Текст книги "Кумиры. Беседы с замечательными людьми"

Марианна Вертинская, заслуженная артистка России
Сравниться с папой никто не может

Сегодняшняя наша героиня – актриса. Она снимается в кино, служит в театре. Но главная причина, по которой мне захотелось встретиться, – ее знаменитая фамилия. Она озаряет ее потомков и продолжателей. Марианна – дочь великого Вертинского, знаменитого певца-шансонье, феерического актера.

– Марианна Александровна, вот шла я сейчас к вам на встречу по Старому Арбату и думала о том, как много сошлось для вас здесь: театральное училище, которое вы закончили когда-то, театр им. Вахтангова, которому отдали много лет, а теперь еще и дом, где вы проживаете. Эти совпадения случайны?

– Нет, не думаю. В Щукинское училище я поступила, потому что мечтала именно о театральной, а не о кинематографической школе. На Арбате живу лишь последние 20 лет. Кстати, не скажу, что мне здесь очень комфортно. Окна моих обеих комнат выходят на Арбат, где целыми днями гремит музыка, поют песни, идет гулянка. В такой шумной атмосфере трудно жить: невозможно сосредоточиться, работать над ролью. Фактически живу на кухне – только эти окна смотрят во двор.

– Ну, а как ваши дела в театре?

– Замечательно! Несколько лет назад уволилась из театра им. Вахтангова и перешла в театр «Модерн» к Светлане Враговой.

– Ничего себе – начало разговора. Насколько знаю, вы преданно служили театру в течение многих лет.

– В театре Вахтангова я была, как говорится, «седьмая у фонтана». Меня обходили званиями, не давали играть. 17 лет играть один спектакль «Будьте здоровы», который к тому же без конца хотят убрать из репертуара, – это не по моему характеру, темпераменту. В конце концов я не выдержала и подала заявление об уходе.

– Актеров в этом смысле часто выручает кино…

– Да, но это бывает не так часто, как хотелось бы. Но бывает. Не так давно снялась у режиссера Ишмухамедова в фильме «Наследницы». В картине «Влюбленные – 2» я играю главную героиню 20 лет спустя. Как вы помните, в первом фильме эту роль исполнила Настя. Так как она была занята, вместо нее сыграла я. Снялась и у Натальи Бондарчук в картине о Пушкине. Здесь я играю гадалку А. Ф. Кирхгоф, которая предугадала поэту его судьбу. Роль безумно интересная, сложная.

– Вы знали многих режиссеров. Кто произвел на вас особенно сильное впечатление?

– Прежде всего, конечно, Марлен Хуциев. С него все и началось. Когда я начала сниматься в фильме «Мне двадцать лет» («Застава Ильича»), самой мне было всего 17 лет. Атмосфера на съемках была необыкновенной. Хуциев собрал вокруг себя творчески одаренных людей. Здесь я познакомилась с Андроном Кончаловским, Андреем Тарковским, Геной Шпаликовым, Юлием Файтом. Съемки были длинными. Мы не могли наговориться. Жили воздухом того времени. Нам всем было интересно.

– Наша беседа проходит у вас дома в окружении фотографий ваших родных и близких. На одной из них – отец с двумя маленькими дочками. Что сохранила детская память об отце?

– К сожалению, не так уж и много. Мне ведь было 13 лет, когда его не стало. Я помню его безмерную доброту, нежность, его непохожесть ни на кого. Папа был потрясающим рассказчиком, сочинял для нас сказки, а мы с Настей, затаив дыхание, слушали. Папа все нам разрешал, баловал нас с Настей – покупал игрушки, шубки. Он ведь поздно стал отцом – в 54 года. А потом ему было с чем сравнивать – его детство легким не назовешь. С пяти лет сирота, воспитывался по чужим теткам, спал на сундуке в передней. Все это он описал в своих воспоминаниях.

– Вы ощущали, что ваш отец – не совсем обычный человек?

