Текст книги "Москва. Автобиография"

Москва Бориса Годунова: Иван Великий и Лобное место, 1598–1605 годы
Исаак Масса, Пискаревский летописец

После кончины царя Федора престол занял брат вдовы усопшего Ирины Годуновой боярин Борис Годунов. Этот человек успел показать себя рачительным хозяином и, как сказали бы сегодня, эффективным менеджером: именно он от имени царя учредил в России патриаршество, именно он строил московский Скородом и, как записал шведский посланник при русском дворе Петр Петрей, «нес свою должность с таким усердием и благоразумием, что многие дивились тому и говорили, что не было ему равного во всей стране по смышлености, разуму и совету».

Голландский купец И. Масса своими глазами наблюдал за правлением царя Бориса.

Меж тем страна стала заметно процветать, и население весьма возросло, ибо до того была почти совершенно опустошена и разорена вследствие великой тирании покойного великого князя (Ивана Грозного. – Ред.) и его военачальников, во всем ему подражавших, и начисто разорена и разграблена, теперь же только благодаря добросердию и кротости князя Федора, а также великому умению Бориса снова начала оправляться и богатеть. <...>

Борис приказывал поджигать Москву в разных местах, и так три или четыре раза, и каждый раз сгорало более 200 домов, и все поджигатели были подкуплены Борисом, и многих из них приводили к нему, и он, угрожая позорной смертью, приказывал сажать их по разным тюрьмам; таким образом он снова навел страх на всю страну; сверх того он послал воеводами в пограничные города несколько человек, которые лживо писали, что крымский хан с большим войском снова готовится вторгнуться в страну, и посылали письма с такими вестями в Москву, так что повергли всю страну в такой страх, что народ забыл обо всех делах... и опасались, что эта измена и эти поджоги учинены татарами, и по причине необыкновенной хитрости Годунова оставили все подозрения, так что каждый был занят собственным горем и бедствием и, забывая о всех других делах, оплакивал только свои.

Борис, видя, что все совершается по его желанию, послал московским домовладельцам, дома и имущество которых погорели, много денег, сообразно с потерею каждого, и велел своим друзьям и слугам утешать их, соболезнуя их несчастью, и велел от своего имени весьма ласково утешать их, предлагая свою помощь, сколько он может, и ежели кто хотел обратиться к царю с просьбой, он обещал ходатайствовать за того, что он и исполнял, а сверх того все жалобы, каждодневно подаваемые царю во время его шествия в церковь, а также все прошения Борис принимал, тщательно сохранял и прочитывал, дабы знать, что происходит во всей стране; и все получали милости и ответы от Бориса, чем он так расположил к себе, что о нем говорили повсюду и не могли достаточно нахвалиться им, желая, чтобы по смерти царя он получил корону; этого только он и желал, и ему и его близким посчастливилось; Борис пользовался бóльшим уважением, чем царь, ибо царь не утруждал себя ничем, кроме того, что ходил в церковь и присутствовал при богослужениях, и Борис управлял всею землею, как глава государства, будучи над всем царем, а Федор Иванович носил только титул. <...>

Дядя покойного царя, Федор Никитич, получивший от него корону и скипетр и объявленный царем в присутствии всех вельмож, более желавших видеть на престоле его, чем Бориса... зная Бориса, и зная все действия Бориса, и зная также, что невозможно воспрепятствовать ему, ибо народ любил Бориса и взывал к нему, и чтобы избавить свое любезное отечество от внутренних междоусобий и кровопролитий, ибо он хорошо знал, что своими действиями может навлечь великую опасность, передал корону и скипетр Борису, смиренно прося его как достойного принять их.

Борис не желал и слышать о том, притворялся весьма изумленным, отказывался с великой мольбой, говоря: «Кто я такой, чтобы управлять таким несказанно большим государством, мне довольно трудно управлять и самим собою», и просил, чтобы его более тем не утруждали. Федор Никитич тоже называл себя недостойным, также не хотел слышать о том и сам решительно отказывался, и так оставалось нерешенным.

