Текст книги "Венецианский контракт"

Глава 13

Когда Фейра проснулась в то первое утро в Венеции, ей показалось, что отец уже мертв.

Сердце заколотилось в груди, и она замерла возле него, оттягивая момент, когда придется взглянуть на него, и боясь этого. Но та часть тела, к которой она прижималась, была у него ещё тёплой, а спина закоченела. Тепло дало ей надежду.

Она поднялась с носилок и потянулась. Скворцы на полуразрушенном карнизе уже проснулись и радовались новому дню. Она вышла наружу и увидела, что мир преобразился: светило ласковое солнце, облака, принесшие дождь и шторм, исчезли. Даже камни в стенах блестели своими стеклянными вкраплениями, и трава переливалась росой. Фейра почувствовала себя немного лучше. Возможно, её отец выживет.

Она направилась к колодцу, стоявшему посреди руин, – сегодня у неё было достаточно времени для того, чтобы приладить колесо. Так как ведра давно уже не было, она повесила на цепь обрывок отцовского покрывала и опустила его в колодец. Вытащив намокшую ткань, она высосала из неё всю воду, которая показалась ей удивительно свежей и чистой после вчерашнего ливня. Фейра снова намочила ткань, вернулась к отцу и выжала воду ему в рот, придерживая окостеневшие челюсти кончиками пальцев, чтобы он проглотил.

Затем она села под залитым солнцем сводом и сняла с себя медицинский пояс, который уже много дней натирал ей поясницу. Расстелив бугристый кожаный ремень на коленях, Фейра стала проверять его содержимое. Склянки в кармашках были целы – пропала одна из корок пробкового дерева и исчез весь запас руты, но это не столь большая потеря, ведь такая трава встречается часто. Эта мысль внезапно остановила её. Встречается часто в Константинополе. Теперь она на другой земле.

Сухие травы в маленьких кармашках пропитались морской водой и превратились в сырой комок, – как те травы, которые калифы скручивали и курили в своих наргиле. У Фейры осталось несколько чудодейственных средств – от скромной лимонной мяты до порошка из измельченных драгоценных камней. Там был даже завернутый в виноградный лист засаленный узелок с амброй. Если сосчитать все склянки, кармашки и складки, то наберется сотня медицинских средств, которые она усердно собирала в течение длительного времени.

Фейра решилась на последнюю попытку спасти отца. Она отвергла комбинированную медицину – murekebbat, так как слишком плохо знала своего врага, чтобы подобрать лекарство. Вместо этого она решила применить практику mufradet – простую фармацевтику отдельных трав. Она будет давать Тимурхану каждое лекарство по очереди с интервалом, который можно отсчитывать по колоколам, звонящим каждый час, отложив в сторону слишком ядовитые вещества. Она начала лечение с киновари – красной ртути, которая в небольших количествах прекрасно очищает кровь. Из складки на ремне она достала подвешенные за кольцо серебряные медицинские ложки разных размеров, которые заказала у кузнеца на площади Султанахмет. Разложив ложки веером и выбрав самую маленькую, она насыпала небольшую горочку порошка из пузырька и высыпала его Тимурхану в рот, раздвинув потрескавшиеся губы.

Теперь оставалось только ждать, и она решила заняться собой. Она отломила кусочек хлеба, который оставил Такат, и заставила себя медленно его прожевать. Затем, едва утолив мучительный голод, она побродила по развалинам в поисках руты, которую потеряла. Она опустилась на колени и провела пальцами по влажной траве – роса освежила её и почистила грязные ногти. Она внимательно разглядывала травы, растущие вокруг старых камней, живучие цветы, протиснувшиеся в щелях между кладкой, и травы, окаймлявшие остатки древнего сада.

Фейра вдохнула целый сонм запахов, приветствующих восход солнца, нежные лучи которого уговаривали листочки и цветы развернуться. Некоторые растения она знала, а некоторые нет. Однако ей все же удалось найти руту, которая росла возле колодца.

