Текст книги "Москва. Автобиография"

Первый стрелецкий бунт, 1682 год
Беляевский летописец, Повесть о московском восстании

Царь Алексей скончался в 1676 году. От первого брака у него были дочь Софья и сыновья Федор и Иван. От второго брака, с Натальей Нарышкиной, родился сын Петр. В завещании царь оставил престол Федору, который подпал под сильное влияние рода Милославских. Стараниями последних Наталью Нарышкину и ее сына отдалили от двора и отправили в село Преображенское, а боярина Матвеева, родственника Нарышкиных и фактического «премьер-министра», сослали в Пустозерск.

После смерти болезненного Федора в 1682 году многие бояре поддержали Петра в качестве кандидата на престол, однако Милославские, царевна Софья и ее фаворит В. В. Голицын решили усадить на трон Ивана (Софья рассчитывала стать регентом при слабоумном брате). Среди стрельцов, которых Милославским удалось привлечь на свою сторону, распустили слух, будто Нарышкины убили царевича Ивана, и в Москве начался мятеж.

Беляевский летописец сообщает:

Того же 190 (1682) года мая в 15 день в царствующем граде Москве во всех стрелецких полках пехота возмутилась. И пришли во град Кремль в 11 часу дня с великим свирепством ратным собранием с копиями и с бердышами. И с великим бесстрашием дерзнули ходить в верховые церкви и царские чертоги и комнаты с копиями и с бердышами.

И бояр, и думных людей, таская с верху, на копия метали, и влекли на Красную площадь, копиями кололи, и секли на части. А как бояр и ближних людей побили, – и на Красной площади близ Спасского моста соделали каменный столп четвероугольный, и на железных досках побитых имена и вины их, за что кто убиен, написали.

После же той столп с великим бесчестием указали великие государи им же, пехоте, разорить. И быть столпу тому разрушение, а им, пехоте, вечное укорение.

Сообщение летописца дополняет Повесть о московском восстании:

И тогда грехов ради наших апреля в 27 день во царских палатах учинилось сетование и плач многий, что в. г. ц. и в. к. Феодор Алексеевич преставился в вечную жизнь, ко Господу отошел в 3-м часу дни и в третьей четверти. И того же дня в 14 часу в первой четверти воцарился г. ц. и в. к. Петр Алексеевич в. В. и М. и Б. Р. с. И в соборной церкви крест за него целовали во царствующем граде Москве мая в 25 день.

И того же мая того же приказу стрельцы собрались и меж собою совет учинили, что бити челом великому государю на полковников и сотных и пятидесятников и десятников, которые ушничали с ними, полковниками, заедино, нас изгоняли; и тех бити насмерть и с раската бросать. И во всех приказах стрельцы тако усоветовали и в первые Морозова пятидесятника били и с раскату бросили и иных тако же, которые неистово творили. Того же месяца били челом великому государю стрельцы и подали челобитную за своими руками в начетных деньгах. И тех начетных денег довелось взять на всяком полковнике тысяч по десяти и больше. А на боярах довелось взять по четверти денег, а числом тысяч по пятьдесят и больше, которые были в Стрелецком приказе и которые государевою казною владели. И полковники были скованы и сидели в Стрелецком приказе. И стрельцы полковников хотели бити до смерти, и бояре за них стали и взяли в Разрядный приказ, и стали у них упрашивать, чтобы не бить никого насмерть. И великий государь указал, и бояре приговорили доходить на полковниках денег судом и верою, а полковников бить батогами вместо кнута, а полуполковников и пятидесятников и десятников бить кнутом, а самим сильным не чиниться. И полковников били батогами пред всеми стрельцами, и деньги доправили все сполна.

