Текст книги "В огромном городе моем ночь. Стихотворения 1906–1941"

5
«Дружить со мной нельзя, любить меня – не можно!»

Дружить со мной нельзя, любить меня – не можно!

Прекрасные глаза, глядите осторожно!

Баркасу должно плыть, а мельнице – вертеться.

Тебе ль остановить кружащееся сердце?

Порукою тетрадь – не выйдешь господином!

Пристало ли вздыхать над действом комедийным?

Любовный крест тяжел – и мы его не тронем.

Вчерашний день прошел – и мы его схороним.

20 ноября 1918

7
«Не успокоюсь, пока не увижу…»

Не успокоюсь, пока не увижу.

Не успокоюсь, пока не услышу.

Вашего взора пока не увижу,

Вашего слова пока не услышу.

Что-то не сходится – самая малость!

Кто мне в задаче исправит ошибку?

Солоно-солоно сердцу досталась

Сладкая-сладкая Ваша улыбка!

– Баба! – мне внуки на урне напишут.

И повторяю – упрямо и слабо:

Не успокоюсь, пока не увижу,

Не успокоюсь, пока не услышу.

23 ноября 1918

11
«Мне тебя уже не надо…»

Мне тебя уже не надо,

Милый – и не оттого что

С первой почтой – не писал.

И не оттого что эти

Строки, писанные с грустью,

Будешь разбирать – смеясь.

(Писанные мной одною –

Одному тебе! – впервые! –

Расколдуешь – не один.)

И не оттого что кудри

До щеки коснутся – мастер

Я сама читать вдвоем! –

И не оттого что вместе

– Над неясностью заглавных! –

Вы вздохнете, наклонясь.

И не оттого что дружно

Веки вдруг смежатся – труден

Почерк, – да к тому – стихи!

Нет, дружочек! – Это проще,

Это пуще, чем досада:

Мне тебя уже не надо –

Оттого что – оттого что –

Мне тебя уже не надо!

3 декабря 1918

14
«Ваш нежный рот – сплошное целованье…»

Ваш нежный рот – сплошное целованье…

– И это все, и я совсем как нищий.

Кто я теперь? – Единая? – Нет, тыща!

Завоеватель? – Нет, завоеванье!

Любовь ли это – или любованье,

Пера причуда – иль первопричина,

Томленье ли по ангельскому чину –

Иль чуточку притворства – по призванью.

– Души печаль, очей очарованье,

Пера ли росчерк – ах! – не все равно ли,

Как назовут сие уста – доколе

Ваш нежный рот – сплошное целованье!

Декабрь 1918

16
«Это и много и мало…»

Это и много и мало.

Это и просто и темно.

Та, что была вероломной,

За вечер – верная стала.

Белой монашкою скромной,

– Парой опущенных глаз. –

Та, что была неуемной,

За вечер вдруг унялась.

Начало января 1919

17
«Бренные губы и бренные руки…»

Бренные губы и бренные руки

Слепо разрушили вечность мою.

С вечной Душою своею в разлуке –

Бренные губы и руки пою.

Рокот божественной вечности – глуше.

Только порою, в предутренний час –

С темного неба – таинственный глас:

– Женщина! – Вспомни бессмертную душу!

Конец декабря 1918

18
«Не поцеловали – приложились…»

Не поцеловали – приложились.

Не проговорили – продохнули.

Может быть – Вы на земле не жили,

Может быть – висел лишь плащ на стуле.

Может быть – давно под камнем плоским

Успокоился Ваш нежный возраст.

Я себя почувствовала воском:

Маленькой покойницею в розах.

Руку на сердце кладу – не бьется.

Так легко без счастья, без страданья!

– Так прошло – что у людей зовется –

На миру – любовное свиданье.

Начало января 1919

«Я Вас люблю всю жизнь и каждый день…»

Я Вас люблю всю жизнь и каждый день,

Вы надо мною, как большая тень,

Как древний дым полярных деревень.

Я Вас люблю всю жизнь и каждый час.

Но мне не надо Ваших губ и глаз.

Все началось – и кончилось – без Вас.

Я что-то помню: звонкая дуга,

Огромный ворот, чистые снега,

Унизанные звездами рога…

И от рогов – в полнебосвода – тень…

И древний дым полярных деревень…

– Я поняла: Вы северный олень.

7 декабря 1918

Тебе – через сто лет

К тебе, имеющему быть рожденным

Столетие спустя, как отдышу, –

Из самых недр – как на смерть осужденный,

Своей рукой – пишу:

– Друг! не ищи меня! Другая мода!