Фейра радостно вскрикнула и наклонилась, чтобы рассмотреть знакомые пушистые ростки с их сизо-зелеными листочками и жёлтыми цветами. Колени у неё промокли и замерзли на сырой земле, пока она раздвигала другие травы, чтобы сорвать драгоценные цветки с дольчатыми коробочками, содержащими множество семян. Ободренная, она продолжила поиски и в одном каменистом уголке, под свалившейся консолью, нашла нечто чудесное: куст лекарственной буквицы, растущий в столь любимой им тени. Здесь, когда её пальцы ухватились за упругие корни, она обнаружила еще более драгоценную находку – круглый металлический диск.

Она стала тереть монетку об грязные шаровары, пока не увидела тусклый блеск позолоты. Она поднесла её ко рту и прикусила.

Золото.

Фейра стала разглядывать монетку в пестром свете, мигавшем сквозь арочные окна. На одной стороне был изображен человек с бородой и вытянутыми руками – она знала его, он был пророком, которого называли Иисус, и его символом служил крест. На другой стороне – человек, преклонивший колени перед другим человеком. У коленопреклоненного была шапка необычной формы, а у второго – круг вокруг головы. Он походил на статую, виденную ею на одном из столпов-близнецов, между которыми прошла Смерть. Но кем был коленопреклоненный, она не знала.

На мгновенье Фейра с силой сжала холодный металл так, что почувствовала жжение в ладони, но затем спрятала иноземную монетку за повязкой, обтягивающей ей грудь. Она не знала, насколько монетка ценна, но на неё уж точно можно купить немного хлеба для отца, а может, и вина с мясом. От этих мыслей у неё потекли слюнки.

Колокольный звон отрезвил её, и Фейра поспешила к отцу. Пора давать следующее лекарство, и она положилась на удачу. Она попробует отвар буквицы, который лучше всего помогает при язвах, нарывах и угрях.

Возможно, из-за того, что стало светлее, ей показалось, что отец выглядит лучше. Она склонила голову и помолилась о нем, стараясь в точности повторять слова, которые произносили священники.

Одной из важнейших заповедей османской медицины был принцип мизана – равновесие. Равновесие крайне важно для здоровья, двойственность и равноценность тела и духа. Нельзя вылечить одно, не вылечив другое. Размышляя об этом после молитвы, Фейра снова вспомнила о своём здоровье. Она дурно пахла, а волосы у неё кишели вшами. Фейра подумала было забраться в колодец, но решила, что морская соль лучше очистит тело и одежду.

Сняв покрывало с неподвижного отца, она направилась к безлюдному берегу. Раздевшись догола и прикрываясь только покрывалом, она опустилась в ледяную воду, которую не согревало палящее солнце. Держась одной рукой за небольшую пристань, другой она стала тереть себя солью и песком, пока кожа не покраснела. Затем, наклонившись вперед, окунулась с головой и принялась мыть её листьями чайного дерева, которые хранились у неё в медицинском поясе, чтобы избавиться от вшей. Выжав мокрые волосы, Фейра, дрожа всем телом, расчесала их, как могла, пальцами, давя вшей ногтями. Затем заплела косу, как это делали одалиски, перекрещивая пряди наподобие рыбьего хвоста.

Закончив с этим, она выстирала одежду, а затем поспешила укрыться в развалинах со своим мокрым узелком. Там, обмотавшись покрывалом, она развесила шаровары, повязку и сорочку на колодце, а вуали перекинула через ржавую кованую железную арку.

В сторожке Фейра сняла покрывало и накинула его на отца, надеясь остудить жар, и села, дрожа, на землю возле его постели, – съежившись, обняв коленки и упершись в них подбородком. Целый час она дрожала так возле отца, ожидая, пока подсохнет одежда, а потом, чуть не плача, стала натягивать на себя всё ещё мокрые вещи. Надевая сорочку, она вдруг услышала напугавший её колокольный звон: сначала в одной церкви на острове, потом в другой – и им ответили колокола на противоположном берегу, в городе – один, второй, а затем все вместе. Может, они бьют тревогу? Может, их скоро обнаружат?

