Текст книги "Золотой Трон"

3

Еще издали разглядел Марпата на ровной линии окоема едва заметные очертания большого города. Сарай с его столичной суетой встретил путников лучами полуденного солнца. Еще никогда не доводилось Марпате бывать в столь значимом и столь красивом городе. Его удивляли широкие и длинные улицы с бесконечной чередой всевозможных строений.

На полном ходу лошади вынесли арбу на широкую площадь, вымощенную добротным дорожным кирпичом. Здесь проживала городская знать. По краям площади располагались высокие роскошные дворцы с резными куполами сводов и стенами, расписанными текстами из Корана витиеватой арабской вязью. Сюда, на городскую площадь, изобилием лучей сходилось множество улиц. Те, что пошире, были вымощены кирпичом и застроены богатыми особняками. Обитатели узких улочек жили победнее и довольствовались деревянными настилами вдоль домов.

Повозка, в которой находились Харун ад-Дин и Марпата, с грохотом прокатилась по мостовой, пересекла площадь и нырнула в одну из широких улиц. Улица была застроена такими же красивыми и богатыми дворцами, что видел Марпата на площади. Миновав квартал, путники вновь оказались на широкой площади. Повозка остановилась около высокого и роскошного дворца.

– Ну вот, мы и приехали, – выглянул в окно Харун ад-Дин, – это мой дом. Здесь мы и остановимся.

Как только эмир со своим подданным вошли во дворец, все в доме пришло в движение. Забегала и засуетилась многочисленная прислуга, приводя в движение застоявшийся без хозяина дома воздух.

Харун ад-Дин приказал отвести Марпату в его апартаменты, а сам, не теряя времени, отправился к Черкес-беку.

Дворец Харун ад-Дина в Сарае немногим превосходил его хаджи-тарханский дом, но все же Марпата не переставал удивляться красоте его убранства и благоустроенности быта. Отделанные фресками стены, отшлифованные до зеркального блеска мраморные полы, отопительные и водопроводные каналы, умело спрятанные от лишних глаз, приводили Марпату в восторг. Погрузившись во все это великолепие, Марпата вдруг подумал, что наставник Чинробнобо, увидев своего воспитанника в такой роскоши, пришел бы в ужас, посчитав, что все его многочисленные труды пошли прахом.

В ожидании Харун ад-Дина Марпата вышел на улицу. В центре площади находился небольшой искусственный водоем, посреди которого из огромной мраморной чаши бил фонтан. Марпата подошел ближе. Сильные струи фонтана, устремляясь к небу, крупными каплями падали вниз. Марпата загляделся на искрящиеся брызги. Мысли роились в голове сонмом жужжащих пчел. Он вдруг вспомнил об оставленном им родительском крове, об отце, о матери и о Коддусе – немощном старике, который первый, сам испытывая нужду, протянул ему, иноземцу, руку помощи. Слушая монотонное журчание воды, Марпата вдруг вспомнил свой длинный и утомительный переход из Лхасы в Хаджи-Тархан. Теперь, оглядываясь назад, туда, где пятилетним мальчуганом настойчиво стремился уйти из дома, он знал наверняка: неречённое, вот что двигало им, вот что давало ему уверенность в завтрашнем дне. В неречённом таилась его судьба – единственная и неотвратимая. Он не искал легких путей, пути сами расстилались перед ним, направляя туда, где он должен был быть. Сейчас он находился подле своего господина в столице Улуг Улуса – Сарае ал-Джедиде. Впервые Марпата увидел этот город, когда пришел сюда с торговым караваном. Еще тогда он, иноземец-пёба, был покорен его величием и красотой, длинными широкими улицами, его многочисленными богатыми базарами, невольничьими рынками и снующим туда-сюда людом. Переполненный народом, этот город оправдывал титул столицы могущественного ханства кыпчаков.

Дворец Хаджи-Черкеса находился на центральной площади Сарая. В то время, когда Марпата, предоставленный сам себе, размышлял у фонтана о былой жизни, Харун ад-Дин вошел в покои эмира.

– Наконец-то ты приехал, – оживился Черкес-бек, – я послал за тобой два дня назад!

– Мой господин, – склонился в легком поклоне Харун ад-Дин, – я выехал, не мешкая, как только посыльный доставил мне приказ.