Меня не помнят даже старики.

– Ртом не достать! – Через летейски воды

Протягиваю две руки

Как два костра, глаза твои я вижу,

Пылающие мне в могилу – в ад, –

Ту видящие, что рукой не движет,

Умершую сто лет назад.

Со мной в руке – почти что горстка пыли –

Мои стихи! – я вижу: на ветру

Ты ищешь дом, где родилась я – или

В котором я умру.

На встречных женщин – тех, живых, счастливых,

Горжусь, как смотришь, и ловлю слова:

– Сборище самозванок! Все мертвы вы!

Она одна жива!

Я ей служил служеньем добровольца!

Все тайны знал, весь склад ее перстней!

Грабительницы мертвых! Эти кольца

Украдены у ней!

О, сто моих колец! Мне тянет жилы,

Раскаиваюсь в первый раз,

Что столько я их вкривь и вкось дарила, –

Тебя не дождалась!

И грустно мне еще, что в этот вечер,

Сегодняшний – так долго шла я вслед

Садящемуся солнцу, – и навстречу

Тебе – через сто лет.

Бьюсь об заклад, что бросишь ты проклятье

Моим друзьям во мглу могил:

– Все восхваляли! Розового платья

Никто не подарил!

Кто бескорыстней был?! – Нет, я корыстна!

Раз не убьешь, – корысти нет скрывать,

Что я у всех выпрашивала письма,

Чтоб ночью целовать.

Сказать? – Скажу! Небытие – условность.

Ты мне сейчас – страстнейший из гостей,

И ты окажешь перлу всех любовниц

Во имя той – костей.

Август 1919

«Два дерева хотят друг к другу…»

Два дерева хотят друг к другу.

Два дерева. Напротив дом мой.

Деревья старые. Дом старый.

Я молода, а то б, пожалуй,

Чужих деревьев не жалела.

То, что поменьше, тянет руки,

Как женщина, из жил последних

Вытянулось, – смотреть жестоко,

Как тянется – к тому, другому,

Что старше, стойче и – кто знает?

Еще несчастнее, быть может.

Два дерева: в пылу заката

И под дождем – еще под снегом –

Всегда, всегда: одно к другому,

Таков закон: одно к другому,

Закон один: одно к другому.

Август 1919

«А человек идет за плугом…»

А человек идет за плугом

И строит гнезда.

Одна пред Господом заслуга:

Глядеть на звезды.

И вот за то тебе спасибо,

Что, цепенея,

Двух звезд моих не видишь – ибо

Нашел – вечнее.

Обман сменяется обманом,

Рахилью – Лия.

Все женщины ведут в туманы:

Я – как другие.

Октябрь 1919

С.Э.
(«Хочешь знать, как дни проходят…»)

Хочешь знать, как дни проходят,

Дни мои в стране обид?

Две руки пилою водят,

Сердце – имя говорит.

Эх! Прошел бы ты по дому –

Знал бы! Так в ночи пою,

Точно по чему другому –

Не по дереву – пилю.

И чудят, чудят пилою

Руки – вольные досель.

И метет, метет метлою

Богородица-Метель.

Ноябрь 1919

«Дорожкою простонародною…»

Дорожкою простонародною,

Смиренною, богоугодною,

Идем – свободные, немодные,

Душой и телом – благородные.

Сбылися древние пророчества:

Где вы – Величества? Высочества?

Мать с дочерью идем – две странницы

Чернь черная навстречу чванится.

Быть может – вздох от нас останется,

А может – Бог на нас оглянется…

Пусть будет – как Ему захочется:

Мы не Величества, Высочества.

Так, скромные, богоугодные,

Душой и телом – благородные,

Дорожкою простонародною –

Так, доченька, к себе на родину:

В страну Мечты и Одиночества –

Где мы – Величества, Высочества.

(1919)

Бальмонту

Пышно и бесстрастно вянут

Розы нашего румянца.

Лишь камзол теснее стянут:

Голодаем как испанцы.

Ничего не можем даром

Взять – скорее гору сдвинем!

И ко всем гордыням старым –

Голод: новая гордыня.

В вывернутой наизнанку

Мантии Врагов Народа

Утверждаем всей осанкой:

Луковица – и свобода.

Жизни ломовое дышло

Спеси не перешибило

Скакуну. Как бы не вышло:

– Луковица – и могила.