Оглохшая от гула колоколов, Фейра потеряла счет времени, и остаток дня провела в беспорядочных попытках подобрать нужные травы и молитвы, пока не начали спускаться сумерки. Фейра понимала, что с каждым часом отцу становится хуже. В отчаянии, она решилась на последнее средство.

Пока не стемнело и храбрость не оставила её, она выбрала из пояса скальпель – острый, как бритва, изготовленный тем же кузнецом, который сделал для неё ложки. Затем она разрезала им рубашку отца посередине и, снимая прилипшую ткань с его опухолей, вскрыла левый бубон. Охваченная внезапным прозрением, она рассекла второй бубон и аккуратно собрала черную кровь в одну из своих склянок, затем приложила немного лимонной мяты к очищенным ранам.

В меркнущем свете она наклонилась к самому лицу своего отца в надежде увидеть какие-то признаки улучшения. Едкий запах лимонной мяты ударил ей в нос и, видимо, ему тоже, потому что чудесным образом он открыл глаза.

– На ней была маска, – сказал он вполне внятно. Он говорил так, словно продолжал неоконченную беседу.

Фейра прижалась к нему, радуясь, и взяла его за руку, прощупывая хрупкую плоть, как тесто:

– У кого, дорогой мой, дорогой отец?

– У неё была маска на палочке, красивая, украшенная серебром и жемчугом. Это была голова лошади, я помню; она походила на единорога из древних сказаний. Я плохо говорил по-венециански, но мы больше объяснялись жестами, как в театре теней – ты помнишь театр теней? – Его янтарные глаза потускнели теперь, но он узнал её, задавая вопрос.

Фейра кивнула и сжала его руку. Тимурхан водил её однажды в театр теней карагез в Бейоглу – тонкие, с причудливыми узорами, силуэты калифа и наложницы, которые двигались и танцевали всегда только в профиль, словно были живыми и дышали.

– Я спросил, любит ли она ездить верхом, и она, прижав руку к груди, сказала, что это её страсть, а затем показала мне свое кольцо – изысканное украшение из хрусталя. Подарок от её любящего дяди – он был дож. Потом мы мчались верхом мимо лимонных деревьев, которые подбадривали нас своим шепотом. Кони топтали копытами плоды. Я всё ещё помню их запах, Фейра. Я всё ещё чувствую его.

Она улыбнулась, зная, что он уловил аромат лимонной мяты, и надеясь, что операция прошла успешно, и теперь он поправится.

Минуту спустя его не стало.

* * *

И снова Фейре пришлось выбирать между колодцем и морем, но на этот раз причина у неё была более печальной. Она не хотела хоронить отца в земле, где молились чужому богу, и не могла рисковать, подыскивая другое место. Она также не хотела, чтобы отец покоился в море. Хотя океан был его домом, она не могла допустить, чтобы его, распухшего, вражеские воды вынесли на вражеский берег. Она выбрала колодец, потому что там он окажется погребенным под землей, как учил Пророк, но будет огражден каменной стеной от нечистого места, окружающего его. Эти развалины покинуты – вряд ли кто-то придет за водой к этому забытому источнику. И, возможно, однажды, если будет на то воля Божья, она вернется сюда и перевезет его кости домой, чтобы похоронить их со всеми почестями.

Она не смогла бы дотащить кровать до колодца, поэтому перекатила Тимурхана с постели прямо в покрывале, благодаря Бога за то, что оно скрывает его с ног до головы, и ей не придется видеть милое безжизненное лицо.

Все же ей, ослабленной болезнью, потребовалось больше часа, чтобы добраться с ним до колодца. Она глотнула напоследок воды из колодца, затем подтянула отца, уцепившись за его одежду, как гигантскую рыбу, и с трудом наклонила его над краем каменного резервуара, сжав в последнем, леденящем душу объятии, прежде чем выпустить из рук. Фейра закрыла глаза и, только услышав всплеск воды от падения Тимурхана, посмотрела вниз. На мгновенье запелёнутый труп застыл вертикально, словно стоял, а потом колодезная вода, поднявшаяся из-за дождя, поглотила его.

