Текст книги "Булавка. Повесть"

Напиши адрес

102-й вернувшись с очередной экскурсии, пытается задарить Лику открытками и сувенирами. Она отказывается.

– Ладно, зовут на ужин, я пойду, а ты напиши мне свой адрес, – бросает он, словно и не видит её отношения.

Лика фыркает и давай думать, как бы отказать ему, какое обоснование придумать? Время идёт, причина для отказа не придумывается.

Она нарезает картонные обеденные карточки с ресторанной рассадкой для следующей партии туристов.

– Ты мне адрес написала? – звучит над ухом.

– Нет.

– А напишешь?

– Нет, – Лика спокойна. Радуется, что можно просто говорить «нет», не придумывая каких-то причин.

– Ну что ты, глупенькая. Я бы тебе клоповку выслал. Уже придумал, как её отправить.

«Клоповку? – думает Лика, – ага, а потом квартиру рядом купишь, и я буду в магазин через левый берег ходить, лишь бы с тобой не встретиться! Или в гости начнёшь наведываться».

102-й нависает над несостоявшейся невестой, опёршись на стойку регистрации.

– Думал, мы хоть друзьями останемся. Ничего серьёзного у нас не получилось бы, у меня есть женщина. Пусть она меня не подпускает близко, но я однолюб. Мало ли что в жизни случится. А для друзей я готов последние штаны снять. Но ты, значит, и друзьями не захотела. Созваниваться иногда…

Лика молчит. Мало что можно придумать хуже, чем зажать человека на его рабочем месте и выяснять отношения.

– Зачем? – выдавила она из себя, поскольку молчать уж было совсем невежливо.

– Да, просто так. Вот я 10 лет дружу с Нижним, ну в гости приехал, они ко мне если приедут…

– А вы распечатаете нам программу на завтра? – к стойке подходят туристки.

Никогда прежде печать программки не была столь радостным занятием для старшего администратора. Пока она печатает программку и болтает с дамами, 102-й уходит.

– Вы меня спасли, – шепчет Лика приятной даме из 228.

Она оглядывается: «Да, он, кажется, уже всех достал!»

Жизнь взаймы

«Так странно. После ночных разговоров он то улыбается при встрече, то смотрит словно сквозь меня.

И день стоит, расправив крылья,

Морщинки в свет софитов взял.

И кажется до жути очевидным —

Не быть тому, что вечер дал.

Мы избегаем встречи даже взглядом.

Одновременно мимо проходя.

И я, как будто, даже рада,

Что у меня по жизни нет тебя.

Никто не сделает тот первый шаг неверный,

Который разом всё перевернёт.

Есть нечто. Безымянно. И бесценно.

Как в судьбах очевидный поворот.

***

102-й пытался что-то показать мне на телефоне, но постоянно вылазила та женщина на заставке. Она бесила меня. Может, она и была симпатичной в жизни, но фото было уродское, с каменным лицом, как на документах.

Ещё бесило, что мужик подбивает ко мне клинья, таская чьё-то фото в телефоне, как икону. Пожалуй, я могла бы что-то ляпнуть, чтобы он удалил это фото, но я не хотела, чтобы значимость моя ещё выросла, мне и так душно от него.

На последок он попытался уязвить меня, сказал: «У нас бы всё равно ничего серьёзного не вышло, у меня есть женщина».

Это типа, он бросил меня?! Идиот.

***

Перечитала «Жизнь взаймы». Он стал отчётливей и острее. Для меня. После встречи и разлуки с Романом.

Не смогла удержаться и начала писать боцману. Это всё Лилиан и Клерфе. Ремарк с его силой перевернуть внутренний мир «всего лишь» словами, разобрал меня на части и пересобрал.

Поняла вдруг: 102-й смертельно боится одиночества. Пытается купить себе кого-то, не вовлекаясь эмоционально.

Он прикрылся той женщиной, как щитом. Деньгами хочет расплачиваться вместо чувств. Терять близких больно. Умирают ли они, уезжают ли. Сердце болит. Хочется защитить себя бесчувствием.

Я защищаю себя писательством и поэзией. Ныряю в них каждый раз, когда мне тяжело.

***

Мистика, философия и литературоведение

Мне снился ветер.

Вечер снился:

В плаще из ветра

Он носился

И рвал изломанную нить,

Которую не разрубить.

