Текст книги "Персидская литература IX–XVIII веков. Том 1. Персидская литература домонгольского времени (IX – начало XIII в.). Период формирования канона: ранняя классика"

 
Если бы муравей говорил, а волосок имел душу,
То я – тот говорящий муравей и я – тот волосок, имеющий
                                                                                   душу.
Если я днем или ночью встречусь с волоском и муравьем,
Ни муравей обо мне не узнает, ни волос меня не заметит.
Тело мое словно тень волоска, сердце – словно глаз муравья
От любви к той с ароматными кудрями, у которой талия как
                                                                              у муравья.
 

(Перевод Е.Э. Бертельса)

Интересна оценка Ам‘аком качеств идеального придворного, приближенного к особе повелителя, которыми он сам, по его мнению, обладает в полной мере:

 
Меня украшает занятие надима,
Поскольку я хорошо знаю его обычаи, как тебе известно.
Если нужно написать письмо, я сотку
Пером и пальцами царскую парчу.
Если нужны стихи, принесу я на пиршество
И свои собственные, и из древних.
Если нужна шутка, я стану легкомысленным,
Не будет тебе от меня никаких тягот…
А если захочешь игры в нарды или шахматы, я сыграю
По-товарищески, и это будет «дозволенное колдовство»
                                                              по мастерству.
Ни глаз мой [не обратится] к лику виночерпия,
Ни слух мой не отвлечется от тайной беседы.
Не буду я драчливым, ибо нехорошо,
Чтобы вино брало верх над разумом.
 

(Перевод Е.Э. Бертельса)

Приведенный фрагмент находится в русле традиционных рассуждений об идеальном служении придворного своему повелителю, предполагающем не только владение определенными профессиональными навыками, но и наличие некоторых необходимых свойств натуры, которые обеспечивают легкость и приятность общения господина со слугой.

Заслуги Ам‘ака Бухараи были по достоинству оценены Караханидами, о чем свидетельствует автор «Четырех бесед» Низами ‘Арузи: «Эмир Ам‘ак был эмиром поэтов. При этой династии он получил полную долю жизненных благ и обрел величайшую роскошь: тюрских гуламов и красивых невольниц, коней-иноходцев с золотым убранством, ценные одежды и бессчетное количество всякой собственности, одушевленной и неодушевленной. И на собраниях падишаха был он весьма почитаем. И другим поэтам волей-неволей приходилось ему прислуживать» (перевод С.И. Баевского и З.Н. Ворожейкиной).

Тот же автор свидетельствует об остром соперничестве Ам‘ака с другими придворными поэтами. Однажды повелитель попросил Ам‘ака дать оценку стихам молодого, но опытного и пользовавшегося покровительством гарема поэта Рашиди Самарканди (вторая половина ХI в.). И тот ответил: «Стихи его безукоризненные и хорошо отделанные, но не мешало бы добавить в них немало соли». По всей видимости, эмир поэтов нашел стихи Рашиди пресными, то есть лишенными новизны и оригинальности. На это Рашиди ответил довольно злым стихотворным экспромтом:

 
Стихи мои в том, что они без соли,
Ты обвинил. Что ж, может быть, и справедливо.
Стихи мои – это ведь сахар и мед,
А к этим двум соль не подходит.
Репа и бобы – вот стихи твои,
И соль, эй, сводник, тебе необходима!
 

(Перевод С.И. Баевского и З.Н. Ворожейкиной)

Рашиди обернул обвинение Ам‘ака в свою пользу, объяснив достоинства собственных стихов их соответствием господствующему представлению о совершенной поэзии как о сладостной.

