Текст книги "Кумиры. Беседы с замечательными людьми"

Людмила Иванова, народная артистка России
Между мною и тобой ниточка завяжется

Героини актрисы Людмилы Ивановой – нелепые и смешные тетки, соседки, женщины в возрасте, сослуживицы, которым до всего есть дело. Иванова – современница «Современника», которому верно служит более полувека. К тому же, она – бессменный художественный руководитель детского музыкального театра «Экспромт». Она сама пишет песни и либретто к музыкальным спектаклям. Ей принадлежат строки песен: «Между мною и тобой ниточка завяжется» и «Приходит время, с юга птицы прилетают, люди головы теряют, и не до сна…»

– Людмила Ивановна, когда мы с вами договаривались вчера о встрече, вы неважно себя чувствовали. Вы вполне могли отказаться, однако не сделали этого. Это профессия научила вас дисциплине?

– У меня не очень крепкое здоровье, и в этой ситуации я вижу единственный способ выжить – преодолеть свои неприятности. Поэтому всегда, как бы ни болела, пытаюсь работать.

– А у вас бойцовский характер! Прямо как у ваших героинь. Кто воспитал вас? Кто был в наставниках?

– Наставников в моей жизни было много. Прежде всего, моя бабушка. Она вышла из крестьян и научила меня жить в ладу с людьми, относиться к ним с пониманием и уважением, прощая их недостатки. Когда она пекла пироги, то в первую очередь несла их соседям. Мое терпение, которому иногда изумляются мои сослуживцы, – тоже от бабушки. Моим наставником был также и отец, декан географического факультета Московского областного пединститута. Когда утром отец шел на работу, то снимал шляпу перед всеми, в том числе и перед дворниками. Все в доме его безумно любили. Мама занималась моим воспитанием, всячески поощряла все мои увлечения, а я чем только ни занималась – музыкой, балетом, пела в хоре. Это мама провела меня по всем театрам и кинотеатрам. В школе моей наставницей была учительница литературы Галина Александровна Половинкина – она водила нас в Третьяковку, театр Маяковского, воспитывала мое мировоззрение. Потом были замечательные учителя-наставники в школе-студии МХАТ: Дорохин и Топорков. Ну и, конечно, Олег Ефремов.

– А как вы попали в «Современник»?

– Когда я окончила школу-студию МХАТ, то была распределена на периферию. Уехать из Москвы не могла – тяжело болела мама. От отъезда спасла Наталья Сац, только что вернувшаяся из ссылки. Потом я ушла в Студию молодых актеров под руководством Олега Ефремова. Не сразу, но все-таки меня взяли. Только-только появился костяк театра: Волчек, Евстигнеев, Кваша, Мизери. Ефремов не просто руководил – он создавал гражданский театр, театр поколения. Он жил студией и хотел, чтобы и мы так жили. Мне посчастливилось играть хоть и не самые главные роли, но участвовать во всех его спектаклях.

– Каждый солдат мечтает быть генералом! Бороться за роли приходилось?

– Никогда, да и не было у нас этого совсем. У нас была на редкость интеллигентная обстановка. У меня был другой метод борьбы, который я рекомендую всем начинающим актерам: если очень хотелось что-то играть, я знала роль наизусть. Когда кто-то заболевал, я была готова. Как сказал Шукшин: «Ты должен быть готов, когда твой час придет».

– Вы возглавляли в театре партийную организацию. Общественная работа вам не мешала?

– Не мешала и не помогала, – просто я так жила.

– Вы – идейный человек?

– Да, и не вижу в этом ничего плохого. Тогда в нашей парторганизации состояли Ефремов, Евстигнеев, Табаков, Щербаков.

– Как рассказывают, жизнь актеров молодого «Современника» была полностью подчинена театру. И только театру. Как вы оказались в кино?

– В «Современнике» мы работали с утра до глубокого вечера. Поэтому, когда меня впервые пригласили на съемки, я была уже достаточно взрослой. Правда, до этого у меня все-таки была крохотная роль в фильме «Добровольцы». Зато потом меня пригласили сразу в три фильма. Ну, а дальше пошло-поехало.

– Людмила Ивановна, извините за вопрос, но почему вас так часто «старят» режиссеры?

– Как-то в театре я удачно сыграла возрастную роль. А это, как оказалось, опасно: стоит хорошо сыграть одну, начинают сыпаться другие. Тем не менее я – артистка. Характерная артистка. Обязана уметь играть любые роли, в том числе и пожилых женщин. И в этом смысле особых мучений не испытывала. Люблю всех своих героинь.