Будет наш ответ у входа

В Рай, под деревцем миндальным:

– Царь! На пиршестве народа

Голодали – как гидальго!

Ноябрь 1919

Але
(«Когда-нибудь, прелестное созданье…»)

Когда-нибудь, прелестное созданье,

Я стану для тебя воспоминаньем.

Там, в памяти твоей голубоокой,

Затерянным – так далеко-далёко.

Забудешь ты мой профиль горбоносый,

И лоб в апофеозе папиросы,

И вечный смех мой, коим всех морочу,

И сотню – на руке моей рабочей –

Серебряных перстней, – чердак – каюту,

Моих бумаг божественную смуту…

Как в страшный год, возвышены Бедою,

Ты – маленькой была, я – молодою.

Ноябрь 1919

«Между воскресеньем и субботой…»

Между воскресеньем и субботой

Я повисла, птица вербная.

На одно крыло – серебряная,

На другое – золотая.

Меж Забавой и Заботой

Пополам расколота, –

Серебро мое – суббота!

Воскресенье – золото!

Коли грусть пошла по жилушкам,

Не по нраву – корочка, –

Знать, из правого я крылушка

Обронила перышко.

А коль кровь опять проснулася,

Подступила к щеченькам, –

Значит, к миру обернулася

Я бочком золотеньким.

Наслаждайтесь! – Скоро-скоро

Канет в страны дальние –

Ваша птица разноперая –

Вербная – сусальная.

29 декабря 1919

«Я эту книгу поручаю ветру…»

Я эту книгу поручаю ветру

И встречным журавлям.

Давным-давно – перекричать разлуку –

Я голос сорвала.

Я эту книгу, как бутылку в волны,

Кидаю в вихрь войн.

Пусть странствует она – свечой под праздник –

Вот так: из длани в длань.

О ветер, ветер, верный мой свидетель,

До милых донеси,

Что еженощно я во сне свершаю

Путь – с Севера на Юг.

Москва, февраль 1920

«Та ж молодость, и те же дыры…»

Та ж молодость, и те же дыры,

И те же ночи у костра…

Моя божественная лира

С твоей гитарою – сестра.

Нам дар один на долю выпал:

Кружить по душам, как метель.

– Грабительница душ! – Сей титул

И мне опущен в колыбель!

В тоске заламывая руки,

Знай: не одна в тумане дней

Цыганским варевом разлуки

Дурманишь молодых князей.

Знай: не одна на ножик вострый

Глядишь с томлением в крови, –

Знай, что еще одна… – Что сестры

В великой низости любви.

(Март 1920)

Памяти Г. Гейне

Хочешь не хочешь – дам тебе знак!

Спор наш не кончен – а только начат!

В нынешней жизни – выпало так:

Мальчик поет, а девчонка плачет.

В будущей жизни – любо глядеть! –

Ты будешь плакать, я буду – петь!

Бубен в руке!

Дьявол в крови!

– Красная юбка

В черных сердцах!

Красною юбкой – в небо пылю!

Честь молодую – ковром подстелешь.

Как с мотыльками тебя делю –

Так с моряками меня поделишь!

Красная юбка? – Как бы не так!

Огненный парус! – Красный маяк!

Бубен в руке!

Дьявол в крови!

Красная юбка

В черных сердцах!

Слушай приметы: бела как мел,

И не смеюсь, а губами движу.

А чтобы – как увидал – сгорел! –

Не позабудь, что приду я – рыжей.

Рыжей, как этот кленовый лист,

Рыжей, как тот, что в лесах повис.

Бубен в руке!

Дьявол в крови!

Красная юбка

В черных сердцах!

(Начало апреля 1920)

«А следующий раз – глухонемая…»

А следующий раз – глухонемая

Приду на свет, где всем свой стих дарю,

свой слух дарю.

Ведь все равно – что говорят – не понимаю.

Ведь все равно – кто разберет? – что говорю.

Бог упаси меня – опять Коринной

В сей край придти, где люди тверже льдов,

а льдины – скал.

Глухонемою – и с такою длинной –

– Вот – до полу – косой, чтоб не узнал!

7 апреля 1920

«Две руки, легко опущенные…»

Две руки, легко опущенные

На младенческую голову!

Были – по одной на каждую –

Две головки мне дарованы.

Но обеими – зажатыми –

Яростными – как могла! –

Старшую у тьмы выхватывая –

Младшей не уберегла.

Две руки – ласкать – разглаживать

Нежные головки пышные.