Великий страх обуял бояр и придворных, они все время взывали к Федору Никитичу и желали, чтобы он был над ними царем; народ меж тем повсюду кричал: “Сохрани, боже, царя Бориса»; и почти все толпой побежали ко дворцу, и поклялись, и присягнули повиноваться царю Борису, как следовало верноподданным; принял от них присягу Иван Васильевич Годунов, дядя Бориса; увидев это, все бояре также пришли и, опасаясь, чтобы народ не схватил их как изменников, стали присягать; а также Федор Никитич со всеми своими братьями, и так признали Бориса Федоровича государем и великим князем, а сына его – царевичем и наследником. <...>

В год 1599 после Рождества Христова, 1 сентября... совершилось венчание Бориса Федоровича царем всея Руси, а сын его объявлен царевичем московским... Венчание на царство было совершено с большой пышностью и великолепием, и царский пир, весьма роскошный, продолжался восемь дней. Венчание происходило в храме Богородицы. Венец на голову Бориса надел патриарх в присутствии епископов и митрополитов, со многими церемониями, благословениями и каждением; и царь шествовал по золотой парче, постланной поверх пурпурового сукна по всем дорогам, по коим ему надлежало пройти ко всем церквам, по Кремлю и к дворцу, и перед царем щедро разбрасывали золотые монеты, и каждый, сколько мог, подбирал их.

В Кремле, в разных местах, были выставлены для народа большие чаны, полные сладким медом и пивом, и каждый мог пить сколько хотел, ибо для них наибольшая радость, когда они могут пить вволю, и на это они мастера, а паче всего на водку, которую запрещено пить всем, кроме дворян и купцов, и если бы народу было дозволено, то почти все опились бы до смерти; но довольно о том писать, ибо сие не относится к предмету нашего сочинения. <...>

В то время (1601–1603 гг. – Ред.), по воле Божией, во всей московской земле наступила такая дороговизна и голод, что подобного еще не приходилось описывать ни одному историку... велик был голод и нужда во всей Московии. Так что даже матери ели своих детей; все крестьяне и поселяне, у которых были коровы, лошади, овцы и куры, съели их, невзирая на пост, собирали в лесах различные коренья, грибы и многие другие и ели их с большой жадностью; ели также мякину, кошек и собак; и от такой пищи животы у них становились толстые, как у коров, и постигала их жалкая смерть; зимою случались с ними странные обмороки, и они в беспамятстве падали на землю. И на всех дорогах лежали люди, помершие от голода, и тела их пожирали волки и лисицы, также собаки и другие животные. <...>

В самой Москве было не лучше; провозить хлеб на рынок надо было тайком, чтобы его не отняли силой; и были наряжены люди с телегами и санями, которые каждодневно собирали множество мертвых и свозили их в ямы, вырытые за городом в поле, и сваливали их туда, как мусор, подобно тому, как здесь в деревнях опрокидывают в навозные ямы телеги с соломой и навозом, и когда эти ямы наполнялись, их покрывали землей и рыли новые; и те, что подбирали мертвых на улицах и дорогах, брали, что достоверно, много и таких, у коих душа еще не разлучилась с телом, хотя они и лежали бездыханными; их хватали за руки или за ноги, втаскивали на телегу, где они, брошенные друг на друга, лежали, как мотовила в корзине, так что поистине иные, взятые в беспамятстве и брошенные среди мертвых, скоро погибали; и никто не смел подать кому-нибудь на улице милостыню, ибо собиравшаяся толпа могла задавить того до смерти. И я сам охотно бы дал поесть молодому человеку, который сидел против нашего дома и с большой жадностью ел сено в течение четырех дней, от чего надорвался и умер, но я, опасаясь, что заметят и нападут на меня, не посмел. Утром за городом можно было видеть мертвых, одного возле кучи навоза, другого наполовину съеденного и так далее, отчего волосы становились дыбом у того, кто это видел. <...>

В это время происходило в Москве много ужасных чудес и знамений, и большей частию ночью, близ царского дворца, так что солдаты, стоявшие на карауле, часто пугались до смерти и прятались. Они клялись в том, что однажды ночью видели, как проехала по воздуху колесница, запряженная шестеркой лошадей, в ней сидел поляк, который хлопал кнутом над Кремлем и кричал так ужасно, что многие караульные убежали со страху в горницы. Солдаты каждое утро рассказывали об этих видениях своим капитанам, которые передавали своим начальникам, так что эти и им подобные рассказы доходили до царя, оттого боязнь его день ото дня возрастала... Это все были предвестники грядущей напасти, и хотя эта страна, претерпевая голод и нищету, исполненная бедствий, была сурово наказана, казалось, ее ожидала еще большая кара. <...>

Что касается градостроительной деятельности нового царя, в историю Москвы Борис Годунов вошел как правитель, при котором нарастили колокольню Ивана Великого, устроили в городе три богадельни и возвели на площади перед Кремлем Лобное место.