– Для нас он был просто папой. Большим и нежным, как Божье солнце. Мы его обожали. Он был потрясающим отцом, настоящим главой семейства. Всегда чувствовал свою ответственность за нас, детей, да и к маме он относился, как к ребенку, ведь между ними была большая разница в возрасте. Когда семья приехала в Россию, папа сразу же отправил маму учиться. Он сказал: «В этой стране я ничем не смогу тебя обеспечить. Надо получать профессию». Мама закончила Суриковский институт и стала художником по костюмам. Отец всегда мечтал о даче, где семья собиралась бы в полном составе. Наконец ему удалось купить участок земли. Конечно, его обманули, взяли втридорога. Дом надо было доделывать. Но папа был счастлив. «Вы представляете, что значит для меня кусок родной земли», – говорил он. Мы редко его видели. Он вынужден был зарабатывать – надо было кормить столько ртов: бабушку, маму, нас, работницу, наших учителей. Не удивляйтесь, у нас все было, как в лучших домах. Так хотел папа. Видимо, он надорвался…

– Известно, что Вертинский никогда не был обласкан властями. Тем не менее в 1951 году ему присудили Сталинскую премию. Как он к этому отнесся?

– Отец вернулся в Россию, прожив за границей 25 лет. Он имел там все – блистательную карьеру, известность. И все-таки вернулся. В страну, где сажали, унижали, не давали выступать. Сегодня я понимаю всю трагичность его поступков. И все это глубоко во мне. Власти все время делали вид, что Вертинский будто бы и не вернулся. Ему не давали выступать, гоняли с выступлениями по всем гиблым местам. И вдруг – Сталинская премия. Отец очень гордился этим. Ведь ему при всей его популярности даже не сочли нужным дать звание заслуженного артиста. Отец всегда говорил: «У меня ничего нет, кроме мирового имени».

– Как изменилась ваша жизнь после смерти отца?

– Это было большим горем. Ушел из семьи единственный мужчина. Жизнь резко изменилась. Мама была в полной панике. Мы с сестрой еще маленькие. За душой – ни копейки. Помню, как мы снимали люстры, готовили на продажу вещи. Бонны, языки, музыка – все отменилось. Год после смерти нам ничего не платили. На семью стала зарабатывать мама – она продавала свои эстампы и пейзажи. Потом, правда, дали пособие – по 20 рублей на меня и на Настю. Более того, за последние гастроли в Ленинграде, где умер отец, ему так и не заплатили. Не сочли нужным заплатить и маме за его последние концерты. Сказали, нужна доверенность от отца… Все это, конечно, не могло не подействовать на нашу психику.

– Марианна Александровна, ваша мама, Лидия Владимировна, была на 34 го да младше отца. Вы, дети, чувствовали эту разницу?

– Нет. Мы этого не понимали. Просто каждый день видели, что папа и мама обожали друг друга. Папа часто читал маме стихи, рассказывал что-то за бутылочкой вина. Он часто брал с собой маму на гастроли, а когда уезжал один, каждый день писал ей письма. Мама его боготворила. Он сделал ее личностью, ведь, когда она вышла замуж, ей было 18 лет. Кстати, овдовев в 34 года, замуж мама больше не выходила, хотя предложения были.

– Александр Николаевич был олицетворением русской культуры. Вы видите личности такого же огромного масштаба, как ваш отец в нашем времени?

– Я встречала большое количество необычайно талантливых людей. Но гениев в моей жизни было только двое – Тарковский и отец.

– Как вы относитесь к современным имитациям, когда песни отца исполняют другие певцы?

– Мне нравится несколько песен в исполнении Бориса Гребенщикова. Нравится, как поет Олег Погудин. Делает он это очень достойно. Но у него совершенно другие интонации. И это, наверное, правильно. Кстати, Степан, мой племянник, открыл ресторан «Вертинский», где можно услышать песни отца, но в современной обработке. Должна сказать, что это очень интересно. Не люблю, когда неумело подражают, например, картавят под Вертинского. Мне, дочери, хорошо знающей творчество своего отца, слушать это довольно тяжело. Когда слушаешь старые записи, понимаешь, что сравниться с папой никто не может. Слезы текут сами собой.

