Текст книги "Древние Славяне. Соль. Книга первая. Крещение"

Деревня Явидово. Вечер

Зайдя во двор, Василиса и Годислава остановились, поджидая домашних. На том же дворе, темнел соседний недостроенный, без крыши, высокий дом. В темноте он казался особенно большим. Строить его начал ещё отец Васи, Богуслав, помогали ему братья Годиславы. Но когда супруг пропал в лесу, о доме и думать перестали. Не желая терзать себе сердце, Годя отвернулась от дома.

С крыльца сбежал Ведогор. За ним семенила тётка Домослава. Вышедшие чуть раньше близняшки Дива и Мила так и стояли на крыльце, щурились в наступающий вечер.

С заднего двора спешила бабушка Снежана. В обрезанных валенках, в домашней залатанной одежде, с тёплым платком на плечах, она походила на хлопотливую осеннюю лисицу – облезлую, но сытую.

* * *

Закидывая петлю низких ворот на устойчивый столбик, высокий и мощный Ведогор не отрывался от рассматривания оленёнка.

Обратно залегший на волокушу Сотя гладил ещё тёплого оленя. Ведогор, видя обрядовый непорядок, согнал сына с добычи.

– Кыш, негоже с убитым зверем миловаться, иди в дом, грейся, попей горячего взвара. – Он за шкирку снял с волокуши сына и шлепком отправил к крыльцу и тут же развернулся к племяннице:

– Добрая охота, Вася, добрая. Везучая ты, ты племяшка. А, может, как говорят в деревне, Богуслав тебе помогает? Оберег у тебя наследственный…

Тут дядя получил локтем под дых от Домославы.

– Не поминай зазря моего брата и говори тише, муженька. – Поправив на груди душегрейку, накинутую на тёплую домашнюю рубаху, Домослава прогудела. – Богов хвали, а не свояченицу. А вы чего встали, итит вас, ленивых? – Обернулась она к дочерям. – Нам свежевать, а вам на посиделки идти, прясть. Зима кончается, а у вас к Масленице мало обновок. Вы нищими хотите нас выставить, осрамить?

– Мама-батя, – первой, как всегда, затараторила Дива и, не переставая, теребила концы платка. – Ну чего мы туда-сюда на все сиделки-посиделки шастаем? Все наши парни об нас гляделки обглядели. Так вы же всё равно нас за них не выдадите, не отдадите. И чего их дразнить?

– Да! – согласилась Мила.

– А ну, молчать! – Ведогор погрозил кулаком, и дочери насупились. – А кто про вас, дурынд, славу по деревням разнесёт, что вы самые красивые и богатые? А? Как раз родичи тех, кто с вами на посиделках пряжу прядёт, сплетни придумывает. Идите в дом к ткачихе Славунье, ни руки, ни ноги, не отвалятся, набивайте себе цену.

Махнув в сторону двоюродной сестры, Дива с укоризной заметила:

– Батя, да ты вспомни. На Купалу Ведунья объявила Василису старшей, и ей первой идти замуж. А сестрица в супруги не собирается. – Обернувшись к стоящей на крыльце сестре, Дива чмокнула её в морозную щёку. – Да, Васька? Оставишь нас без мужей и детей?

Обняв сначала Диву, а затем Милу, Василиса сняла рукавицы и приложила ладони к плечам каждой.

– Не оставлю. Пойду за первого посватавшегося, мне всё равно. И тут же сбегу! Не хочу замуж.

– Та-ак, завели длинную байку. – Нагнувшись, Домослава разглядывала оленёнка. – Все знают, непряха среди девушек и баб – позорище, но наша Василиса – охотница, что хочешь на шкуры обменяет, её каждый в жены возьмёт! А вы, обе, мало прядёте! Вот и идите на посиделки! Небось, на миру, при людях-то стыдно будет веретено отложить. – Разогнувшись, она повернулась к невестке. – Ты чего столбом встала? Хромай на задний двор, разводи костры.

Вперевалку поднявшись на крыльцо, бабушка обняла внучку.

– Добытчица моя. – Прошептала Снежана. – А белочек моих любимых принесла?