Мая в 15 день в восьмом часу дни в набат ударили, и пришел вестник из государевых царских палат ко стрельцам: «Вы, стрельцы государевы, не знаете, что во царских палатах учинилось, утухла у нас звезда поднебесная, не стало большего брата государева царевича Ивана Алексеевича». И тогда собравшиеся стрельцы, со знаменами и со оружием, пришли в Кремль к палатам государевым, и шли в палаты безошибочно, и учали вопить и кричать со слезами великими, умильными гласами жалостно: «Свет ты наш, в. г. ц. и в. к. Петр Алексеевич в. В. и М. и Б. Р. с., объяви ты нам своего государева брата царевича и великого князя Иоанна Алексеевича, жив ли есть или мертв!» И тогда царь и царевич, и царевны – все вышли на Златое крыльцо, царевич Иоанн Алексеевич стал говорить: «Меня хотели задавить до смерти Кирилла Нарышкина дети». И стрельцы учали просить у царя и у царевича, и у царевен бояр изменников. Царевич Иоанн Алексеевич стал говорить: «Вы, стрельцы государевы, и мое правое крыло и царево, и я вас пожалую, стойте вы верою и правдою, а изменников вам всех выдадим, кто вам надобен и кого вы знаете сами». Тогда стрельцы в первые взяли к казни боярина Артемона Матвеева и за ним взяли вместо Кириллова сына Ивана неведением Салтыкова сына Петра Федоровича, и Кириллова сына после его взяли Афанасия, и после лекаря Ивана, и после него боярина Михаила Юрьевича Долгорукова, и после полковника, и после лекарева сына жидовина, и после него боярина Ивана Максимовича Языкова, и после думного дьяка Лариона, и после боярина Григорья Ромодановского. И пришли на двор стрельцы к боярину князю Юрью Алексеевичу Долгорукову и взяли его из палаты и выволокли из двора и тут его присекли в мелкие части. Того же месяца в 16 день в 3-м часу дни взяли думного дьяка Аверкня после его товарища лекарева. И всех их бросали с раскатов крыльца и на копья принимали.

По требованию стрельцов царями объявили вместе Петра и Ивана, а поскольку оба они были несовершеннолетними, «опекунство» над ними отдали Софье. Среди стрельцов было много раскольников, которые настаивали на восстановлении «старой веры», и Софья собрала в Грановитой палате высшее духовенство и главу раскольников Никиту Пустосвята. О том, что произошло далее, читаем в Беляевском летописце:

Тогда же восстали на святую Божию церковь великие волны. Проклятый поп Никитка Суздалец со единомысленниками своими ворами раскольщиками своим диавольским полком пришел в Кремль, принес с собою книги, а тайно в пазухах и в карманах камение. И хотели святейшего патриарха и архиереев побить.

И пришли в Грановитую палату с великим неистовством и шумом, и нелепые скаредные (отвратительные) слова пред великими государями и пред святейшим патриархом на святую церковь, и на царское величество, и на святейшего патриарха блядивые свои многие укоризны изблевали.

И по указу великих государей за такое их бесчиние и неистовство с великим бесчестием из палаты вон изринули их. И того проклятого Никитку на Красной площади казнили главоотсечением, а единомышленников его раскольников разослали под крепкие начала.

Москва при царевне Софье, 1682–1689 годы
Беляевский летописец

Правление Софьи началось с усмирения стрельцов и казни их командующего князя И. А. Хованского. Петра и Ивана отослали в подмосковные усадьбы (Преображенское, Измайлово, Семеновское), где Петр, сызмальства любивший военные игры, собрал «потешных конюхов» (1667), прообраз будущих гвардейских полков, а также строил на Яузе первые корабли.

Что касается города, при Софье провели обновление Китайгородской стены, надстроены несколько башен Кремля, возведены многие здания Новодевичьего монастыря – в частности Успенская церковь, трапезная и колокольня, о которой знаменитый российский архитектор В. И. Баженов сказал: «Колокольня Ивана Великого достойна зрения, но колокольня Девичьего монастыря более обольстит очи человека, вкус имущего».

Ко времени правления Софьи относится и возникновение архитектурного стиля, известного как «нарышкинский стиль». Это название связано с боярским родом Нарышкиных, которые, по преданию, первыми начали заказывать здания в таком стиле после победы над Милославскими; однако первенство здесь все же принадлежит именно Милославским и Софье: Преображенская и Успенская церкви (1686) Новодевичьего монастыря построены ранее, например церковь Бориса и Глеба в Зюзино (1688), считающейся образцом нарышкинского стиля. Позднее были построены церковь Покрова в Филях, Святой Троицы в Троицком-Лыкове, Знамения в подмосковных Дубровицах.

Одновременно Москву продолжали терзать пожары. Беляевский летописец сообщает:

Во 196 (1688) году августа против 8 числа в ночи выгорели в Китае верхние ряды по Ильинский крестец (перекресток). Того же месяца в 28 день загорелось на Посольском дворе, и разошелся пламень, и выгорела половина Китая, а нижние ряды Господь соблюл. И из Китая перешло пламя за Варварские врата, и выгорели Кулишки все по Яузские врата, и за Яузскими вратами Подгорье до Москвы-реки, и вверх по Красную гору на Воронцовское поле, по Земляной город по Яузу.

