Текст книги "Леон"

Тень

– Леон! Леон, я тебя ждала!

Лина, которую я когда-то нанял в зазывалы, а потом уволил, – эта самая Лина, девица восемнадцати лет, вскочила со ступенек моего магазина.

Щеки ее горели на бледном лице. Светлое платье казалось тесным – грудь выпирала, раздирая шнуровку. Я невольно попятился: Лина часто приводила меня в замешательство. Она была слишком большая, круглая, слишком сдобная, с невыносимо горячим дыханием. И еще она была глупая; почему-то ей втемяшилось в башку, что если я польщусь на ее прелести в тесной подсобке, то потом обязательно женюсь. И она, Лина, войдет в дом Надир и нарожает мне ребятишек, да таких хорошеньких, что никто и не подумает отказать им в праве продолжения династии. Не брать же во внимание детей Эда, если они будут, или Рамона, который сам еще ребенок! Мои родители уже стары; в мечтах своих Лина видела себя хозяйкой дома Надир, ни больше ни меньше, а потому дышала мне в ухо, задевала мягкой грудью, сводила с ума и всячески мучила – а я, вместо того чтобы сразу ее прогнать, терпел. Мне даже нравилось. Я даже тискал ее несколько раз. Когда-то мы даже целовались. Но потом начались убытки, и стало не до утех.

– Я тебя ждала, у меня к тебе дело, срочное… – Лина взяла меня за локоть. Рука у нее была очень горячая, я почувствовал ее жар сквозь плотную школьную куртку.

– Что за дело?

– Не на улице… Давай войдем…

Я не видел ее несколько месяцев. Прежде она появлялась в магазине, заходила поболтать, даже покупала скромные безделушки. А потом исчезла. Говорили, у нее случился бурный роман с каким-то приезжим.

Отперев дверь, я первым делом коснулся порога:

– Добрые мыши, хозяин вернулся!

Мыши должны приносить магазину удачу. Возможно, эту суеверие, но коробочки с мышиным кормом я все-таки на ночь оставлял, и теперь весь пол был усыпан ореховыми скорлупками. Я взялся за метлу. Лина следила за мной огромными влажными глазищами.

– Леон…

– Да?

– Сделай мне такую штуку, чтобы ребенка скинуть.

Я решил было, что ослышался. Лина глядела на меня, грудь ее под зашнурованным платьем поднималась и опадала.

– Леон, беда у меня. Поверила гаду. Не женится он на мне, ну никак! Обманул и сбежал!

– Лина, – сказал я, – с чего ты взяла, что я такое могу?

– Можешь! Ты магией занимаешься по-настоящему, а не как эти умники с линейками, чего тебе стоит?

– Забудь. – Уши мои горели, а прикрывавшие их пряди были слишком светлыми, чтобы спрятать этот огонь. – Даже если мог бы… с чего ты взяла, что я за такое возьмусь?!

– Я добром отплачу, – сказала она, придвигаясь на шаг. – Ты не думай. Я тебе книжки добуду из бабушкиного шкафа. Помнишь, которые ты просил?

Бабушка Лины всю жизнь прослужила библиотекаршей в ратуше. Старуха была уверена: книги существуют, чтобы красиво стоять на полках. Всякую попытку взять книгу в руки, раскрыть, прочитать она встречала, как дракон встречает грабителей в своей пещере. Самые ценные книги, по практической магии, старушка снесла в один шкаф и заперла на огромный замок. Когда-то я просил Лину добыть для меня хоть пару томиков или хотя бы ключ, но Лина меня заверила, что это совершенно невозможно: бабушка полностью выжила из ума и полагает нерушимость шкафа важнее собственной – да и внучкиной – жизни.

– Спасибо, – сказал я с расстановкой. – Не надо.

– Ты подумай, Леон, там очень ценные книжки! Там все написано. Ты бы такой магазин открыл, что со всего мира приезжали бы. Ты бы весь торговый квартал скупил! Все бы говорили, что ты удачливее деда Микеля!

Она снова взяла меня за руку. Наивно, искренне. Она знала мои слабые места, она пробивалась к цели напролом.

– Лина, я за такое не возьмусь, я не могу. Иди к родителям, к семье, они тебя поддержат…

Ее влажные глаза сузились.

– Для Толстой Джаны ты сделал. А для меня не хочешь. Ладно… Тогда я пойду к мэру и расскажу, какой ты пояс сплел для Толстой Джаны. А она в суде подтвердит.