– Да, ты прав, – эмир встал навстречу своему младшему другу, – ожидание всегда томительно, а в нашем положении медлить никак нельзя. Мы живем в смутные времена. Наше государство слабеет на глазах, а ханский престол раздирают на части все, кто только может.

Несмотря на то что Черкес-бека очень волновало, в чьих руках окажется верховная власть Улуг-Улуса, он вызвал к себе Харун ад-Дина не для того, чтобы гадать, кто овладеет Сарайским престолом. Будь то Кульпа, Навруз или кто-то другой, сейчас для Черкес-бека было не столь важно. Как бы ни боролись за сарайский престол джучиды, реальная власть в Улуг-Улусе принадлежала не им, а одному из старших монгольских эмиров по имени Мамай, который еще при царствовании Бердибека управлял всеми его делами. Он – Мамай – не джучид, стоял во главе рода джучидов на правах мужа дочери хана Бердибека – Ханум. Теперь, со смертью хана, когда право обладания троном наследовал малолетний сын Бердибека – Тохтамыш, Мамай тоже не терял времени, и тоже не желал упустить свой шанс в борьбе за власть. И здесь Черкес-бек должен был взвесить все «за» и «против». Со смертью Бердибека он, Черкес, лишался не только покровительства. Смена правящего хана усиливала его конкуренцию с такими же, как и он, походными эмирами левого крыла – Айбеком и Урус-ханом. Еще при Бердибеке постоянные несогласия его эмиров заставляли их враждовать между собой. Теперь, когда их правитель пал от руки родного брата, каждый из них думал об укреплении своего положения. Все хорошо обдумав, Черкес-бек направил свой взор на предместья Хаджи-Тархана. Во-первых, это были одни из самых близких окрестностей Сарая. Во-вторых, в Хаджи-Тархане он мог получить куда более значимую поддержку среди городской знати, нежели, к примеру, на землях Хорезма.

– Я вызвал тебя к себе, – перешел к делу Черкес-бек, – чтобы ты на некоторое время остался здесь, в Сарае. Мне нужна полная осведомленность обо всем, что здесь будет происходить. Я же отправляюсь в Хаджи-Тархан. Это стоит сделать немедля, пока Урус и Айбек не опередили меня.

Черкес-бек доверял Харун ад-Дину. Это доверие зародилось, и не раз было проверено еще в те времена, когда жив был его отец Мухаммад. Сейчас Черкес-бек стремился овладеть предместьями Хаджи-Тархана, и во многом в этом предприятии он полагался на своего подданного.

4

Утро началось с того, что Харун ад-Дин пригласил Марпату разделить с ним бассейн с теплой бирюзово-прозрачной водой. Бассейн был сделан в полу одного из залов, стены которого были выложены небесно-лазурной изразцовой плиткой. Эмир называл этот зал голубым. Это было его любимое место отдыха, где, ведя размеренные беседы со своим подданным, он мог часами предаваться плотской неге.

Нет ничего приятнее, чем после пробуждения от ночного сна нежиться в теплой лазурной воде, благоухающей сандалом, когда еще не обретшее дневную уверенность тело пребывает в ленной истоме утреннего пробуждения. Именно в это время Харун ад-Дин любил неспешно размышлять обо всем понемногу. Именно эти часы казались ему наиболее приятными для задушевных бесед с Марпатой. Эмир любил устраивать для своего фаворита неожиданные испытания: то бросит в пламя жаркой полемики редкое кыпчакское слово, то вдруг, наслаждаясь замешательством иноземца, заведет разговор о древних обычаях своих предков.

Сегодня Харун ад-Дина не интересовали ни премудрости родной речи, ни жизнь далеких праотцов. Нежась после ночного сна в бассейне своих апартаментов, эмир размышлял о том, что ждет его страну в разбушевавшихся интригах джучидского двора. Здесь в Сарае была видна вся обостренность кровожадной борьбы за трон. Неприкрытая вражда ханов, их внезапные загадочные смерти ослабляли веру в незыблемость Великого Улуса. Кульпа, Навруз, Хидыр, Тимур-Ходжа, Мамай… Кто одержит в этом разгоревшемся булгаке верх?