И штиль в душе сменила буря.

Она метала и рвала.

Рвала на части и до дна.

И плакать больше я не смела,

Приняв, что жизнь мудрей меня.

И даже думать не хотела,

О том, что завтра. Блики дня

Мелькали на бортах и трапах.

И я щенка брала за лапы,

А он хвостом по мне вилял.

И где-то колокол звучал.

Звонил по мне или по буре.

Не будь он упомянут всуе,

Но я молилась и ждала

Того, кто выпьет день до дна.

Ещё со школьных времён меня напрягали разборы художественных произведений, когда учитель/критик пытался извлечь скрытые смыслы. «Что хотел сказать автор?» – уже стало хохмой, ведь бывали истории, когда ныне живущий писатель помогал ребёнку с сочинением по его произведению, и учитель ставил тройбан.

Но написав некоторые стихи, я понимала, что без знания контекста моей жизни их невозможно понять.

«Вечер» – пограничное состояние между днём (когда всё прилично и явно) и ночью, когда нами управляет бессознательное.

«Ветер» – не штиль. Новое. Вечер в плаще ветра – это про вероятные перемены в сексуальной жизни.

Вчера Рома написал, что за ним бегает какая-то барышня. Я оскорбилась на его оценку «симпатичная». То есть он считает её достаточно привлекательной и написав мне об этом, делает ход: предупреждает о возможной (или уже случившейся измене). Или признаётся по принципу «повинную голову меч не сечёт».

Испугалась, что потеряла его. Потому «ветер рвал изломанную нить» – нашу связь. Если бы мне предпочли другую, то я почувствовала бы себя глубоко оскорблённой. И буря нить «рвала до дна».

При этом я допускала, что могу сейчас видеть плохое в том, что в итоге для меня обернётся хорошим, поэтому «плакать не смела», пытаясь не бороться, а смириться. Всё, что использовала для боя за свою любовь и честь – это стих:

Так может, дать себя догнать?

Темницей быть тебе?

Не стану.

Я тоже бегать перестану

От тех, кто хочет слышать «да»,

И выбор сделаю тогда.

Пусть горько мне терять, что было,

И знать, что фразу «мой любимый»

Мне станет некому сказать.

Твой выбор надо уважать.

«Щенок» – это ассоциация с Жоркой, с его непосредственностью. Как он радуется, видя меня, и открыто симпатизирует, не боясь прикасаться.

«Колокол» – это, конечно, Хемингуэй.

В завершающих строках уважение ко всевышнему и запрос на выбор/либо знакомство с мужчиной, который вытерпит мой характер и особенности жизни, а так же окажется достойным для «дня» – моего окружения и потенциальных возможностей развития. Запрос на длительные долгосрочные отношения».

Чай с ромашкой

Вернувшись из рубки, Лика взяла комп и села в кают-компании. Записать было что.

Илья:

– Опять не спится?

– Я даже легла, но…

– Чая с ромашкой?

– Да!

Он спускается в кубрик, Лика включает чайник и идёт за кружкой. Илья ставит на стол пачку «Липтона» – «Ромашка и мята». Пачка. Пакетики-пирамидки. Жорик притащил бы один мятый пакетик «Майского» и бросил бы его прямо на стол.

– Как книга? – спрашивает Лика. В прошлый разговор она узнала, что из-за несчастного случая тот начал курить ещё подростком. Бросить пытался много раз, не получалось. Лика подсказала, что почитать.

– Полтора дня не курю, – начинает Илья, – но там много повторений. Я читаю и такое ощущение, что нет стержня, что ли…

Обсуждают книгу, его сомнения в том, что у него получится бросить курить. Илья ходит по кают-компании, видно, что его переполняют эмоции и мысли, часть из которых ему сложно выразить.

– Да, рецепторы перестраиваются, – говорит Илья в ответ на историю Лики, как она не ела сладкое почти месяц. – Я вот не курил 1,5 дня. Потом взял, как он рекомендует, сигарету, выкурил 6 затяжек подряд. Но так никто не курит, понятно, что там всё запершило!

– А знаешь, я когда голодала… Не помню, пишет ли Аллен Карр о том, что тяга бывает приступами. Ну так вот чувство голода не мучает тебя целыми днями, а оно остро появляется, например, когда время обедать. Если ты чем-то занят, то оно скоро проходит. Снова появится, например, в ужин… Я пять дней голодала максимум.

