Текст книги "Между нами только ночь"

…И танцующей танго…

Ни сном, ни духом не подозревала, что она – профессиональный пловец, серьезный спортсмен с соответствующим характером.

Зато про ее уникальную способность к иностранным языкам и русалочью повадку хорошо знали Александр и Николь Гратовские, основатели посольства дельфинов и китов на Земле, создатели всемирного фестиваля дельфинства на острове Тенерифе в порту Лос-Гигантес, не зря они доверили Ире налаживать контакты всемирного человечества с народами океанов.

Казалось, она мимоходом стирает любые границы – между странами и континентами, островами и материком, океаном и сушей, иллюзией и реальностью, а вот теперь еще – и между Землей и Небом.

Кому она посвятила этот стих – обитателям морей или суши? Или тому невыразимому, что соединяет и тех и других?

 
Я только что вылезла из воды
И молча стою на берегу океана
С моего чешуйчатого хвоста
Еще стекают вода и планктон.
А в небе над головой уже
Плывут ракеты, жужжат вертолеты
Летят телеграммы
И в горле желтым комом застревает
Проплывающая мимо звезда
 

Я же видела в ней острое, соколиное или сорочье, внимание к деталям, которые всё время оказываются важнее обстоятельств, восходящую интонацию повествования, клавиатуру периодических обломов и восторга, по которой ее рассказ при всякой нашей встрече (включая предпоследнюю, майскую, на празднике открытия Лёней Тишковым бронзового монумента Водолаза в Парке Горького, куда она пришагала сама – как раньше!) – взбегал до верхнего “до”, до счастливого разрешения, до надежды на исцеление и чудо.

Я говорила:

– Тебе надо писать прозу. То Стенли Бингу, то Босоногому доку, то нашему “Толлику”… ты даришь свой неповторимый слог[1]1
  Среди книг, переведенных Ириной Мелдрис: Стенли Бинг “Как забросить слона в небеса”, Стивен Рассел “Жизнь: зарядное устройство”, Экхарт Толле “Сила настоящего”. – Примеч. автора.


[Закрыть]. И в этом – мимика и жест, трюк и фраза, не говоря об интонации…

Но за текстом, как за кадром, стоял невидимый груз преодоления растущих, будто на дрожжах, препятствий, чему никто из нас до поры до времени не придавал особого значения, столь это грациозно и легко преподносилось.

В мае 2014 года мы с Лёней улетали в Японию, Лёня задумал сделать “Луну Басё” из пня снесенной бурей японской криптомерии с громадными извилистыми корнями – возжечь внутри лунный свет, как в стихотворении Мацуо Басё:

 
В небе такая луна,
Словно дерево спилено под корень:
Виднеется свежий срез.
 

“ЯПОНИЯ! Вот это да!! – писала мне Ирка. – Я там жила, я точно помню. И даже скоро узнаю, когда и как это было – на семинаре по прошлым жизням в начале июня. Но ты мне еще до того много-много всего расскажешь. Я к вам приеду после вашего возвращения с ночевкой – обрати внимание, я даже не спрашиваю, можно ли! – и вы будете с Лёней рассказывать мне о Японии ночь напролет. Луна же не светит днем (хоть и бледнеет там иногда поутру). Поэтому ночью, только ночью, я буду внимать вашей японской притче. Жду от тебя из Японии писем с ароматом лепестков…”

Я отвечала:

“Видимо, огонь, что нас связывает, полыхает и в настоящей жизни, а не только в прошлых – по которым грядет семинар. Смотрю на тебя, как на произведение искусства древних мастеров, и не перестаю удивляться, что ты при всём том ухитряешься оставаться человеком с большой буквы Ч))”.

“Я когда – если вдруг такое случится, – встречу принца на белом коне (хотя нет, на белом уже был, пусть будет на гнедом), – она мне писала, – то немедленно примчусь к тебе за рекомендательным письмом. Прочитав его, он предложит мне, очертя голову, сердце, и еще какой-нибудь обалденный сюрприз, который мы разделим пополам и употребим по-братски. И давай откроем клуб знакомств, для всех, кто с буквы Ч, пусть он будет совсем небольшой, мы станем его бессменными заводилами. И будем заводить всех и нас самих туда, где не тесно, не скучно, не зябко, не серо, а с точностью до наоборот. Как тебе такая перспектива? Конечно, Лёня будет у нас главным по космическим объектам разного формата, важности и хрупкости.