– Ну, а все-таки, какая роль особо пришлась по душе?

– Люблю фильм «Зависть Богов», где я сыграла свекровь. Роль сама по себе очень интересная. Да и потом, я же снималась с самим Депардье! Об этом можно было только мечтать.

– Ну, и как он вам?

– Он – прекрасный актер и человек. Очень скромный. Репетировал всегда столько, сколько нужно. Совершенно «не звездил». Многим известно, что Депардье любит поесть. А поскольку по фильму я была хлебосольной хозяйкой, то все восторги и поцелуи от него доставались в мой адрес – так что мне все завидовали. Когда Депардье начинал в кадре есть, мы боялись, что на второй дубль баранины уже не хватит… Вообще, у нас сложилась очень приятная компания. У меня остались добрые воспоминания.

– Но все-таки безумно популярной вас сделала Шурочка из «Служебного романа». Как рождался образ?

– Мне это было близко, – я сама тогда была председателем месткома театра «Современник». Знала многих, кто занимался профсоюзной деятельностью. Поэтому с самого первого дня съемок уже была в образе.

– Как вы думаете, за что народ полюбил вашу Шурочку?

– Я много думала об этом. В каждом из нас есть что-то положительное и отрицательное. Моя Шурочка желала людям добра, стремилась сделать что-то полезное. Да, иногда она перегибала палку, – ведь, как известно, заставь дурака Богу молиться, он лоб расшибет. Но она и много чего полезного делала. Была справедливой и доброй. Ко мне до сих пор подходят старушки и благодарят: «Спасибо, Шурочка, за то, что вы наших детей в пионерские лагеря отправляли. За то, что деньги собирали на юбилеи и похороны. Теперь о нас никто не заботится…» И, что удивительно, когда недавно я была в Китае на фестивале «Амурская осень», там меня узнавали студентки университета, которые изучают русский язык. Они подбегали ко мне с криком: «К нам Шура приехала!»

– А в жизни встречали таких Шурочек?

– Я и сама была в какой-то мере такой – иногда в себе ее слышу. Шура – реальный живой человек. Она живет самостоятельной жизнью.

– Как работалось с Рязановым?

– Очень хорошо. Мы вместе работали в двух фильмах. Рязанов любит артистов, разрешает им импровизировать. Мы очень весело снимались. К сожалению, многое не вошло в фильм. Вылетела моя любимая сцена. После того как Шура увидела живого Бубликова, она бежала по институту и кричала: «Я не виновата! Умер однофамилец, а позвонили нам. Что мне теперь делать? Я на общественные деньги оркестр заказала, венок купила! Я бы сама померла, да фамилия другая!» А потом, когда он шел ко мне, я кричала: «Да здравствует живой товарищ Бубликов!»

– Людмила Ивановна, вас называют королевой эпизода: вы сыграли массу эпизодических ролей и ролей второго плана. Большинство из них – тетеньки из народа. Красивую роковую женщину никогда не хотелось сыграть?

– Каждый артист должен быть на своей территории. Всегда знала, что я не Джульетта и не Анна Каренина, и спокойно к этому относилась. Я – другая.

– Известно, что талантливый человек талантлив во всем. Почему вдруг стали сочинять песни?

– Стала сочинять и все. Начала писать в начале 60-х. В театре моя первая песня прозвучала в спектакле «Пять вечеров». Впоследствии мои песни исполняли известные певцы – Майя Кристаллинская, Анна Герман, Гелена Великанова. Каждая из них живет своей жизнью. С каждой из них связана своя история. Однажды, как мне рассказал драматург Гуркин, он насмерть разругался со своей невестой, они решили расстаться. И тут неожиданно по радио они услышали мою песню «Может быть…» И тут произошло невероятное: они вытерли слезы, взялись за руки и… Пошли в ЗАГС. Они вместе уже 40 лет.

– Ну, а с кем завязалась ваша ниточка? Как сложилась ваша личная жизнь?

– Мой муж, Валерий Александрович, – доктор физико-математических наук, известный бард. Он – умный и порядочный человек. Талантливый писатель. Пишет юмористические рассказы, стихи к песням, хорошо играет на гитаре. Нередко мы вместе с ним выступаем на концертах. У нас два сына. Старший, Ваня – художник, работает директором детской художественной школы, преподает в двух институтах. Младший Саша по профессии психолог. У обоих сыновей замечательные семьи. У старшего – двое детей. Я очень люблю своих внуков.