Предоставленный собственным мыслям, Харун ад-Дин нежил расслабленный торс в ласковой воде дворцового водоема. Сегодня эмир не доверял иноземцу своих мыслей. Марпата чувствовал это и не мешал господину. Казалось, тот находился где-то далеко в заоблачных высях. Его взор был устремлен сквозь массивные стены дворца в далекую нереальность.

– Хочется возвышенного, – прервал молчание эмир, – почитай что-нибудь на память, – обратился Харун ад-Дин к Марпате.

Иноземец взглянул на своего господина и, словно извлекая из закромов памяти нужный опус, растягивая слова, начал декламировать:

 
– Что прямо, не криво – все ладно на диво,
Все ладное – прямо, прямое – правдиво.
Скосилось – глядишь, в кривизну перешло,
А где кривизна – там посеяно зло.
Прямое падет, если вдруг окосело,
Но будет стоять, если прямо всецело.
 

Это были строки из древней поэмы «благодатного знания». Харун ад-Дин не ожидал, что иноземцу знакомы столь древние тексты.

– Откуда тебе известно это древнее сказание? – удивился эмир.

Марпата сделал вид, что не расслышал вопроса. Ему не хотелось раскрывать всех тайн своей осведомленности. Взгляд его был устремлен вдаль, словно, взирая сквозь стены, он постигал будущее джучидского двора. Марпата цитировал наизусть письмена, начертанные на свитке, переданном ему Коддусом:

 
– Для власти во всем справедливость основа,
И власть лишь во правде жива и здорова.
Об этом муж разума слово изрек,
А мудрое слово – успехов залог.
Крепка только власть справедливости строгой,
Путь бека – идти справедливой дорогой.
Бек, правящий твердым, правдивым законом,
Желаемых благ получает премного!
 

«А мудрое слово – успехов залог», – когда-то эти строки врезались Марпате в сознание, и он сразу осознал силу их внушения. Теперь он декламировал их своему господину.

 
– Еще есть реченье, и мысли в нем верны,
Пойми его смысл – и спасешься от скверны:
«Будь дальше от бека, пришедшего в гнев:
Унизят тебя и прогонят, презрев.
Во гневе все беки – свирепые львы:
Вошедшему к ним не сносить головы!»
 

Пребывая во власти водной стихии, Марпата казался совершенно безмятежен. Харун ад-Дин тоже был внешне спокоен. Однако эмир откровенно удивлялся, как люди, разделенные веками, одинаковы были в своих страстях и побуждениях, как прозорливо древние описали разгоревшийся на земле кыпчаков булгак.

5

Черкес-бек не терял времени. После разговора с Харун ад-Дином он спешно собрал людей и двинулся к Хаджи-Тархану. Малейшее промедление означало для него крушение всех планов. Черкес-бек понимал, что если сейчас он не сделает необходимый задел на будущее, то безвозвратно упустит свой шанс.

Путь от Сарая до Хаджи-Тархана недолог, но даже самые резвые и выносливые скакуны не смогут преодолеть его на одном дыхании. Весь световой день люди Черкес-бека находились в седле. Лошади хрипели и требовали отдыха. На привал остановились у реки. И хотя солнце было еще высоко над окоемом, решили заночевать здесь.

В первую очередь распрягли и напоили коней. Пока люди занимались приготовлениями к ночлегу, Черкес-бек сидел на берегу и любовался окрестным пейзажем. Много земель повидал эмир на своем веку, но низовье Итили всегда покоряло его сердце. Хаджи-Черкеса завораживал бескрайний простор этих мест, когда взгляд, пролетая со скоростью птицы от окоема до окоема, не встречал на своем пути никаких преград. Вот и сейчас, касаясь взором той таинственной черты, где Небеса снисходили до бренной Земли, Черкес-бек видел, как сливались воедино эти две стихии. Таинство их воссоединения всегда завораживало Черкеса. То, что происходило здесь, на Земле, он хорошо знал, но что таило в себе Небо – для Черкеса это было непостижимо.

Эмир устремил взор ввысь. Несмотря на то, что до заката оставалось лишь несколько часов, безоблачный небосвод лучился синевой.