– Да чего их добывать? Они же полусонные зимой, тупой стрелой одну за другой сбивала, только успевала стрелы подбирать, а двух вынула из силков. – Достав из-за пазухи снегоступы и кинув их в угол сеней, Василиса сняла под тулупом верёвку и отдала бабушке связку белок. – Готовь, и я с тобой посижу, отдохну.

Прихватив белок, Снежана заторопилась за внучкой в тёплый дом, на ходу ощупывая пушистые хвосты.

Сёстры переглянулись, подхватили из сеней приготовленные котомки.

– Жбан с квасом возьмите! – Крикнул Ведогор, подобрал обронённую дровину. – Чай не чужие пряники жуём, на посиделки дочек не голодными отправляем. – И забормотал, глядя на Годиславу, чтобы не слышала супруга. – Годя, у меня квас уже из ушей льётся, лучше медовой браги хлебнуть. Принесёшь?

– Сейчас за ножами и углями схожу и вынесу, – заговорщически отшепталась Годя.

* * *

Две красавицы неспешно вышли со двора, притоптывая намёрзший наст подшитыми кожей валенками.

Из избы выскочил Сотя. Он так и не разделся, только снял платки. Шапку держал в руках, и его кудрявые светлые волосы торчали во все стороны.

– Мне скучно! Я с сёстрами хочу!

Глядя ласковым взглядом на пока единственного сына, Ведогор согласно кивнул и полез за ворот зимней рубахи, за которым у него хранилась вся домашняя нужная мелочь. Нащупал складной ножик.

– Вот, возьми, будешь резать по дереву. Сядешь рядом с Итиром, он толковый резчик, учись. Просить ножик будут – не давай.

– Всегда просят. – Обрадовался Сотя.

– Во-от. – Ведогор с удовольствием погладил волосы сына и надел ему шапку. – В руки давай, а работать не разрешай, затупится. Платки где?

– А ну их к Лешему, платки эти. – Сотя провёл ладонью по вспотевшего лбу. – У конюховского Ныти есть ножик и у Кладиной дочки, Олеси, тоже. И я не буду в платках идти, теплеет же.

– И то верно, ты весь в упарине. – Подошедшая к сыну Домослава поцеловала ребёнка в лоб и поправила шапку. – А Сходя и Олеся, так они дворовые, при князе. У них ножи не свои, им просто так, побаловаться дают. А мы на свои кровные сменяли, поросёнка за ножик отдали.

По привычке Домослава пыталась завязать тесёмки своей на груди и большом животе, но душегрейка не сходилась.

– Я помню, мама.

– Мы все помним – проворчал Ведогор.

На крыльцо вышла Василиса, переодетая в домашнюю рубаху и короткий жупан[18]18
  Жупан – Верхняя демисезонная женская одежда.


[Закрыть].

– Домослава, тётушка. Вот… Это сёстрам. – Спускаясь по ступеням, она держала две пары сапог в вытянутой руке.

Что Ведогор, что Домослава пооткрывали рты, разглядывая невиданную до сих пор обувку.

– Это откуда ж богатство такое? Это ж кто делал? Это же сам воротник Тимослав мастерил? – Быстро говорила Домослава, боясь взять в руки сапоги.

– Не знаю. Я их на дороге нашла. – Врать было стыдно, и Вася покраснела, но замечала её смущение только мама. – Перед охотой. В лес шла – в сугробе схоронила. А на обратной дороге княжич Гранислав признался – обронил, но отказался брать – велел сёстрам отдать. Говорит, им всё равно скоро замуж идти, в приданое будет. – Польстила тётке Василиса.

– От, в чём наши девки на Масленицу, на смотринах будут удивлять! – Обрадовался Ведогор. Он взял из рук племянницы сапоги. – Это же стоит целую корову.

– Две, – уверенно заявила Домослава, забирая сапоги у мужа. – Тут помимо кожи с двух свинух, ещё сколько пошло на стельки бычьей срезки. – Повернув перед глазами подарок, она восхитилась. – В два ряда жилами прошиты. И вышивка, и бусины… княжеская одежда… И тулово держат, – прощупав кожу, она заключила: – Береста вложена для стояния. В богатые дома девок замуж отдадим…

Деревня Явидово. Приятная суета

Сняв петлю с калитки, во двор вошла Любаша.