– Ваша профессия никогда не мешала семейным отношениям?

– У меня работы было всегда больше, чем я могла сделать. Вела драмкружки, работала с эстрадными певцами, сочиняла, снималась. Было нелегко. Но я всегда делала вид, что принадлежу семье и дому. И в этом смысле я – нетипичная артистка: всегда вставала часов в 7–8 утра, варила на всех кашу. Днем всегда был готов обед. Мы вместе уже скоро полвека.

– В чем секрет вашего семейного счастья?

– Видимо, все дело в том, что мы – терпеливые люди. Никогда не ссоримся. Умеем уступать, идти навстречу друг другу. При этом мы не очень много разговариваем. Часто молчим.

– А что заставило вас заняться детьми, до которых сегодня никому нет дела?

– Я очень люблю заниматься с молодежью, поэтому и стала художественным руководителем театра «Экспромт». Моя мечта осуществилась в 1990 году. «Красный уголок», где я принимала население как депутат районного совета, по выходным пустовал. Вот мне и подумалось: «Как было бы хорошо, если бы здесь был театр для всей семьи». Власти меня поддержали. Так родился театр «Экспромт». Сегодня это государственный музыкальный театр на 80 мест, в труппе которого и бывшие мои студенты, и профессиональные музыканты. Все они – хорошие актеры. Видимо, поэтому их часто переманивают в другие театры – Большой, Новую оперу. Наверное, это правильно – пусть растут, уходят в большие театры, на большие роли. Но наш театр – хорошая стартовая площадка, где нет места халтуре. Наши артисты играют для детей не в нагрузку, а с удовольствием. В нашем репертуаре и серьезные спектакли – «Риголетто», «Маменька», и сказки для самых маленьких. Перед спектаклем обожаю поговорить с детьми, спросить, какие книжки они читают. Жаль, что возможности наши невелики. Хотелось бы, чтобы появились спонсоры – многие театры сегодня живут с их помощью.

– Людмила Ивановна, восхищаюсь вашей неуемной энергией. И это при том, что театру вашему живется нелегко, да и проблемы со здоровьем у вас немалые: вижу, как вы с трудом передвигаетесь. О чем мечтаете?

– Да, хромаю. Перенесла серьезную операцию на коленном суставе. Не очень удачно. Хочется быть здоровой. Чтобы еще пожить. Ведь так многое еще надо успеть…

2009 г.

Егор Исаев, поэт
Не вспоминаю – помню…

Егора Исаева по праву можно назвать классиком русской поэзии. Его приход в литературу был ошеломительным: поэмы «Суд памяти», «Даль памяти», «Кремень-слеза» триумфально прошли сквозь судилище таких суровых ценителей, как Александр Твардовский, Александр Прокофьев, Михаил Шолохов. Его произведения переведены на многие языки мира. Ему присвоено звание Героя Социалистического труда, он лауреат Ленинской премии. Он награжден двумя орденами Ленина, орденом Красного знамени, орденом Отечественной войны 1 степени и многими другими наградами.

До своего последнего вздоха он мечтал о возрождении СССР и крайне тяжело переживал события, происходившие в нашей стране в последние годы. Возможно, эти переживания отняли у него несколько лет жизни и подточили его могучее здоровье. Егор Александрович ушел из жизни в 2013 году на 88-м году жизни. Пусть это интервью, которое я взяла у него в 2003 году, станет памятью русскому поэту-фронтовику Егору Исаеву.

– Егор Александрович, незабвенье – основная тема вашего творчества. Память часто напоминает о себе?

– Не вспоминаю – помню…

– Так ли важна для человека память?

– Человек не просто начинается своим именем и завершается своим отчеством. Впереди у него еще – отечество, народ, страна. Биография его – это лишь небольшая живая веточка в необозримо великой кроне того дерева, которое мы называем историей. Человек всегда во много раз дальше самого себя. Даже дальше своей смерти. Есть календарь не только числа. Есть календарь образа. Он гораздо медленнее остывает в сердце и дольше противостоит забвению. Я бы назвал его, этот календарь, календарем волны живой памяти. Дед мой, помню, рассказывал мне про свое нелегкое житье-бытье еще тогда, на пересменке двух столетий – XIX и XX. Рассказывал о крестьянских волнениях пятого года – про то, как по ночам жгли усадьбы, о двух войнах рассказывал: о японской и первой мировой, на которой он, забритый солдатик, сперва на сопках Маньчжурии, а затем в топких трясинах Мазурских болот по-пластунски проползал лучшие годы своей жизни.