Вот же заживём!!

Целую тебя, мой маленький волшебный треугольник света и бесшабашной любви!

P.S. Да, и меня давно интересует – откуда между нами эта небренная связь…”

Жить вопреки, жить несмотря на, жить, будто ничего не случилось. Широкими холщовыми штанами, шапками немыслимых фасонов, своим отказом выглядеть здешней взвихряя вокруг стихию карнавала…

Если не удается прожить жизнь так, как задумано, можно включить аварийные огни – даст бог, сойдет за иллюминацию, – выдумать сюжеты, что лягут в основу большого приключения.

“Я всё не прихожу в отчаянье, – писал Хармс. – Должно быть, я на что-то надеюсь, и мне кажется, что мое положение лучше, чем оно есть на самом деле”.

Сумерки в глазах, безостановочное лечение на несколько фронтов предполагали мало места для маневра. Но оставалось впечатление прозрачности, прочности, едва ли не младенческой неуязвимости, а главное, совсем немного времени, чтобы устремиться в неведомые дали. Поэтому – всё-таки Япония. Через Японию – на Гавайи.

“Буддисты считают, – написала она родителям, – что только тот, кто всё время думает о смерти, может до глубины прочувствовать, как прекрасна жизнь. Я полностью с этим согласна, при условии, что эти мысли пропитаны не страхом, а спокойной уверенностью, даже верой в то, что в конце пути самое главное и самое лучшее, что удалось накопить, мы возьмем с собой в следующий путь, который несомненно существует”.

В книге “Жизнь Пи” – на фотографии с ее автором, канадским писателем Янном Мартелом, Ирка склоняется над самодельной лодочкой сосновой – герой после губительного шторма оказывается на шлюпке посреди океана в компании грозного бенгальского тигра и долго дрейфует вместе с ним. Когда его спасают, выясняется, что тигра он выдумал, и эта смертельно опасная игра – всего лишь попытка отстраниться от реального бедствия, того, что случилось на самом деле.

В феврале 2015-го ей вдруг захотелось отправиться к Юле в Пушкинские Горы, к енотам Боцману и Моне Барабанову, гусю Хиддинку, ежу Аркадию, аисту Самсону, выдренышу Колбасе, носухе Августине и волчице Ирме.

Когда-то Ира участвовала в проекте “Дикая Россия” Би-Би-Си – о диких животных в разных странах, что неудивительно при ее стихийном ощущении единства со всем живым на Земле – никаких преград, она едва сознавала собственные границы. Пришла пора вновь прикоснуться к животной энергии, почувствовать опору в ней, постичь науку звериного выживания.

Я часто ей пересылала Юлины письма, Ирка зачитывалась ими, поддерживала нас в решимости возвести книгу из нашей переписки, эпистолярный роман, требовала почитать рукопись (всё это – с неумолимо гаснущим зрением, но – неугасимым интересом огненного Стрельца к жизни!)

Юлька писала нам:

“Заглядываю к енотам, засовываю в их домик, набитый сеном, руку, нащупываю их там, бока все теплые, высунут морды, пахнут сеном, сено от тепла их тел разомлело, сухие травы запрели и расправили листья – аромат! Надо было застелить всё березовыми вениками – тогда как в бане! А окошко от мороза и теплого дыхания енотов всё в инее. И нам обещают потепление!

У Ирмушки начался романтический период. Вечером обязательное пение. Поют Ирма, Разбой, отдельно – Тори. Купол их оперного театра – небо”.

“Какая же за городом красота! – откликалась Ирка. – Аж в сердце что-то заиндевело голубизной. А еноты-то, еноты! Я бы к ним в дупло хоть сейчас рыбкой, не раздумывая, – правда, маленькой и невидимой, потому что места там немного, да и посторонним наверняка вход воспрещен.

Носуха – вообще шедевр природы! Придет весна – рванем с тобой в Михайловское – хочу от ее розового брюшка живьем обомлеть. Может, и к девочкам-рысям удастся приблизиться – к красоте всегда хочется как-то поближе, особенно к такой вот, аристократической. Всё-таки порода – это вещь!