– Вечер добрый, – проговорила она, не отрывая взгляда от оленёнка на волокуше. – Вот, зашла по-родственному, всё-таки муж мой, Ратибор, тебе, Домослава, двоюродным братом приходится. Помощь нужна?

– Нужна! – Резко ответила хозяйка. – Других родственников от мяса отгонять! Полдеревни сейчас на запах слетится.

Нахмурившись, Любаша положила руки на выпирающий из-под короткой шубки большой живот.

– Грех её обижать, – тихо, но настойчиво сказала Василиса. – На сносях она.

– Я тоже, – чуть тише проговорила Домослава. – Я тоже со следующего месяца буду на сносях.

Не считая нужным влезать в женские разговоры, Ведогор заворчал, примиряя женщин.

– Чего время теряем? Завози, супружница и ты, Любаша, на задний двор волокушу, к навесу для свежевания. – Забрав у Домославы сапоги, он протянул их вверх, на крыльцо, Василисе. – А ты снеси обнову в дом.

С мужем спорить Домославу не учили, и она смирилась с его решением, тут же шлёпнула себя ладонью по лбу.

– Погоди, Ведогор, там бабские тряпки висят.

– Тьфу ты, нечисть какая… – Свояк Васи плюнул перед собою, затем за левое плечо, – Беги, Васька, занавешивай.

В один прыжок Вася проскочила в сени, к берестяному ларю. Откинула крышку, достала четыре куска грубого полотна, а на остальные сверху положила сапоги. И тут же, чуть не упав, выскочила на задний двор через тёмный выход.

За домом, на малых кровяных вешалках, мотались стираные тряпки. Как часто бывает, у женщин, живущих вместе, месячные у них приходили одновременно.

Накрыв тканью замёрзшие на морозе тряпки в неотстиранных разводах, Василиса обтёрла руки снегом.

– Идите! Спрятала от глаз и звериной крови! – Крикнула она и, глянув на стемневшее небо, стала утаптывать снег перед столбами для свежевания скотины.

На зимней стороне дома, на стене сушились распяленная шкура медведя и трёх волков. Шкуры защищали скотный двор, пристроенный к дому от ветра и избавлялись от блох. Медведя добыл ещё отец Василисы, Богуслав.

* * *

Навес для свежевания был сделан из двух сосновых брёвен, подпиравшихся с трёх сторон деревяшками поменьше. Сверху перекладиной служил обтёсанный ствол осины, зажелтевший от времени. А над перекладиной, под сугробом снега, серела узкая крыша. Рядом с навесом стоял широкий пень для обработки добычи, чуть дальше пестрел в снегу большой каменный валун, размером с телёнка. Вытащить его со двора за последние лет сто не смогли, и Ведогор приспособил валун для заточки ножей.

С тёмного выхода из дома, боясь поскользнуться, спустилась Годислава, держа в охапку горшок с углями. Поставив его на разделочный пень, достала из-за пазухи кожаный чехол с ножами. Передавая его Ведогору, быстро вынула из кармана передника берестяную плоскую бутыль с крепким ягодным вином, и свояк в пять глотков влил её в себя, запрокинув голову.

К разделочному пню волокушу с оленёнком притащила Домослава. Из скотного двора послышались тревожные блеяние овец, козье мекание и рёв кабанчика.

– Чувствуют, светлые души. – Строгим взглядом Домослава заметила ничего не делающую, по её мнению, невестку. – Годя, хватит топтаться, разводи костёр.

– Ага, – согласила та, и сложила приготовленные дрова в шалашик, сухую бересту всунула в середину. Быстро высыпала на неё тлеющие угли. Огонь сразу же занялся.

К каменному валуну подошел Ведогор и, смахнув снег, стал точить ножи, выбивая искру.

В стороне стояла Любаша.

– Кадушки для кишок принеси! – Приказала Домослава Любаше, скребя пень для разделки. – Они под навесом, сразу за летним нужником!

– Бегу! – на ходу отвечала родственница.