О том, что произведения Рашиди Самарканди высоко ценились современниками, свидетельствует панегирик Мас‘уда Са‘да Салмана, являющийся ответом на стихотворение, присланное ему самаркандским поэтом, в котором объектом восхваления выступает сама касыда Рашиди:

 
Что я скажу по секрету? Видел я такую касыду:
Из времен года она – весна, а из [красот] весны – [цветущий]
                                                                                 луг.
Стало правдой то, что воздух и земля вокруг меня
Благодаря ее словам и значениям наполнились светом и
                                                                        благоуханием.
Ибо стихи Рашиди, мудреца, не имеющего себе равных,
[Написаны] острым мечом калама красноречивого поэта.
Воистину: узнал я его стихи издали по игре воображения,
Аромат хотанского мускуса[25]25
  Хотан – название области в Туркестане, откуда привозили самый лучший мускус.


[Закрыть] чувствуется издалека.
Когда я развернул [свиток с касыдой], увидел сонм красавиц:
Чудные лики и стройные станы, нежные души и изящные тела.
[Она] как жемчужное ожерелье, спрятанное из-за высокой
                                                                                  цены.
[Она] как обитый парчою трон, скрытый из-за несравненной
                                                                                 красы.
[Она] как небосвод, на котором взошли Венера, Луна и
                                                                             Плеяды.
[Она] как сад, полный тюльпанов, роз и лилий…
Очистила она мой поэтический дар, как клинок [очищает]
                                                                         полировка.
Воспламенила она мою душу, как масло [питает огонь]
                                                                            лампады.
 

Произведений Рашиди Самарканди сохранилось совсем немного, главным образом, в словарях и поэтических антологиях. Имеются сведения, что его перу принадлежали две поэмы: «Книга украшения» (Зинат-нама) и «Любовь и Верность» (Михр у Вафа, возможно, имена двух влюбленных).

С именем Рашиди связана легенда о неприязни, которую питал к нему поэт Сузани Самарканди (ум. ок. 1179), известный своим ехидным нравом и злым языком. В своих стихах он иногда называет Рашиди по имени, но чаще именует его прозвищем «осел из кабака» (хар-и хумхана), возможно, вызванного пристрастием Рашиди к посещению квартала Харабат, где находились питейные заведения. Специалисты предлагают и другое объяснение этой клички, в которой мог содержаться намек на то, что Рашиди был не мусульманином, а христианином.

О жизни самого Сузани Самарканди также практически ничего не известно. По всей видимости, он не был придворным поэтом, жил в Самарканде и посылал оттуда панегирики различным правителям. Диван Сузани сохранился, но рукописи его редки. Причина этого, возможно, кроется в том, что многие стихи Сузани отличаются обильным использованием низкой лексики и откровенным цинизмом. Построен Диван весьма необычно. Его открывают «покаянные» касыды, в которых поэт отрекается от всех своих грубых обличительных стихов и просит прощения за беспутную жизнь.

Среди его стихов имеются не только пасквили, но и обличения, близкие по духу социальной сатире. Такие стихи располагаются на границе двух традиционных жанров – осмеяния (хаджв) и аскетической лирики (зухдийат). Непременной составляющей аскетической лирики было не только осуждение суеты мирской, но и развенчание пороков человеческой натуры и общества. В Диване Сузани, к примеру, обнаружено строфическое стихотворение в форме мусаддас, в котором каждая строфа посвящена определенному человеку, совершавшему низкие и неблаговидные поступки. При совершенно конкретных «адресатах» такое произведение представляет собой род сатиры, поскольку рисует череду отрицательных социальных типов. Вот, например, строфа, посвященная некому судье (кази) из города Кушании:

 
Кази из Кушании нажил имение и много имущества,
В городе Кушании приобрел он имя и славу.
Пользуется он уважением среди знатных и почетом – среди
                                                                           простых.
Брал он взятки со всех и брал деньги под залог,
Состарился и стал умудренным, но в деяниях остался
                                                                    недостойным.
Оставит он, видно, свои дурные поступки, лишь когда сгорит
                                                                              в аду.
 