Две руки – и вот одна из них

За ночь оказалась лишняя.

Светлая – на шейке тоненькой –

Одуванчик на стебле!

Мной еще совсем непонято,

Что дитя мое в земле.

Пасхальная неделя 1920

Сын

Так, левою рукой упершись в талью,

И ногу выставив вперед,

Стоишь. Глаза блистают сталью,

Не улыбается твой рот.

Краснее губы и чернее брови

Встречаются, но эта масть!

Светлее солнца! Час не пробил

Руну – под ножницами пасть.

Все женщины тебе целуют руки

И забывают сыновей.

Весь – как струна! Славянской скуки

Ни тени – в красоте твоей.

Остолбеневши от такого света,

Я знаю: мой последний час!

И как не умереть поэту,

Когда поэма удалась!

Так, выступив из черноты бессонной

Кремлевских башенных вершин,

Предстал мне в предрассветном сонме

Тот, кто еще придет – мой сын.

Пасхальная неделя 1920

«Не любовницей – любимицей…»

Не любовницей – любимицей

Я пришла на землю нежную.

От рыданий не подымется

Грудь мальчишая моя.

Оттого-то так и нежно мне –

Не вздыхаючи, не млеючи –

На малиновой скамеечке

У подножья твоего.

Если я к руке опущенной

Ртом прильну – не вздумай хмуриться!

Любованье – хлеб насущный мой:

Я молитву говорю.

Всех кудрей златых – дороже мне

Нежный иней индевеющий

Над малиновой скамеечкой

У подножья твоего.

Головой в колени добрые

Утыкаючись – все думаю:

Все ли – до последней – собраны

Розы для тебя в саду?

Но в одном клянусь: обобраны

Все – до одного! – царевичи –

На малиновой скамеечке

У подножья твоего.

А покамест песни пела я,

Ты уснул – и вот блаженствую:

Самое святое дело мне –

Сонные глаза стеречь!

– Если б знал ты, как божественно

Мне дышать – дохнуть не смеючи –

На малиновой скамеечке

У подножья твоего!

1-е Воскресенье после Пасхи 1920

«Мой путь не лежит мимо дому – твоего…»

– «А впрочем. Вы ведь никогда

не ходите мимо моего дому…»

Мой путь не лежит мимо дому – твоего.

Мой путь не лежит мимо дому – ничьего.

А все же с пути сбиваюсь,

(Особо весной!)

А все же по людям маюсь,

Как пес под луной.

Желанная всюду гостья!

Всем спать не даю!

Я с дедом играю в кости,

А с внуком – пою.

Ко мне не ревнуют жены:

Я – голос и взгляд.

И мне ни один влюбленный

Не вывел палат.

Смешно от щедрот незваных

Мне ваших, купцы!

Сама воздвигаю за ночь –

Мосты и дворцы.

(А что говорю, не слушай!

Все мелет – бабье!)

Сама поутру разрушу

Творенье свое.

Хоромы – как сноп соломы – ничего!

Мой путь не лежит мимо дому – твоего.

27 апреля 1920

«Глаза участливой соседки…»

Глаза участливой соседки

И ровные шаги старушьи.

В руках, свисающих как ветки –

Божественное равнодушье.

А юноша греметь с трибуны

Устал. – Все молнии иссякли. –

Лишь изредка на лоб мой юный

Слова – тяжелые, как капли.

Луна как рубище льняное

Вдоль членов, кажущихся дымом.

– Как хорошо мне под луною –

С нелюбящим и нелюбимым.

29 апреля 1920

«На бренность бедную мою…»

На бренность бедную мою

Взираешь, слов не расточая.

Ты – каменный, а я пою,

Ты – памятник, а я летаю.

Я знаю, что нежнейший май

Пред оком Вечности – ничтожен.

Но птица я – и не пеняй,

Что легкий мне закон положен.

16 мая 1920

«Восхищенной и восхищённой…»

Восхищенной и восхищённой,

Сны видящей средь бела дня,

Все спящей видели меня,

Никто меня не видел сонной.

И оттого, что целый день

Сны проплывают пред глазами,

Уж ночью мне ложиться – лень.

И вот, тоскующая тень,

Стою над спящими друзьями.

17–19 мая 1920

«Пригвождена к позорному столбу…»

Пригвождена к позорному столбу

Славянской совести старинной,

С змеею в сердце и с клеймом на лбу,

Я утверждаю, что – невинна.

Я утверждаю, что во мне покой

Причастницы перед причастьем.