– Не подтвердит, – вырвалось у меня.

– Еще как подтвердит! Она болтунья, всем знакомым тайну выболтала – по секрету! Пять свидетельниц найдется или шесть…

Она развернулась и зашагала к дверям. Ждала, наверное, что я ее окликну.

Я прикусил язык.

Лина обернулась на пороге, сжала губы – и вышла.

* * *

Город лежал на пересечении речного, морского и сухопутного путей. Неподалеку, за площадью, располагался квартал гостиниц, и в двух шагах был порт. Не зря, не зря я выбрал такое дорогое место для моего магазина; вот и сейчас – стоило вывесить на дверь табличку «открыто», как в тесное помещение вошло пять или шесть совершенно незнакомых покупателей.

Две женщины средних лет, явно приезжие, заинтересовались украшениями. Я показывал им кольца с мерцающими в темноте камнями, объяснял, что означает перемена цвета; каждое слово и действие давалось мне через силу. Я думал о Лине: насколько осуществима ее угроза?

Я в самом деле подарил Толстой Джане пояс с особенным свойством. Джана забеременела от мужа, но через несколько месяцев заболела сосновой лихорадкой. А у женщин, которые во время беременности подхватили сосновку, рождается кукла, деревянная кукла с человеческим мозгом и несколькими живыми суставами. В школе, в кабинете учителя, хранится один такой заспиртованный плод. Я его видел только раз – но снился он мне раз сорок.

Я сплел для Джаны особенный пояс, и она потеряла ребенка. А потом оказалось, что она выдумала свою болезнь, чтобы обмануть меня. Она не хотела рожать – считала себя слишком молодой, а мужа втайне презирала. Я послужил ей орудием, как резец или молоток.

Поздно теперь горевать. Улик против меня нет – если только эта дура сожгла пояс, как я велел, а не хранит его. Но если у Джаны найдут пояс…

Пожилая матрона смотрела удивленно: она задала вопрос о цене, а я улыбался в ответ и молчал. Она хотела купить лютню с золотыми струнами: очень дорогую вещь, поющую низкими женскими голосами.

– Тысяча двести десять. Для вас – тысяча двести.

Я взял аккорд. Лютня вздохнула совершенно по-человечески и протянула в три голоса: «Корни-кони-крона…»

Матрона вытащила кошелек. Не веря своему счастью, я упаковал инструмент в коробку, приложив в качестве подарка запасную струну и серебряный камертон. Одна проданная лютня оставляла меня в прибыли на несколько недель.

– Ты неплохо справляешься, мальчик, – проницательно заметила матрона. – Твой хозяин должен быть тобой доволен.

– Он доволен, госпожа. Не желаете взглянуть на шарфы, сумки, шейные платки?

Звякнул колокольчик над дверью. Я обернулся; на пороге стоял человек средних лет, в дорожном костюме и пыльных сапогах.

Покупатель

За время работы я повидал много незнакомцев. Не могу сказать, чтобы при виде нового гостя внутри меня шевельнулось что-то особенное. Но крохотное предчувствие все-таки было. Жаль, я слишком погрузился в свои мысли и не прислушался к нему.

– Что вы желаете? – обратился я к гостю. – Здесь на полках в основном дамские товары, но есть специальный отдел для уважаемых господ. Ароматическая вода, кружащая голову девицам, очки, защищающие от солнечного света, амулеты, перстни…

– Как идет торговля? – Он бросил на меня взгляд из тех, что принято называть цепкими. Но никакой особенной силы в этом взгляде не было – он слегка зацепил меня и соскользнул, как лапа майского жука.

– Хорошо, – сказал я радушно. – В «Подарках Надир» вы можете найти…

– О тебе много говорят в городе, – сказал он и проводил взглядом матрону с лютней, как раз покидающую магазин. – Неприлично, чтобы о парне твоих лет столько судачили.

– Надеюсь, говорят хорошее, – сказал я, удерживая улыбку на лице, как чашку на кончике шпаги.

– Хорошее тоже, – он вдруг подмигнул. – Я не верю и половине того, что о тебе плетут. Ты в самом деле продаешь сны в конвертиках?

– Не совсем так, – я открыл шкаф. – Вот, видите этот конверт? Внутри ничего нет. Но если вы заснете с конвертом под подушкой – вам приснится очень яркий хороший сон. А если у вас хоть чуть-чуть развито воображение, вы увидите то, что сами пожелаете.