– Как? Совсем ничего не есть?

– Ну да, только воду пьёшь.

– А вы знаете, что это опасно?

– Ну, конечно, я прочитала уйму литературы, там же целая система, как входить, как выходить из голодания.

– Когда я читаю книгу, временами хочется поспорить с чем-то…

– Критичный ум, – резюмирует Лика вслух.

– Я даже в фильмах, когда смотрю, нахожу неувязки: в прошлом кадре расчёска в другой руке была… Мне не хватает живого общения с автором.

– Ну, знаешь, у экспертов многих всё равно позиция: ты же учиться пришёл? У тебя ведь есть проблема, значит, прислушивайся, а не спорь.

– Ну хочется спросить, если где-то неувязка, почему именно так… Мне сложно объяснить, именно вам сложно объяснить почему-то.

– Тебе нужен живой диалог… Я понимаю, из-за того, что у тебя большой опыт, ты много раз пытался бросить, соответственно, ты видишь слабые места.

Знаешь, есть такой человек Павел Берестнев в одном из тренингов он говорит: «Успешные люди отличаются от неуспешных тем, что они берут то, что можно сделать прямо сейчас, и применяют, а не успешные хотят сначала разобрать всё непонятное, найти ответы на все вопросы». Мне кажется, что ты идёшь по верному пути – хоть и не получил ответы на все вопросы, но уже не куришь.

– Мне не верится, что может что-то такое произойти, какой-то щелчок и переворот внутри. И ещё, вот он пишет: понаблюдайте, как курят другие. Серёга курит изредка, я вчера наблюдал за ним. И только сегодня я читаю это в книге. Как будто я иду на два шага впереди.

– А, это нормальная история. Чем больше опыт у человека в каком-то вопросе, тем сложнее ему найти то, что станет кардинально новым. Мы уже собираем детали, мелочи, нюансы. Иногда покупаешь курс и понимаешь, что там новая для тебя только одна фишка.

После разговора Лика опять ворочается в постели, мозг работал на полную катушку.

Но волшебный чай, на то и волшебный, минут через 15 она засыпает.

Утром проснулась раньше Ритки. Общение, как с Ильёй, создавало некий внутренний заряд, который требует выхода в реальность. Внутри снова заворочалось неутолённое желание.

Привет из прошлого октября

– В прошлом году в октябре мы стояли бортами с «Байроном», – слышит Лика в мессенджере голос, который погружает её в транс, – ну и там была старшая горничная. В общем, она написала мне недавно и говорит, что родила от меня ребёнка.

Лика тупо смотрит на экран. Отрицание. Гнев. Торг. Депрессия. Принятие. Вот что сейчас ей предстоит.

– Ну если есть ребёнок, то надо нести за него ответственность, – записывает она голосовое по прошествии часа. Блокирует боцмана Звонарёва.

Выходит на левый борт. Ветер. Волны. Теплоход. Всё такое же, как час назад.

А её нет. Там внутри, словно разбили стекло. Оно осыпалось мелкой крошкой. На борту стоит её оболочка. Которая, может быть, даже сможет что-то вежливо ответить, если кто-то обратится с вопросом.

«Какого хрена я выбрала работу именно на этом теплоходе? С которым связан мой позор и моё унижение? – она кутается в плед, хотя на улице +25. – Пойди я на другой теплоход, наверное, ничего бы и не узнала. Он ведь, вероятно, признался из страха, что я узнаю из сплетен.

Может быть, я вообще не возобновила бы с ним общение. Потому что на другом теплоходе не было бы Марго с книжками. Ох уж этот Ремарк с его «Жизнью взаймы» – сделал меня сентиментальной. Какого чёрта я сидела год на голодном пайке ради того, кто изменил мне, когда и месяца не прошло?»

Лика пытается понять, чем занять себя, чтобы не выть в подушку, не бросаться на тех, кто заговорил, или, наоборот, не расплакаться в ответ на простой вопрос.

Берёт блокнот с ручкой, хобу. Садится на кнехт, пытаясь нарисовать приближающийся мост.