– Где-то прочла, что ваша сестра Анастасия в детстве ревновала отца к вам. Это правда?

– Да. Настя вообще очень ревнивая. В этом выражалась ее любовь к отцу. Она его обожала. Да и сейчас она остается верной его памяти.

– А в дальнейшем у вас не было творческой зависти к друг другу?

– У нас с Настей разные характеры. Иногда мы ссоримся – как дети, не поделившие игрушку. Но мы с сестрой – самые близкие люди. Поэтому какая может быть зависть? Я радуюсь Настиным успехам и счастлива, когда она получает новую работу, огорчаюсь ее неудачам.

– Марианна Александровна, вы не скрываете, что не один раз были замужем. Искали мужчину, похожего на отца?

– Никогда никого не сравнивала с отцом. Это безнадежное дело. Просто остывали чувства. Приходили другие. Начинались какие-то другие отношения. Я ведь влюбчивая натура. Влюбляясь, уходила. В каждом из моих трех браков были счастливые моменты. Поэтому всем своим мужьям благодарна за детей, которых мы имели, за все хорошее, что было… Со всеми дружу.

– Андрон Кончаловский в своей книге пишет, что вас с ним тоже чуть не поженили. Вы с ним давно расстались. Но говорит он о вас с необыкновенной теплотой и нежностью. Поделитесь, как вам удается сохранить нормальные отношения после разрыва.

– В первое время все слишком болезненно. Но идут годы. Все встает на свои места. Ну, скажите, как можно вычеркнуть из жизни периоды, когда я была счастлива? Вот недавно мой первый муж, отец моей старшей дочери Илья Былинкин, талантливый архитектор, замечательный человек, попал в больницу. Так я чуть с ума не сошла! Молилась Николаю угоднику о его здоровье.

– Чем занимаются ваши дочери?

– Старшая дочь Александра – художница. Она окончила Суриковский институт. Три года жила в Париже. Ее выставки прошли в Германии, Швейцарии, Флоренции. О ней уже много пишут и говорят. Младшая дочь Дарья окончила Щукинское училище. Но с театром у нее не сложилось. Снялась в нескольких фильмах. Потом решила попробовать себя на иной стезе – окончила дизайнерский факультет.

– Марианна Александровна, в чем ваша отдушина в наше безумное время?

– В вере. Часто читаю молитвы. Утром и вечером – на день и сон грядущий.

– А с отцом вы внутренне разговариваете?

– Он всегда в душе моей. Мне его физически не хватает. В тяжелые периоды я мчусь к нему на кладбище и там с ним разговариваю…

2006 г.

Армен Джигарханян, народный артист СССР
Театр будет всегда

Армен Джигарханян – один из любимейших публикой актеров. Созданные им на сцене и в кино образы как живые запечатлелись в зрительской памяти. Однако некоторое время назад Армен Борисович решил сменить амплуа и неожиданно для многих… создал свой театр.

– Армен Борисович, посмотрела тут в вашем театре несколько спектаклей. То, что увидела, порадовало: хороший актерский состав, серьезные постановки и, как результат, – полные залы. Похоже, сегодня в театре вновь оживление театрального процесса и зрительского интереса к нему? Как вы думаете, почему?

– Театр – это ведь удивительное явление. То, что делает театр, не поддается анализу. Это – чудо. Здесь люди дурачатся, избавляются от проблем и нервных потрясений. Когда вы вытаскиваете платок, чтобы вытереть слезы, это распространяется по всему залу. Это трудно зафиксировать, невозможно объяснить…

– Бывает, слезы наворачиваются и от хорошего фильма…

– Кто-то верно подметил, что кино – это всего лишь передвигающиеся картинки. А телевидение – в сравнении с театром – вообще мертвое. Оно лишь информационно, поэтому никогда не станет искусством. Театр же будет всегда.