А совы с филином – любовь всей моей жизни. Обожаю совиный род всем своим мистическим прошлым (а может, и будущим)). Скажи, а где это – Михайловское, и можно ли туда как-то проникнуть для личного с ними знакомства?

Ты уже в Москве или еще творишь среди прогалин и зреющих подснежников?

Целую – совершенно не медитативно!”

“Я вам говорила, – сама того не зная, подливала масла в огонь Юлька, – что у носухи Августины есть удивительная привычка или ею самой придуманная игра: на прогулке залезет на дерево и обязательно прыгает с него на меня, а я ее ловлю. Перед прыжком мы встречаемся взглядами, я, показывая, что всё хорошо, тяну к ней руки (хотя она может спрыгнуть без приглашения). И – вот он, этот момент: летящая носуха.

Так я лечу к вам – сердцем.

Ваша Ю.”

“В этих тянущихся друг к другу взглядах, – отвечала Ира, – мир открывается совершенно с другой стороны. Там нет деления на людей, енотов и носух, но есть то, что невозможно адекватно описать. Пусть оно там так и летит зевает улыбается – без всякой пунктуации и каких-либо слов!

Ну и везет же тебе на друзей)))”.

Мысленно она уже мчалась в желтеньком “пежо” в Пушкинские Горы, Псковскую губернию, село Михайловское… Всю-то я вселенную проехал, а Михайловское – вот оно, рядом, только руку протянуть…“Лукавая судьба еще полна сюрпризов. Столько еще невиденного, неиспытанного, неосмысленного…”. Скорей – прижать к животу рысь, пушистого лиса Васю, енотов и носух, обнять и поцеловать волчицу Ирму…

Юля занервничала:

“Марина, прошу вас, напомните Ире – мы-то ведь с вами знаем – вы после Уголка Дурова, а я как человек уже много раз укушенный, – что у всех симпатяг есть зубы! И когда Боцман (енот), например, иногда при мне зевает, показывая молодецкие клыки, меня пробирает холодок под любящим материнским сердцем. Это правда…”

“Мариша, как прекрасно всё живое…

Мы с тобой немедленно должны увидеться. Столько всего вокруг, внутри и на стыке – не рассказать об этом просто невозможно!..”

“Проездом в Москве, – пишу ей. – Из Новосибирска в Киров, не разбирая рюкзака, обняла Лёню, прибывшего с гастролей в Красноярске, а уж состав «Вятка» разводит пары…”

В августе Лёню с его Луной пригласили в Румынию – в прямом и переносном смысле выхватить из темноты экологические катастрофы, происходящие в самых заповедных природных уголках страны: безжалостные вырубки буковых лесов, незаконные карьеры золотодобытчиков, затопленные ядовитым купоросом деревни в долине Карпатских гор… Вполне себе опасное путешествие, но разве Лёню остановишь, когда речь идет о спасении Земли!

Ливень, дома в Бухаресте зарастают деревьями, древесные семена пробиваются сквозь причудливые балкончики, балясины, черепичные крыши. Роскошные особняки в центре Бухареста сплошь заселены цыганскими таборами, всё разваливается потихоньку. Рэй Бредбери “Марсианские хроники”.

Лёня купил обалденную шляпу в очень подозрительном проходном дворе лично у заслуженного шляпника Бухареста восьмидесяти шести лет от роду; по его словам, как раз перед Леонидом Тишковым у него приобрел шляпу сам Ален Делон. Погрузили в машину Луну, электрические батареи, резиновые сапоги. И – понеслись по румынским Карпатам, перебираясь из ущелья в ущелье, каждую ночь в эпицентре всё новых и новых природных аварий снимали Тишкова в старом плаще его отца в шляпе и с Луной…

Вдруг мне пришло письмо от Олега Вавилова:

“Марина, у меня к тебе большая просьба – можешь посмотреть на текст? Я просто не в состоянии уже писать что-то внятно.

Ире совсем плохо и счет идет на недели, может, и дни.

Что можно еще написать и где это разместить…”

И в тот же день:

“С Ирой беда, три опухоли в мозгу плюс лимфокарцинома. Не ест уже пятый день. Совсем ничего. Очень ослабла, лежит. Сейчас приедет врач из хосписа, может, заберем ее в хоспис.