Обратной дороги нет

Аня несколько раз обещала себе, что спросит Анжелику про ту ссылку, случайность ли, что она к ней попала. Не решившись на разговор, обещала себе, что просто перестанет читать. Ну да, надо удалить сообщение и перестать читать.

Но обычно, её решимости хватает лишь до ночи, когда она остается наедине с телефоном и понимает, что вот сейчас её ждёт самое захватывающее за день – читать историю, которая пишется в реальном времени, а она сама знакома с персонажами. Решение «больше не читать» переносится на другой день.

Иногда Аня проявляла просто чудеса силы и воли – не заглядывала в заветный файл целых три дня.

Но тем сильнее она мечтала об окончании вахты, чтобы запереться в каюте и читать чужую душу.

«Жорик:

– Не люблю паузы.

– Идиот, – я грубовата, мы ж друганы, – всё самое важное случается в тишине.

– Поясни?

– Разве могли бы мы различать мелодии, не будь пауз, не будь ноты разной длительности? Разве знали бы мы, что такое день, и ценили бы его, не будь ночи?

– Ну я говорю про паузы в разговоре…

– Попробуй поговори без остановок. Хватит ли тебя, хотя бы, на час?

***

Пауза в отношениях дает свои всходы. Мы узнаём, кто есть кто. И чего стоят чьи-то слова.

Просто выкинуть из жизни.

Забыть, как призрачный кошмар.

И перестать отныне верить.

О мука, этот чёртов дар.

Устала, спать хочу. Навечно.

Развидеть всё, забыть. Забыть.

Тот, кто отнесся так беспечно.

Не может в жизни моей быть.

Черта. Черте. Черту. Чертою.

Кусаться. Выть. Дружить с тоскою.

Забыть. Забыть. Забыть. Забыть.

Уснуть. Проснуться. Снова жить.

Предатель рук. Любви палач.

Ты на меня повесил муку.

Я выдержала всю разлуку.

А ты сломал. Не плачь, не плачь,

Не плачь кровавыми слезами,

Он недостоин слёз твоих.

Боль не уменьшится с годами?

И голос строчек почти стих.

Ещё пару часов назад я чувствовала себя абсолютно несчастной и подавленной. Я шла по Казани, как мантру, повторяя: «Читать и спать». Если я начинала думать о вчерашней новости, на глазах сами собой наворачивались слёзы. Мне решительно необходимо было отоспаться.

Книги лечили меня. Истории людей, которых я никогда не знала, особенно талантливо написанные, отвлекали от собственных переживаний. Преодолев тупость и ступор, я включила мозг, осознала, что надписи «30% скидки в первый понедельник месяца» кричат именно о сегодняшнем дне.

Я зашла, на всякий случай, сначала в обувной магазин поблизости. Если что-то подойдёт, то выбор книг – только после покупки обуви. Мне давно стало нелегко подобрать обувь. Я не носила каблук. Не любила чёрную обувь. И коже предпочитала замшу или лакировку. Старалась не покупать модели, похожие на то, что носила сейчас.

Выбрала приличную недорогую пару лакированных туфель вишнёвого цвета. И неплохие зимние полуботиночки цвета мокрого асфальта. Они были достаточно элегантны даже для делового стиля. Благодаря прошивке подошвы и оригинальной шнуровке не выглядели скучно.

Увидев, что счёт капнули деньги, я решилась взять обе приглянувшиеся пары. А в книжном затем остановила выбор на трёх книгах Ги де Мопассана, которого ценила после прочтения «Милого друга».

«Жизнь», «Страх» и «Сильна, как смерть» показались мне весьма символичными в моей ситуации.

Теперь осталось добраться до каюты.

Я то читала, то дремала. Когда у теплохода завёлся мотор, вибрация стала отдавать в уши и голову через металлическую спинку кровати, к которой была прислонена подушка.

Одновременно с раздражением и неудобством я ощутила радость: «Как хорошо, что я чувствую это. Я чувствую это сейчас, когда хотела не чувствовать ничего, лишь бы избавиться от душевной боли!»

Через эту надоедливую вибрацию я ощутила себя немного живой.

Ещё через полчаса мне захотелось из липкой духоты каюты выйти на борт. И я увидела вновь красоту плеч Илюхи. Я снова могла любоваться. Жизнь опять трепетала во мне, прорываясь сквозь саван депрессии, накрывший меня после новости об измене.