В году 197 (1688) сентября 7 числа в ночи в Кремле под горою от Константиновской башни в углу погорели дворы всяких чинов людей. Того ж году октября против 2 числа в 3-м часу ночи загорелось за Ильинскими вратами на Покровке, и погорела Покровка по обе стороны и Мясницкая улица, Стретенка и Рождественка от Пушечного двора по Белый город, и за Белый город, и за Стретенскими вратами в Земляном городе по Неглинную, и за Земляным городом Новомещанская слобода по обе стороны по крест.

Того же года июня в 16 день был пожар в Никитском монастыре, и выгорел монастырь и Никитская улица по Арбат. Тверская, Дмитровка и Петровка по Неглинную, и за Тверскими воротами в Земляном городе по Артемонов приказ и по Козье болото, и за Земляным городом Ямская, за Никитскими, за Арбатскими и за Пречистенскими воротами в Земляном, и за Земляным городом всякие слободы без остатку погорели.

В 1689 году в результате дворцового переворота (точнее, рокового для Софьи стечения обстоятельств) Петр стал самостоятельным правителем, а Софья оказалась заточенной в Новодевичьем монастыре. Позднее ее принудительно постригли в монахини, и она оставалась в монастыре до самой смерти (1704).

Немецкая слобода и новые веяния, 1690-е годы
Борис Куракин

Немецкая слобода появилась в Москве при великом князе Василии III (пресловутые Наливки или Налейки), а при Иване Грозном немцев поселили на правом берегу Яузы. В Смутное время «немцы», как собирательно именовали в народе всех иностранцев, особенно европейцев, расселились по всему городу, однако в 1652 году царский указ отвел им место поселения на территории прежней Немецкой слободы – между правым берегом Яузы и ручьем Кукуй, который впадал в Яузу в районе Елизаветинского переулка. По переписи 1665 года слобода насчитывала 204 дома.

Среди обитателей слободы значился и швейцарец Франц Лефорт, приехавший в Россию в 1675 году. С именем этого человека неразрывно связана история «европеизации дремучей Руси» при Петре I, а в самой Москве о нем напоминает район Лефортово.

Князь Борис Куракин оставил мемуар о начале правления Петра Алексеевича, подробно остановившись на царских военных забавах и на его пристрастии к развлечениям Немецкой слободы.

Правление царевны Софии Алексеевны началось со всякою прилежностию и правосудием всем и ко удовольству народному... И торжествовала тогда довольность народная, так что всякой легко мог видеть, когда праздничный день в лете, то все места кругом Москвы за городом, сходные к забавам, как Марьины рощи, Девичье поле и прочее, наполнены были народом, которые в великих забавах и играх бывали, из чего можно было видеть довольность жития их. <...>

И понеже царь Петр Алексеевич склонность свою имел к войне от младенчества лет своих, того ради имел всегда забаву экзерциею военною. И начал сперва спальниками своими – как о том и чинах их увидишь в томе живота царя Петра Алексеевича – а к тому присовокупил и конюхов потешной конюшни, и потом начал из вольных чинов шляхетства и всяких прибирать в тот полк, и умножил до одного баталиона, и назывались потешные, которых было с триста человек.

А другой полк начал прибирать в Семеновском из сокольников и к ним также прибирать, и набрано было с триста ж человек.

И первых назвал полк Преображенской, а второй – Семеновской.

И так помалу привел себя теми малыми полками в огранение от сестры или начал приходить в силу. Также с теми полками своими делал непрестанно екзерцию, а из Стрелецких полков возлюбил Сухарева полк, и всякое им награждение давал, и к себе привлек, или сказать, верными учинил. <...>

И при Москве-реке, на Кожуховском лугу, была учинена фортеция; а войско Бутурлина стояло при ней в транжементе для обороны, а царь Федор Плешпурской (князь Ромодановский. – Ред.) пришел с войсками своими от Москвы, и перебирался через Москву-реку и, перебравшись чрез живой мост, взял свой лагерь и учинил также транжемент; а потом начал атаку чинить к городу и вести обыкновенные опроши, на которые откель бывали частые вылазки; и также фальшивыми бомбами бомбардировали и пушечною стрельбою, например, стреляли, будто бреши делали.