Фейра смотрела, как появились пузырьки, а затем вода снова сделалась недвижной. Она теребила кольцо на пальце, подумывая, не бросить ли его вслед за отцом, чтобы у него осталось что-то от её матери. Но её отец был в Джанна, а она здесь, и это кольцо – единственное, что связывало её с семьей, с матерью и, что самое невероятное, с дожем.

Внезапно она поняла, что кольцо спасёт её. Она отправится к дожу. Ей не удалось отвратить чуму от его города, но она могла вымолить у дожа безопасное возвращение в Турцию, пробудив у него с помощью кольца воспоминания о любимой потерянной племяннице Сесилии Баффо.

Она снова покрыла лицо вуалью, ощутив внезапное желание покинуть это место, где разделила с отцом последние часы его жизни, где проводила рукой по влажной от росы траве, где нашла буквицу и монетку. Но, оглядываясь вокруг в последний раз, она вдруг услышала удар и плеск на пристани.

Фейра бросилась к воротам и посмотрела через небольшую арку. Лодка ударилась о пирс, и на берег сошел человек в длинной накидке, привязывая лодку к столбу.

* * *

Фейра спряталась в сторожке, затаив дыхание, и наблюдала за ним через большие арочные ворота. Он прихрамывал немного; рассмотрев его поближе, она решила, что он страдает подагрой, учитывая его возраст и вес.

Когда он подошел совсем близко, она услышала его хриплое дыхание – либо в детстве переболел воспалением легких, либо дышал вредным воздухом во время работы, хотя последнее весьма сомнительно, судя по его одежде из меха и бархата. На голове у него была черная мягкая четырехугольная шапка. В Константинополе шапка указывала на статус человека. И этот человек носил её так, как будто здесь действовало то же правило.

Лицо у него было добрым, глаза – ласковыми, а борода – седой. Фейре захотелось выйти и обратиться к нему на его родном языке, но что-то остановило её и она продолжала наблюдать за ним, пока он расхаживал по руинам.

Она затаила дыхание, молясь о том, чтобы он не подходил к колодцу. Её молитвы были услышаны; он, казалось, совсем не интересуется колодцем. Он был занят тем, что ходил из стороны в сторону и как будто что-то считал себе под нос. Время от времени он останавливался, доставал блокнот и перо и записывал свои соображения. Однажды она четко услышала его слова, но не поняла их. Он сказал: «Шестнадцать на сорок шагов».

Больше часа он мерил пространство шагами и однажды нагнулся и копнул землю, словно тоже искал лекарство. Он насыпал образец почвы в свою сумку и, прежде чем уйти, поднял к свету небольшой кирпич, валявшийся на траве, хлопнул по нему и тоже отправил в сумку.

Фейра смотрела, как он возвращается к лодке. Она снова подумала, не попросить ли его довезти её до города, но вновь что-то остановило её. Когда он отчалил, она вздохнула с облегчением и сожалением.

Её не обнаружили, но теперь, впервые с тех пор, как она покинула дом, девушка оказалась совершенно одна.

Глава 14

На второй день своего пребывания в родной Венеции Аннибал Касон не стал одеваться с такой же тщательностью, как в прошлый раз. Он оставил клюв висеть над зеркалом и вышел из комнаты.

Он не вышел из дома и не отправился на встречу с Валнетти в Кампо Санта-Мария-Нова, хотя именно это ему было приказано сделать после вчерашнего неповиновения. Вместо этого он сбежал вниз по лестнице в ночной рубашке, вытащив из-за пазухи маленький ключ, который носил на шее вот уже семь лет.