– Зачарованный конверт?

Будь он девицей, я сказал бы, что, конечно, зачарованный.

– Нет. Конверт обычный. На него нанесено заклинание, само по себе простое, но удачно вписанное в форму и фактуру предмета. Мое искусство – прежде всего в том, чтобы заклинание и предмет гармонично сочетались. Видите этот узор в уголке?

– Изобретательно, – пробормотал незнакомец.

Я воодушевился:

– Это очень популярный товар, достаточно дорогой – пятьдесят монет за штуку…

– Ты ведь потомок старинного магического рода, – сказал незнакомец и прищурился. – Тебе не стыдно стоять здесь за прилавком и разменивать власть на барыш?

Я до того растерялся, что не сразу сообразил, что в руках у меня зачарованный конверт. Я чуть нос им не вытер, приняв за салфетку. Незнакомец разглядывал меня, будто я сам был редкостным товаром.

– Я принадлежу к семье Надир, – сказал я, вернув себе самообладание. – Это уважаемый в городе купеческий род… И я, между прочим, честно зарабатываю свой барыш.

– Но отец твой – прирожденный маг.

– Благодарю, что навели справки о моей семье.

– Дай-ка, – он взял у меня конверт, и я не успел отдернуть руку. – Неплохая работа. Одноразовая, конечно?

– Конечно. – Я почувствовал себя уязвленным. – Многоразовое заклинание потребует источника энергии, который…

– Ладно, ладно. По крайней мере, у тебя хватает честности не выдавать свои безделушки за настоящие волшебные предметы. Подумать только, как низко мы пали: потомок Кристального Дома – торговец…

– А что вы имеете против торговцев? – спросил я уже без улыбки. Человек этот нравился мне все меньше.

– Ничего, – он ухмыльнулся, будто его развлекала моя злость. – А это что, кольца?

– Набор украшений, – я говорил сквозь зубы. – Справа на подушке простые. А слева – с эффектом легкой эйфории, как от бокала игристого вина. Достаточно потереть кольцо…

– Открой витрину, я взгляну.

– Вы ведь все равно не будете покупать, – сказал я неожиданно для себя. Обычно я показывал товар даже беднякам с пустыми карманами. Мне нравилось смотреть на лица людей, которые держат в руках магическую вещь.

– Откуда ты знаешь? Что-то, может быть, и куплю. – Он шел вдоль полок, безошибочно узнавая измененные мною предметы. – Это что такое?

– Зеркало, приводящее в доброе расположение духа, – нехотя ответил я. – Оно просто льстит, на самом деле.

– А это? – незнакомец указал на шелковый шнурок с тремя узелками.

– Это оживляет память. У всех есть забытые воспоминания. Когда человек развязывает узелок – его память оживляется, он вспоминает какую-нибудь давнюю мелочь, приятную или забавную.

– Трижды?

– Да. По счету узлов.

– Изобретательно. – Он протянул руку к шнурку, но в последний момент передумал его брать. – Но очень мелко, парень.

– Людям нравится, – я говорил вежливо, но всем своим видом давал понять, что не огорчился бы его уходу.

Он склонил голову к плечу. Длинный, черный от загара, с большими ладонями и огромными ступнями, он похож был на оживший древесный корень. Голова его сидела на узких плечах, будто птица на ветке.

– У тебя не найдется выпить чего-нибудь? – спросил он доверительно.

– Я не пью.

– Тогда просто присядем. Я хочу с тобой поговорить.

Как назло, в дверях не показывалось ни одного нового покупателя.

– Я хочу предложить тебе нечто интересное, – сказал незнакомец. – Возможность посмотреть другие страны и кое-чему научиться. Тебе, наверное, до смерти надоело сидеть в этой дыре, надрываться в магазине, ходить в дурацкую школу?

Он смотрел мне прямо в левый глаз. Я растерялся опять: он не то чтобы читал мои мысли. Он вслух проговаривал то, что становилось моими мыслями через долю секунды: я и сам уже знал, что устал без меры, школа раздражает, ответственность угнетает, огорчает холодность отца, и еще эти призраки, что не дают спать по ночам…

– Нет, – сказал я, отделываясь от наваждения. – Эта дыра называется мой родной город, и я неплохо в нем устроился, если вы заметили.

Он снова оглядел полки:

– Неплохо… За прилавком среди платочков и благовоний.

– Меня устраивает. – Я уже еле сдерживался.