И по некоторых неделях не могли взять того города, для того что царь Семеновский (Иван Бутурлин. – Ред.) был при том с войсками своими и всегда переменял гарнизоны. Того ради была взята резолюция стороны царя Федора Плешпурского дать баталию генеральную и атаковать транжемент.

И баталия была дана в поле, понеже царь Семеновский не хотел сидеть в транжементе.

И царь Федор Плешпурский царя Ивана Семеновского побил и его взял в полон.

И потом на другой день город взят приступом. И так оная потеха или военная экзерциция окончилась.

Во все то время хотя доброй порядок был учинен, однако ж с обеих сторон убито с 24 персоны пыжами и иными случаи, и ранены с пятьдесят. <...>

И в ту бытность в Троицком монастыре князь Борис Алексеевич Голицын привел в милость иноземцев, как то: Петра Гордона генерала, полковника Лефорта, Радивона Страсбурга, Ивана Чамберса и других многих, то есть начала вступать в милость и фамилиариат иноземцам.

И по приходе к Москве начал его величество в слободу ездить чрез предвождение его ж князя Бориса Алексеевича Голицына. Потом его царское величество прибыл со всем двором к Москве, и начала мать его править государством, а он производить свое время непрестанно в екзерцициях военных. <...>

В то время названной Франц Яковлевич Лефорт пришел в крайнюю милость и конфиденцию интриг амурных.

Помянутой Лефорт был человек забавный и роскошный... И непрестанно давал у себя в доме обеды, супе и балы. И тут в (его) доме первое начало учинилось, что его царское величество начал с дамами иноземскими обходиться и амур начал первой быть к одной дочери купеческой, названной Анна Ивановна Монсова. Правда, девица была изрядная и умная.

Тут же в доме (Лефорта) началось дебошство, пьянство так великое, что невозможно описать, что по три дня запершись в том доме бывали пьяны, и что многим случалось от того умирать. И от того времени и по сие число и доныне пьянство продолжается, и между великими домами в моду пришло.

Помянутый же Лефорт с того времени пришел до такого градусу, что учинен был генералом от инфантерии, и потом адмиралом, и от пьянства скончался. <...>

К тому ж непрестанная бытность его величества началась быть в слободе Немецкой не токмо днем, но и ночевать как у Лефорта, так и по другим домам, а особливо у Анны Монсовны.

И многие купцы английские и голландские, как Андрей Стельс, Христофор Брант, Иван Любс пришли в его величества крайнюю милость и конфиденцию, и начали иметь свой свободный вход. Также все в слободе офицеры знатные из иноземцев и торговые, так и на Поганом пруде не могли единой свадьбы учинить, чтоб его величество не звать и при нем знатных персон на свадьбы. И особливые банкеты чинили, и балы, и супы давали, также и ко многим на погребение зывали, где его царское величество присутствовал со всеми своими дворовыми, по чину их, в епанчах черных.

И по склонности своей его величество к иноземческому всему тогда ж начал учиться всех екзерцицей и языку голландскому. <...>

Как тогда обычай был на конец карнавала или на масленице на Пресне, в деревне их величества, по вся годы, потехи огненные были деланы. И, правда, надобное сие описать, понеже делано было с великим иждивением, и забава прямая была.

Их величества и весь двор в четверг на масленице съезжали в шато свое на Пресне, и живали дня по два; где на обоих дворцах бывали приуготовления потех: на одном дворце с Пушкарного двора, а другом дворце с Потешного дворца строения рук его величества. Тут же сваживали пушек, по полтораста, для стрельбы в цель. И в назначенной день тем потехам поутру начнется стрельба из пушек в цель и продолжается до обеда; и которой пушкарь убьет в цель бывало награждение каждому по 5 рублей денег и по сукну красному или зеленому на кафтан.

И потом обед даван был всем палатным людям, а по обеду до вечера чинится приуготовление потех огненных и, чем ночь настанет, начинаются оные потехи и продолжаются временем за полночь.

В первые годы правления Петра в Москве также был заложен Большой Каменный мост; Беляевский летописец говорит: «Того ж году августа в 1 день в царствующем граде Москве начали строить чрез Москву-реку против Всехсвятских врат Каменный мост великим заводом».