– Понятно, что не хлебом единым жив человек, но всем ли нужен театр?

– Сейчас много споров на эту тему. Может, кто-то и считает, что, мол, дармоедов кормим. Есть такое. А есть люди, которым и вправду театр ни к чему. Так, недавно один преуспевающий человек сказал мне: «Вчера по телевидению КВН смотрел. Так хохотал. Такое получил удовольствие. Поэтому, извини, в театр к тебе не приду». Вот и все.

– Актер чувствует, когда в зале случайный зритель?

– Он не должен этого чувствовать. Ну, сегодня он такой, завтра другой. Мы называем это предлагаемыми обстоятельствами. Чем они чище, чем больше они на сливочном масле, тем лучше, – изжоги не будет.

– А что театр лично для вас?

– Для меня это – жизнь. Ничем другим я в жизни не занимался. Если бы меня спросили, что бы я выбрал – звания или сцену? Конечно, сцену! Только на сцене можно почувствовать энергию, которая идет из зала. Зритель, даже сидящий рядом со сценой, этого не ощутит. Это другой адреналин. На сцене забываешь о всех своих недомоганиях. К примеру, меня часто донимала зубная боль. Ничто не помогало. Но только я выходил на сцену, все проходило. Честно говоря, если бы я был журналистом, я бы не старался проникнуть в эту тайну. Это невозможно!

– Но, Армен Борисович, так хочется разгадать загадку чуда под названием театр!

– Послушайте совета опытного артиста: не удовлетворяйте внутри себя эту потребность. Вам не надо знать, как происходит процесс. Пусть будет иллюзия, сказка. Вы должны видеть конечный результат. Зачем вам лицезреть Гамлета, еще вчера со сцены проповедовавшего серьезные вещи, а сегодня покупающего пиво и колбасу в магазине?

– Считается, что актер уж слишком зависим – от режиссера, от обстоятельств, от случая. Не поэтому ли вы стали руководителем театра?

– Это неверное мнение. О театре может судить только человек, знающий, что такое сцена. Я перестал выходить на сцену из-за здоровья. Брак нельзя давать ни при каких обстоятельствах. Отчасти была и отцовская потребность общаться с молодыми. Тогда я собрал вокруг себя молодых режиссеров и актеров, чтобы мы вместе думали. Не все было легко. Честно говоря, буду предельно нескромен, но театр живет только благодаря моему авторитету. Приходится и с пожарными договариваться, и со строителями, и финансовые вопросы решать. Ко всему прочему, много желающих заполучить это здание почти в центре Москвы.

– Как складываются отношения с молодой порослью в театре?

– Они для меня, как собственные дети. Все они непростые, своеобразные. А потому люблю их сложною любовью. Думаю, их отношение ко мне тоже сложное. Не стану лукавить, я не в восторге от молодежи, которая приходит в профессию. Для некоторых из них она не имеет никакого значения. Идет мощная деградация актерской профессии. Возможно, я ошибаюсь. Может, потому, что я уже старый и стал брюзгой и мизантропом? Думаю, у меня просто испорченный вкус: ведь мне уже 70 лет, из них полвека служу в театре. Я столько видел в жизни великого, страшного, поразительного, нечеловеческого. Мне довелось играть с блестящими артистами – Меркурьевым, Гриценко. Есть с чем сравнить.

– Тем не менее из года в год сотни и тысячи молодых ребят идут в театральные вузы, чтобы овладеть актерской профессией.

– Думаю, пока они сами не наживут мозоли, язвы, неизлечимые болезни, мой рассказ им ни о чем не скажет. Скажу одно: ребята, не идите в театр, пока не поймете, что вы без него умрете. Слава, цветы – все это рождественские сказки. Все, что связано с душой, – тяжелые вещи. Ни в какой части тела не бывает такой амплитуды, как в душе. Не каждому это под силу.

– Как вы думаете, почему с каждым годом все больше и больше звезд и звездочек, а ремеслом актера, как видим, мало кто владеет по-настоящему?