Пискаревский летописец повествует:

Лета 7108 царь и великий князь велел прибавить у церкви Ивана Великого высоты 12 сажен и верх позолотить, и имя свое царское велел написать. Того же года слит колокол большой, таков колокол весом не бывал, и поставлен на колокольнице деревянной тягости ради.

Того же года подписан храм в дому у Пречистой Богородицы, в Новом в Девичьем монастыре каменный, большой, соборный, о пяти верхах, чудно, и образы чудотворные обложены дорогим окладом с каменьями...

Того же года сделаны зубцы каменные по рву кругом Кремля-города, где львы сидели, и до Москвы реки от Неглиненских ворот; да подле Москвы реки от Свибловой башни во весь город по берегу сделаны зубцы же каменные и по мельницу по Неглиненскую... И на Москве поставлены три богадельни: у Моисея Пророка на Тверской улице богадельня, а в ней были нищие миряне; да богадельня против Пушечного двора, а в ней инокини; да богадельня на Кулишках, а в ней нищие, женской пол. Того же году учинилось знамение в Грановитой палате: выпало верху против царского места с полсажени, а инде весь верх цел. <...>

Того же года (1599) сделано Лобное место каменное, резанное, двери – решетки железные. <...>

В комментариях к так называемому Петрову чертежу, составленному в начале царствования Годунова, то есть в 1598–1599 годах, сказано, что Лобное («Налобное») место представляет собой «помещение или возвышение, выстроенное из кирпича, на котором патриарх в дни молитв воспевает некоторые песнопения, также служит для объявлений народу».

Убийство Григория Отрепьева, 1606 год
Иное сказание

В 1604 году беглый монах Григорий Отрепьев в Литве стал выдавать себя за царевича Дмитрия, сына Ивана Грозного (на самом деле скончавшегося – или убитого – в Угличе в 1591 году). Польский король Сигизмунд III поддержал самозванца, и Лжедмитрий стал собирать войско для «отвоевания отчего престола». В России между тем все сильнее становились антигодуновские настроения, и на сторону самозванца перешли сначала донские казаки, а затем и московское войско. 20 июня 1605 года, уже после смерти Бориса Годунова, Лжедмитрий триумфально въехал в Москву. Его сопровождало множество поляков, которые фактически оккупировали город. Пристрастие Лжедмитрия ко всему «иноземному», преобразование Боярской думы в сенат, введение при дворе новых должностей по польскому образцу мало-помалу переполнили чащу терпения. В ночь с 16 на 17 мая 1606 года состоялся дворцовый переворот, о котором и повествует Иное сказание – литературно-публицистическая повесть, составленная в 1620-х годах неизвестным автором.

И задумал тот окаянный гонитель со своими злыми советниками перебить бояр и гостей и всех православных христиан... И он хотел святые места осквернить, а монастыри превратить в жилища нечестивых, а юных иноков и инокинь по своему злому замыслу хотел, окаянный, женить, а инокинь выдавать замуж, а тех иноков и инокинь, кто не захочет снять с себя ангельский образ и не желает прелестей здешней быстротекущей жизни, казнить мечом. И все это зло окаянный замыслил сотворить и наводнить Московское государство погаными иноверцами – литовцами, евреями и поляками и иными скверными, так что русские люди среди них мало будут заметны. <...>

В десятый день после своей свадьбы, 114 [1606] года, месяца мая в 16 день, на четвертой неделе после Христовой Пасхи, в субботу, он (Отрепьев. – Ред.) был убит мечами и прочим оружием, по земле выволочен из высочайших светлейших своих чертогов руками многих человек, которым прежде на него живого и взглянуть было нельзя, не то что прикоснуться к нему. И так был выброшен из крепости и брошен на торжище, всеми проклинаемый и попираемый и всеми всяким образом оскверняемый за его злобный и жестокий нрав. И невидимой своей силой Творец-избавитель наш в одночасье победил и советников его, великое множество упомянутых выше злохитренных нечестивцев. А русские люди, отчаявшиеся и безоружные, с Божьей помощью их смертоносное оружие у них отняли и их, вооруженных, победили. И столько их, нечестивых, в тот субботний день погибло, что по всем улицам великого града Москвы из-за их трупов нельзя было пройти. А нас, грешных рабов своих, избавил от той великой, убивающей душу смертоносной язвы.

И три дня пролежал на торжище труп окаянного богоборца, и всякий смотрел на нечистый его труп, никем не покрытый, нагой, каким вышел из чрева матери своей. И идолы, которым он поклонялся, но никак ему не помогли, были положены ему на грудь. А по прошествии трех дней окаянный был выброшен из города в поле. И на его труп, выброшенный на позор, не только людям было противно смотреть, но и сама земля, из которой он был взят, гнушалась им. И мы видели все это, и каждый себе говорил: «О, злое дело: родился, просветился святым крещением и назвался сыном света, а ныне сам захотел стать сыном погибели!»