Второе восстание стрельцов, 1698 год
Иоганн Георг Корб, Иван Желябужский

В 1697 году царь Петр под именем плотника Петра Михайлова выехал за границу в составе «Великого посольства» к европейским дворам. Всего через год путешествие пришлось прервать и спешно возвращаться, поскольку в Москве вспыхнул новый стрелецкий бунт; сам мятеж удалось подавить еще до возвращения царя, Петр же «вершил расправу» – царевну Софью как зачинщицу (истинную или мнимую) заточили в Новодевичий монастырь, более 1000 стрельцов казнили, причем более 200 человек были повешены напротив окон «келейки» Софьи в монастыре.

Ф. Лефорт писал своему брату с дороги в Москву: «Первой причиной такого раннего выезда его величества из Вены были сообщенные в письмах известия о том, что 4 полка стрельцов в пять тысяч человек шли на Москву с целью предать все огню и залить кровью. Но Бог расположил иначе, и все эти мятежники взяты в плен в 8 лье отсюда генералиссимусом Шеиным, который держал их всех до нашего прибытия. Его царское величество велел всех повесить за исключением нескольких молодых, которые были биты кнутом, клеймены и отправлены в опалу, в Сибирь. Эти гнусные люди имели чудовищные намерения. Они шли безостановочно с пушками, и все были хорошо вооружены, и, конечно, если бы генерал не двинул вперед свои войска, дела были бы весьма плохи и, возможно, сейчас не было бы в Московии ни одного иностранца. Их подвергли разного рода пыткам, чтобы заставить их назвать зачинщика восстания; но это стоило большого труда, и более двух третей из них говорили, что они скорее умрут, а не признаются. Однако, по счастью, источник открыли. Им оказались отпрыски мятежей, имевших место в этой странеуже двадцать лет тому назад, вызванные некиим Милославским, который был тестем первого царевича, брата царствующего в настоящее время. Этот Милославский умер 12 лет тому назад, что не помешало ему оставить семя его злых замыслов, которое живет и по его смерти. Около двух лет назад его величество велел выкопать его тело и полить кровью мятежников, которые начинали роптать в то время, затем куски его тела были разбросаны собакам по четырем концам города. А теперь это была одна из сестер его величества, которая поддерживала эти ужасные замыслы... Не могу сказать вам, сослана ли она на жительство в какой-то монастырь или еще куда-либо».

Непосредственным очевидцем бунта, его подавления и последовавших казней был австрийский дипломат И. Г. Корб.

Приступая к исполнению законной казни, царь пригласил на совершение ее всех иноземных послов, как бы желая заявить перед ними, что он укрепляет за собой свои права на жизнь и смерть, оспариваемые мятежниками.

К ряду казарменных домов в Преображенском прилегает возвышенная площадь. Это место казни: там воздвигаются позорные колья с воткнутыми на них безобразными головами казненных, которые сохраняются после смерти на поругание за совершенное злодеяние. Здесь произошло первое действие трагедии. Всех иностранцев, находившихся в числе зрителей, не допускали близко к месту исполнения казни; весь полк гвардейский был в строю, в полном вооружении; немного далее, на более возвышенном месте площади, толпились москвитяне. Я там был вместе с одним немцем, главным начальником стражи; он мог менее стесняться запрещением, относящимся к иностранцам, так как народность свою скрывал под московским платьем, притом надеялся на свой чин и тем был смелее, что, находясь в службе его величества, мог притязать на права служащих москвитян. Офицер этот пробрался в толпы москвитян и, возвратясь, сказал мне, что он видел, как благороднейшая десница Москвы отрубила топором пять мятежных голов.