– Предки твоего отца прокляли бы внука-галантерейщика.

– Убирайтесь, пока я не начистил вам рыло.

Он прищурился:

– Ага, все-таки темперамент у тебя есть, и ты бываешь похож на мужчину… Ухожу, ухожу. Счастливо оставаться.

И за ним закрылась дверь.

Катастрофа

День был испорчен окончательно. Я улыбался, как посмертная маска, покупатели опасливо косились. Торговля шла вяло. Наконец я закрыл магазин, зажег лампу в мастерской и попытался закончить вчерашнюю работу – перстень, заставляющий смеяться. Ничего не получалось: веки саднило, руки тряслись, заклинание не ложилось в форму перстня. Человек, решивший воспользоваться моим изобретением, получил бы икоту и судорожный припадок вместо смеха. В конце концов я плюнул, спрятал перстень в ящик стола и стал закрывать магазин: опустил жалюзи, насыпал в кормушки для мышей кукурузных зерен, погасил все лампы и проверил ставни. Накинул школьную куртку и вышел; на улице было еще светло. Обычно я уходил с работы позже, иногда под утро.

Стражники, проходившие по улице, поздоровались со мной приятельски. Наш торговый район славится безопасностью, стоит только крикнуть: «Караул!» – и моментально оказываешься в кольце вооруженных людей со значками. Но магазин я всегда закрываю на четыре поворота ключа.

Школьный саквояж оттягивал руку. Я вспомнил, что неделя только начинается, а я уже получил «дыру» за порталы, на завтра задана большая работа с чертежами и формулами, и Эд может не успеть сделать ее за двоих. Я ускорил шаг.

Вечерняя свежесть разогнала дрему, и сделалось немного веселее. Прохожие спешили по своим делам, многие со мной здоровались. Тесными группками бродили моряки с разных судов. Раньше я любил заходить в порт, сидеть на пустом причале, смотреть вдаль, слушать, как прибой пощелкивает камушками, будто четками. Раньше, когда у меня еще было свободное время.

Смеркалось. Я остановился на самой верхушке горбатого мостика, чтобы посмотреть на город – он вырисовывался башенками на фоне вечернего неба – и на речку под ногами. На выложенном камнем дне видны были монетки из дальних стран, на которые ничего нельзя купить. В чистой воде резвилась крыса, никого не боясь, ничего не стесняясь; я плюнул в нее сверху, но промахнулся.

Жаль. Говорят, если плевком попадешь в крысу – можно загадать желание.

Пешком от моего магазина до порога дома идти чуть больше часа. Обычно всю дорогу я обдумываю новые идеи, но на этот раз ничего не лезло в голову. Незнакомец в пыльных сапогах прилепил ко мне слово «галантерейщик», как лепешку дерьма; он давно ушел, а я все спорил с ним, придумывал все новые и новые аргументы: мой магазин занесен в «Книгу достопримечательностей», которая хранится в ратуше! Люди меня уважают! Мои предки довольны!

Галантерейщик. Слово-то какое тухлое.

Позади загрохотала дорога. Я посторонился. Мимо в сумерках проскакал отряд стражников – не городских, в чьи обязанности входит отлов воришек, а гвардейских, тех, что имеют дело с разбойниками, убийцами и прочими серьезными правонарушениями. Они пронеслись, обдав меня порывом ветра и пыли. Я невольно призадумался: куда они спешат? Что случилось?

Я продолжал дорогу торопливо, со все нарастающим дурным предчувствием. А когда вышел на пригорок и увидел издали наш дом – сразу понял, что пришла беда.

* * *

– Несовершеннолетний Леон Надир. Вы обвиняетесь в том, что сегодня, примерно в два часа десять минут после полудня, нанесли тяжелое проклятие несовершеннолетнему Ойге Топотуну, в результате которого он скончался сегодня около пяти часов вечера.

Наш дом был полон стражи. Отец стоял, привалившись спиной к стене рядом с портретом Лейлы, Мертвой Ведьмы. Мать, разъяренная, с раздувающимися ноздрями, восседала во главе пустого стола. Руки ее были скрещены на груди, и пальцы левой вцепились в плечо правой.

Здесь же стояли братья. У Рамона дрожали губы. Эд вертел в руках костяную линейку – наверное, когда стража прибыла, он готовил домашнее задание для себя и для меня.

– Нет, – сказал я. – Я этого не делал. Множество свидетелей может подтвердить.