– Сегодня вы тиражируете молодую звезду, а завтра ее перестают снимать. Актер ищет виноватого. Иногда начинает пить. Это порождает ненависть. Надо говорить правду. Не надо ничего придумывать. Еще Чехов сказал, что талантливых людей мало, остальные – навоз. Надо иметь определенную смелость сказать об этом юношам.

– Страшновато…

– Тогда говорите неправду. Только учтите, если вы говорите, что в конце тоннеля вас обязательно ждет свет, а потом оказывается, что это всего лишь лампочка, это порождает фашизм. И в связи с этим, я думаю, сказка «Золушка» – одна из самых преступных и жестоких. Вы подумайте, сколько Золушек не дождались своего принца. Что с ними будет дальше… Мы не знаем. А вот «Сказку о рыбаке и рыбке» написал гениальный человек. Он сказал: не верьте вранью. Может, потому и Шекспир убил своих Ромео и Джульетту. Продолжение не всегда бывает радостным и счастливым.

– В свой театр вы звезд не приглашаете? Выращиваете своих? Знаете секрет, как сделать звезду?

– Конечно, можно было бы пригласить и звезд, и вокруг театра будет стоять конная милиция. Но зачем? Ради чего? Это ведь легко. Звездный театр это как аспирантура в образовании. Для того, чтобы стать аспирантом, надо сначала и в детсад походить, школу закончить и институт. Вот сегодня все удивляются, сколько звезд у Табакова. А ведь лет 20 назад его ребята мало что умели. Это была художественная самодеятельность. Но он терпеливо растил их, учил. Теперь они – звезды. Я тоже все осознаю, спокойно ращу их. И просеиваю через сито.

– Вы не боитесь, что вырастет талант, который превзойдет вас?

– Не боюсь. На руках понесу того актера, который перерастет меня. Эйнштейн сказал: «Людям надо предложить 11-ю заповедь: не бойся». Если бояться, надо уходить. Я же не для того собрал молодых актеров, чтобы сделать из них рабов, чтобы они лизали мне разные части тела. Это аморально.

– Важны ли в жизни актера слава, ее атрибуты?

– Не знаю. Думаю, здесь не может быть рецепта. Наверное, для того, чтобы это понять, нужно пройти через славу. Чем больше у артиста опыта, тем больше понимания. Для кого-то все это не имеет никакого значения.

– Ну, а для кого-то популярность очень даже важна и нужна, даже если она чужая…

– Мне однажды предложили сняться в ролике. Оказывается, есть такой бизнес: снимают свадьбы, похороны на видео. Так вот, я должен был говорить: «Сегодня мы прощаемся…» или «Сегодня свадьба Мути и Пути». За это мне предложили мою почти полугодовую зарплату. Я растерялся… Говорю: «Зачем вам актер нужен? Будут смотреть на меня, а не на Мутю и Путю». А мне отвечают: «Вы будете только полминуты в начале. Дальше только ваш голос…»

– Армен Борисович, оглядываясь назад, хотели бы что-то изменить в жизни?

– Если бы мне предложили вернуть молодость, наверное, я бы не согласился. Я уже прожил жизнь. Она была моей, интересной. Господь Бог, как компьютерщик, все мне дал: столько ударов сердца, столько литров крови, которая проходит по моим сосудам. Начинать все сначала – смысла нет. Неизвестно, что меня ждет там.

– Что в вашей жизни, кроме театра?

– Если вы имеет в виду хобби, то этого нет. Не потому, что я, кроме театра, ничего не люблю. Театр ведь тоже вмещает в себя много разных вещей – удовольствия, огорчения. Раньше, когда был моложе, увлекался спортом, любил водить машину – частенько с женой ездили за границу на автомобиле. Сегодня от всего этого устаю. Уже не могу подолгу сидеть за рулем. Когда мои соотечественники приглашают меня на застолья в теплые компании, так я еле-еле час выдерживаю. Старый стал. Не подумайте, что это комплекс старости. Нет. Просто есть реальность. Устаю. Люблю уединенность…

2005 г.