Я читала, сидя на борту, затем села на диванчик кают-компании, чтобы, поднимая взгляд от книги, мельком видеть его.

А когда я ощутила желание вновь взять в руки ноутбук и описать это состояние возвращения к жизни, осознала, что переломный момент произошёл и моя боль однажды будет преодолена.

В этом неизменном мире, где капитан, по-прежнему, не упускал случая подколоть меня, старпом, по-прежнему, сердился, а я, по-прежнему, любовалась походкой Ильи, потихоньку всё вставало на свои места.

Жорка прибегал за шоколадкой и ради разговоров со мной. Я ела мороженое и ходила по грани между здоровьем и обострением болезни.

Боль облуплялась и осыпалась сухими скорлупками с моего лица, мозга и сердца. Глаза начинали смотреть без слёз. Мозг соображать. Сердце откликаться тому, что мне приятно. Теперь я радовалась тому, что ни на кого вчера не наорала. Ни перед кем не распустила нюни и не рассказала о своём унижении. Никому не отдалась без любви, считая наивно это тем клином, который сможет выбить. Выбить что?

Забыть я его не забуду. Разлюбить? Возможно. Но должна ли я из-за его поступка и признания начать меньше любить и уважать себя? Вчера я нашла то, что спасло меня от истерики: закутаться в плед смотреть на волны, закат и берега. Потребовать от Жорки сладкий чай и массаж головы, ничего не давая взамен.

А днём работала. Администратором. Копирайтером. Когда не могла работать, «работала» – резала и резала талончики на питание. Своего рода медитация. И снятие стресса.

Думала, с кем я могла бы сейчас пережить боль? Чьи объятия лучше выбрать, чтобы через тело ощутить себя живой?

Начала всерьёз выбирать, как вспомнился вопрос из фильма. Я не помнила название. Не помнила имени этого мужчины из Рыбинска, но помнила вопрос, который подарил фильм: «О чём с тобой трахаться?»

– С капитаном о солёных огурцах, детях и других бабах. Больше не о чем. Тем на две-три встречи.

– С системным и старпомом тоже не о чем и, главное, никогда не станет, о чём.

– Илья или Жорка? Да, молодые, растут, развиваются. Но всё будет только о них и для них. Что мне в них? Тела, амбиции. Радость за успехи и наставления при провалах. Мне нужен на воспитание взрослый ребёнок?

Но в мальчишках хотя бы звенит ещё это упрямство, нежелание смиряться с обстоятельствами. Жорка косячит, и так ему влетает, что другой бы давно сбежал с этой работы. А у него цель – выдержать до конца.

А Илья… Вспомнилось и его упрямое «вместе набедокурили, вместе и убирать», когда он после вахты оставался помогать товарищу. И это «в нерабочее время не обязан!» Пусть он и вправду не слышал окрик старпома, я видела, что в нём смелость отстоять себя есть.

Трезвая голова, новая обувь и книги Мопассана помогли мне снова ощутить себя собой. Оставляя ему его. Его предательство и его сожаления. Его попытки дозвониться и написать туда, куда я закрыла ему доступ. И плечи Ильи мне помогли. Я снова могла любоваться на них. Без чувства вины. Как любуются на произведения искусства.

Не хочу, чтобы боцман достиг чего-то словами. Мне нужна компенсация в виде поступков. Я очень надеялась, что тоска по нему не навалится голодным зверем и не задушит мою решимость.

***

Хотела Илью себе. Помочь ему бросить курить. Узнать, если он готов рассказывать, что случилось, отчего он закурил? Хотелось верить, что это только наше. Верить, что мне не кажется, а он правда, охотно идёт на контакт именно со мной. И что между нами что-то возможно.

Все эти обрывки разговоров во время его ночной вахты, в них было что-то личное, похожее на разговор о сокровенном в полголоса. Я боялась разорвать те паутинки, которые, казалось, плелись и соединяли нас под защитой спящего теплохода.

Вчера дочитала «Сильнее смерти» о влюблённости стареющего художника в юную дочь своей любовницы. Кажется, он мог бы влюбить её в себя. Если бы поменьше думал о своём удовольствии, а умел бы на самом деле заинтересовывать собой, влюблять. Ведь она смущалась, считая, что он ещё недостаточно стар, но и уже не молод, чтобы она говорила ему «ты». Но он не умел особо влюблять. Да и не чувствовал себя вправе из-за её матери.