Возле ряда солдатских домиков в Преображенском протекает река Яуза, разделяя это селение на две части; на противоположном берегу сотня осужденных в небольших московских телегах (которые москвитяне называют извозчичьими) ждали смертной казни. Для каждого преступника телега, при каждой телеге солдат. Не было там священника, чтобы преподать духовную помощь, как будто бы осужденные не были достойны этого религиозного обряда; однако ж каждый из них держал в руках восковую свечу, чтобы не умирать без освящения и креста. Ужас предстоящей смерти увеличивали жалостные вопли жен, стоны и раздирающие вопли умиравших поражали громаду несчастных. Мать оплакивала своего сына, дочь – судьбу отца, несчастная жена – злой рок мужа; с их рыданиями сливались вопли тех женщин, которые, по разным связям родства или свойства, заливались слезами. Когда кого-либо из осужденных лошади быстро уносили на место казни, рыдания и вопли женщин увеличивались; они, стараясь догнать их, оплакивали жертву разными, почти сходными одни с другими, словами (передаю их так, как мне их перевели): «Для чего тебя так скоро отнимают у меня? Зачем покидаешь меня? И в последний раз поцеловать нельзя? Не дают мне попрощаться с тобой в последний раз?» Этими печальными причитаниями несчастные женщины провожали своих друзей, которых догнать уже не могли. По обеим сторонам каждых городских ворот стояла двойная виселица, на каждую из них было повешено в этот день по шести мятежников. Когда все были приведены на места казни и отдельными кучками, по шесть человек в каждой, разведены по отдельным двойным виселицам, его царское величество, одетый в польскую зеленую шубу, в сопровождении благородных москвитян подъехал к воротам, при которых, по приказанию его царского величества, остановился экипаж господина императорского посла... Многие другие иностранцы вместе с москвитянами стояли также около ворот. Тогда начали читать приговор, причем царь заметил присутствующим, чтобы вникали в его содержание с особенным вниманием. Так как палачу было не под силу перевешать стольких преступников, то царь велел нескольким офицерам помогать ему. Преступники не были ни связаны, ни закованы, но они были в колодках, затруднявших ходьбу, так как нога толкалась об ногу, тем не менее идти все-таки можно было. Преступники сами всходили по лестницам к перекладине, крестились на все четыре стороны и (по обычаю страны) опускали на глаза и на лицо саван. По большей части осужденные сами надевали себе петлю на шею и бросались с подмостков: в числе тех, которые искупили свое преступление смертью на виселицах, насчитали 230 человек, самих ускоривших свой конец.

Приговор обрекал всех соучастников мятежа смертной казни, но царь не хотел излишней строгости, особенно потому, что он имел в виду молодые лета многих преступников или слабость их рассудка; люди эти, так сказать, более заблуждались, чем погрешили. В пользу этих преступников смертная казнь была заменена телесным наказанием другого рода: им урезали ноздри и уши, чтобы они вели жизнь позорную, не в глубине царства, как прежде, но в разных пограничных варварских московских областях, куда в этот день таким образом наказанных сослано было 500 человек. <...>

Желая показать, что стены города, за которые стрельцы хотели силой проникнуть, священны и неприкосновенны, государь велел всунуть бревна в ближайшие к воротам бойницы и на каждом бревне повесить по два мятежника. Таким способом казнено в этот день более 200 человек. Едва ли столь частый частокол ограждал какой-либо другой город, какой составили стрельцы, перевешанные вокруг Москвы. <...>

Шестая казнь. 27 октября 1698 года

Эта казнь резко отличается от предыдущих; она совершена весьма различным способом и почти невероятным: 330 человек за раз, выведенные вместе под роковой удар топора, облили всю долину хотя и русской, но преступной кровью; эта громадная казнь могла быть исполнена потому только, что все бояре, сенаторы царства, думные и дьяки, бывшие членами совета, собравшегося по случаю стрелецкого мятежа, по царскому повелению были призваны в Преображенское, где и должны были взяться за работу палачей. Каждый из них наносил удар неверный, потому что рука дрожала при исполнении непривычного дела; из всех бояр, крайне неловких палачей, один боярин отличился особенно неудачным ударом: не попав по шее осужденного, боярин ударил его по спине; стрелец, разрубленный таким образом почти на две части, претерпел бы невыносимые муки, если бы Алексашка (Меншиков. – Ред.), ловко действуя топором, не поспешил отрубить несчастному голову.

Князь Ромодановский, до мятежа бывший главноначальствующим над этими четырьмя полками, выставленными на границах следить за польскими смутами, должен был сам обезглавить по одному стрельцу из каждого полка. К каждому боярину подводили по одному стрельцу, которого он обязан был казнить топором; сам царь, сидя на лошади, смотрел на эту трагедию.

Седьмая казнь 28 октября 1698 года

Эта казнь предназначена была для попов, тех именно, которые служили молебен, чтобы мятежники, при помощи Божией, могли достичь их безбожных целей; те же попы имели намерение шествовать во главе стрельцов с образами, с целью привлечь чернь на сторону бунта.

