Текст книги "Москва. Автобиография"

Москва при Иване Калите, 1328–1340 годы
Новгородская летопись

Правление великого князя Ивана Данииловича, получившего прозвище Калита, то есть «кошелек», ознаменовалось для Москвы началом каменного строительства. После успешного похода на Псков, где укрывался тверской князь Александр, в городе возвели храм в честь святого Иоанна Лествичника (1329), а также малую обетную церковь при Успенском соборе. Как сообщалось в «Путеводителе к древностям и достопамятностям московским» (1792), «постройка совершилась в засвидетельствование Всевышнему благодарения за усмирение города Пскова». Эти храмы были невелики размерами, на что указывает стремительность их постройки (чуть более двух месяцев); на месте церкви Иоанна Лествичника позднее установили колокольню для всех соборов – отсюда выражение «под колокола», – а при Борисе Годунове над церковью выстроили знаменитую колокольню Ивана Великого. Обетная же церковь сделалась приделом нового Успенского собора (1479).

В городе также возвели каменные церкви Спаса Преображения, или Спаса на Бору, и Благовещенский храм. Как писал И. Е. Забелин, «в течение четырех лет (1329–1333) в великокняжеской Москве было построено четыре каменных храма, и каждый из них строился в одно лето не более четырех месяцев».

Впрочем, каменными пока были только церкви, все остальные постройки возводились из дерева, что, разумеется, было чревато пожарами. При Калите город горел трижды – в 1331, 1335 и 1337 годах. О последних двух пожарах в Новгородской летописи говорится:

В лето 6843 [1335]. Того же лета заложил владыка Василии со своими детьми... и со всем Новгородом острог каменный по оной стороне, от Ильи святого к Павлу святому... Того же лета, по грехам нашим, были пожары на Руси: погорели город Москва, Вологда, Витебск и Юрьев-Немецкий. <...>

В лето 6845 [1337]. Наваждением диавольским встал простой люд на архимандрита Есифа и сотворил вече... Тою же зимой воевал князь великий Иван с новгородцами и послал рать на Двину за Волок... Того же лета Москва вся погорела; и тогда же пошел дождь силен и потопил все, иное в погребах, иное на площадях, что где выношено от пожара было. Того же лета и Торопец погорел и потоп.

Иван Калита также возвел в Москве «град дубовый» – как отмечал летописец, в 1339 году «заложена была Москва да и срублена», – а еще «посады в ней украсил и слободы, и всем утвердил». Дубовый Кремль, или Кремник, занимал территорию с севера на юг, от Никитской дороги (ныне одноименная улица) до Ордынской (ныне улица Большая Ордынка). Современные исследования позволили установить, что границы крепости, построенной при Калите, простирались почти до будущих каменных стен; дубовые постройки были уничтожены при князе Дмитрии Донском.

Основание Троице-Сергиевой лавры, 1337 год
Житие Сергия Радонежского

Один из наиболее почитаемых русских святых, преподобный Сергий (в миру Варфоломей) родился под Москвой, в местечке Радонеж, по Ярославскому направлению. После смерти родителей он уступил свою долю наследства брату Петру, а сам ушел в лес и предался пустынничеству вместе с другим братом, Стефаном. В Житии Сергия говорится:

Обошли они по лесам многие места и наконец пришли в одно место пустынное, в чаще леса, где была и вода. Братья осмотрели место это и полюбили его, а главное – это Бог наставлял их. И, помолившись, начали они своими руками лес рубить, и на плечах своих они бревна принесли на выбранное место. Сначала они себе сделали постель и хижину и устроили над ней крышу, а потом келью одну соорудили, и отвели место для церковки небольшой, и срубили ее. И когда была окончательно завершена постройка церкви и пришло время освящать ее, тогда блаженный юноша сказал Стефану: «Поскольку ты брат мой старший в нашем роде, не только телом старше меня, но и духом, следует мне слушаться тебя как отца. Сейчас не с кем мне советоваться обо всем, кроме тебя. В особенности я умоляю тебя ответить и спрашиваю тебя: вот уже церковь поставлена и окончательно отделана, и время пришло освящать ее; скажи мне, во имя какого праздника будет названа церковь эта и во имя какого святого освящать ее?»