Меня тоже звали на «вы». Уважение к возрасту. Годы лежали между нами глубочайшим рвом.

Жорка взял и перемахнул ров, сказав, что я ему – друг.

Он пытался утянуть меня на свой берег, щекоча и ведя себя, словно я его подружка. А я периодически скидывала его в ров, напоминая о моём возрасте или заявлениями, что он – моя ширма. И что его попытки уравнять нас – необоснованны, потому что у Жорки неверные единицы измерения.

Могла бы я попробовать использовать уловку Жорика? Но в ней же была и ловушка. Я не хотела ставить себя в положение того, кому больше надо. Я не видела от Ильи шагов к себе. Днём был один всего шаг, когда я вернулась из поездки. Мы разговаривали его инициативе не о работе. Единственный раз.

А потом подошёл Жорик. Этот радостный щенок на правах давнего друга оттянул моё внимание (а я и вправду была рада его видеть). Илья отошёл. А я не сориентировалась. Да и тема была не сильно мне интересна, с кем другим я бы не стала её вести. Больше он сам не подходил.

****

Решимости моей хватило ненадолго.

В мессенджер прилетело сообщение:

– Я пошутил. Ничего не было.

Словно он почувствовал меня. Вновь прочитал мысли, увидел в магическом зеркале то, что творилось в душе. Я хотела сохранить его. И он помогал.

Засмеялась. Но смех не был радостным, скорее, напоминал истерический. Ну вот, можно выдохнуть.

Уверена?

Ты что загадывала?

«Лишь бы никто не узнал»?

***

А он писал. И писал. И каждое слово пробирало до мурашек. Я чувствовала, что моё решение быть стойкой и без компенсации не сдвигаться ни на дюйм, начинает таять, как снег под весенним дождём.

Рома писал. Писал, словно каждый слог набирал не на экране телефона, а в моём сердце:

– Я твою мою любовь не предавал. Нет у меня никого. Одиночество. Это всегда рядом. Прости за эту глупость, не думал, что так отреагируешь.

Чувствовала, как эти слова, теперь уже настоящие, пробираются внутрь меня и наполняют. Он лечил меня словами от той раны, которую нанёс сам. Наш теплоход приближался к «Спящей красавице».

– Вы нас сейчас обгоните, – прилетело сообщение от Ромы.

Всё сложнее стало концентрироваться на отчёте. Последний час смены.

Меня охватило какое-то спокойствие и радостный пофигизм. Теперь ведь не так уж и важно, помашем ли мы друг другу в кромешной тьме. Через пару дней увидимся. А вместе с тем появился какой-то азарт увидеть его теплоход в ночи.

Я выходила то на один борт, то на второй, но нигде не видела на реке огней. Может, уже обогнали? На носу стоять холодно. Сегодня были дожди, почти осенние. Из шорт все перелезли в толстовки и джинсы.

– Мы раньше из шлюза вышли. В Кинешме на рейд встали. Ты где? Ау?

Я окончательно забросила бумаги, увидев, как справа светится огнями город. Вахта Дани и старпома. Надела ветровку и поднялась в рубку:

– Кинешму проходим? А где «Спящая красавица»? Должна тут на рейде стоять, у них бункировка.

– А вы откуда знаете? – удивился Данила.

– Разведка донесла. Каким бортом разойдёмся?

Даня посмотрел по приборам:

– Да, вот там, видите огоньки? Каким бортом не знаю.

Я выхожу из рубки на мостик. Пять минут. Десять.

Волнуюсь, пишу:

– Идём, видим вас. Я в рубке.

– Иду на бак, нос.

– Поняла.

– Я вас тоже вижу, фонариком помашу.

Сажусь на диванчик перед рубкой, чтобы быстро двинуть на любой борт. Наконец-то вижу: впереди светится огнями трёхэтажный длинный дом на воде. Поперёк течения стоят?

Встаю на правый борт, вижу мелькание фонарика с носа «Красавицы». Милый мой.

Теперь мы впереди. Огни всё уменьшались вдали.

– Я написал лучом фонарика: «Я тебя люблю».