Обширнейшая площадь в городе перед церковью Святой Троицы (самой большой в Москве) назначена была государем служить местом казни. Позорный крест ожидал попов как достойное возмездие за то, что они тысячи раз осеняли знамением креста, молясь за отступников от своего государя и благословляя их предприятие. Так как попы не могут быть преданы в руки палачей, то придворный шут в одежде попа исполнял дело палача, причем одному из сих несчастных накинул на шею веревку. Другому попу какой-то думный отрубил голову топором и труп взволок на позорное колесо: и теперь еще проходящие близ сих священных зданий видят памятники страшного преступления – колесо и виселицу, обремененные телами преступников.

Его царское величество присутствовал при казни попов, сидя в экипаже. Сказав несколько слов к народу, который в большом числе стоял около этого места, об измене попов, государь прибавил в виде угрозы следующие слова: «Да впредь ни один поп не смеет молиться Богу за удовлетворение подобных желаний». Незадолго до казни попов перед Кремлем втащили живыми на колеса двух братьев мятежников, предварительно переломав им руки и ноги; у колес валялось двадцать обезглавленных тел. Привязанные к колесам преступники увидели в груде трупов третьего своего брата. Жалостные вопли и пронзительные крики несчастных тот только может себе представить, кто в состоянии понять всю силу их мучений и невыносимейшей боли. Я видел переломанные голени этих стрельцов, туго привязанные к колесам, и я думаю, что среди стольких мук жесточайшей было то, что несчастные никак не могли пошевелиться. Их жалобные крики тронули немного душу проезжавшего мимо царя. Он подошел к колесам и обещал преступникам сначала скорейшую смерть, а после даже прощение, если они сделают искреннее признание; но, упрямее на колесе более, чем когда-либо, преступники ограничились ответом: «Мы не сделаем никакого признания, мы уже почти перетерпели нашу казнь». Оставив их бороться со смертью, царь поспешил в Новодевичий монастырь. Перед ним поднимались тридцать виселиц, составлявшие четырехугольник, на них качались 230 стрельцов; трое главнейших из них, именно те, которые имели намерение подать прошение Софии о принятии ею правления, были повешены так близко от окон комнаты Софии, с прошениями, воткнутыми им в руки, что царевна могла легко их достать. Быть может, это было для того сделано, чтобы со всех сторон возносились голоса, укоряющие совесть Софии, и я думаю, что это было причиной, что она постриглась в монахини и вступила, таким образом, на лучшую дорогу жизни. <...>

Его царское величество, подвергаясь доселе постоянным опасностям от коварства стрельцов, которые неоднократно посягали на его жизнь, а он с трудом избавлялся от беды, был убежден, что ему впредь нельзя полагаться на верность стрельцов, а потому очень справедливо решил не оставлять ни одного стрельца во всем государстве, но разослать их всех по отдаленнейшим пределам московским, чтобы и самое имя [их] исчезло. Все те, которые отказались навсегда от военной службы, были разосланы по областям, где они могли заняться, с согласия воевод, частной службой. В самом деле, все стрельцы не были совершенно свободны от всякой укоризны; ибо, как доносили офицеры, посланные в нынешнем году к Азовской крепости для охранения границы от нападений неприятелей, они, то есть офицеры, находились в ежеминутной опасности от стрельцов, постоянно готовых возмутиться, так как стрельцы сии, после печального исхода мятежа своих товарищей, вечно беспокоились о собственной участи. Всех стрельчих постигли печальные последствия преступления их мужей: им приказано было оставить окрестности Москвы, и всем [в Москве] запрещено даже, под страхом смертной казни, держать у себя какую-либо стрельчиху или скрывать ее в каких-нибудь уединенных тайниках; впрочем, тем, кто пожелал бы нанимать стрельчих в услужение, дозволено было это, но с тем, чтобы нанятые были отправлены из Москвы в деревни.

Подробности «стрелецкого розыска» находим в дневниковых записях окольничего И. А. Желябужского.

И после того по указу великого государя из Преображенского посланы были грамоты в разные города за стрельцами, которые были посланы из Воскресенского монастыря для взятья тех стрельцов к розыску.

И по тому великого государя указу те стрельцы из разных городов привезены были к Москве в Преображенский.

И в Преображенске те стрельцы расспрашиваны порознь, и после расспросов пытаны в разных застенках, и розыски были непрестанные. А всех было 20 застенков, и в тех разных застенках были у всякого застенка бояре, и окольничие, и думные дворяне.