«Какое синее сегодня небо! – подумал Черкес. – Быть может, это добрый знак?! Ведь он – тюрра, а для тюрра с древних времен синий – священный цвет Неба. На Небе живет Тенгри – Бог Верхнего Мира. Ему подвластно все: человек, животные, растения, камни. Испокон веков тюрра поклонялись Тенгри. Вся яса великого Чингисхана написана по его законам. В этих законах нет места ни лести, ни обману, ни лицемерию, ни гордости, – размышляя так, Черкес-бек отстраненно наблюдал за суетящимися вокруг костров людьми, – по законам Тенгри, все они были едины с природой». Черкес-бек, подчиняясь памяти предков, разделял убеждения Чингисхана, который, поклоняясь Тенгри, запрещал что-либо считать нечистым. Все в этом подлунном мире равны, и нет различия между чистым и нечистым, между растениями, животными и человеком, между христианами, мусульманами и тенгрианцами, а потому Чингисхан, подчиняясь законам тенгрианства, всем своим подданным гарантировал свободу совести и веры.

Сейчас Хаджи-Черкес как нельзя острее чувствовал свое единение с Тенгри. Эмиру казалось, что бог его предков укоряет его за предательство. Хотя он и не был причастен к тому, что некогда сын Чингисхана – хан Берке – отрекся от Тенгри и принял ислам, а полвека назад хан Узбек узаконил чуждую тюркам религию на этих землях, все же чувство вины не покидало Черкеса.

То ли разгневался Тенгри, то ли отступился от неразумного рода-племени, людям на земле неведомо, да только с тех самых пор великая империя Чингисидов начала слабеть. Законы Ясы больше не исполнялись новообращенными в мусульманство ханами. Сын поднимал руку на отца. Брат шел на брата. Хаджи-Черкес, как и многие другие тенгрианцы, стал заложником жестокого времени, где больше не было ни равенства, ни справедливости. Самодержавие Чингисхана его потомки разодрали в клочья. В горниле распрей разгорался большой булгак, в котором Хаджи-Черкес, как и многие другие, ему подобные, искал свое место под солнцем.

6

Не сразу, не вдруг и не одним днем измеряется путь к власти. Всего полгода владел Кульпа царским троном, а время уже распорядилось по-своему. Не посчитался Наврузбек с голосом крови, занес острый меч над головой брата. И сыновьям его на горло не преминул наступить, да так, что склонили оба молодые головы. Под каждой ступней по голове, да опорой меч в горле Кульпы – прочно встал Наврузбек на ступени трона. Кажется, незыблем престол его, обагренный кровью родных. Да только жажда власти, словно наваждение, манит на ханский трон не только потомков Джучи, но и тех, кто не связан с Великим Чингисханом узами крови. Разгорается булгак, словно пламень, сдобренный маслом.

Беклярибек [24]24
  Беклярибек – старший улусных эмиров, или эмир над эмирами (Элькалькашанди).


[Закрыть] Мамай, и при Бердибеке заправлявший делами на правах зятя, теперь стремился к большему. Он не Чингисид и законного права на престол у него нет. Но он не одинок. В его руках военные ресурсы Кирама. Он в чести у генуэзцев. Хаджи-Черкес об этом знает и не хочет упускать его из вида.

В то время, как Черкес-бек утвердился владетелем предместий Хаджи-Тархана, Кыйа-Мамай-бек, оставив столицу Великого Улуса, направился в Кирам [25]25
  Кирам – Крым (Ибн Батута).


[Закрыть]. Многие годы престол Солхата – столицы Кирама, принадлежал Зейнеддину Рамазану. После стремительного завоевания этих земель Мамай потеснил правителя Кирама с его насиженного гнезда. Не имея законного права на завоеванный престол, Мамай стал править через малолетнего сына хана Узбека – отрока Абдуллаха. Однако устремления Мамая не ограничивались возможностью обладать сыгнакским престолом. Мамаю, как и тем, кто за ним стоял, нужен был престол Улуг-Улуса, а потому, собрав хорошо вооруженное и обученное войско, вместе с Абдуллахом Мамай двинулся на Сарай.

Молодой хан Тохтамыш, на правах законного приемника, наследовавшего сарайский престол, оказался в самом центре кипевших страстей. Беспрерывная борьба за власть, интриги и льющаяся кровь, одного за другим убирали с арены событий претендующих на звание правителя Великого Улуса. Мамай был силен. Тохтамыш вынужден был уйти из Сарая. Он перебрался во владения Урус-хана и поселился в городе Сыгнаке.