Как романтично! Аня завидовала. И понимала одновременно, что изменивший мужик просто покупает сейчас за фантики умную женщину. На эмоции разгоняет и покупает.

«Главное, чтобы никто не узнал, – думала я, – тогда я могу вернуться в отношения, потребовав компенсацию. Я не буду чувствовать себя униженной, если это останется между нами. Главное, чтобы никто не узнал…

Глотала слёзы. Переживать боль в одиночку острее. Тону, но держусь за эту идею, как за соломинку. Ведь потерять его совсем – кажется чем-то немыслимым. Никто не дарил мне столько эмоций, что жизнь расцветала».

Аня осознала, что пути назад уже нет. Дверь, которая казалась ей всегда открытой – расскажи, избавься от мук совести – захлопнулась. Если она признается Лике, что читала её записи, теперь, то станет её врагом. От осознания она быстро закрыла документ. Словно увидела на экране взгляд Анжелики, проникающий в самое нутро.

Встала, убедилась, что дверь заперта на ключ. Села на кровать. Встала. Но заняться всё равно было нечем, поэтому Аня посмеялась над своими страхами и вернулась к чтению.

«Никто – это кто? Все, кроме тебя и него?

Он-то знает. Если изменил, знает, что изменил тебе. И теперь знает, что тебя легко обмануть. Сказал «пошутил», а ты и рада простить.

И, главное, ты знаешь.

Ты боишься быть дурой в чужих глазах?

А в своих – не боишься?

Теперь я мучилась не столько от боли предательства и пренебрежения, сколько от сомнений. Чему верить? Тому, что он сказал сначала? Или тому, что после?

В душе наступил новый ад. Не могла уснуть ночью, пытаясь принять решение – верить или не верить этому человеку. Казалось, сойду с ума.

Логически понять невозможно. Голова наполнялась ватой. Тело мечтало провалиться в сон и проснуться, только когда всё останется позади. Проснуться в новой реальности, где не надо принимать решение.

А решение надо принимать сейчас. Скоро Москва. Предстоит второй и последний за эту навигацию случай, когда наши теплоходы несколько часов простоят на одном речном вокзале.

Я мечтала увидеться. Ещё до того, как «это случилось». Собственно, всю навигацию, наверное, жила этой надеждой.

И вот, исполнение мечты близко, но как всё изменилось. Теперь смысла нет. Или совсем иной смысл.

Решила идти. Не обсуждать ничего. Не выяснять отношения. Соскучилась. И тело будет радо его видеть. Оно предавало меня. Глаза хотели на него смотреть, а кожа ощущать его тепло.

Разум хотел разгадки, а чувства – успокоения. Поэтому…

Когда он будет уверен, что я ему поверила, и расслабится, я сделаю или спрошу. Что? Сама ещё не знала, что именно. Но была уверена, что изменник невольно выдаст себя.

И всё. Больше мне не надо будет мучиться, верить или не верить ему. Я буду верить себе. Своим глазам, ушам, своему чутью. Слова и интонации обязательно выдадут его.

***

«Байрон» пришёл раньше «Спящей красавицы». Я стояла на причале и смотрела, как слаженно боцман с матросами работает на швартовке. Синяя спецовка, оранжевый спасжилет. В тёмных очках он напоминал киногероя.

Любовалась. Душа и тело надеялись, что этот мужчина принадлежит мне. А мозг думал. Если бы мозг в тот момент можно было представить в виде человека, то это была бы Мисс Марпл, анализирующая каждый жест и взгляд вероятного убийцы.

Солнце заливало всё вокруг. Как только спустили трап, боцман, оставив жилет на борту, сошёл на берег.

– Я бы и сам пришёл, – сказал он, обнимая.

В одном сне я видела, как он мчится в ущелье в инвалидной коляске. Я, почему-то, мчалась с ним.

Чувствовала, что у него вероятны два пути: либо бросить пить и курить, и рядом с ней он может подняться и далеко пойти. Либо… В кошмарах видела его таким: обрубок тела, стоял на плоской платформе с колёсиками. Культями, защищёнными брезентовыми перчатками, он толкал себя по асфальту. Всё это под шутки-прибаутки, не выпуская из зубов папироски, не расставаясь с бутылкой. Вечные его подруги, из-за которых он и потерял ноги по самые яйца, да кисти рук.