Что не моя вина, что я с рукой

По площадям стою – за счастьем.

Пересмотрите все мое добро,

Скажите – или я ослепла?

Где золото мое? Где серебро?

В моей руке – лишь горстка пепла!

И это все, что лестью и мольбой

Я выпросила у счастливых.

И это все, что я возьму с собой

В край целований молчаливых.

Май 1920

«Ты этого хотел. – Так. – Аллилуйя…»

Ты этого хотел. – Так. – Аллилуйя.

Я руку, бьющую меня, целую.

В грудь оттолкнувшую – к груди тяну,

Чтоб, удивясь, прослушал – тишину.

И чтоб потом, с улыбкой равнодушной:

– Мое дитя становится послушным!

Не первый день, а многие века

Уже тяну тебя к груди, рука

Монашеская – хладная до жара! –

Рука – о Элоиза! – Абеляра.

В гром кафедральный – дабы насмерть бит

Ты, белой молнией взлетевший бич!

19 мая 1920, Канун Вознесения

«И не спасут ни стансы, ни созвездья…»

И не спасут ни стансы, ни созвездья.

А это называется – возмездье

За то, что каждый раз,

Стан разгибая над строкой упорной,

Искала я над лбом своим просторным

Звезд только, а не глаз.

Что самодержцем Вас признав на веру,

– Ах, ни единый миг, прекрасный Эрос,

Без Вас мне не был пуст!

Что по ночам, в торжественных туманах,

Искала я у нежных уст румяных –

Рифм только, а не уст.

Возмездие за то, что злейшим судьям

Была – как снег, что здесь, под левой грудью

Вечный апофеоз!

Что с глазу на глаз с молодым Востоком

Искала я на лбу своем высоком

Зорь только, а не роз!

20 мая 1920

«Не так уж подло и не так уж просто…»

Не так уж подло и не так уж просто,

Как хочется тебе, чтоб крепче спать.

Теперь иди. С высокого помоста

Кивну тебе опять.

И, удивленно подымая брови,

Увидишь ты, что зря меня чернил:

Что я писала – чернотою крови,

Не пурпуром чернил.

«Кто создан из камня, кто создан из глины…»

Кто создан из камня, кто создан из глины,

А я серебрюсь и сверкаю!

Мне дело – измена, мне имя – Марина,

Я – бренная пена морская.

Кто создан из глины, кто создан из плоти –

Тем гроб и надгробные плиты…

– В купели морской крещена – и в полете

Своем – непрестанно разбита!

Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети

Пробьется мое своеволье.

Меня – видишь кудри беспутные эти? –

Земною не сделаешь солью.

Дробясь о гранитные ваши колена,

Я с каждой волной – воскресаю!

Да здравствует пена – веселая пена –

Высокая пена морская!

23 мая 1920

«Глазами ведьмы зачарованной…»

Глазами ведьмы зачарованной

Гляжу на Божие дитя запретное.

С тех пор как мне душа дарована,

Я стала тихая и безответная.

Забыла, как речною чайкою

Всю ночь стонала под людскими окнами.

Я в белом чепчике теперь – хозяйкою

Хожу степенною, голубоокою.

И даже кольца стали тусклые,

Рука на солнце – как мертвец спеленутый.

Так солон хлеб мой, что нейдет, во рту стоит,

А в солонице соль лежит нетронута…

25 мая 1920

С.Э.
(«Сижу без света, и без хлеба…»)

Сижу без света, и без хлеба,

И без воды.

Затем и насылает беды

Бог, что живой меня на небо

Взять замышляет за труды.

Сижу, – с утра ни корки черствой –

Мечту такую полюбя,

Что – может – всем своим покорством

– Мой Воин! – выкуплю тебя.

16 мая 1920

С.Э.
(«Писала я на аспидной доске…»)

Писала я на аспидной доске,

И на листочках вееров поблеклых,

И на речном, и на морском песке,

Коньками по льду и кольцом на стеклах, –

И на стволах, которым сотни зим,

И, наконец – чтоб было всем известно! –

Что ты любим! любим! любим! – любим!

Расписывалась – радугой небесной.

Как я хотела, чтобы каждый цвел

В веках со мной! под пальцами моими!

И как потом, склонивши лоб на стол,

Крест-накрест перечеркивала – имя…

Но ты, в руке продажного писца

Зажатое! ты, что мне сердце жалишь!

Непроданное мной! внутри кольца!

Ты – уцелеешь на скрижалях.