(Перевод Е.Э. Бертельса)

Действительно, поэтическая манера Сузани своеобразна. Да же в панегириках он пользуется нарочито сниженной лексикой, что создает необычный эффект, иногда родственный травестированию и пародированию. По этой причине далеко не всегда ясно, что перед нами – восхваление или скрытое поношение адресата. К примеру, описывая гнев властелина, направленный против недругов, поэт сравнивает его не со степным пожаром, как это было принято, а говорит следующее: «С телом врага твоего делает гнев твой то, что делает солнце с лысой головой». В арсенале его поэтических средств не менее экстравагантное сравнение восхваляемого с редькой, о чем автор говорит с явной гордостью, утверждая, что, кроме него, подобного сравнения в поэзии никто не употреблял. Столь же своеобразны и васфы в Диване Сузани, о чем свидетельствуют следующие строки:

 
Небосвод кажется медным тазом, покрытым окисью,
А месяц на нем – как будто один уголок еще не окислился.
 

(Перевод Е.Э. Бертельса)

Очевидно, что в творчестве Сузани намечается определенная тенденция к интенсивному развитию «смеховых» поэтических жанров, которые отличались от традиционных осмеяний. Наличие в его творчестве элементов пародирования высоких жанров, применение специфической лексики, в том числе, например, тюркских заимствований, ставит Сузани в один ряд с такими мастерами средневековой сатиры и пародии, как ‘Убайд Закани и Бусхак Ширази. Подтверждением этой тенденции к пародированию высоких жанров в эпическом творчестве может считаться поэма Гургани «Вис и Рамин».

• Гургани

С середины XI в. на территорию традиционного проживания иранцев происходит переселение больших масс кочевых тюркских племен из Средней и Центральной Азии. Со временем во главе этого крупного объединения встает группа племен, получившая затем название сельджуков по имени предводителя Сельджука ибн Тугака. Вытеснив Газнавидов с большей части подвластных им прежде территорий и оставив им лишь провинции северо-западной Индии, Сельджукиды быстро заняли практически весь Иран и основали собственное государство. Главной военной и политической опорой Сельджукидов на первых порах были ополчения кочевников. Однако в ходе завоеваний уже в правление первого представителя династии Тугрул-бека (1038–1063) происходит замена иррегулярных отрядов кочевников постоянным войском и переориентация двора на местную иранскую аристократию.

Подобно прежним властителям иранских областей Саманидам и Газнавидам, Сельджукиды стали ценителями поэтического мастерства и окружили себя штатом придворных поэтов.

Весьма своеобразным представителем сельджукидской поэтической школы выступает Фахр ад-Дин Гургани. Судя по скудным сохранившимся сведениям, он был чиновником (по-видимому, секретарем-письмоводителем) при дворе Тугрула. Его поэтическую карьеру вряд ли можно считать успешной, хотя, вероятно, параллельно с канцелярской работой он всю жизнь занимался литературным творчеством. В истории осталось только одно его произведение – поэма «Вис и Рамин», отношение к которой со времен Средневековья было двойственным. Она быстро заслужила оценку безнравственного сочинения, о чем свидетельствует высказывание сатирика ХIV в. ‘Убайда Закани: «От дамы, которая прочитала предание о Вис и Рамине…, целомудрия… не ждите». По всей видимости, с этим связана редкость рукописей поэмы и упоминаний о ней в средневековых антологиях. Уже в XVI в. ее считают забытой: в научный обиход поэма «Вис и Рамин» была введена лишь в 60-х гг. XIX в., благодаря индийской находке немецкого востоковеда А. Шпренгера.