Прошли по борту в его каюту. Здоровалась и болтала со знакомыми. Чувствовала любопытные взгляды тех, кто не был в прошлой навигации.

Нырнули в полумрак пролёта. Знакомая дверь. Перестановка. Стол на всю длину сделал.

Черновики графиков шлюзования служили тарелкой для головы и костей воблы. Немытая кружка с засохшим пакетиком дешёвого чая. Подсохшие кусочки хлеба.

Сразу захотелось уйти. Здесь меня не ждали, к моему приходу не готовились, хотя не видели почти год. А значит, и не любили. Наверное, и надо было уйти.

Но мной овладела Мисс Марпл. Проницательной старухе надо было во что бы то ни стало, окончательно понять, пытаются ли из неё сделать дуру?

По сути, мне уже всё равно. Очевидно, что завтра с этим человеком невозможно. Но решение должен был принять не мозг, не оскорблённое самолюбие, а чувства. Чувствам надо было «дать пощупать», чтобы они убедились и успокоились. Чтобы они перестали стенать и доказывать разуму, что тот, может быть, ошибся.

Мне самой не хватит силы воли. А если они услышат и увидят эту самую нелюбовь из его уст, из его взглядов и жестов, они смогут поверить и закрыться от него.

Я отключила любовь. Не разрешила себе любоваться, любить, верить. Ведь будущего нет, а значит, нельзя вновь привязываться. Я уже сделала так, поверила словам, а он в самый момент остроты и распахнутости души – на Эвересте моей любви, сказал об измене.

Теперь во мне осталось только желание тела, лишь возбуждение. Которое мешало жить, тянуло в мужские объятия. Его надо снять знакомыми уже руками. Я наслаждалась телесностью. Теплом, страстью, силой.

Мы лежали рядом. Ещё минуту назад я была женщиной, что стонет под ладонями опытного любовника. Но сейчас уже рядом с ним, хотя он об этом ещё не догадывался, уже лежала Мисс Марпл.

– Так, значит, пошутил? -спросила я.

– Что мозг теперь выносить будешь? – грубовато и как-то привычно рубанул он в ответ. Словно говорит эту фразу, как заведённая пластинка. Которая и сама не рада повторять одну и ту же заезженную мелодию. Играет её, потому что другой не умеет и не имеет. Самой до сблёва надоели одни и те же аккорды. Но где взять другие?

«Пошли домой», – устало шепнули чувства. Они ненавидели сейчас Мисс Марпл за то, что та не дала продлить агонию. Просто разбила розовые очки стёклами внутрь. Но больно не стало. Вся боль была тогда, когда он рассказал об измене. Тогда сотни осколков воткнулись в … – во всё воткнулись, до крови истерзали.

 
Стало пусто.
 
 
Без будущего.
 

До его ответа будущее было. Хотя бы страдательное вперемешку с иллюзорным. Хотя бы унизительное. А теперь ничего. Многие боятся этого освобождения. Они не умеют сами наполнять свою пустоту.

Я поспешила спрятать своё «пусто». Не хотелось, чтобы он что-то в него налил. Он силён в словах, умеет убеждать и погружать в транс, умеет завладеть волей.

– Мне пора идти, обед заканчивается, не хочу голодной остаться.

– Так я тебя покормлю.

Сейчас возьмёт тарелку и сходит за двумя порциями на камбуз. И салат сделает. Как всегда, гостеприимен.

– А что у вас на ужин? – я встала. Быстро застегнула на платье все, до последней, пуговицы.

– Пойдём в кают-компанию, узнаем.

Шла за ним по пролёту теплохода, который был прошлым, моим позавчера, и думала, сколько женщин входило в его каюту? И выходило вот так, только-только застегнув пуговицы?

И сейчас все, кто меня видят, знают: «она – одна из многих». Хотя… Кто-то помнит, как он каждую стоянку приносил мне букеты. Но всё это уже не важно. Не важно, что другие могут думать обо мне.

Теперь я снова уважала себя. Хотела удостовериться, что не дала себя обмануть. Что такими вещами, как измена не шутят. Купила за постель своё спокойствие. Теперь не буду думать, обманул он прошлой осенью или когда сказал, что пошутил. Теперь знаю. Я пришла сюда, чтобы помочь чувствам убедиться в том, что разум понял сразу. Пришла вернуть целостность.