– Множество свидетелей подтвердит, что вы не били двенадцатилетнего мальчика кулаком в лицо?

Эд крепче сжал линейку. Я испугался, что он порежется.

– Я его бил, – сказал я, прокашлявшись. – Но я его не проклинал.

Офицер кивнул, будто ожидал именно такого ответа, и вытащил свиток:

– «Проклятие, вербально формулируемое как «чтобы ты сдох», приобретает двойную силу, если сочетать его с прямым ударом кулаком. Когда шок от удара проходит, жертва чувствует себя хорошо три или четыре часа, после чего умирает внезапно и необъяснимо». Источник: «Список тяжелых проклятий, применяемых для лишения жизни». Экспертиза тела назначена на завтра. Сейчас вы задержаны, Леон Надир, для полного выяснения обстоятельств.

– Я виноват в том, что его бил, – повторил я, глядя в глаза матери, – но я его не проклинал!

– Экспертиза покажет, – сухо повторил офицер. – Вам придется проследовать с нами.

* * *

Если бы жестяную лейку не привязали к двери кареты, если бы лейка не упала на голову Эду, если бы тот не заподозрил сразу Ойгу и не расправился с ним на месте, если бы Ойга не озлобился и не пристал бы к Рамону, если бы учитель дал себе труд разобраться и наказал Ойгу, а не моего брата – вихрастый остался бы жить. Но все случилось, как случилось; не ясно одно: почему он умер? Кому, как не мне, точно знать, что никакого проклятия не было и в помине?!

Обо всем это я – коротко, отрывочно – успел передумать, пока меня везли обратно в город в приземистой тюремной карете, подкатившей к нашему дому вслед за всадниками. Окон в карете не было, но я узнавал места, по которым мы проезжали, по стуку колес. Звук этот сменился трижды: когда мы выехали с проселка, ведущего к дому, на широкий тракт, когда мы переезжали мост, когда мы въехали на городской булыжник.

Со мной обращались очень вежливо, и это само по себе было страшно. Где-то я слышал, что уважительнее и мягче всего гвардейская стража обращается с преступниками, приговоренными к смерти.

Странное дело – в эту ночь я, измученный вечным недосыпанием, спал как убитый на тюремной койке в маленькой, темной, но чистой камере. Утром мне принесли поесть, но никуда не водили и вопросами не беспокоили. Я пожевал каши, почти неотличимой от той, что мы с братьями ели перед школой, и снова уснул.

И проспал, с короткими перерывами, до самого суда.

* * *

Зал ратуши был чем-то похож на наш школьный класс, только гораздо больше и, пожалуй, темнее. Здесь проходили традиционные балы, пышные события вроде свадеб и юбилеев, и, как теперь оказалось, громкие судебные заседания.

Людей было необыкновенно много, несмотря на то, что огласки старались избежать и наша семья, и семья Топотун. Тем, кто не уместился на скамейках, приходилось стоять за их спинами.

Мои мать и отец сидели в первых рядах, оба с непроницаемо-застывшими лицами. Эд стоял рядом со мной, не обращая внимания на стражников, беззвучно шевелил губами, то и дело пытался что-то сказать, но голоса не было. Рамона в суд не пустили.

Родственники Ойги, двадцать человек, выделялись среди толпы черным пятном траурных одеяний.

Заседание вел городской судья.

– Для дачи свидетельских показаний приглашается Кайра Мох, учащийся. Подойдите сюда… Ойга Топотун был вашим соседом по парте?

– Да, но я…

– Расскажите подробно, что произошло вчера после окончания занятий.

– Я стоял… Эти двое, два старших Надира, я имею в виду, подошли к Ойге, вернее, он убегал, а они его догнали…

– Почему он убегал?

– Они угрожали ему.

– Они догнали его, и что?

– Он упал. Потому что Леон Надир ему подставил ногу. Тогда они его подняли, обвинили в том, что он проклинал в спину их брата, и стали бить.

Эд снова попытался что-то сказать, шагнул по направлению к креслу судьи, но стражник молча удержал его.

– Сколько раз и каким образом они его ударили? – невозмутимо продолжал допросчик.

– Сперва Эд Надир дал ему пощечину. Потом Леон Надир сказал: а что будет, если я тебя прокляну? Эд Надир сказал: не надо проклинать. Тогда средний Надир ударил Ойгу кулаком в нос и что-то сказал.

