобы человек мог полностью выйти за пределы вещной логики? Или более практично о том же самом: что такое эффективность производства в переходный период между капитализмом и коммунизмом и чем ее можно измерить?

Другими словами: 1) Что нужно производить? 2) Как нужно производить? 3) Как управлять процессом производства и распределением произведенного и, соответственно, как измерять эффективность производства? Постараемся последовательно ответить на все эти вопросы, используя как теоретическое наследие (поскольку эти вопросы уже решались), так и практический опыт социализма, имеющийся в нашем распоряжении. Особенно важно, что это – опыт поражения. На данном этапе это не просто изучение прошлого, а изучение будущего, поскольку хронологическое и историческое время отнюдь не совпадают. Историческое время не всегда идет вперед.

Сейчас мы имеем дело с откатом в истории. Откат этот тотален. И в СССР, и в Китае победил капитализм, Куба тоже отступает. А потому, надеюсь, нам еще раз придется столкнуться с теми принципиальными задачами, которые мы когда-то уже пытались решить, но не решили. Надеюсь, потому, что если не придется, значит, человечество погибнет. «Необходимость – возможность случайности». А когда мы имеем тенденцию (подготовку, развертывание, отдельные вспышки) мировой войны и ядерное оружие, какие только случайности не возможны!..

При этом сама война дает мощный толчок развитию широкого, массового, стихийного антикапиталистического движения. Насколько последовательной будет эта линия, и будет ли она вести к реальному выходу за пределы капитализма, сказать пока трудно. Но ответ на то, что будет, если это движение в конечном счете (там тоже разные течения) не окажется таковым, однозначен – война фашизмов (не в ругательном смысле этого слова). И не важно, под какими флагами, пусть даже и под красными, дело не во флагах. «Кроме того, единственная перспективная антиолигархическая, антикапиталистическая сила – это правая, консервативно-националистические движения, которые выступают за гармоничное общественное устройство, борются против глобализма и ставят своей целью революционным путем устранить нынешнюю антинародную «политическую элиту». Борясь против национализма, леваки тем самым борются за сохранение мировой олигархии (плутократии) – вот так себя позиционировал в свое время украинский «Правый сектор». Именно такая риторика характерна и для российских ультраправых, и для ультраправых по всему миру. Они позиционируют себя как выступающих не только против левых, а как истинные антикапиталисты и антиолигархисты. И этот старый добрый способ, если помните, когда-то сработал. Именно так антикапиталистическое массовое движение может «работать» в русле капитализма, на руку одного из воюющих империалистических блоков. Может, в конце концов, превратиться в самое антигуманное движение за сохранение господства капитала и государства как структуры, обеспечивающей такое господство. Так что «зазор» у нас не так уж велик. Поэтому теоретическое решение выше поставленных вопросов приобретает колоссальную важность. Техническая сторона дела и конкретные формы нас здесь интересуют лишь постольку, поскольку они затрагивают вопросы на уровне принципа.

Итак, отвечая на первый вопрос «что нужно производить», чтобы двигаться в направлении коммунизма, следует ответить, что производить нужно свободное время и пространство свободы людей. Следовательно, и распределение в таком случае, и в первую очередь это распределение свободного времени и только постольку распределение продуктов, поскольку оно обеспечивает свободное время. В этом же духе ставится вопрос об эффективности производства.

Более или менее подробно этот вопрос был рассмотрен в брошюре группы Engels “Что такое коммунизм” [8]. В этой работе речь идет о клеточке коммунизма, которая определяется как непосредственно-коллективная форма свободной человеческой деятельности.

«Под непосредственно-коллективной формой свободной деятельности мы понимаем объединение людей в процессе деятельности, где целью каждого является развитие всех, а средствами для ее достижения выступают вещи и природные процессы, по отношению к которым происходит свободное и равное волеизъявление (курсив группы Engels – М.Б.)» [8].

Выводится закон коммунизма как закон свободы или самодетерминации человеческой деятельности: «Коммунизм осуществляется через необходимую смену непосредственно коллективных форм человеческой деятельности по изменению самой этой деятельности (развитию самой жизни людей). Достигнутые формы, стремясь за свои пределы, создают новые. Потому эту смену нельзя представить как постоянно повторяющиеся следующие друг за другом одни и те же метаморфозы (как это мы видим в движении капитала). Внутренняя логика движения непосредственно-коллективных форм свободной деятельности, необходимость их смены определяется не просто исторически достигнутым способом производства и соответствующими им производственными отношениями, а свободой как необходимостью самой материи, раскрывающейся по мере освоения материи.

В наиболее общем виде закон коммунизма можно сформулировать как закон свободы или закон самодетерминации человеческой деятельности: свободная деятельность членов общества, осуществляющаяся как сознательное развитие содержания и форм этой деятельности, определяет развитие всего общества. Или, другими словами, свобода, реализуясь, стремится к самовозрастанию» (курсив группы Engels – М.Б.) [8]. И делается простой в своей очевидности вывод, состоящий в том, что для движения к коммунизму нужно производить коммунизм (курсив группы Engels – М.Б.) [8].

Свободное время при капитализме является издержками производства, оно не учитывается, не культивируется, и потому часто гниет на общественных «складах», не будучи использованным по назначению. Назначение свободного времени – быть использованным по меркам свободы, как простор развития человечества. «Развитие свободного времени, возгонка его от случайного, через необходимое рабочее свободное время, прибавочное свободное время к свободному времени и дальше за временность и форму, происходит независимо от пожеланий, однако уже необходимость свободного времени требует свободного сознательного действия, иного способа производства, других отношений, противоречащих существующим, причем независимо от того, каковы они» [2], – вот что важно. В этом замечании Алексей Валерьевич Босенко указал на важнейший момент – само свободное время является временем развития, изменения общественных отношений, временем свободы.

Производство и распределение свободного времени нуждаются в соответствующих функциях государства постольку, поскольку производство свободного времени совпадает с производством потребительных стоимостей. Но само свободное время, выступая собственно как свободное, выходит из-под всякого внешнего, в том числе и государственного, контроля. В пространстве свободного времени, в свободном времени государства не существует. Способствование производству свободного времени является актом самоуничтожения пролетариата как класса, и в той же мере – актом самоуничтожения государства. Потому свободное время и противостоит государству, исключая его, позволяя все больше и больше самоорганизовываться обществу без опосредствования государственным аппаратом.

Государство не просто отмирает, оно отмирает только в том случае, если работает на свое отмирание. «Свободное время усугубляет своей независимостью от человека уникальную трагедию каждого, открывая принципиально недоступные пространства человеческого развития, однако взращивая несовременные чувства, в этих предвосхищенных просторах уже сбывающиеся. Вопрос о том: «Можно ли быть свободным в несвободном мире?» решается грубо отрицательно. Частной свободы не бывает, разве что независимость, и та относительная» [2]. Потому все остатки несвободы, в том числе и способы утилизации времени, с которыми связано само существование государства, противостоят свободному времени как враждебные. «Свободное время репрезентирует, представляет будущее как пространство человеческого развития, оккупируясь прошлым, в виде формальных вещей» [2].