В начале поэмы автор по традиции объясняет причины ее написания: замысел возник под влиянием просьбы наместника Исфахана, которому понравился старый пехлевийский сюжет. Во вводной главе содержится рассказ о том, что помимо пехлевийской версии этой истории существовала и ее позднейшая обработка на новоперсидском языке. Однако ее авторы («знатоки слова» и «знатоки персидского языка»), по всей видимости, сохранили архаический строй языка пехлевийского оригинала и мало позаботились об украшении поэтической формы, поэтому обработка успеха не имела. Начиная рассказ об истории используемого им сюжета, Гургани приводит свой ответ на вопрос заказчика о качестве легенды:

 
Я ответил, мол, тот рассказ весьма красив,
Он собран шестью премудрыми мужами.
Я не видывал повести лучше этой,
Несравнима она ни с чем, кроме цветущего сада.
Однако язык ее – пехлеви,
Не каждый, кто станет читать ее, поймет, о чем речь.
Не всякий хорошо читает на этом языке,
А если читает, так не улавливает смысла.
В ней (повести) числится множество описаний для каждой
                                                                         вещи,
А станешь читать – большого смысла нет.
Ведь в ту пору стихотворство не было ремеслом (пиша),
Не было мудреца с проворной мыслью (чабук-андиша)…
Ныне тот рассказ о Вис и Рамине
Пересказали знатоки слова, [мои] предшественники.
Они явили искусство в персидской речи,
Ибо были знатоками персидского языка.
Повесть свою они сложили так,
Что в ней диковинные (гариб) слова из каждого языка.
Не потрудились они над смыслами и историями,
Не украсили их красотами обоих [языков].
А если знаток потрудится над ней [повестью],
Она станет красивой, как сокровищница, полная жемчуга.
 

(Перевод Рейснер М.Л., Чалисовой Н.Ю.)

Судя по упомянутым в тексте историческим событиям, работа над новой версией «Вис и Рамин» была завершена между 1042 и 1055 г.

Повествование начинается с описания пиршества в Мерве, которое устраивает правящий там царь Мубад. Среди красавиц, приглашенных им со всех концов страны, он отличает Шахрбану (Шахру) и предлагает ей руку и сердце. Однако избранница Мубада оказывается замужней дамой, к тому же обремененной множеством взрослых сыновей. В результате Мубад и Шахру договариваются о том, что, если когда-нибудь у Шахру родится дочь, она отдаст ее в жены Мубаду.

Проходит много лет, когда неожиданно у престарелых супругов Шахру и Карана рождается дочка Вис. Девочку отправляют к кормилице в Хузан. Вместе с Вис у той же кормилицы воспитывается родной брат Мубада Рамин. Когда дети подросли, они подружились и стали неразлучны.

По истечении времени, когда девочка повзрослела, кормилица, упрекнув Шахру в безразличии к дочери, отправляет Вис ко двору. Мать решает, что пришла пора посватать Вис, а самым достойным супругом ей будет ее родной брат красавец Виру. Совершенно очевидно, что здесь Гургани придерживается пехлевийской версии сюжета и использует мотив кровнородственного брака, принятого у зороастрийцев. Далее в тексте поэмы следует описание свадебных приготовлений, также воспроизводящих старые зороастрийские традиции. О договоре с Мубадом Шахру, конечно же, забывает. Сразу по завершении свадебного обряда к Шахру прибывает брат Мубада Зард с письмом, напоминающим о договоре. Автор сопровождает сцену чтения высокой особой послания от царя странной ремаркой: «Как только открыла Шахру письмо и прочитала его, она застыла, словно [увязший] в глине хромой осёл». Еще более настораживает читателя ответ Мубаду, который дает сама Вис, обращаясь к его гонцу и брату Зарду:

 
От старости у тебя стали мозги, как у козы,
Жизнь твоя в этом мире уже прожита,
Если бы ты слыхивал о том, что такое мудрость,
Не повернулся бы у тебя язык так говорить.
Не искал бы себе в этом мире молодой пары,
А искал бы дорожных припасов для того света.
 

Разгневанный ответом шах Мубад собирает огромное войско и объявляет Шахру войну, которая уносит жизни старого Карана и еще ста тридцати витязей. Однако Мубаду не удается одержать победу над армией Шахру, и тогда он посылает ей несметные сокровища. Прельстившись дарами, Шахру фактически продает Вис Мубаду, который тотчас же увозит ее в Мерв, а молодой супруг Виру узнает о случившемся, лишь вернувшись с поля битвы.