В ответ Стефан сказал ему: «Зачем ты спрашиваешь и для чего ты меня испытываешь и терзаешь? Ты сам знаешь не хуже меня, что нужно делать, потому что отец и мать, родители наши, много раз говорили тебе при нас: “Будь осторожен, чадо! Не наш ты сын, но Божий дар, потому что Бог избрал тебя, когда еще в утробе мать носила тебя, и было знамение о тебе до рождения твоего, когда ты трижды прокричал на всю церковь в то время, когда пели святую литургию. Так что все люди, стоявшие там и слышавшие это, были удивлены и изумлялись, в ужасе говоря: “Кем будет младенец этот?” Но священники и старцы, святые мужи, ясно поняли и истолковали это знамение, говоря: “Поскольку в чуде с младенцем число три проявилось, это означает, что будет ребенок учеником Святой Троицы. И не только сам веровать будет благочестиво, но и других многих соберет и научит веровать в Святую Троицу”. Поэтому следует тебе освящать церковь эту лучше всего во имя Святой Троицы. Не наше это измышление, но Божья воля, и предначертание, и выбор, Бог так пожелал. Да будет имя Господа благословенно навеки!» Когда это сказал Стефан, блаженный юноша вздохнул из глубины сердца и ответил: «Правильно ты сказал, господин мой. Это и мне нравится, и я того же хотел и думал об этом. И желает душа моя создать и освятить церковь во имя Святой Троицы. Из-за смирения я спрашивал тебя; и вот Господь Бог не оставил меня, и желание сердца моего исполнил, и замысла моего не лишил меня».

Решив так, взяли они благословение и освящение у епископа. И приехали из города от митрополита Феогноста священники, и привезли с собой освящение, и антиминс, и мощи святых мучеников, и все, что нужно для освящения церкви. И тогда освящена была церковь во имя Святой Троицы преосвященным архиепископом Феогностом, митрополитом киевским и всея Руси, при великом князе Семене Ивановиче; думаю, что это произошло в начале княжения его. Правильно церковь эта названа была именем Святой Троицы: ведь поставлена она была благодатью Бога Отца, и милостью Сына Божьего, и с помощью Святого Духа. <...>

И потом Бог, видя великую веру святого и большое терпение его, смилостивился над ним и захотел облегчить труды его в пустыни: вложил Господь в сердца некоторым богобоязненным монахам из братии желание, и начали они приходить к святому... Или можно сказать, что захотел Бог прославить место это, и пустынь эту преобразить, и здесь монастырь устроить, и множество братьев собрать. Поскольку Бог так пожелал, начали посещать святого монахи, сперва по одному, потом иногда по два, а иногда по три. <...>

И построили они каждый отдельную келью и жили для Бога, глядя на жизнь преподобного Сергия и ему по мере сил подражая. Преподобный же Сергий, живя с братьями, многие тяготы терпел и великие подвиги и труды постнической жизни совершал. Суровой постнической жизнью он жил; добродетели его были такие: голод, жажда, бдение, сухая пища, на земле сон, чистота телесная и душевная, молчание уст, плотских желаний тщательное умерщвление, труды телесные, смирение нелицемерное, молитва беспрестанная, рассудок добрый, любовь совершенная, бедность в одежде, память о смерти, кротость с мягкостью, страх Божий постоянный. Ведь «начало мудрости – страх Господень»; как цветы – начало ягод и всяких овощей, так и начало всякой добродетели – страх Божий. Он страх Божий в себе укрепил, и им огражден был, и закону Господнему поучался денно и нощно, подобно дереву плодовитому, посаженному у источников водных, которое в свое время даст плоды свои.

В конце концов эти монахи уговорили Сергия стать над ними игуменом, в Троицком монастыре было введено правило общежития, и так родилась будущая главная духовная обитель Московской Руси – Троице-Сергиева лавра.

От дубового города до каменного, 1340–1367 годы
Очерки по истории Москвы, летописные своды

В правление старшего сына Ивана Калиты, Симеона Гордого, в 1343 году в Москве случился новый пожар, уничтоживший почти весь город – только церквей сгорело почти два десятка (при этом каменные храмы не пострадали). К слову, приблизительно из тех времен берет начало предание о том, что издревле в Москве насчитывалось «сорок сороков» церквей и часовен; на самом деле такое количество храмов можно насчитать лишь за всю историю города – от первой церкви Иоанна Предтечи до наших дней. Кроме того, именно в правление Симеона в княжестве Московском утвердилась практика росписи церковных стен; как гласит летопись, после пожара «початы быша подписывати две церкви: Успения Богородицы и Архангела Михаила». Составленная в конце XIX столетия книга очерков «Из истории Москвы», ссылаясь на летописные источники, сообщает:

Первую церковь расписывали греки, живописцы митрополита Феогноста, и окончили свое дело в одно лето; а вторую «подписывали русские писцы и ни половины не кончили, величества ради церкви той»; имена этих живописцев – Захария, Дионисий, Иосиф и Николай. На другое лето, в 1345 году, по духовному завещанию супруги великого князя Анастасии, «почаша подписывати Спаса в монастыре на Бору», а мастером был староста Гойтан, также русский, но ученик греков... На третье лето кончили подписывать три церкви – Спаса, Архангела и Иоанна Лествичника. И тогда же, в первый раз в Москве, отлиты были три колокола больших, да два малых, а лил мастер Бориско, который «слил колокол велик для новгородской Св. Софии».Таким образом, Симеон Гордый оставил в молодой Москве память водворением здесь живописного и литейного дела.

При Симеоне на Русь пришла чума, знаменитая Черная смерть, не пощадившая ни митрополита, ни самого великого князя и его детей. Перед смертью Симеон успел составить завещание и записать его на тряпичной бумаге, которая постепенно вытесняла пергамент; князь умер в возрасте 36 лет, а в городе и в окрестностях священники не успевали отпевать покойников – каждое утро у церквей находили по 20–30 новых трупов.

Симеону на престоле наследовал его брат Иван Красный, а новым митрополитом стал «смиренный святитель» Алексий. Радениями предстоятеля русской церкви и его духовного соратника, пустынника Андроника, в 1360 году в Москве был основан Андроников монастырь. Как повествует «Описание московского Спасо-Андроникова монастыря» (1865), «святой Алексий избрал для своего монастыря возвышенное место на той стороне Яузы, на 4 версты отстоящее от Кремля... В дни святителя место сие... отличалось красотою видов природы, было окружено лесами и перелесками, среди коих катились светлые и полные воды Золотого Рожка и Яузы...» Настоятелем монастыря поставили пустынника Андроника, ученика Сергия Радонежского, а в иконостасе монастырской церкви Алексий поместил «нерукотворенный образ Всемилостивого Спаса, привезенный из Константинополя и украшенный золотом и бисером». Позднее, в 1365 году, на месте татарского конюшенного двора на территории Кремля митрополит Алексий основал еще один монастырь – Чудов (с церковью в честь чуда архангела Михаила в Хонех).

Приблизительно в то же время на территории нынешней Москвы появились и другие известные монастыри – Симонов (основан Сергием Радонежским до 1379 г.), Рождественский (ок. 1386 г.) и Сретенский (ок. 1395 г.). Эти монастыри служили не только духовными центрами, но и форпостами на ближних подступах к городу; дальние же подступы охраняли кремли Дмитрова, Переславля-Залесского, Можайска, Серпухова, Коломны.

Если Симеон привел в Москву живописцев и литейщиков, то его брат и преемник начал чеканить монету (во всяком случае,монет-предшественников найти не удалось). Что любопытно, на этих монетах присутствовал прообраз московского герба – витязь (еще не конный, конь появится при Дмитрии Донском), поражающий копьем дракона.

В самом городе между тем продолжались пожары – не исключено, вызванные поджогами, ибо многие были недовольны юным князем Дмитрием, сменившим на престоле Ивана Красного. И после очередного пожара, 1365 года, было решено строить каменный город. Этот пожар вошел в историю как всесвятский, поскольку начался от церкви Всех Святых, близ нынешнего храма Христа Спасителя.

Софийская летопись гласит:

Князь великий Димитрий Иванович, погадав с братом своим с князем с Володимером Андреевичем и со всеми боярами старейшими, и надумал поставить город каменный Москву, да еже умыслил, то и сотворил. Toй же зимой повезли каменья к городу.

Тверская летопись прибавляет:

Того же лета на Москве почали ставить город каменный, надеясь на свою на великую силу, князей русских начали приводить в свою волю, а которые почали не повиноваться их воле, на тех почали посягать злобою.

Каменный Кремль был завершен к 1368 году – и успешно отразил осаду войска литовского князя Ольгерда: «Олгерд же стоял около города три дня и три ночи, остаток подгородья весь пожег, многие церкви и многие монастыри пожег и отступил от града, а града кремля не взял и пошел прочь».

Протяженность стен новой крепости составляла около 2000 м, башен насчитывалось 8 или 9, причем 5 из них располагались на восточной, так называемой «приступной» стене. Проездные башни имели железные ворота, а над воротами помещались тремя ярусами бойницы. При этом сами стены крепости были относительно невысокими и тонкими. О том, какое впечатлениеобновленный Кремль производил на современников, можно судить хотя бы по тому обстоятельству, что живописец Феофан Грек дважды изобразил в своих росписях «в каменной стене саму Москву»: в Архангельском соборе он «на стене написал град во градце шаровидно подобный».