Маленький золотой ключ на золотой цепочке был ещё теплым после ночного сна. Он носил его на груди с тех пор, как отправился в Падую четырнадцатилетним мальчишкой, когда скончалась последняя из его многочисленных тетушек. Только тогда семейный нотариус вручил ему ключ от сундука Касонов – отцовского наследства, о котором он и не подозревал.

Аннибал спустился со свечой в винный погреб, ступая босыми ногами по холодным камням. Винные бочки ворчали и покачивались под воздействием брожения и сразу почувствовали перемену температуры, когда Аннибал вошел в комнату. Мальчиком, спускаясь в погреб, он думал, что тут обитают призраки. Он слышал, как и сейчас, как воды канала бьются об каменные стены снаружи – погреб, где семья Касонов хранила вино и соль, веками находился под водой.

Семья Касонов, от которой остался только один потомок.

Здесь безопасно, никто об этом не узнает, потому что слуги не станут искать сундук здесь.

Все эти годы Аннибал бережно хранил семейное богатство, не проматывал золото на пирушки и бесчинства, как это делали его товарищи, а платил только за своё обучение, кровать и хлеб, а по окончании седьмого года – за докторский костюм. Так что когда он выкатил четвертую бочку «Вальполичелла» слева, маленький ларец, спрятанный за ней, был почти полон.

Он поставил свечу на пол, накапав немного воска, чтобы она стояла прочно, – и воск зашипел, как кошка, на сырых камнях. Затем Аннибал нагнулся вперед, чтобы открыть ларец, не снимая ключа с шеи (однажды он поклялся никогда его не снимать). Он вставил ключ в замок и открыл крышку дубового ящичка. Медные задвижки ларца со звоном откинулись назад.

Ящичек был набит маленькими золотыми монетками – цехинами, многими десятками цехинов. Они лежали на небольшом подносе, который представлял собой первое дно ларца. Под ним хранились сокровища поинтереснее – ряд золотых дукатов. Он выбрал один дукат и принялся внимательно разглядывать обе стороны – дожа в его отличительной шапке корно, коленопреклоненного перед Святым Марком с одной стороны, и Христа – с другой. Аннибал сжал монетку в руке, пока она не стала теплой, затем бросил её обратно и накрыл подносом. Этого вполне достаточно – даже более чем достаточно для его цели.

Взяв кожаный кошелек с крышки ларца, он положил туда четыре золотых дуката, а горсть цехинов насыпал в карманы и запер ларец. Затем отыскал старый медный кубок, который закатился между винными бочонками, и потер его об свою батистовую ночную сорочку, пока при свете свечи тот не блеснул бледно-золотистым светом. Аннибал взял его с собой. В Венеции всегда стоит носить с собой то, что можно использовать как взятку.

Он вернулся наверх и оделся гораздо быстрее, чем вчера. Он вышел из дома с ларцом Касонов – снова легкой походкой, но уже по другой причине. Возможно, первый бой со Смертью им был проигран, но битва ещё не закончилась.

Ему не составило труда найти лодку в Фондамента Нуове. Торговля и поездки почти прекратились, поэтому лодочники и гондольеры, которые ещё не заразились, скучали без дела на пристани. Он выбрал крепкого парня, который показался ему хорошим гребцом. Лодочник нахмурился, услышав, куда они плывут, но золотой цехин закрыл ему рот.

Когда они повернули к островам, которые Аннибал видел накануне, он уверенно стоял на корме. За годы, проведенные в Падуе, он не утратил привычку к качке; у него все еще сохранилась эта врожденная способность, присущая всем венецианцам, – стоять в лодке неподвижно и твердо. Снова надев маску, он стоял, как носовая фигура, устремив взгляд вперед, только вперед, и общительный гребец смог вытянуть из него не больше слов, чем из мумии.

Аннибал смотрел, как остров Мурано проскользнул мимо них, где стеклоплавильные печи теперь стояли безмолвные, потом Бурано – где кружевницы больше не сидели на пороге своих разноцветных домов. На Торчелло колокол собора скорбно гудел, возвещая новые смерти и рассказывая ему, что чума добралась до этих берегов. Но когда лодка доплыла до лазаретов, там было тихо и спокойно. Аннибал приказал лодочнику причалить к острову Винья Мурада – острову, закрытому на карантин.