Едущую в Мерв Вис видит Рамин и, пораженный ее красотой, теряет сознание. Воспользовавшись предлогом, что она соблюдает траур по отцу, Вис воздерживается от близости с Мубадом. Таким образом, дважды выйдя замуж, Вис остается целомудренной, так как близости с Виру после свадьбы воспрепятствовало ее естественное недомогание. Кормилица, приехавшая в Мерв, дабы опекать свою несчастную питомицу, изготавливает талисман, призванный на время сковать мужскую силу Мубада, чтобы оградить Вис от его домогательств. Вскоре по воле обстоятельств талисман исчезает, и Мубад остается бессильным навеки.

Тем временем Рамин тоскует по Вис и умоляет кормилицу помочь ему снискать расположение возлюбленной. Ценой близости с кормилицей он заручается ее поддержкой. Однако на все уговоры кормилицы Вис отвечает гневным отказом, так как не хочет запятнать свое доброе имя и боится лишиться вечного блаженства. В конце концов всяческими уловками хитрая сводня добивается сближения влюбленных.

Для характеристики парфянского колорита поэмы весьма показательна сцена клятвы, которую в знак верности дает возлюбленной Рамин:

 
Сначала поклялся благородный Рамин
Йазданом, который есть господин мира,
Ясной луной и сверкающим солнцем,
Благодатным Юпитером (Муштари) и чистой Венерой
                                                               (Нахид),
Хлебом и солью, верой в Йаздана,
Светлым огнем и разумной душой.
 

Далее в поэме повествуется о всевозможных превратностях и перипетиях любовных взаимоотношений главных героев (ссоры, прими рения, измена Рамина и его раскаяние, разлуки, новые встречи и т. д.) и тщетных попытках рогоносца Мубада разлучить их.

Воспользовавшись тем, что Мубад уехал на охоту, Рамин с сорока верными витязями, переодетыми в женскую одежду, проникает во дворец Мубада и сражается с Зардом, охраняющим Вис. Рамин вынужден убить Зарда, так как тот не соглашается заключить мир. Рамин похищает казну и бежит вместе с Вис в Дейлем. Тем временем на охоте погибает Мубад, растерзанный диким вепрем. Вступив на престол, Рамин забывает о прежней беспутной жизни, становится мудрым и справедливым правителем, при ведшим страну к процветанию. Как истинный эпический герой, Рамин доживает до глубокой старости (101 год), и во время его восьмидесятитрехлетнего правления в государстве царит мир и справедливость. После смерти Вис Рамин воздвигает рядом с ее усыпальницей храм огня и, передав престол старшему сыну, удаляется в уединение. Спустя три года в тоске по любимой жене умирает и Рамин. Его хоронят в той же усыпальнице.

Хотя достаточно трудно предположить, что Гургани оставил без изменения сюжетную схему парфянского сказания, тем не менее в ряде мотивировок событий и поступков персонажей поэма XI в. обнаруживает отчетливую связь с древними моделями сознания. Это проявляется, прежде всего, в наличии так называемых мифологем – различного рода архетипических конструкций, восходящих к древнему типу мышления и в более явной форме представленных, очевидно, в парфянском первоисточнике. По всей видимости, в основе парфянской версии сюжета лежала мифологема царя-жреца, старость и половое бессилие которого приводят подвластную ему державу к упадку. Поэтому в определенной степени поведение Рамина, отнимающего у Мубада Вис, оправданно: замена престарелого правителя молодым братом, любовником его жены, воспринималось древним сознанием как залог процветания страны. Адюльтер Рамина с Вис, возможно, связан также с обычаем левирата, в соответствии с которым право и долг младшего брата – унаследовать вдову старшего.