Сожжение Москвы Тохтамышем, 1382 год
Новгородская летопись, Повесть о нашествии Тохтамыша

Настоящее испытание ожидало крепость и город в 1382 году, всего через два года после знаменитой Куликовской битвы: когда князь Дмитрий отказался платить дань Орде, хан Тохтамыш с войском пришел наказать дерзкого правителя Москвы. В Новгородской летописи о нашествии Тохтамыша говорится скупо и сухо:

Пришел цесарь татарский Тектомыш в силе великой на землю Русскую, много опустошил земли Русской: взял град Москву и пожег ее, и Переяславль, Коломну, Серпохов, Дмитров, Володимир, Юрьев. Князь же великий, видя многое множество безбожных татар, и не встал против них, и поехал на Кострому и с княгинею и с детьми, а князь Володимер на Волок, а мати его и княгиня в Торжок, а митрополит во Тверь, а владыка коломенский Герасим в Новгород.

Куда более красочные и страшные подробности приводит древнерусская Повесть о нашествии Тохтамыша:

Когда князь великий услышал весть о том, что идет на него сам царь во множестве сил своих, то начал собирать воинов, и составлять полки свои, и выехал из города Москвы, чтобы пойти против татар. И тут начали совещаться князь Дмитрий и другие князья русские, и воеводы, и советники, и вельможи, и бояре старейшие, то так, то иначе прикидывая. И обнаружилось среди князей разногласие, и не захотели помогать друг другу, и не пожелал помогать брат брату... И то поняв, и уразумев, и рассмотрев, благоверный князь пришел в недоумение и в раздумье и побоялся встать против самого царя. И не пошел на бой против него, и не поднял руки на царя, но поехал в город свой Переяславль, и оттуда – мимо Ростова, а затем уже, скажу, поспешно к Костроме. А Киприан-митрополит приехал в Москву.

А в Москве было замешательство великое и сильное волнение. Были люди в смятении, подобно овцам, не имеющим пастуха, горожане пришли в волнение и неистовствовали, словно пьяные. Одни хотели остаться, затворившись в городе, а другие бежать помышляли. И вспыхнула между теми и другими распря великая: одни с пожитками в город устремлялись, а другие из города бежали, ограбленные. И созвали вече – позвонили во все колокола. И решил вечем народ мятежный, люди недобрые и крамольники: хотящих выйти из города не только не пускали, но и грабили, не устыдившись ни самого митрополита, ни бояр лучших не устыдившись, ни глубоких старцев. И всем угрожали, встав на всех вратах градских, и с сулицами, и с обнаженным оружием стояли, не давая выйти тем из города, и, лишь насилу упрошенные, позже выпустили их, да и то ограбив.

Город же все так же охвачен был смятением и мятежом, подобно морю, волнующемуся в бурю великую, и ниоткуда утешения не получал, но еще больших и сильнейших бед ожидал. И вот, когда все так происходило, приехал в город некий князь литовский, по имени Остей, внук Ольгерда. И тот ободрил людей, и мятеж в городе усмирил, и затворился с ними в осажденном граде со множеством народа, с теми горожанами, которые остались, и с беженцами, собравшимися кто из волостей, кто из других городов и земель. Оказались здесь в то время бояре, сурожане, суконщики и прочии купцы, архимандриты и игумены, протопопы, священники, дьяконы, чернецы и люди всех возрастов – мужчины, и женщины, и дети.

Рязанский князь Олег, опасаясь за свои владения, провел монголов через территорию своего княжества, и воины Тохтамыша сожгли Серпухов и устремились к Москве.

И пришел (Тохтамыш. – Ред.) с войском к городу Москве... А тем временем внутри города добрые люди молились Богу день и ночь, предаваясь посту и молитве, ожидая смерти, готовились с покаянием, с причастием и слезами. Некие же дурные люди начали ходить по дворам, вынося из погребов меды хозяйские и сосуды серебряные и стеклянные, дорогие, и напивались допьяна и, шатаясь, бахвалились, говоря: «Не страшимся прихода поганых татар, в таком крепком граде находясь, стены его каменные и ворота железные. Не смогут ведь они долго стоять под городом нашим, двойным страхом одержимые: из города – воинов, и извне – соединившихся князей наших нападения убоятся». И потом влезали на городские стены, бродили пьяные, насмехаясь над татарами, видом бесстыдным оскорбляли их и слова разные выкрикивали, исполненные поношения и хулы, обращаясь к ним, – думая, что это и есть вся сила татарская. Татары же, стоя напротив стены, обнаженными саблями махали, как бы рубили, делая знаки издалека.