После со слов отца я узнал про нэп, про первые колхозы… И, конечно, годы спустя, про Великую Отечественную, которую он, отец, так же, как и гражданскую, провоевал всю насквозь – от начала до конца.

Да и мне, раз уж на то пошло, есть о чем вспомнить, есть про что рассказать. Детям и внукам своим рассказать…

Таким образом, выходит, что на моей памяти – не одна, а, считай, уже три памяти: дедовская, отцовская и моя собственная, личная память. Складывается, как видите, волна. А шесть таких волн, – и Куликовская битва вот она, за восемнадцатой жизнью от нас! Ведь почти каждый из нас, ныне живущих, вправе предположить, что его предок был участником того грандиозного сражения.

В нашей многострадальной и вместе с тем великой славной истории есть, я считаю, не одно, а три легендарных поля. Это, во-первых, поле Куликово, затем – Бородинское, и уж совсем близкое к нам по времени – поле Прохоровское, под Белгородом. Они простираются не только в пространствах земли и времени, они простираются и в нашей памяти, в наших сердцах. И, когда наступает лихая година, мы духовно опираемся на эти поля.

И великое Прохоровское поле, символизирующее собой все поля героических сражений Великой Отечественной войны, исторически, как я уже сказал выше, простирается гораздо дальше и шире границ Белгородщины – оно простирается до Бородинского поля и далее до поля Куликова. Назад – к нашим предкам, простирается и вперед – к нашим потомкам. Простирается оно и в каждом из нас, кто пережил те страшные годы, кто воевал. Простирается – в сердцах миллионов и миллионов людей, чьи родные и близкие погибли там, на той Великой…

– Да, упрятанная на замок память – большая опасность. В последнее же время мы все чаще сталкиваемся, мягко говоря, с неуважительным отношением к своей исторической памяти: затаптываются имена, переворачиваются факты. Почему, на ваш взгляд, это происходит?

– Прошлого не бывает для прошлого – оно только для настоящего. В прошлом легче сфальшивить, быть необъективным. А обмануть духовно – значит, обокрасть нравственно. Сфальшивить – выгадать. Фальшь выгоднее, чем правда. Фальшь под правду сильнее самой правды: она всегда наряднее, показательнее – она вынуждена производить впечатление, чтобы производить выгоду.

– Почему же ложь так живуча на земле?

– А потому и живуча, что она ложь. Способность рядиться под правду делает ее порой куда более похожей на правду, чем сама правда. Тут нужны пограничные заставы в самом человеке. Служба психологического иммунитета. Служба совести, достоинства и чести. А совесть в человеке, так же, как и труд, – явление веков, а не дней. Она все равно что почва: срыть легко, нарастить – потребуются века. Совесть и труд – первосоставляющие народности. Они-то и созидают человеческое в человеке. Это же безнравственно, противоприродно – иметь одному столько, что в миллионы раз превосходит даже самую высокую норму физической потребности человека. Хищный зверь – и тот знает норму. Желудком, но знает. Кто-то служит идее, кто-то деньгам. На этом водоразделе и живут фальсифицированная память и память правды.

– Действительно, наверное, кому-то выгодно внушать нам, что мы – нецивилизованный народ. Мол, и ленивые мы, и пьяницы…

– Это лукавый бандитизм. История говорит нам о другом. В русском характере еще надо разобраться. Посмотрите, в какие далекие пространства мы ушли! А какие города построили! Одной только силой удержать такие пространства нельзя. Только силой уважения. Потому мы состоялись – и территориально, и исторически. А фальшь под правду, которую нам внушают, глушит наше национальное сознание.

– Ваше поколение имело броню, что «не крошилась при ударе». Сегодня же мы иронизируем над понятием «чувство Родины», затаптываем последние ростки патриотизма. Есть ли у нас шанс спасти этот феномен?

– Нужно было усовершенствовать то доброе, что мы накопили, а вместо этого мы все отменили. Воспитание личности – и сама личность – явление долготное. Патриотизму надо учить, – и прежде всего, не надо врать. Лозунги «Слава труду!», «Слава советскому народу!» привели к цинизму. Не надо великие слова так бездарно выносить на витрину. Достижение высоты всегда требует значительных усилий и от самого человека. Но не только. Многое зависит, разумеется, и от тех, кто его воспитывает. Мы должны учить не только по учебнику – всей жизнью учить, всей литературой, всем искусством слова.