Филологи-компаративисты давно подчеркивали фабульное сходство поэмы «Вис и Рамин» со средневековым европейским романом «Тристан и Изольда». Рассматривать это сходство как результат литературного влияния было бы достаточно натянутым. Более верно считать поразительную идентичность некоторых сюжетных ходов двух поэм следствием их типологического тождества как первых в мировой литературе романов об адюльтере. Общей в старофранцузском и персидском сюжетах является история о том, как герой, ближайший родич старого царя, влюбляется в невесту царя еще до их брака. Впоследствии, став ее любовником, он прибегает ко всяческим хитростям для устранения препятствий на пути своих желаний, постоянно обманывая старшего родственника. В числе общих мотивов можно назвать также присутствие магических предметов, определяющих ход событий, ложные клятвы героев и их бегство от испытания огнем или каленым железом для подтверждения невиновности, замена главной героини служанкой на брачном ложе, попытка главного героя забыть героиню путем женитьбы на другой женщине и др.

Поэма «Вис и Рамин», несмотря на откровенно бурлескный и отчасти пародийный характер, знаменует важный этап развития самосознания средневекового человека, впервые воспринимающего любовь как чувство уникальное, направленное на один объект и не допускающее его подмены. Об этом свидетельствует введение в поэму мотива измены Рамина и его женитьбы на красавице Гуль, закончившейся крахом из-за невозможности забыть Вис. Показательно присутствие того же мотива в сюжете «Тристана и Изольды»: чтобы забыть Изольду Белокурую, Тристан женится на Изольде Белорукой, однако брак неудачен, ибо герой тоскует по своей первой возлюбленной. Корни того же мотива обнаруживаются в известном узритском предании о певце Кайсе ибн Зарихе, который по наущению матери разводится со своей женой по имени Лубна и женится на ее тезке, однако, будучи не в силах забыть первую Лубну, герой умирает (или, по другой версии сюжета, возвращается к прежней возлюбленной). Тождество имен избранниц в европейском и арабском романах, по всей видимости, должно подчеркнуть несходство индивидуальностей их обладательниц и, в конечном итоге, невозможность подмены одного объекта любви другим. Мотив второй возлюбленной после Гургани в XII в. развивает и Низами в поэме «Хусрав и Ширин», вводя образ красавицы Шакар, с помощью которой Хусрав пытается забыть гордую Ширин. В данном случае мы имеем дело не с полным тождеством, а со сходством семантики имен – Ширин означает «сладкая», Шакар – «сахар».

Поэма «Вис и Рамин» идеально характеризует начальный этап художественного осмысления темы индивидуальной любви, которая представляется роковой, разрушительной силой, сметающей на своем пути все моральные условности и запреты. Именно этим и вызван открытый эротизм поэмы, плотская страстность в описании взаимоотношений Рамина и Вис. Их чувства пока еще лишены ореола одухотворенности, который могли бы придать им мистические или куртуазные теории любви, что позже станет неотъемлемым атрибутом трактовки любовных сюжетов на средневековом Востоке и Западе.

Выше уже подчеркивалась специфически гротескная окраска поэмы Гургани, которая отличает ее как от европейского романа «Тристан и Изольда», так и от любовно-романических сказаний, создававшихся в то же время на Ближнем и Среднем Востоке. Прежде всего, это проявляется в обрисовке основных персонажей. Счастливый любовник Рамин предстает легкомысленным сибаритом, абсолютно лишенным героических черт, возможно, присущих ему в парфянском первоисточнике:

 
Никто не видит его, иначе как пьяным и орущим,
Закладывающим свое платье виноторговцам.
Иудеи-виноторговцы – его друзья и приятели,
Они всегда получают от него деньги за вино.
 

Героиня поэмы Вис легкомысленна, гневлива и лукава, готова на любые уловки, обман и подлоги ради свиданий с Рамином. Если в начале поэмы она страшится смертного греха, то впоследствии даже не очень пытается скрыть свои прегрешения от законного супруга Мубада: когда тот как-то раз восторгается красотами Мерва, Вис презрительно отвечает, что в этой дыре ее удерживает лишь страсть к Рамину.