– Вася, метнись в дом за тёплой водой, что в вёдрах у печи! – Продолжала указывать Домослава, и Василиса побежала к заднему крыльцу. За нею похромала мама, но Домослава крикнула свояченице в спину. – А ты, Годя, не ходи! Опять на ступенях навернёшься, итит твою ленивую.

И все говорили взбудораженными голосами, весёлыми от удачи. Ещё бы! Мясо в доме об эту пору! Небось, вся деревня прислушивается и завидует.

А зимняя ночь всё гуще темнела, и следовало торопиться.

– Больше дров бери! – Кричал Ведогор в сторону поленницы, где Годя накладывала на санки дрова. – Чтоб и видно было, и руки не помёрзли.

– А одного костра хватит? – решила вставить Годислава и своё слово в общее дело. – Может, второй и третий? А то морозец крепчает.

– Три, оно, конечно, лучше, – согласился свояк и повернулся к запыхавшейся соседке держащей сложенные одну в другую кадушки. – Любаша, помоги Годе. Домослава, хватит скрести пень, сотрёшь до земли.

* * *

Войдя в комнату, Вася застала разделку белок. Бабуля ловко надрезала шкурки у лапок и под хвостом. Шкурку снимала цельной, и тут же нанизывала через глазки на верёвку. Оставшуюся тушку легко надрезала и потрошила, отложив в специальную плошку с крышкой желчный пузырь, на скворчащую сковородку потрошки и желудок, а сами тушки в горшок с водой, стоящий в печи.

– Тебе сегодня положены желудки, – с удовольствием ворчала Снежана. – Добытчица ты моя.

– Ба, я только два съем. – По комнате пошел запах жареных орехов и хвои, того, чем питались белки. – Два тебе, остальные оставим Соте.

– Тогда ешь. – Подцепив желудочек ложкой, Снежана понесла внучке горячее ароматное мясо и по пути к столу, запнулась о ткацкий станок, стоящий у стены. – Когда же вы его отнесёте в новый дом? Все ноги об него отбила. – Она протянула ложку внучке. – Кушай, радость моя. И иди на двор, соблюдай обряд.

Деревня Явидово. Свежевание оленя

Не дожидаясь большого кострового огня, Ведогор начал разделывать оленёнка. Первым делом снял тряпицу с ранки под левым ухом, потрогал прилепленный воск, тот держался крепко, застыв на шерсти.

Достав из принесённых Любашей кадушек деревянные миски, дунул в них и негромко произнёс:

– Благодарю тебя Дивана, за подмогу в трудные дни. – И тут же призывно закричал. – Бабы, быстро ко мне! Будем творить молитву.

Все побросали свои дела и встали полукругом около волокуши.

– Прости нас, Лесной Дух за то, что взяли у тебя оленя, но он добыт по правилам и летом вернётся новым и здоровым оленем. Прости нас, Олений Дух, что взяли у тебя оленя, но мы принесём жертву и искупим наш грех.

Широко взмахнув ножом, Ведогор резко и точно вонзил его спереди в грудную клетку, прорезал сердце и сразу подставил деревянную миску. Тугая, тёмная, ещё тёплая кровь, толчками стала выливаться сначала в одну в миску и наполнив её, во вторую.

Подняв первую, Ведогор отвернулся от луны, еле светящей сквозь облака, сделал большой глоток крови, передал миску женщинам и приложил ладонь на бок оленёнка.

– Искупим, – хором согласились женщины и тоже, встав к луне спиной, отпили крови и, вытерев рот, прикоснулись руками к туше зверя.

Высоко подняв над костром миску, Ведогор не спеша вылил оставшуюся кровь в огонь. Она шипела ещё в воздухе и пошел запах жаренного мяса, отчего голодной Любаше пришлось прислониться к столбу.

Ведогор вытрет снегом миску и, воткнув в середину дна нож, провёл ею, над огнём.

– А ты, Вася, иди, отдыхай, – отпустил свояченицу хозяин. – Наломалась сегодня.

Подсоблять свежевать оленёнка среди стольких помощников – только мешать, и Василиса, ощущая усталость в ногах, ушла в дом.