Мамай же вынашивал свои, далеко идущие планы: все действия беклярибека направлены лишь на то, чтобы скорее овладеть престолом Великого Улуса. Последнее время Мамай спал и видел себя царем Сарайским и Дешт-Кыпчакским.

Огонь Великого булгака разгорался все жарче. Черкес-бек почти ежедневно получал от Харун ад-Дина известия, поэтому был хорошо осведомлен о всех событиях в Сарае.

Сегодня Харун ад-Дин направил Марпату в неспешную прогулку по городу. В неспокойные для всех времена важно было знать, каким воздухом дышит столица Великого Улуса.

Самые свежие вести, бурля страстями, испокон веков стекались на рынки. Туда, на одно из средоточий сарайской торговли, и отправился Марпата. Базары столицы, что ульи пчелиные – жужжит народ, суетится. У каждого своя ноша иль поклажа, своя выгода. Тот продает, этот покупает. А между делом и ухо востро. То ли радость у кого, то ли беда – все и всем на рынке ведомо. Сегодня в базарной суете поселилась тревога. Голос толпы сошел почти на шепот, но звучит уверенно. Шушукаются меж собой торговцы, переглядываются обыватели. И невозможно, попав сюда, не стать частью их бытия! Солнце едва поднялось над окоемом, а уж молва разнесла весть – снова убили хана. Которого по счету, за короткий срок? Не уверены горожане в завтрашнем дне, да и где взять уверенность, коли ханы, словно четки в руках Всевышнего – один за другим изменяют счет их недолгим правлениям.

Весь свет предстал на базаре Сарая ал-Джедида разнообразием лиц и одежд. Случайный взгляд Марпаты упал на горстку людей, неспешно пробирающихся сквозь толпу. Обросшие густыми бородами лица, долгополые, расшитые по подолу широкой каймой платья останавливали на себе взгляд. Угрюмы их взоры. Издалека заметно: чем-то нешуточно озабочены иноземцы.

Кого только не встретить в суете базаров великого Сарая. Каждого свои пути, свои дела приводят на землю кыпчаков. Знакомые и незнакомые, вольно или невольно, все эти люди связаны между собой нитью событий. Словно марионетки в пьесе, играют они уготованные им роли, дабы потом слиться именами и поступками в единое слово – жизнь.

Иноземцы, которые приглянулись Марпате, были русскими князьями. Вместе с малолетним Дмитрием Московским прибыли они в Сарай, чтобы узнать, кто занял ханский стол после Бердибека и кому новый хан пожалует ярлык на великое княжение вместо почившего Иоанна Кроткого.

Так уж вышло, что Великий Хан и великий князь покинули земной мир почти одновременно, оставив в полной растерянности русских князей. Лишь прибыв в татарскую ставку, узнали они, что Бердибека сменил на престоле брат его Кульпа. Но не довелось русским князьям выказать свое почтение новому хану. Повержен Кульпа братом своим Наврузом.

Что ж, лишь бы стол ханский не был пуст! Поклонились русские Наврузу, дабы подтвердил ярлыки и присудил великокняжеское правление Дмитрию Московскому. Ради этого и взяли с собой юного княжича в ставку. Да только Навруз рассудил иначе и назначил великим князем Владимирским Дмитрия Суздальского. Московские бояре в негодовании.

Но события в татарах чередовались быстрее, чем дни сменяли ночи, не давая людям опомниться. Вскоре и Наврузбек оставил ханский трон, погибнув от руки джучида Хидыра, потомка Шибана. И снова московские бояре вместе с Дмитрием Московским приникли к ногам нового хана. Но и тот не дал отроку ярлык.

Понурые и удрученные, с оставленными надеждами, возвращались русские бояре от ханского дворца через столичный рынок восвояси. Да видно, человек предполагает, а Бог располагает. Кто знает, что было бы с их жизнями, коли вовремя не унесли бы князья ноги с татарской земли. Не ведали они, что в страшной разгорающейся замятне вместе с Наврузом сложила голову и великая Хатун – княгиня Тайдула. Не догадывались московские князья, что, не вверяя ярлыка Дмитрию Московскому, Господь отводил их от бессмысленных посещений бесконечно сменяющихся на татарском престоле ханов, а может быть, и от верной смерти.