Когда они приблизились, Аннибал увидел серые пустоши, окаймленные деревьями и стенами. Там была длинная пристань, ведущая к деревянному сараю. То, что они увидели там, заставило гребца поднять весла и прикрыть рот воротом куртки. На сарае был нарисован большой – в человеческий рост – истершийся красный крест.

«Жди здесь, если хочешь», – кинул ему Аннибал, заметив, что лодочник не горит желанием плыть дальше. Лодка пришвартовалась возле трёх небольших ступенек, и Аннибал, проверив, что кошель и медный кубок надежно спрятаны в его рукаве, выпрыгнул из лодки, пряча ларец с сокровищами Касонов под накидкой. Он бросил лодочнику еще один цехин и приказал ему ждать.

В начале пристани находилась сторожка, вделанная прямо в стену, дверь которой казалась накрепко закрытой. Прямо перед ней сидели двое – старый и молодой – и рыбачили в лагуне. Седобородый уже настороженно следил за приближающимся врачом, а молодой уставился в никуда стеклянными глазами, и тонкая серебряная ниточка слюны свисала у него до колен, как леска. Ноги мальчика болтались высоко над водой; руки у него были короткими, а торс усеченным; только голова соответствовала размерам нормального человека и казалась огромной на его приплюснутом теле. Череп у него был необычной формы – видимо, врожденное искривление костей, подумал Аннибал. Ему уже доводилось видеть таких карликов – большинство из них топили сразу же после рождения; некоторых брали в актеры commedia, если они были нормальными, могли говорить и петь. Аннибал видел такое существо в Падуе: герцог, державший его в комнате вместе с другими диковинами, научил его рассказывать похабные истории. Но этот был, очевидно, тупицей. Не обращая внимания на мальчишку, Аннибал поздоровался со стариком.

– Я доктор Аннибал Касон из Совета по здравоохранению, – соврал он. – Вы сторож?

Старик пожал плечами.

– Я был им, доктор, пока не явилась Чумная дева. Тогда все сбежали. Морской совет издал указ, чтобы ни один корабль не приближался к городу и не покидал его, пока мы снова не очистимся. Последний корабль прошел мимо нас во вторник – в жуткий шторм. Галеас под названием “Il Cavaliere”. Мы кричали, махали факелами, но он не остановился.

– Да, да, – сказал Аннибал, прервав бесконечный поток слов старика. – Так, значит, все уехали? Маршалы, начальники? И bastazi со своими семьями?

– Да, доктор. Все уехали, только одна лодка приплывала, кроме вашей, сеньор, с письмами из Совета. Теперь и почту окуривают, конечно, – я получил письмо сегодня утром и едва смог прочесть, так оно пожелтело…

– Ну конечно, – прервал Аннибал. – Значит, все уехали?

– Все, доктор. Собрали вещи и переехали в Трепорти. Все, кроме меня и мальчика. – Седобородый вздернул свой щетинистый подбородок. – Я сторож и, клянусь Богом, буду сторожить эти ворота. Мы живем здесь, доктор, мой мальчик никогда ничего другого не видел.

Бежали на материк. Аннибал кивнул самому себе, и клюв на его маске описал полукруг перед его лицом. Всё понятно. Богатые всегда бегут на свои виллы в Венето, а бедняки в Трепорти. Он взглянул на карлика, который упорно продолжал рыбачить, не обращая никакого внимания на разговор.

– Вы разрешите мне тут осмотреться? – попросил он.

– Конечно, доктор. Сейчас впущу вас. Идем, – крикнул он мальчику. Отец и сын оставили свои прутики и вместе с Аннибалом, составляя весьма необычное трио, направились к сторожке. Седобородый не умолкал ни на минуту, а мальчик семенил, едва поспевая на своих коротких ногах. Возле двери старик достал связку ключей. Главные ворота вели к низкой арке, открывавшей перед Аннибалом заманчивый вид. Но сначала надо было кое-что уладить…

– Вы здесь живете? – указал Аннибал на низкую дверцу в стене слева.