Родителям она сказала только позавчера.

С Израилем на связи, сегодня ночью мне пришлют калькуляцию. Постараюсь быстро собрать по знакомым первую сумму и отправить туда лечиться Иру с кем-то из подруг, может быть, самому надо будет лететь, пока не знаю. Потом всё равно нужны будут деньги, так что будем собирать.

Лёня подал хорошую идею с аукционом, я включусь в организацию.

Надо ее сейчас начать кормить, это главная задача.

Шансы есть – молимся все вместе.

Обнимаю,

Олег”.

“Иришенька, любимая моя, дорогая, моя драгоценная Ириша! – строчила я на коленке в глухом пристанище лесном. – Нас занесло в Румынию, снимаем Луну на пролысинах карпатских склонов, где браконьеры вырубают королевские буки. Вернемся 5 сентября, и я вся буду с тобой, где бы ты ни была, я уже с тобой, моя золотая сестричка. Лёня быстро заступится за дубы и буки на этой планете, и мы примчимся к тебе, что надо сделаем, побежим, принесем, организуем. Ты только держись, ладно? Кушай хотя бы немножко, береги силы…”

“Прочитал ей, – телеграфировал Олег. – Очень любит и постарается отписать, когда полегчает”.

“Ириша, любимая, родная, вот они мы, кочуем по Валахии и Трансильвании, смотри, наша с тобой Луна присела у единственного бука, чудом уцелевшего от вырубки, это священное волшебное дерево, приносящее исцеление, шлю тебе пока его одного, но буковую целебную рощу ты всё равно получишь в целости и сохранности, несмотря ни на что!..”

В тот день мы преодолели заоблачный перевал и очутились в мокрой лощине, заросшей лесом, стемнело, на краю черной чащи деревянная гостиница с опоясывающим балкончиком вдоль бревенчатых стен. Духота, сырость, комары, ледяная вода, туман, горы синие вдали, на альпийской лужайке разгуливают индюки, куча кошек и старый пес. “Супергармония” называется отель.

В полночь поужинали мамалыгой с бараньим сыром, всё пахучее, терпкое, натуральное, с непривычки не переваришь… Разошлись по комнатам. Приоткрыли щель в пластиковом окне. Только стали засыпать, вдруг – визг, возня, кто-то повис на шторе, заметался по комнате. И через пять минут из-под кровати раздался отвратительный вой.

Завтра тяжелый день, дальний переезд, ночные съемки, и вот такие мясные пирожки с яблоками. Чертыхаясь, полезли под кровать, а там посредине – со всех сторон не достать – шерсть дыбом, уши торчком, взъерошенный котяра сверкает глазом.

Ночь напролет пытались выудить из-под кровати это исчадие всеми возможными способами, всё напрасно. Лёня схватил мой зонт, купленный во Франкфурте, и столь яростно стал им шуровать под кроватью, что отломил ручку. Я обошла дом, облазила чердаки и подвалы, за печкой нашла кочергу. Только на рассвете сей языческий атрибут власти над нечистой силой с одной стороны и зонт с другой возымели действие – ошалелый кот выпулил из-под кровати в распахнутую дверь и был таков.

Оказывается, ненормальный хозяин в качестве изюминки для туристов в своей подзабытой богом дыре инсценирует замок Дракулы: кому в дверь, кому в окно подбрасывает ночами кошек, и народ с ними до утра мучается, такой нам попался псих.

На завтрак подали мясо и бурду вместо кофе; мы с удовольствием покинули этот убогий приют, несколько часов ехали по буеракам и колдобинам, под вечер прибыли в заповедник. И тут я поняла, что в суматохе забыла под подушкой свой серебристо-золотой жилет.

Стоим на берегу прекрасного горного озера, заваленного пластиковыми бутылками и пакетами, по “глади” озерной, как ни в чем не бывало, плывут кучевые облака, Лёнина Луна опустилась на взгорочек и освещает бледным мерцающим светом это вопиющее безобразие, на другом берегу пасутся две лошади, белая и гнедая. Нацеливаю объектив, пытаюсь навести резкость – в самом что ни на есть безотрадном состоянии духа. Что не ускользнуло от внимания нашего водителя Мариуса, коренастого парня, наполовину турка, наполовину румына.