Вскоре и Хидыр пал от руки собственного сына Темира-Ходжи. Всего пять недель длилось царствие его. Уцелевшие от булгака потомки Узбека решили вернуть власть. Да только власти всегда мало для алчущих ее. Кильдибек правил в Сарае, Абдулла – в Кираме, Темир-Булат отхватил земли средней Итили. Некогда великое Ханство кыпчаков, раздираемое ныне на клочки, необратимо слабело.

7

Коддус проводил дни в одиночестве. Только жизнь его отличалась от прежнего прозябания в землянке тем, что жил он теперь в теплой богатой юрте. Каждое утро к нему приходил человек и приносил еду. Марпата позаботился и о том, чтобы во время его отсутствия старик не нуждался ни в чем. Однако, несмотря на заботу Марпаты, его отсутствие тяготило Коддуса. Вкрадчиво, все настойчивее немощь одолевала стариком. Коддус почти не выходил за пределы юрты. Иногда лишь посидит перед входом, раскланиваясь с идущими мимо, да словом с кем обмолвится. Так и проходили его дни.

С бывшим приятелем своим – аптекарем Зульхакимом – тоже виделся. Тот частенько мимо юрты проходить стал. Сначала все голову отворачивал, а если и здоровался с Коддусом, то лишь скупо кивая головой. Потом будто оттаяло что-то в душе аптекаря: при встрече со стариком рот его вытягивался в натужную улыбку. Однако вскоре, проходя мимо юрты, Зульхаким стал останавливаться и, улыбаясь, справляться о здоровье старого знакомого. При этом взгляд его норовил проникнуть внутрь жилища.

Коддус заметил, как зачастил в пеших своих прогулках мимо его дома аптекарь, как все подобострастнее становилась его улыбка, как, справляясь о здоровье старика, несколько раз присылал к нему Айгуль, чтобы та помогла по хозяйству. Сегодня, проходя мимо сидящего перед юртой Коддуса, Зульхаким остановился и склонился в почтенном поклоне:

– Утро доброе, Коддус. Как здоровье твое?

– Спасибо, Зульхаким. Аллах всемилостив. Пока двигаюсь, – отозвался старик.

– Да, постарели мы, – вздохнул аптекарь, переминаясь с ноги на ногу, – вот мы с тобой вроде старые знакомые, а по душам никогда не беседуем.

Коддус поднял глаза на Зульхакима. Ему вдруг вспомнился последний его приход в аптеку, когда искал он Марпату. Как аптекарь обрушился на него тогда! А как он оставил его в беде, когда Коддус потерял все: и семью, и жилье, и ремесло, и руку. Неспроста теперь Зульхаким рассыпался в любезностях перед стариком. Нет, неспроста! Но в чем была его корысть?

– Пригласил бы в дом, что ли, – не унимался Зульхаким.

По законам гостеприимства, Коддус развел очаг и разлил по пиалам чай. Зульхаким хоть и называл себя старым приятелем Коддуса, но о прошлом разговор не затевал, а все теперешних дней касался. И Марпату вдруг добрым словом поминать стал, дескать, вместо сына он Коддусу, вот как печется о старике! А сам все глазами стреляет по убранству юрты.

– Добрая душа у твоего постояльца.

– Он мне не постоялец. Скорее, я у него живу, – возразил Коддус. Никак не мог он понять, куда клонил аптекарь.

Зульхаким словно не слышал:

– Молодой, кровь, поди, так и играет… Пора бы семьей обзавестись… Вот бы их с моей Айгуль…

Коддус вскинул на Зульхакима глаза. Тот, как ни в чем не бывало, продолжал расхваливать Марпату, но старик уже не слушал аптекаря. От затянувшейся беседы он утомился и ему хотелось как можно скорее отделаться от непрошеного гостя. Ломило поясницу и хотелось прилечь. Мысли все время улетали к Марпате. Коддус слушал болтовню Зульхакима вполуха. Но слова старого татарина об Айгуль и Марпате все еще звучали в его сознании.