И когда он лежал в поле, многие люди слышали в полночь и до самых петухов громкие вопли и бубны и свирели, и прочие бесовские игрища над его телом: так Сатана радовался приходу своего слуги. Ох, так тяжело проклятие на тебе, окаянном, что и земля гнушается принять в себя твое проклятое еретическое тело, и воздух начал смрадом дышать, а облака не дали дождя, не желая омывать его окаянного тела, и солнце не согревало земли, морозы ударили и лишили нас пшеничных колосьев, пока его смрадное тело лежало на земле.

Поход на Москву Ивана Болотникова и Тушинский вор, 1606–1607 годы
Пискаревский летописец

Боярская дума провозгласила царем Василия Шуйского. Новый царь перенес из Углича в Москву останки царевича Дмитрия, церковь причислила последнего к лику святых, однако по стране вновь поползли слухи о том, что Дмитрий жив. В частности, в Рязани выдавал себя за Дмитрия дворянин Прокопий Ляпунов, к которому примкнул с отрядом крестьянин Иван Болотников.

Пискаревский летописец сообщает:

И немного спустя начался мятеж в северских градах и в украинских, и стали говорить, что жив царь Дмитрий, утек, не убили его. И с тех мест стали многие называться воры царевичем Дмитрием за грехи наши всех православных христиан. И назвался некоторый детина именем Илюшка, послужилец Елагиных детей боярских, нижегородец, а назвался Петр царевич, сын царя Федора Ивановича, а жил в Путивле и много крови пролил бояр и дворян, и детей боярских лучших, и всяких людей побил без числа. А воеводы от него приходили с Тулы со многими людьми Истома Пашков, сын боярской, веневитин, да Ивашко Болотников, холоп князя Андрея Телятевского. А стояли в Коломенском, и их московские воеводы побили. А Пашков приехал к Москве, а Болотников побежал в Калугу. И воеводы большие ходили с Москвы под Калугу со многою силою и стояли много времени и крови многие проливали, а Калуги не взяли. И по грехом из-под Калуги полки все дрогнули и гонимы были Божиею силою и побежали иные к Москве, и иные в Серпухов. А Болотников пошол на Тулу к Петрушке, которой и назвался царевичем (имеется в виду казацкий атаман Илейка Горчаков, называвший себя Петром, якобы сыном царя Федора. – Ред.). И князь великий ходил под Тулу сам и под Тулою стоял многое время, а взял водою подтопил острог, воду взвел на Упе на реке. И Тула добила челом за крестным целованьем. И Петрушку, и Болотникова взяли; и Петрушку повесили, а Болотникова сослали в Каргополе, и там его в воду посадили. И после того назвался иной вор царевичем Дмитрием, а сказывают, сыньчишко боярской Веревкиных из Северы, и пришел под Москву в Тушино со многими людьми с литовскими и русскими. И стояли у Москвы больше двух годов и били, беспрестанно кровь христианскую лили... А сам князь великий стоял за городом на Ваганькове в обозе многое время, и вся рать, бояре и воеводы, с ним. А на Москве в то время был голод великой, рублев в пять и в шесть, и в семь четверть ржи купили, потому что дороги все отняты были. И того вора литвины хотели изымать и в Литву к королю отвести. И он не со многими людьми побежал из Тушина в Калугу. <...>

И после того опять собрались литовские и русские многие люди, а с ними изменники Михайло Салтыков да торговый человек Фетька Андронов, иные изменники московские пошли к Москве. И князь великий Василий послал против них воевод своих князя Дмитрея Шуйского да князя Андрея Голицына со многими людьми с русскими и с немцами. И воеводы московские сошлись за Можайском в Цареве Займище. И судом Божиим, а грехом нашим литовские люди московских и немецких людей побили. И с того дела всякие люди пошли врозь, немецкие люди пошли к немцам, а русские иные к Москве, а иные к вору в Калугу. И та литва опять пришла вскоре к Москве... А с другой стороны пришел вор из Калуги, которой назывался царевичем Дмитрием. И в ту пору стало на Москве волнение великое в боярах и в дворянах, и в гостях, и вся чернь восстала... И московские люди почали бить челом королю (Польши. – Ред.) да сыну его королевичу, чтоб король пожаловал, дал на Московское государство сына своево королевича и крестится б ему велел... А литва крест целовала, и в город их пустили.