И в тот же день к вечеру те полки от города отошли, а наутро сам царь подступил к городу со всеми силами и со всеми полками своими. Горожане же, со стен городских увидев силы великие, немало устрашились. И так татары подошли к городским стенам. Горожане же пустили в них по стреле, и они тоже стали стрелять, и летели стрелы их в город, словно дождь из бесчисленных туч, не давая взглянуть. И многие из стоявших на стене и на заборолах, уязвленные стрелами, падали, ведь одолевали татарские стрелы горожан, ибо были у них стрелки очень искусные... А некоторые из них, сделав лестницы и приставляя их, влезали на стены. Горожане же воду в котлах кипятили и лили кипяток на них, и тем сдерживали их. Отходили они и снова приступали. И так в течение трех дней бились между собой до изнеможения. Когда татары приступали к граду, вплотную подходя к стенам городским, тогда горожане, охраняющие город, сопротивлялись им, обороняясь: одни стреляли стрелами с заборол, другие камнями метали в них, иные же били по ним из тюфяков, а другие стреляли, натянув самострелы, и били из пороков. Были же такие, которые и из самих пушек стреляли. Среди горожан был некий москвич, суконник, по имени Адам, с ворот Фроловских приметивший и облюбовавший одного татарина, знатного и известного, который был сыном некоего князя ордынского; натянул он самострел и пустил неожиданно стрелу, которой и пронзил его сердце жестокое и скорую смерть ему принес. Это было большим горем для всех татар, так что даже сам царь тужил о случившемся. Так все было, и простоял царь под городом три дня, а на четвертый день обманул князя Остея лживыми речами и лживыми словами о мире, и выманил его из города, и убил его перед городскими воротами, а ратям своим приказал окружить город со всех сторон. <...>

И отворили ворота городские, и вышли... с дарами многими к царю, также и архимандриты, игумены и попы с крестами, а за ними бояре и лучшие мужи, и потом народ и черные люди.

И тотчас начали татары сечь их всех подряд. Первым из них убит был князь Остей перед городом, а потом начали сечь попов, игуменов, хотя и были они в ризах и с крестами, и черных людей. И можно было тут видеть святые иконы, поверженные и на земле лежащие, и кресты святые валялись поруганные, ногами попираемые, обобранные и ободранные. Потом татары, продолжая сечь людей, вступили в город, а иные по лестницам взобрались на стены, и никто не сопротивлялся им на заборолах, ибо не было защитников на стенах, и не было ни избавляющих, ни спасающих. И была внутри города сеча великая и вне его также. И до тех пор секли, пока руки и плечи их не ослабли и не обессилели они, сабли их уже не рубили – лезвия их притупились... Татары же христиан, выволакивая из церквей, грабя и раздевая донага, убивали, а церкви соборные грабили, и алтарные святые места топтали, и кресты святые и чудотворные иконы обдирали, украшенные золотом и серебром, и жемчугом, и бисером, и драгоценными камнями; и пелены, золотом шитые и жемчугом саженные, срывали, и со святых икон оклад содрав, те святые иконы топтали, и сосуды церковные, служебные, священные, златокованые и серебряные, драгоценные позабирали, и ризы поповские многоценные расхитили. Книги же, в бесчисленном множестве снесенные со всего города и из сел и в соборных церквах до самых стропил наложенные, отправленные сюда сохранения ради, – те все до единой погубили. Что же говорить о казне великого князя, – то многосокровенное сокровище в момент исчезло и тщательно сохранявшееся богатство и богатотворное имение быстро расхищено было. <...>

Добро же и всякое имущество пограбили, и город подожгли – огню предали, а людей – мечу. И был оттуда огонь, а отсюда – меч: одни, от огня спасаясь, под мечами умерли, а другие – меча избежав, в огне сгорели. И была им погибель четырех родов. Первая – от меча, вторая – от огня, третья – в воде потоплены, четвертая – в плен поведены.

И до той поры, прежде, была Москва для всех градом великим, градом чудным, градом многолюдным, в нем было множество народа, в нем было множество господ, в нем было множество всякого богатства. И в один час изменился облик его, когда был взят, и посечен, и пожжен. И не на что было смотреть, была разве только земля, и пыль, и прах, и пепел, и много трупов мертвых лежало, и святые церкви стояли разорены, словно осиротевшие, словно овдовевшие. <...>