В избе стоял крепкий лесной запах варящегося беличьего мяса.

– Сейчас засну, – пожаловалась Василиса бабушке, раздеваясь на ходу.

– Ложись, милая моя. – И бабушка перешла от печи к столу, где замочила для похлёбки сушеные грибы и яблоки.

* * *

Толстая шкура оленёнка ещё хранила тепло и, когда Ведогор сделал первый разрез на животе, изнутри пошел пар.

– Чего ты не привесил тушу? – возмутилась Домослава. – Столько крови теряем.

– Сколько тебя твой брат Богуслав учил, а не можешь запомнить. – Ведогор пристроил миску у валуна. – У оленя самые тонкие два желудка! Подвесим, и один точно порвётся, желчь прольётся, и мясо станет горьким.

Как только вытекла кровь, Ведогор приступил к потрошению туши. У него всегда удачно получался длинный и сильный разрез посередине брюха. В быстро подставленную кадушку, Домослава и Любаша стали вываливаться внутренности. Все смотрели на них с разными чувствами.

Годислава до сих пор переживала за убиенное животное, но от куска мяса не отказывалась никогда. Стояла в стороне и ждала, когда будет нужна.

Домослава деловито прикидывала, сколько получится требухи для колбас, не раздумывая о судьбе оленя.

Ведогор занимался своим делом с осознанием выполняемого перед семьёй долга.

А у Любаши кружилась голова от желания наброситься на мясо и есть, есть, есть его сырым… даже без соли.

Разрубив кость между задними ногами, что дало доступ к прямой кишке, Ведогор отработанным привычным движением сделал круговой надрез у хвоста и продолжил потрошение.

С небольшим усилием кишки и оба желудка освободились от связи со спиной и выпали в руки Ведогора. Теперь стало видно, что их удерживали небольшие хрящи на ребрах. В два взмаха перерезав хрящи, Ведогор с хрустом раскрыл грудную клетку. Ну, а после доставания сердца с легкими, туша осталась пустой, с одной лишь печенью.

Большим ножом Ведогор рассёк шкуру на шее оленя, разрезал мясо до кости и разъединил позвонки. Рогатую голову отложил чуть дальше, в сугроб.

– На крышу, – коротко сказал он тёще.

Прихватив за ухо голову оленя, Снежана приставила к стене дома лестницу, и, поднявшись к крыше, устроила на особой полке Василисину добычу. Ни волки, ни собаки её не достанут и мясо не пропадёт.

Спустившись, Снежана взглянула на зятя, а тот ловко и быстро перевязывал задние ноги туши оленёнка. Ведогор потянул верёвки наверх, к перекладине, а Домослава подхватила тушу и вдвоём они привесили добычу.

– Прямо голову клади! – крикнула дочь матери. – А то свалится, как обычно, косорукая! По второму разу полезешь и лестницу уронишь, кривоногая.

– Спасибо тебе, доченька, – под нос себе ворчала Снежана. – Вся в батю своего. Такой же ласковый.

* * *

Пока Годя и Домослава распределяли потроха по горшкам, а Любаша промывала кишки, Ведогор взял тонкий нож, в пять движений сдёрнул шкуру с оленя и кинул её на снег.

Со двора доносился хрип собак, исходящих желанием наброситься на свежее мясо.

– Годя, кинь им вот, – Ведогор срезал мяса с брюха оленя. – Пашины[19]19
  Пашина – (подчеревок, покромка) – отруб из брюшной части туши крупного рогатого скота и свиньи. Относится ко второму сорту.


[Закрыть] кинь, её сегодня не жалко. И захвати из сеней мясную кадушку и соль, будем замачивать.

Жадным взглядом провожая оленью пашину, Любаша, скрывая желание вцепится в него, повернулась к Домославе.

– Сегодня жарить-парить будете, или на завтра отложите?

– Как же сегодня? – Подтащив опустевшее ведро к костру, Домослава стала наталкивать в него снег. – Ещё полночь не прошла. Печь обидится, ей тоже отдых нужен. И мамка уже супа из белок сварила, зайдёшь потом, похлебаешь, пока мы разрубим мясо и замочим. Эх, вода-то заканчивается, но ты не отвлекайся, я сейчас снега растоплю. Ледяная водичка будет, но ты уж потерпи, Любаша.