– Есть ли у нас еще люди, которых можно назвать настоящими патриотами?

– На мой взгляд, у патриотизма есть очень хорошее лицо – это Жорес Алферов, наш великий ученый. Он не наднародный, а изнародный.

– А кто из героев нашей литературы, на ваш взгляд, олицетворяет характер русского человека?

– Считаю, что русская литература началась с Максим Максимыча у Лермонтова. Мне кажется, в этом образе воплотился ген русского народа. Максим Максимыч – и друг, и кунак, и министр иностранных дел, и простой солдат. Не люблю, когда русского человека рисуют «маленьким», как это делают Солженицын или Белов. Нет. Русский характер – это Тушин из «Войны и мир» Толстого. Это Василий Теркин, Чапаев.

– Егор Александрович, ваши стихи – это, как правило, исповедь в любви к Родине. С чего начинается Родина для вас?

– О Родине можно сказать совсем кратко, обозначив все чувства несколькими словами. А можно говорить всем данным тебе с детства языком, всей жизнью – собственно твоей и жизнью твоего народа. И даже тогда не скажешь всего. Величию родной земли равен только сам народ, сомноженный и бесконечный. Но на всей этой огромной, многоликой земле есть твой изначальный предел: только твой, тебе одному принадлежащий, – это твоя малая родина, село, дом в селе, городская улица, где ты рос… Здесь, именно здесь, завязывался в тебе твой узелок любви, здесь тебя учили доброте к добру и ненависти ко всему мерзкому. Именно здесь проходил ты свое становление как гражданин. Но Родина – океан, который на «спинке» не переплывешь. И просто бессознательной любви к ней, просто веры в нее мало для того, чтобы называть себя ее сыном. Родина прежде всего требует труда твоего, подвига во имя ее. Родина и хлеб – одного высокого святого ряда.

– Может ли слово что-то изменить?

– Вспоминаю детство, когда молодые мужики, а вслед за ними и немолодые, все до одного ушли на фронт. Повзрослели и мы, деревенские мальчишки. Получил я наряд от Маруси-бригадирки в поле за кормами ехать, за просяной соломой. Что ж, ехать так ехать: запряг кобылу – и трюх, трюх – за околицу.

Наложил целый воз. Сам на возу, как Будда какой уселся. Еду. И вдруг лошадь стала. Что в таком случае сделал бы мой отец? А то и сделал бы, что перво-наперво с воза бы слез, а затем, обходя его, обследовал бы: в чем там задержка? А я – нет. Я за кнут и давай, давай тем кнутом лошадь полосовать-переполосовывать. Да хорошо еще, что кнут умнее меня был – на неловком ударе из рук выпал. А когда я все-таки слез, то от изумления рот шире ворот раззявил: воз-то на черной, голой земле стоит! Такое открытие, конечно, несколько остудило мой пыл, но не совсем. Опять же я с рывка начал: то вправо вожжой – дерг, то влево. И видать, до такой степени издергал старую кобылу, что она, казалось, уже всякую чувствительность потеряла: убей – шагу больше не сделает. И только после этого я окончательно пришел в себя: взял кобылу под узцы и ласково попросил: «Ну-ну, милая, трогай!»

Раз попросил, два попросил… И представьте себе – тронула! Пошла! И не влево пошла и не вправо, а так, как и должно – прямо.

Вот ведь, оказывается, сила какая в слове!

Писательство – это тоже своего рода извоз: дорога к читателю. Дорога из жизни в жизнь. А раз так, то тут, значит, тоже гляди да гляди: откуда везешь и куда? И при этом не впадай в край – ни в тот, ни в другой. А главное – не переторопи себя тщеславием, не издергай мелочной выгодой свой же талант, не пережги его чрезмерным ударением с высоты своего нетерпеливого «я».

– Что вы хотите сказать людям сегодня?

– Планету Земля, планету Жизнь мы должны уберечь как самое дорогое для каждого из нас и для всех нас вместе. Уберечь мир великого разума человеческого, мир нашего сегодня и завтра. Уберечь память, культуру цивилизации. И задача эта – неотложная задача всей Земли. Земли, которая является нами, всем человечеством, в том числе и нашим поколением. Потому что

 
Мое седое поколение —
Оно особого каленья,
Особой выкладки и шага
От Сталинграда до рейхстага.
Мы – старики,
но мы и дети.
Мы и на том,
и этом свете.
А духом все мы – сталинградцы.
Нам Богом велено: держаться!
 

2003 г.