Разорение Москвы поляками и освобождение города, 1610–1612 годы
Плач о пленении и конечном разорении Московского государства, В. Г. Белинский

Польские войска под командованием гетмана Жолкевского заняли Москву в 1610 году.

Когда же пришло время святого Великого поста и настала Страстная неделя, приготовились окаянные поляки и немцы, которые вошли с ними в царствующий град, к нечестивой резне и жестокосердно, как львы, устремились, поджегши сначала во многих местах святые церкви и дома, подняли потом меч на православных христиан и начали без милости убивать народ христианский. И пролили, как воду, кровь неповинных, и трупы мертвых покрыли землю. И обагрилось все многонародною кровью, и всеядным огнем истребили все святые церкви и монастыри, и укрепления, и дома, каменные же церкви разграбили и прекрасные иконы Владыки и Богоматери Его и святых угодников Его с установленных мест повергли на землю и бесчисленной добычей, всяческими предорогими вещами, свои руки наполнили. И расхитили сокровища царские, в течение многих лет собранные, на которые и глядеть таким, как они, не годилось бы! И гробницу блаженного и исцеления приносящего тела великого Василия, Христа ради юродивого, рассекли на многие части, и ложе, что было под гробницей, с места сдвинули, а на том месте, где лежит блаженное его тело, для коней стойла устроили и, похожие обличьем на женщин, бесстыдно и бесстрашно в церкви этого святого блудную мерзость творят. Неповинно же убиенных правоверных христиан и погребения не удостоили, но в реку тела всех их побросали. И опозорили многих женщин и дев растлили; из тех же, кто избежал их рук, многие на дорогах скончались от мороза, голода и различных невзгод.

В 1611 году собралось первое ополчение, которое освободило Москву, однако внутренние дрязги среди предводителей ополченцев позволили полякам укрепиться в Кремле. Год спустя второе ополчение, созванное в Нижнем Новгороде купцом Кузьмой Мининым и князем Дмитрием Пожарским, осадило Кремль, и в октябре поляки сдались.

В 1803 году начался сбор средств на установку памятника Минину и Пожарскому, а скульптор И. П. Мартос сделал проект композиции. Нужную сумму удалось собрать к 1811 году, и к этому времени вдобавок решили установить памятник не в Нижнем Новгороде, как предполагалось изначально, а в Москве. Торжественное открытие памятника состоялось 4 марта 1818 года, причем скульптура стояла посреди площади.

В письме к А. П. и Е. П. Ивановым В. Г. Белинский писал:

Монумент Минина и Пожарского стоит на Красной площади, против Кремля. Пьедестал оного сделан из цельного гранита и вышиною будет не менее четырех аршин. Статуи вылиты из бронзы. Пожарский сидит, опершись на щит, а Минин перед ним стоит и рукою показывает на Кремль. На передней стороне пьедестала вылито из бронзы изображение людей обоих полов и всех возрастов, приносящих на жертву отечеству свои имущества. Вверху сего изображения находится следующая краткая, но выразительная надпись:

ГРАЖДАНИНУ МИНИНУ И КНЯЗЮ ПОЖАРСКОМУ БЛАГОДАРНАЯ РОССИЯ

Когда я прохожу мимо этого монумента, когда я рассматриваю его, друзья мои, что со мною тогда делается! Какие священные минуты доставляет мне это изваяние! Волосы дыбом поднимаются на голове моей, кровь быстро стремится по жилам, священным трепетом исполняется все существо мое, и холод пробегает по телу. «Вот, – думаю я, – вот два вечно сонных исполина веков, обессмертившие имена свои пламенною любовию к милой родине. Они всем жертвовали ей: имением, жизнию, кровию. Когда отечество их находилось на краю пропасти, когда поляки овладели матушкой Москвой, когда вероломный король их брал города русские, – они одни решились спасти ее, одни вспомнили, что в их жилах текла кровь русская. В сии священные минуты забыли все выгоды честолюбия, все расчеты подлой корысти – и спасли погибающую отчизну. Может быть, время сокрушит эту бронзу, но священные имена их не исчезнут в океане вечности. Поэт сохранит оные в вдохновенных песнях своих, скульптор – в произведениях волшебного резца своего. Имена их бессмертны, как дела их. Они всегда будут воспламенять любовь к родине в сердцах своих потомков. Завидный удел! Счастливая участь!»

К собору Василия Блаженного памятник перенесли лишь в 1931 году.