Он очень скромно держался, был молчалив, ел в сторонке от всей честной компании, но постепенно, как это обычно бывает, оказалось, что жизнь каждого участника нашей экстремальной экспедиции находится в его смуглых руках. Что он не просто мастерски, технично, бережно везет нас по горным глухим дорогам, каменистым, ухабистым, развороченным, и на всей скорости однажды плавно объехал перебегавшую скоростную трассу мышь, – но в трудные моменты Мариус как-то естественно и незаметно оказывался рядом, причем это касалось всего.

– Что-то случилось? – спросил он у меня.

Я: так, мол, и так, в кошачьем раю забыла жилет, который сейчас мне особенно дорог…

– Поеду – привезу, – сказал Мариус.

А ночь. Горы темные, диковатые, дорога – никакая.

Я говорю… в общем, я уже ничего не говорю.

Он уехал и через четыре часа привез мне жилет.

“Иришенька, солнце мое, моя любовь!

Всё-таки удивительная вещь: как можно не видеться с человеком несколько месяцев – и всё время думать о нем и мечтать, вспоминая счастливый день, когда мы отправились на поиски японского жилета, который я с тех пор никогда не снимаю – ни в жару, ни в холода.

Надо ж было такому случиться, что прошлой ночью, умаявшись ездой по горному серпантину, я рухнула в постель, положив его под голову, а наутро забыла забрать из-под подушки. Мы далеко уехали оттуда, но шофер Мариус, увидев, как я огорчилась, в ночь-полночь вернулся и мне его привез. Вот он, снова у меня, как золотой кусочек той нашей встречи. И как обещание – новой!

Обнимаю тебя – родная моя, любимая, скоро увидимся, жди меня, кушай понемножку, держись, твои Марина, Луна и священная буковая роща, которую я тебе вчера обещала”.

“Как же я тебя люблю, Мариша! – она мне ответила. – Очень жду! Береги наш жилет!”

Ночью приснилось, что мы с ней стоим на берегу озера в мокрой от росы траве, как лошади, положив головы друг другу на плечи. На высокой скале напротив горел обращенный к нам сияющий крест. А совсем рядом, почти задевая верхушку округлым боком, застыла луна – такая огромная, что видно было все ее горы и впадины.

Утром от Олега пришло письмо.

“Ира по-прежнему очень слабая. Боли, слава Богу, нет. Пытаемся начать ее кормить. Очень надеемся, что за три-четыре дня ей полегчает. В хоспис пока решили не везти – чтобы не сломить.

Есть ли необходимость ехать именно в Израиль – вопрос серьезный и открытый. Они написали, что готовы принять ее на консультацию, но результатом может быть и отказ от лечения и возврат домой. Ты представляешь, каково будет ей это услышать. Сегодня в Израиле консилиум, должны ответить: возьмутся? И за сколько.

Пока пытаюсь ее здесь поставить на ноги…”

“Иришик мой дорогой! Поднимаясь всё выше и выше в горы, глядя в эти бездны, что удивительно для Карпат, не ожидала от них такого, – я думаю: куда же нас, елки-палки, занесло? И будет ли отдых усталым членам?

Полюбуйся, отправились с Лёней на восхождение с тележкой на колесиках, не подозревая, что сейчас перед нами вырастет вертикальная гора на час подъема, мокрая, скользкая после трехдневного ливня глиняная тропа…

Через пять шагов от колесиков пришлось отказаться.

А еще через пятьдесят – на чистом старинном наречии трансильванском – я предложила ее, эту гору, обойти.

– Ни шагу назад! Обратной дороги нет! – вскричал Лёня, древний аксакал – среди молодых и натренированных румынских шерпов.

Но я решительно повернула караван назад.

Видела бы ты, с каким облегчением все спустились вниз!

Так с годами к нам приходит не только немочь, но и мудрость.

Правда, не ко всем…)”

И снова короткий драгоценный ответ:

“Вперед, только вперед (не всегда это значит всё выше и выше)!

В наши лета чаще помогают обходные даосские пути.

Мысленно в вашей сумочке: Ириша”.

“Самый лучший подарок – твое письмо!

Ты кушаешь? Ура!

Тогда слушай дальше.