18 мая 1920

«Одна половинка окна растворилась…»

Одна половинка окна растворилась.

Одна половинка души показалась.

Давай-ка откроем – и ту половинку,

И ту половинку окна!

25 мая 1920

«И что тому костер остылый…»

И что тому костер остылый,

Кому разлука – ремесло!

Одной волною накатило,

Другой волною унесло.

Ужели в раболепном гневе

За милым поползу ползком –

Я, выношенная во чреве

Не материнском, а морском!

Кусай себе, дружочек родный,

Как яблоко – весь шар земной!

Беседуя с пучиной водной,

Ты все ж беседуешь со мной.

Подобно земнородной деве,

Не скрестит две руки крестом –

Дщерь, выношенная во чреве

Не материнском, а морском!

Нет, наши девушки не плачут,

Не пишут и не ждут вестей!

Нет, снова я пущусь рыбачить

Без невода и без сетей!

Какая власть в моем напеве, –

Одна не ведаю о том, –

Я, выношенная во чреве

Не материнском, а морском.

Такое уж мое именье:

Весь век дарю – не издарю!

Зато прибрежные каменья

Дробя, – свою же грудь дроблю!

Подобно пленной королеве,

Что молвлю на суду простом –

Я, выношенная во чреве

Не материнском, а морском.

13 июня 1920

«Вчера еще в глаза глядел…»

Вчера еще в глаза глядел,

А нынче – все косится в сторону!

Вчера еще до птиц сидел, –

Все жаворонки нынче – вороны!

Я глупая, а ты умен,

Живой, а я остолбенелая.

О вопль женщин всех времен:

«Мой милый, что тебе я сделала?!»

И слезы ей – вода, и кровь –

Вода, – в крови, в слезах умылася!

Не мать, а мачеха – Любовь:

Не ждите ни суда, ни милости.

Увозят милых корабли,

Уводит их дорога белая…

И стон стоит вдоль всей земли:

«Мой милый, что тебе я сделала?»

Вчера еще – в ногах лежал!

Равнял с Китайскою державою!

Враз обе рученьки разжал, –

Жизнь выпала – копейкой ржавою!

Детоубийцей на суду

Стою – немилая, несмелая.

Я и в аду тебе скажу:

«Мой милый, что тебе я сделала?»

Спрошу я стул, спрошу кровать:

«За что, за что терплю и бедствую?»

«Отцеловал – колесовать:

Другую целовать», – ответствуют.

Жить приучил в самом огне,

Сам бросил – в степь заледенелую!

Вот что ты, милый, сделал мне!

Мой милый, что тебе – я сделала?

Все ведаю – не прекословь!

Вновь зрячая – уж не любовница!

Где отступается Любовь,

Там подступает Смерть – садовница.

Само – что дерево трясти! –

В срок яблоко спадает спелое…

– За все, за все меня прости,

Мой милый, – что тебе я сделала!

14 июня 1920

«Не хочу ни любви, ни почестей…»

Не хочу ни любви, ни почестей:

– Опьянительны. – Не падка!

Даже яблочка мне не хочется

– Соблазнительного – с лотка…

Что-то цепью за мной волочится,

Скоро громом начнет греметь.

– Как мне хочется,

Как мне хочется –

Потихонечку умереть!

(Июль 1920)

«Я вижу тебя черноокой, – разлука!»

Я вижу тебя черноокой, – разлука!

Высокой, – разлука! – Одинокой, – разлука!

С улыбкой, сверкнувшей, как ножик, – разлука!

Совсем на меня не похожей – разлука!

На всех матерей, умирающих рано,

На мать и мою ты похожа, – разлука!

Ты так же вуаль оправляешь в прихожей.

Ты Анна над спящим Сережей, – разлука!

Стрясается – в дом забредешь желтоглазой

Цыганкой, – разлука! – молдаванкой, – разлука!

Без стука, – разлука! – Как вихрь заразный

К нам в жилы врываешься – лихорадкой, – разлука!

И жжешь, и звенишь, и топочешь, и свищешь,

И ревешь, и рокочешь – и – разорванным шелком –

– Серым волком, – разлука! – Не жалея ни деда, ни внука, – разлука!

Филином – птицей – разлука! Степной кобылицей, – разлука!

Не потомком ли Разина – широкоплечим, ражим, рыжим

Я погромщиком тебя увидала, – разлука?

– Погромщиком, выпускающим кишки и перины?..

Ты нынче зовешься Мариной, – разлука!

Конец июля 1920