Сергей Есин, писатель
Елико возможно – не соври

Сергей Есин – писатель, остро чувствующий современность. Он – автор известных у нас и за рубежом романов «Имитатор», «Гладиатор», «Сам себе хозяин», «Бег в обратную сторону», книг «При свете маленького прожектора», «Мемуары сорокалетнего» и др. В своих произведениях С. Н. Есин ищет причины разлада человеческого в человеке, нарушения в нем гармонии между самооценкой и мнением окружающих. В очень непростых жизненных и семейных ситуациях герои его произведений стремятся к установлению социальной справедливости, выявляют взаимоотношения мечты и действительности, стараются сохранить в борьбе с обстоятельствами честь и достоинство. А как все это происходит в реальной жизни? Чтобы получить ответы на этот и ряд других вопросов, волнующих наших читателей, я встретилась с Сергеем Николаевичем Есиным. Это было в далеком 2001 году. Перечитав недавно это интервью, я поняла, что оно не потеряло своей актуальности и сегодня.

– Сергей Николаевич, ваши произведения часто можно встретить на страницах журналов «Наш современник», «Новый мир», «Октябрь», «Знамя» и в ряде других журналов. В них вы рассказываете о судьбах интеллигенции, поднимаете морально-этические проблемы, затрагиваете темы человеческой преданности, предательства, высоты духа – все это ваш личный опыт, ваша жизнь?

– Всегда бывает по-разному: иногда – на основе опыта, иногда работает фантазия писателя, его понимание проблемы. К примеру, роман «Имитатор» был написан на основе формулы. Когда-то я был главным редактором литературного вещания Гостелерадио. Работал довольно благополучно, – меня ожидала большая карьера. По роду своей деятельности я обязан был давать в эфир не только хорошую, но и нужную литературу, так сказать, в русле государственных интересов. Я осознавал ее посредственность, слабость, но от меня постоянно требовали, чтобы я представлял ее как первоклассную литературу. К этому я был не готов. Когда мне надоел этот процесс, я повернулся и ушел. Для всех это было неожиданным, потому что от генеральских должностей редко кто уходит самостоятельно. А я ушел. Только в этом смысле и можно говорить о каком-то опыте.

Многие годы я наблюдал людей, которые в своей работе проявляли чудеса изобретательности для того, чтобы избежать настоящего напряжения, уйти от необходимости принимать смелые решения, т. е. жить спокойно. Начальственная власть и служебные привилегии им нравились, а ответственность – нет. Поступки их складывались в хорошо отлаженную систему. А главным звеном в этой системе – паническая, я бы сказал, осторожность, стремление согласовать каждый шаг даже в тот момент, когда требуется моментальное решение, когда промедление чревато взрывом. Но ведь так можно дойти до парадоксов. Чтобы прикрыть свою никчемность, свою бездеятельность, такие люди начинают обзаводиться «добрыми отношениями» с влиятельными людьми, и зачастую на эти отношения тратится государственное время, а то и государственные средства. Непременная деталь такой специфической деятельности – это яркая драпировка, состоящая из рапортов, призывов, отчетов, невиданно высоких обязательств… И далеко не сразу удается отодвинуть эту ширму, прикрывающую трусость и безразличие, отсутствие гражданского и социального темпераментов, приемы техники собственной безопасности…

Такие люди – имитаторы.

Обо всем этом я думал, все это бушевало в моем сердце, когда я начинал писать «Имитатора», роман не о человеке, а о явлении.

– Как известно, имитация – это подделка, подражение кому-либо или чему-либо. В чем же причина этого явления? Каким образом, почему оно появилось в нашем обществе?

– Имитировать можно лишь там, где искусственно снята конкуренция, где отсутствует гласность, где чинопочитание выкручивает руки собственному мнению. Имитация – всегда неполное повторение качеств оригинала. В ней есть дефект, который порой с первого раза не различишь. Это как искусственная кожа: вроде и красиво, похоже, а не то.