В поэме «Вис и Рамин» впервые в истории персидского стихотворного романа появляются эротические сцены, к которым восходят соответствующие эпизоды в созданных позже любовных поэмах, таких как «Хусрав и Ширин» Низами, «Йусуф и Зулайха» Джами. Однако во всех последующих сюжетах эротические мотивы связаны с описанием брачной ночи, тогда как у Гургани они сопутствуют повествованию о супружеской измене. Хотя Вис официально является супругой царя Мубада, старшего брата Рамина, по сюжету она сохраняет девственность и лишается ее, только вступив в любовную связь с Рамином. Таким образом, основное условие средневекового романа, в соответствии с которым герои, соединенные роковой любовью, могут принадлежать только друг другу или никому, в данном случае тоже соблюдается:

 
Обвились руки Рамина вокруг Вис,
Словно золоченый обруч вокруг серебристого тополя…
Слились их уста, сблизились лица,
Бросили они мяч наслаждения на поле [игры в чоуган].
Они так тесно сплелись в объятьях,
Что два тела были на ложе, как одно тело…
Когда Рамин гарцевал на поле радости,
В замок наслаждения вложил он ключ желания.
Та красавица пленяла его всё больше,
Ведь печатью Господа она была запечатана.
Просверлил он ту прекрасную драгоценную жемчужину,
Поступил он, как велит добронравие.
Когда он извлек свою стрелу из раны,
И мишень, и стрела были обагрены кровью.
Его стрелой была ранена нежная Вис,
[Но] ее сердце достигло желания от этой раны.
 

Наибольшее возмущение благонравного читателя, скорее всего, должна была вызывать вторая эротическая сцена в поэме – свидание Вис и Рамина в саду, куда одержимая страстью героиня спускается из дворца по веревке, сбросив обувь, теряя по дороге украшения и предметы одежды. Потом она пробирается по саду в поисках возлюбленного, лишившись головного покрывала, поранив ноги и порвав шальвары:

 
Сбросила туфли та сребротелая,
На айван взлетела, словно сокол.
Словно птица, вылетела она на крышу,
Сорвал ветер с ее головы драгоценности и украшения.
Осталась она босая и с непокрытой головой…
Шёлк ее покрывала зацепился за угол,
Она его дернула рукой, и оно соскочило…
Ослаб узел пояса на ее талии,
Когда порвались шальвары на ее бедрах.
Не осталось на ней ни [целой] одежды, ни украшений,
Вся она была в лохмотьях с головы до ног.
Босиком бегала она по всему саду,
В каждый уголок заглядывала в поисках любимого.
 

Естественно, ничего подобного этой сцене в дальнейшей традиции не встречается. Тем не менее преемственность в описании интимной близости героев и утраты героиней девственности сохраняется.

Самое большое количество эпизодов, выдержанных в духе средневековой буффонады, приходится на долю царственного рогоносца Мубада, тщетно принимающего всевозможные меры с целью помешать влюбленным. Он злобен и подозрителен, упрям и глуп и всегда неизбежно обманут. Тем не менее вспышки гнева, вызванного изменами Вис, кончаются сценами прощения. Обманщице Вис, как правило, все сходит с рук, ей легко удается уговорить легковерного Мубада, что она ни в чем не виновата, что все происшедшее привиделось мужу во сне или почудилось с пьяных глаз. В одном из эпизодов после счастливого свидания любовников рассерженный Мубад находит Вис в отдаленном уголке сада, и ей удается убедить мужа, что сюда ее перенес явившийся ей во сне ангел. Сон ее был прекрасен:

 
Из [лепестков] шиповника и лилии было мое ложе,
Озаряющий мир Рамин покоился в моих объятиях.
 