– Именно так, доктор, именно так. – Старик торжественно пригласил его внутрь, словно это был Дворец дожей, однако в сторожке не было ничего, кроме стола, стульев и дымящегося очага. – Я получил должность сторожа Винья Мурада, когда женился, это было в день Святого Матфея, много лет назад. Я приехал сюда с женой, но когда у нас родился мальчик, она взглянула на него – и уехала. Сбежала – так же быстро, как вышла замуж.

Аннибал взглянул на мальчика, но его серые глаза были спокойными, как лагуна.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Я Бокка Трапани, а это вот Салве.

Бокка – не христианское имя, но Аннибал решил, что сторожа прозвали так, потому что он болтал не умолкая – за себя и за своего молчаливого сына. Он не хотел, чтобы старик мешал; ему надо было подумать. Салве – такое имя часто давали больным и увечным: оно означало «исцелять» или «спасать»; видимо, сторож – верующий человек. Аннибал придумал.

Он достал чашу и кошель из широкого рукава. Аккуратно положил их на деревянный стол и жестом пригласил хозяев сесть. Он заметил, что мальчик мгновенно спрятался в тени, в углу возле печки, откуда виднелись теперь только его глаза.

– Слушайте меня внимательно, – сказал Аннибал. – Вот мое семейное сокровище, – показал он пальцем на кошель. – Я могу доверить вам, двум честным господам, посторожить его, пока я займусь поручением дожа? А это, – он постучал по ободку старого медного кубка, который глухо пропел в ответ, – это очень древний кубок. Некоторые говорят, – сказал он с благоговением в голосе, – что сам Христос пил из него.

Старик вытаращил глаза на ничего не стоящую чашу.

– Я вернусь через четверть часа, – произнес Аннибал, покидая тесный задымленный дом, чтобы направиться через арку в Винья Мурада.

* * *

Он надеялся найти лишь подходящее место для своих замыслов, но увидел зеленую поляну с сочной травой и прекрасную аллею белых тутовых деревьев, чьи листья с золотистой каймой раскачивались на фоне лазурного неба. Местами из земли торчали короткие столбы и огромные развалившиеся камни, которые хранили историю более древних построек, стоявших здесь когда-то. Сразу за подпорной стеной находилась площадь с низкими каменными домами призрения, небольшой церквушкой в одном из её углов и большим зданием с открытыми арками в центре, которое венецианцы называли Тезоном.

Он слышал об этом месте и теперь представил себе мысленно, что будет, когда придет корабль. Сначала команда корабля высадится на берег и пройдет через неглубокую яму с известкой. Затем они перенесут груз с корабля и сложат его в Тезоне, оставив свой отличительный знак на стене, прямо над грузом. Затем команда проведет в домах призрения сорок дней – именно отсюда происходит слово quarantine. Они должны будут следить за своим здоровьем, вести себя благопристойно и посещать мессу в маленькой церквушке, если, конечно, они христиане. Каждый день из сорока вещи будут выноситься из Тезона через открытые арки, окуриваться очищающим дымом, проветриваться, затем складываться под крышей на ночь. Если груз и команда будут объявлены незаразными, им разрешат покинуть остров и войти в Венецию, где они смогут свободно торговать.

Аннибал знал, что Совет издал указ о том, что все товары должны быть отмечены особым знаком, потому что на карантинных островах процветал черный рынок – товары, которые возвращались в ящики после окуривания и проветривания, иногда не совпадали по качеству и количеству с теми, которые доставали оттуда. Аннибал задумался, сколько денег Бокка заработал за эти годы, заменяя роскошные изделия простыми. Что ж, скоро он узнает, чего стоит честность сторожа.