– Я ничего не говорил! – мой голос отдался эхом в высоких сводах. Мальчишка-свидетель шарахнулся, будто на него замахнулись топором. Судья на меня даже не глянул.

– К порядку, подсудимый, если не хотите, чтобы слушанье продолжалось без вас. Свидетель, успокойтесь, вы под защитой закона. Что именно сказал Надир?

– Я не расслышал, – пробормотал мальчишка. – Что-то вроде «проклятая тварь»… Но я не могу сказать точно.

– Спасибо, – судья жестом отправил мальчишку на место и обернулся к мэру, который сидел рядом:

– Итак, мы заслушали трех свидетелей, есть ли необходимость вызывать остальных?

– Нет, – был ответ. – Зачитайте экспертизу, пожалуйста.

– Одну минуту, господин мэр, – судья взял со стола заранее приготовленный документ. – «Исследование, проведенное городским медико-магическим экспертом, показало, что Ойга Топотун, двенадцати лет, учащийся, скончался в результате действия тяжелого проклятия, осложненного ударом кулаком в лицо». Подпись, печать.

В зале ратуши поднялся гул. Мои родители сидели, будто вытесанные из камня, а Эд так дернулся, что стражники вынуждены были взять его под локти.

– Леон Надир, – суконным голосом проговорил судья. – Поднимитесь сюда, пожалуйста, и изложите собственную версию событий, которые случились после окончания школьных занятий.

Я поднялся на помост, огражденный ажурной деревянной балюстрадой. Во рту было очень сухо и горько. Чувство было, будто меня вызвали к доске, а я даже не знаю, какой сегодня урок.

– Какого рода конфликт произошел между вами и Ойгой Топотуном? – ровно спросил судья.

– На уроке он… обижал моего младшего брата. Пускал ему в спину детское проклятие «игла».

– За это вы решили проклясть его на смерть?

– Я не проклинал его. После уроков, свидетели точно описали, мы с моим старшим братом догнали Ойгу. Мы ударили его всего два раза.

– Он умер не от побоев.

– Я не проклинал его, – повторил я беспомощно.

– Вы сказали: «А что, если я тебя сейчас прокляну?»

– Я сказал. Но это была только угроза. Я просто ударил его.

– Кулаком?

– Я был зол. Мне было обидно за брата. Его оставили после уроков. Я ударил Ойгу, но…

– Ваши пояснения приняты.

– Но я не убивал его!

– То есть вы отказываетесь признать вину.

– Я не убивал его.

– Пригласите свидетельницу Джану, – сказал судья, глядя мимо меня.

У меня помутилось в глазах.

Откуда-то из толпы вывели – почти вынесли – Толстую Джану, очень бледную и потому похожую на зефирное пирожное. Она прятала глаза и постоянно прикрывала ладонью рот. В руках судьи я увидел пояс, сплетенный из цветных полосок ткани; я заморгал: это был не тот пояс. Свой бы я сразу узнал.

Джану о чем-то спрашивали. Какую-то чушь: вроде того, как долго она замужем, и не против ли воли ее выдавали. Джана почти сразу начала реветь, и ее приходилось переспрашивать по несколько раз. Наконец, потеряв терпение, поднялся тот самый медико-магический эксперт, сухой старик, с которым я за всю жизнь не сказал и пары слов.

– Попрошу внимания! Согласно доносу, мы обыскали жилище вот этой женщины, Джаны, и нашли в нем пояс с ярко выраженными свойствами! Это заклятый пояс, и беременная женщина, однажды надев его, лишается ребенка!

Толпа загудела.

– На первом допросе Джана показала, что пояс сплел для нее Леон Надир… Так ли это?

Джана ревела, губы ее потеряли форму и не могли ни отрицать, ни подтверждать.

– Леон Надир, вы производили для Джаны пояс с подобными свойствами?

Хитро поставленный вопрос. Если бы он спросил, мой ли пояс в руках у судьи – уверенно бы ответил «нет».

Я промолчал. И мое молчание устроило медико-магического эксперта. Он кивнул и вернулся на свое место.

– Приговор будет оглашен в этом же зале, завтра, в десять утра! – сообщил судья.

Снова зашевелилась, загалдела публика. Я увидел, как стражники выводят Эда – тот совсем впал в отчаяние. Мои родители сидели по-прежнему неподвижно: мать, судя по лицу, ушла глубоко в себя, как улитка, забившаяся в ракушку.

Зато отец смотрел на меня со странным выражением, очень похожим на гордость.