Таким образом, Вис признает свою вину поистине демагогическим способом – признание звучит как оправдание. Рассказав эту заведомую небылицу, Вис добавляет: «Проснулась я и вижу, что ты тут торчишь передо мной», – и легковерный Мубад вновь просит у жены прощения.

Основным двигателем сюжета и персонажем, толкающим главных героев на совершение тех или иных поступков, несомненно, является кормилица, преданная своим питомцам и заинтересованная в их счастье. Этот явно плутовской образ привносит в поэму бурлескное начало, вовлекая в его карнавальную стихию и других персонажей повествования. Ее советы и увещевания, предназначенные Вис, откровенно циничны, она убеждена, что все средства хороши, дабы добиться желаемой цели. Однако в то же время она бескорыстно служит влюбленным и из всех богатых даров, которые предлагает ей Рамин за пособничество в свиданиях с Вис, выбирает только скромный серебряный перстенек.

Карнавально-пародийный колорит романической поэмы «Вис и Рамин» проявляется и в специфической трактовке многих сюжетных ходов и ситуаций любовного романа, в их подчеркнуто натуралистической подаче, в использовании приема «переодевания» героев (кормилица подменяет Вис на брачном ложе, Рамин и его гвардия в женском платье захватывают дворец). Многие высказывания героев вне зависимости от их социального статуса выдержаны в низком стилистическом регистре.

Следует подчеркнуть, что, несмотря на отмеченные особенности, поэма Гургани сыграла заметную роль в складывании канона любовно-романического эпоса в персоязычной литературе. Она закрепила в любовном романе отдельные элементы сюжета, ставшие впоследствии традиционными: детская привязанность героев, вынужденный брак одного из главных персонажей с нелюбимым супругом и сохранение в этом браке невинности, обмен любовными посланиями и клятвами, испытания, проверяющие прочность чувств, и т. д. Самым характерным примером повторения сюжетных ситуаций в последующих образцах жанра является сцена разговора влюбленных в поэме Низами «Хусрав и Ширин», которая практически полностью повторяет модель ситуации поэмы Гургани. Речь идет о попытке выяснения отношений между влюбленными после измены Рамина. Герои, укоряя друг друга, обмениваются четырнадцатью пространными монологами. В конце концов, обиженная Вис не пускает Рамина в свой замок, но затем, когда он уезжает, посылает за ним кормилицу и отправляется ей вслед сама. Подобным же образом развиваются события и в поэме «Хусрав и Ширин».

Этому знаменитому эпизоду предшествует целый блок глав, повествующих об обмене посланиями между влюбленными. В десяти письмах Вис говорит о горечи разлуки с Рамином, находящимся в Гурабе в обществе ее соперницы, напоминает о том, что она пребывает в постоянных мыслях о возлюбленном, который является ей во сне. В письмах она упрекает Рамина в нарушении клятв, выражает надежду на скорое окончание разлуки, описывает глубину своих чувств и переживаний. В свою очередь Рамин адресует Вис письмо, в котором пытается оправдаться и упрекает ее в жестокости. По сути, Вис разъясняет своему возлюбленному, совершившему измену, природу истинной любви и нормы поведения идеального влюбленного. «Дидактика любви» в письмах Вис содержит элементы кодекса поведения влюбленных и тематически соотносится со средневековыми трактатами о любви, например, известным трактатом андалузского автора XI в. Ибн Хазма «Ожерелье голубки» (Таукал хаммана).

Так, тема «Письма второго» перекликается с главами об удовлетворенности и о забвении, тема «Письма третьего» полностью совпадает с темой главы о верности, «Письмо четвертое» представляет собой аналог главы об удовлетворенности, «Письмо пятое» соответствует главе о покорности. Есть и совпадения некоторых конкретных деталей, например, во «Втором письме» и в главе об удовлетворенности трактата говорится, что влюбленному может явиться во сне образ любимой. Этот мотив многократно варьируется в арабской любовной лирике, поэтому его появление в трактате о любви закономерно. В персидской поэзии он также встречается, прежде всего, в насибах касыд.