Аннибал прошел через одну из больших арок в сердце Тезона. Когда глаза его привыкли к полумраку, он увидел огромное зияющее пространство – безлюдное и бесцельное, где ничто не говорило о его прежнем назначении, лишь только несколько пустых бочонков и пара сломанных ящиков. Стены, однако, рассказывали свою собственную историю. На каждом свободном уголке были нацарапаны надписи и рисунки – некоторые на венецианском, некоторые на тюркском, а некоторые представляли собой странные иероглифы, которых он не знал. Знаки были красные, и если бы это была тюрьма, он бы подумал, что они нанесены кровью. Подойдя поближе, он потер одну из надписей пальцем и понюхал перчатку – она была сделана окисью железа, тем же веществом, которым отмечали груз. Некоторые моряки, которым явно наскучили сорок дней вынужденного пребывания в лазарете, упражнялись в художестве – вот нарисована гондола, а там прекрасный галеон, здесь рыцарь, а вот здесь, в тюрбане, правитель неверных.

В конце большой комнаты Аннибал оглянулся – каждый выступ создавал естественную нишу, и здесь поместились бы десятки матрасов. Придется только закрыть арки, чтобы защитить больных от дождя.

Аннибал взобрался на большую крепостную стену – murada, которая и дала острову его старое название. Вдоль стены располагались torresin – дозорные башни, с которых обычно маршалы наблюдали за кораблями. Он забрался на одну из башен и осмотрелся; за стенами открывался небольшой дикий лес, и тропинка giro di ronda пробиралась через лавровые деревья и терновник. А дальше – болотистое поле солончаков, ведущих к лагуне, которая прекрасно подойдет для ловли форели или стирки. Прямо на горизонте была Венеция – такая же крошечная, каким казался ему этот остров вчера, похожая отсюда на заостренную оловянную корону в середине лагуны.

Аннибал спустился по каменным ступеням, обогнул Тезон сзади и нашел колодец – довольно большой, с декоративным водосточным желобом. Подобные колодцы сооружали из семи слоев камней и песка, служившего фильтром между желобом и резервуаром, так что вода была чистой и свежей. На каменном резервуаре был высечен вездесущий крылатый лев, но книга, которую он держал, была закрыта.

Аннибал нагнулся, чтобы рассмотреть, позабыв о цели своего приезда. Обычно на таких изображениях книга в лапе льва была открыта на приветствии Святого Марка – “Pax tibi, Marce, Evangelista meus” – четко вырезанном на камне. Он задумался, что могла означать закрытая книга; возможно, что-то здесь запечатано, скрыто.

Вспомнив, зачем пришел, он опустился на колени и выкопал глубокую квадратную ямку в мягкой почве возле колодца, куда спрятал ларец Касонов, зарыв его так, чтобы ничего не было видно. Но он почувствовал на себе чей-то взгляд, и на мгновенье ему показалось, что это лев наблюдает за ним.

Поднявшись на ноги, он увидел большую серую кошку, которая выскочила из зарослей дикой травы, словно ею выстрелили из баллисты, затем она помедлила, лениво прогуливаясь, и беззастенчиво подкралась прямо к Аннибалу, напрашиваясь на ласку. Её ждало разочарование.

Аннибал продолжил свой путь между рядами домов. Он заглянул в пустой дом – две комнаты, одна над другой, с камином, хорошим освещением и вентиляцией. Здесь, вероятно, не меньше сотни жилых домов. Все они – в хорошем состоянии, кроме одного в углу, который казался ветхим, разваленным. Аннибал догадался, что когда-то в него попали из пушки – не все корабли, которых призывали остановиться на острове, соглашались соблюдать строгие правила карантина, действующие в Республике.

Там, где два ряда домов примыкали друг к другу, стояла небольшая квадратная церквушка, увенчанная крестом. Аннибал направился к ней и зашел внутрь; кошка не отставала от него. Для религии у него не было времени. Его воспитали в благочестии, но в Падуе он посещал тайные радикальные лекции, противопоставлявшие Богу науку. Временами он искренне разделял их точку зрения.