Оказывается, на свете есть удивительные Закатные горы. Они так и называются – Апусень – место, где опускается солнце. Кстати, тут же оно и восходит – еще прекраснее прежнего! Мы остановились по соседству с самым во всей окрестности старым деревянным храмом XV века, шла очень красивая служба – как они пели! Я тихо подпевала им – чтоб и моя тоже песенка вливалась в Большое Вселенское Ухо, и моя маленькая просьба о Тебе была услышана…

…А вот Луна явилась в церковь Санта-Мария Орлия помолиться о спасении Земли.

И той стало полегче…”

“Марина! – это Олег. – Ире лучше, что нам очень нужно сейчас – в воскресенье мы летим в Израиль, нас там ждут на консультацию и лечение.

К сожалению, результаты нового МРТ показывают, что опухоли в голове ведут себя агрессивно. Но шансы есть. И есть уверенность в них.

(Завтра Ире прочту твое письмо и покажу фотки.)”

“Слушай дальше. По дороге в Бухарест мы заехали к Живым Камням. Есть такое загадочное место в Трансильвании, где живут реликтовые камни, похожие на яйца динозавров – их называют ТРАВАНТЫ. Очень древние, говорят, что они растут после дождя, самостоятельно передвигаются с места на место и даже размножаются – почкованием! Во всяком случае, они очень теплые и действительно – будто органическая материя – такое впечатление.

Ничего этого не зная про них, Лёня придумал на снимке поливать их из лейки, якобы он садовник в этом саду камней, растит камни. И правда, когда он их поливал, они прямо на глазах начинали шевелиться и вздыматься, как фаллические восточные храмы, при этом от них исходила настолько могучая энергия, хоть там часами медитируй.

Шлю тебе целительную энергию этих волшебных мест,

Лови ее, вбирай в себя и выздоравливай!”

Вечером прилетели в Москву, а утром я примчалась в аэропорт и увидела ее за ограждением, где проходило собеседование улетающих в Тель-Авив с израильской службой безопасности.

Ирка сидела в кресле на колесах, красивая как всегда, в бирюзовой худи с капюшоном, в сабо, вязаных носочках, с причудливой тростью деревянной и с большой картонной коробкой, в ней лежала ее знаменитая подушка. (“Итак, – она когда-то расписывала ее своим родителям, – я сделала еще один шажок к этому самому здоровью и купила себе ортопедическую подушку с валиком под шею. Сделана она из специального пористого материала, который под давлением принимает обтекаемую форму шеи и головы. Уже две ночи сплю на этой подушке! Ощущение непередаваемое. Все мышцы шеи пряменькие, разнеженные и расслабленные, в сон вплываешь как по маслу. Я даже спать стала раньше ложиться, поскольку не могу дождаться, чтобы поскорее до моей чудесной подушки добраться. Как только накоплю чуть-чуть денег, обязательно мамочке такую куплю. Ну а потом уже и отцу, он ведь у нас богатырь, богатырей будем пристраивать к хвосту очереди…”)

Каким-то образом со своим зрением туманным она увидела меня в толпе. Сначала, конечно, Олега, потом старого друга Диму, Женю и вдруг поняла, что с ними я стою, ну, правда, я размахивала руками, подпрыгивала и всячески давала Ирке понять, мол, я прикатила, успела, прискакала, – она так вглядывалась старательно в нашу компанию, пока меня узрела, вдохнула: “Ах!” и заплакала.

– Нельзя ей волноваться, – забеспокоился Олег.

И побежал скорей угощать ее булочкой с корицей и ванилью.

– Булочка пошла, – с нежностью и умилением обсуждали это дело Дима с Женей. Еще они ей купили в самолет жевательную резинку “тропические фрукты”, вот именно такую она попросила, никакую другую.

Потом ее вывез на кресле служащий сопровождения и деликатно отошел в сторонку, пока мы все ее обнимали и целовали.

Тут она мне сказала:

– Это должна быть книга, слышишь? Под названием: “Как мы Ирку от смерти спасали”. Ты, летописец наших побед и поражений, сделаешь предисловие. Она будет такая – …лабиринты жизни – и… Свет!..

– Конечно! – сказала я.

(Дима рассказывал, тридцать лет назад в Коктебеле он шагал по набережной с большого, надо сказать, похмелья и впервые увидев Иру, мрачно к ней подрулил и сказал:

– Может быть, портвейна?