Я не возьмусь досконально исследовать происхождение этого явления. Но каждый из нас в какой-то мере несет вину. Даже если сами абсолютно честно исполняем свой долг, то часто проявляем нетребовательность к другим. Труд – это категория не отвлеченная, а нравственная. Труд сопряжен с категорией совести. Трудолюбив был и кулак-эксплуататор, трудолюбивы и чрезвычайно активны ныне спекулянт, иные торговые работники, когда пахнет наживой. Но общественная совесть никогда не бывала на их стороне.

В жизни мы часто встречаем примеры того, как на обычной, якобы «нетворческой» работе один человек присваивает себе талант, трудолюбие и квалификацию другого. Встречаемся с той изысканной эксплуатацией, когда доклады и сообщения пишутся не теми, кто их произносит, научные работы подписываются не теми, кто проводил исследования, а авторами изобретения становятся не изобретатели, а чаще всего их начальники. В отдельных областях жизни такое явление приобрело характер нормы. Первым в списке изобретателей или рационализаторов идет не сам изобретатель, а начальник цеха, заведующий лабораторией, директор института. Как быть в этом случае с нравственностью, с совестью, с чувством достоинства?

Жизнь выдвигает проблемы, а творчество лишь пытается их разрешить. Достоин ли уважения человек, который, как раб, подставлял под ярмо шею? Что лучше: сдаться в научный плен славолюбивому начальнику во имя того, чтобы увидеть свою диссертацию претворенной в жизнь, или бороться и за научную истину, и за правду жизни? Решением этих вопросов и заняты герои моих произведений.

– Вы говорите: труд, совесть, достоинство, нравственность. Эти слова все реже и реже встречаются в нынешнем потоке литературы. Разве сегодня эти темы актуальны?

– Нравственность и духовность нужны всегда. Помню, в 3–4 классе я читал своей неграмотной бабушке церковные книги. Эта литература была не в ходу, и никому это было не нужно. А моей бабушке было нужно. Теперь я понимаю почему – в основе этих книг лежит нравственная коллизия. Для нравственности и этики время никогда не упущено.

Нравственность потому и нравственность, что не существует в качестве категории второго сорта. Некоторые свойства невозможно сдать на хранение, а потом получить. Жемчуг теряет свои качества, если не соприкасается с телом, живым, теплым. Принципиальность – не принципиальность, если она избирательна. Что это за нравственность и принципиальность, которые включаются, как скорость в машине? Что это за честность, которая только для себя? Что это за любовь, которая из чужих рук?

Многим, наверное, кажется, что это обстановочный момент: если ты интеллигентный человек, ты просто обязан в обществе говорить о нравственности. Особенно усердствуют в этом наши крупные деятели, чиновники. Причем говорит он нам о нравственности и духовности, а мы все очень хорошо знаем, сколько он украл. Для нас не секрет, что в наше время заработать большие деньги нельзя, их можно только украсть. И опыт Гусинского очень хорошо это показывает. Недавно президент сказал, что в компании Гусинского около 1,5 миллиарда теневых денег. Я не хочу никого обвинять, я просто констатирую. Можно сказать, пусть это докажет суд. Все это верно. Я приветствую стремление государства перевести все это в правовые рамки. Но у нас на Руси всегда все было по-другому. Помимо приговора суда, правого или неправедного, был еще и приговор народа.

– Все это верно. Но если к бедности и трудностям нам не привыкать, то как жить, когда у нас выбили и духовную опору?

– Духовную опору надо искать только в себе, в своем прошлом, в осознании того, что ты прожил жизнь недаром. Это тоже очень много. Духовную опору надо искать во внутреннем самоуважении. Когда человека заставляют сомневаться в себе, в прожитых годах, в нажитых детях, в построенном, в возведенном, когда заставляют терять веру в то, что он жил в прекрасном, радующем всех мире, тогда и наступает момент: выбивается опора. Поэтому так важно для человека его внутреннее самоуважение и внутреннее духовное начало. Поэтому так важно ощущать, что он внутренне цельнее и богаче любого самого богатого. Нет ничего более хрупкого, чем быстро нажитое богатство. А вот внутренняя уверенность, душевное спокойствие, возвышенность, которые позволяют человеку чувствовать себя на вершине, над мирской суетой, – попробуй разрушить такое…

– Отчего зависит сохранение духовности?