– Да чего уж, не в первой. – Засунув руки подмышки, под тулуп, Любаша притоптывала ногами в онучах и лаптях. – Одеться надо было теплее, но я как с ума спрыгнула, когда увидела оленёнка.

Домослава, жалея руки, стала втаптывать его ногами в коротких обрезанных валенках.

* * *

При виде Годиславы оба пса перестали лаять и рваться с ремней и только поскуливали, всем телом дрожа от нетерпения. Они изо всех сил тянулись к любимой хозяйке, кормившей их чаще других.

Первые брошенные куски псы сожрали ещё на лету и смотрели на Годиславу просящими глазами.

– Позже принесу, когда тушу разделаем. Костей с мясцом, – посулила она и прошла в сени.

Из сусека[20]20
  Сусек – выдолбленный ствол широкого дерева, чаще дуба или липы, с крышкой.


[Закрыть] она достала комок соли, положила в мешочек, привязанный к поясу. Разогнулась, потерла хромую ногу и подхватила пустую липовую кадку.

– Годя! Годя, итить твою ленивую! – донеслось на разные голоса с заднего двора. – Поспешай!

Сырые внутренности оленя воняли дерьмом, не отвратительным свиным, всё-таки животное травоядное, но всё равно противно. Выворачивая синюшные кишки наизнанку, Любаша соскребала с них белесую слизь, и мыла, мыла, мыла их в пяти водах… а вода с каждым ведром становилась всё холоднее. Кишками провоняла вся одежда. От рук, платка и даже от волос несло навозной ямой и казалось, животный дух неистребим.

Наконец, очищенные и много раз промытые кишки Любаша сложила горкой в бадью и распрямилась. На разделочном пне осталась половина туши. Ведогор резко рубил мясо, Домослава споро завёртывала каждый кусок в отдельную рогожу и засовывала в бадью на просолку. Несмотря на большой размер кадки, целый оленёнок в неё влезть не мог.

Отдельно Домослава отложила оба желудка. Их внутренний слой для начала она использует при готовке сыра и только потом для жаркого.

Сглотнув голодный комок, Любаша негромко проговорила:

– Домыла я кишки, Домослава.

– Молодец, благодарствую. – Оценив лежащие на окровавленном снегу куски мяса, подобрала не тощий, но и не жирный кусок, от средней части ноги. – Держи, и захвати бадью с кишками-требухой, поставишь в сенях.

Дрожа от холода, в короткой шубке, залитой спереди водой, в мокрых онучах, соседка смотрела отчаянным взглядом.

– Мне бы… немножко ещё, для двух сыночков…

Живот Любаши выпирал, напоминая о скорых родах. И в самой Домославе толкнулся ребёнок.

– Возьми себе немного требухи и накрой бадью крышкой, она на стене висит… К матери зайди, поешь.

– Спасибо тебе, – Любаша поклонилась, приняла из рук Домославы мясо, заснула за пазуху, подхватила тяжелую бадью и поспешила в перевалку к тёмному крыльцу, придерживая живот.

В дверях она столкнулась с Годиславой, и та быстро дала ей свёрток рогожки.

– Это солонина. Кишок тоже возьми. Жаренные, с лучком, они ой, какие вкусные.

– Спасибо, тебе, подруженька. – В голосе Любаши послышались слёзы.

– Не за что, тебе сейчас есть нужно больше, чем обычно.

Обойдя Любашу, Годислава спустилась на задний двор и, посыпая солью твердевшую на морозе шкуру оленя, стала складывать её, сначала вдвое мехом наружу, затем в четыре раза.

– Я её завтра при солнечном свете поскоблю. В темноте могу испортить и руки поморожу, с утра прясть не смогу. – Громко говорила она в сторону свояка. – А завтра днём потеплеет, и шкура лучше выйдет. Нога моя ноет, оттепель чувствует.

– Тебе лучше знать, – согласился Ведогор. – Ты у нас главная по шкурам.