– Конечно! – ответила она.

Иркино “конечно!” теперь у нас у всех притча во языцех.)

“Иришик, любимый мой!

Что такое эта жизнь, я никогда не пойму? Что за речной поток несет нас неведомо куда, и мы с любопытством оглядываемся вокруг, поражаясь его непредсказуемым маршрутам? Кто там наверху рассчитал время – буквально до секунды, чтобы я успела примчаться к тебе в аэропорт, обнять, расцеловать и прижать к сердцу?

И, конечно, увидеть твоих потрясающих друзей. Ты говорила, что у меня обалденные друзья. Но четыре мушкетера, сопровождавшие тебя, – это что-то особенное.

Правильно говорят: рядом с нами те, кого мы заслужили.

Лёня уже готовит для тебя рисунки со стихами.

А я жду письма от Олега – как там вообще всё, на Святой земле?”

Тем временем мы готовились к благотворительному аукциону. Лёня ходил по выставкам, приветливо обозревал окрестности, встречал художников, завязывал разговор, добывал полотна. Художники откликались, давали самое дорогое, что у них есть.

Вести аукцион согласился недосягаемый ас этого дела, искрометный Шишкин (как же всё неслучайно в этом мире, не зря мы его встретили тогда на Винзаводе и он был очарован Ирой!)

В середине октября нам позвонил Вавилов, расстроенный:

– Ира пошла на прием к урологу – надо было провести какую-то процедуру. Он ей сказал: “Да ладно, вам жить осталось всего ничего, ходите так”. Ну что это? – возмущался Олег, – он даже не ее ведущий онколог. Какое он право имел такое заявлять? Его кто-нибудь спрашивал или что?

– Мне кажется, – говорил он, – ее надо оттуда забирать. Пустяковая операция урологическая стоила тринадцать тысяч долларов. Пустяковая! А химиотерапию вообще лучше было бы делать в Москве. Ей становится хуже. Вдруг понадобится хосписная служба, потом родители здесь. Мы ей снимем квартиру – с каким она любит видом из окна: парк, озеро, что угодно… Погода будет портиться, понимаю, ей хочется зимовать в Израиле, она там – как бы уже не здесь, но всё-таки на земле, и очень красивой. Но всё равно лучше возвращаться и проводить лечение тут… Это я репетирую перед тобой, чтобы сказать ей об этом.

Потом звонит – радостный:

– Ей получше! Ходили с подругой в рыбный ресторанчик, она себе выбрала что-то, поела! И написала сценарий аукциона, где Марина будет играть главную роль в ее свитере с драконом…

Стали мы думать, где проводить аукцион. Хотели в магазине “Белые облака”, но Лёня давай озираться подозрительно: здесь гадание по воде, тут на картах Таро, тут можно сфотографировать ауру, в общем, для нашего мероприятия он счел этот контекст уж слишком насыщенным и предпочел большой зал в “Открытом мире”.

Итак, он взялся за инсталлирование картин и графики, соединяя несоединимое, развешивая на крючки и расставляя по столам, подсвечивая все наши чудом добытые сокровища настольными лампами. Получилась грандиозная, хотя и разноперая выставка.

Клон Поленова, заключенный в шикарную золоченую раму, которая всей своей внушительностью не оставляла сомнений в подлинности картины. Черно-белый керамический медведь Бартенева, вышитый натюрморт и немного пыльный итальянский пейзаж, принесенный Евгением Августовичем, соседствовали с брутальной фотографией голого Олега Кулика, доящего огромного дога, и шелкографиями бледных человечков Бильжо. Также украшали выставку мистические полотна и кристалл Сержа Рокамболя, небольшая лиричная картина с изображением горной гряды Гребенщикова, выразительный портрет девушки в исполнении Макаревича и много чего еще.

Впрочем, публика собиралась вся своя, мы силились разглядеть в малочисленных незнакомцах именитых и, главное, богатых коллекционеров, но – увы!..

Ладно, Шишкин вышел к столу, на котором уже стояла Иркина тибетская чаша, взял в руки деревянную колотушку и приготовился ударить в “гонг”.

Внезапно Вавилов исчез, буквально растворился в воздухе, я побежала его искать и обнаружила в кафе:

– Пора начинать мероприятие! – говорю я.