– Я не люблю слово «духовность», хотя и пользуюсь им. В нем есть какое-то хвастовство. Думаю, что человек создан не из крупных, а из мелких поступков. В свое время одна известная писательница говорила: «Не торопитесь писать большие события. Их без вас опишут». А я говорю: не торопитесь к подвигу, потому что подвиги эти – еще и судьба. Создавайте мелкие дела – в отношении со своими родственниками, друзьями, соседями по двору. Создавайте добрые дела и ведите себя достойно, а большое – оно придет.

– Может ли литература сегодня влиять на совершенствование и становление личности?

– С одной стороны, считается, что литература влияет на человека. Как вера и религия, литература влияет на внутренне формирование, на привычки, на образ мышления, на понимание проблемы, на сострадание. С другой стороны, литература никогда никого не делала революционным. Литература по большому счету никогда никого не звала на подвиг. Кто-то из писателей сказал: из всех составляющих русской революции не было только одной – литературной составляющей, хотя о литературе так много говорили.

– Позвольте с вами не согласиться. А как же пушкинское: «Мой друг, Отчизне посвятим души прекрасные порывы!» Мы учили эти стихи в школе, писали сочинения на эту тему. Такие слова способны сберечь народ как великую нацию. Сегодня такой объединяющей идеи нет. Что может сказать современный писатель, чтобы это стало национальной идеей?

– Национальную идею не просите от писателя. Национальная идея в России всегда была связана с духовностью. Россия была молодой и строящей страной. Она росла и строилась, всегда опираясь на какие-то понятия: сначала на монархию, потом – на народ. Но Россия не может опираться на слова «собственность» и «богатство». Даже ужасное самодержавие, которое свергли в 1917 году, какими-то неразрывными путами тоже было связано с народом. А сегодняшняя наша богатая власть связана с народом только одним – чувством несправедливости.

– Чего же ждут люди от современного писателя вообще?

– От писателя не надо ничего ждать. Писатели должны писать, читатели – читать. Важно, чтобы все выполняли свой долг: чтоб писатель писал о том, что должен писать, а читатель старался вычитать то, что напишет писатель. Причем не надо заставлять писателя писать то, что является духовнополагающим. Но писателям нельзя писать и ту мразь, которая растлевает собственного читателя. Здесь мы похожи на человека, который пилит сук, на котором сидит.

Сегодня литература разрушена, философия тоже. Вот и получается, что опираться не на что. Так что духовности от писателя не ждите. Сначала установите нормальный строй, в котором эта духовность могла бы возникнуть.

– А какова в этом роль нашей интеллигенции?

– Интеллигенция никогда не придумывает идеологию, она ее только развивает. Если понимать под интеллигенцией вершителей дум и неких магов, то такой интеллигенции у нас нет. Если под интеллигенцией понимать четкое выполнение своего долга врачом, юристом, судьей, преподавателем, то такой интеллигенции у нас тоже нет, но такая интеллигенция нам нужна. Ее еще надо воспитывать.

– Вся надежда только на новое поколение? Может быть, им удастся что-то изменить. Как вам сегодняшняя молодежь, вам ведь как ректору Литературного института им. Горького приходится много общаться с молодыми?

– Какова бы ни была жизнь, у нее нет прошлого и будущего. Жизнь всегда сегодняшняя. Другое дело, что надо жить с пониманием прошлых ошибок, чтобы не натворить их в будущем. Молодежь живет в сегодняшнем дне. Сегодняшняя молодежь, как и любая другая молодежь, стремится стать лучше, и я им верю.