Он встал, как-то нерешительно двинулся в зал, понуро предстал перед публикой и грустным голосом неожиданно объявил, мол, формат встречи придется изменить, поскольку нет того собрания, на какое мы рассчитывали, так что аукцион объявляется недействительным, но если кто-то готов что-нибудь купить – поднимите руки.

Шишкин в недоумении пожал плечами. Тут поднялся – не то, чтобы лес рук, но всё же часть присутствующих робко подняли руки, и мы с Лёней, воспользовавшись заминкой, закричали:

– Даешь аукцион!

Так Шишкин начал один из своих блистательнейших аукционов, ничуть не хуже известных публичных торгов, где, по слухам, мэр Лужков даже продал свою кепку!

Лёня надел белые перчатки, изящно дополнившие черный костюм, в котором он обычно снимается с Луной, и приготовился выносить на суд публики произведения.

Изысканный, строгий, в белоснежных перчатках, он подносил и ставил на мольберт работы. Начали с Бильжо. Не пошло. Тогда Шишкин сказал:

– Ну, что ж, господа, выставляем сразу “сливки”!

И они выставили Костю Батынкова. Начальная цена – сорок тысяч рублей.

Народ притих, никто не решался вступить в борьбу. Смотрю, Лёня мне яростно подает знаки, давай, мол, покупай ты! Я подняла руку. Шишкин три раза стукнул колотушкой по чаше, и она одобрительно загудела.

– Картина продана!

Все ахнули, ситуацию раскачали.

За голого Кулика началась нешуточная борьба, победила Лена Куприна-Ляхович, вот тогда и понеслось: Шишкин был в ударе, метал громы и молнии, расхваливая художников на все лады, и до того завел публику, жонглируя деревянной колотушкой, что Тишков едва успевал подносить картины и фотографии. За мою картину “Синяя птица” вместе с книгой “Учись видеть” боролись дельфинцы Александр и Николь Гратовские с Женей Маршинским, подняли цену до двадцати тысяч рублей. Лот ушел к Гратовским. Следующий мой лот – книга “Мусорная корзина для Алмазной сутры” с иллюстрацией к ней Тишкова – была продана быстро и без борьбы.

Самыми темпераментными покупателями оказались милейшие мама и сын, юноша приобрел литографию с ангелом Васи Власова, Лёнину Луну, освещающую Тайвань, и здоровенную картину маслом “Выпь в камышах”; мама задумала украсить луной над Тайванем свою спальню, а “Выпь в камышах” подарить невесте сына.

В итоге “с молотка” ушло более половины лотов, так что смело можно сказать: аукцион удался на славу. Заключительным аккордом стала роскошная золотая рама с Поленовым, и этот комплект мгновенно снискал покупателя!

После чего Шишкин торжественно объявил аукцион закрытым.

А на экране в просторной красной рубашке появилась Ира со вскинутыми в танце руками. К фортепиано вышла Полина Осетинская, знаменитая пианистка. Я-то знала, что она подруга Иры, а она – что я тоже – нет, поэтому не ожидала встретить меня на этом зажигательном мероприятии.

С Полиной мы изучали хинди по телевизору в передаче “Полиглот”. Любой здравомыслящий человек бы на моем месте с благодарностью отклонил подобное предложение, наш сын Серёжа не переставал удивляться: “Это каким надо быть бездельником, чтобы взять и ни с того ни с сего изучать хинди…”

Но Ира сказала: “Иди обязательно! Просто позор будет, если откажешься. Такое классное предложение!” А мы ведь не знали с ней, что Дима Петров будет преподавать латинскими буквами, мы думали – шрифтом деванагари. И всё равно она меня послала на этот подвиг.

Ночи напролет я зубрила, записывала, выписывала, ни свет ни заря освежала в памяти, старалась из последних сил, глотая слезы, – уже у всех начало получаться, только не у меня, уж нового материала – полтетради, а я еще старый никак не освою, все у меня конструкции разговорные поехали в разные стороны, ни по-русски больше не получается, ни на хинди, застряла где-то посередине. К тому же на всём скаку мне тоже выдрали “колченого”: так что – озарить мой провал на ниве языкознания лучезарной улыбкой не представлялось никакой возможности.