Текст книги "Вприпрыжку за смертью"

И судьба буквально через четверть часа поспешила меня уверить в правильности этой легкомысленной гипотезы. Да вдобавок напомнила, что я совсем позабыла еще об одном человеке и мой список неполон.

Когда мы подъехали к подъезду, то мне в глаза бросился небольшой фургончик с погашенными огнями, стоявший возле нашего дома.

Стоило нам с тетей Милой подняться к себе и зажечь свет, как в дверь тут же позвонили.

Удивившись такому позднему визиту, я пошла открывать, на всякий случай положив в карман халата маленький французский револьвер. Но воспользоваться им мне, слава богу, не пришлось.

На пороге стоял предельно усталый мужик с невыразимой грустью на лице.

– Распишитесь, – протянул он мне листок бумаги и шариковую авторучку.

Пока я читала, что там накорябано, он ждал, привалившись к косяку.

– Если бы не хорошие деньги, ни за что бы столько торчать не стали, – позволил он себе не очень почтительную к клиенту фразу. – Рабочий день давным-давно закончился…

Он с кряхтением подтащил к двери огромную плетеную корзину с розами, выдавил из себя улыбку и, с облегчением вздохнув, стал спускаться.

– Кто там, Женечка? – раздался из ванной обеспокоенный голос тети Милы. – Если к тебе пришел клиент, то обождите, пожалуйста, секундочку в коридоре, пока я выскочу в свою комнату.

– Это не ко мне, – тихо ответила я. – Это к вам, тетушка…

Среди цветов на видном месте красовалась визитка, выполненная шелкографией. Тяжелые капли воды на лепестках бутона стекали на мерцающую голограмму, которой была выполнена фамилия человека, сделавшего моей тете такой царский подарок: Головатов.

Глава 2

Как показали следующие события, утро бывает не только мудренее вечера, но подчас и мудрёнее. Первая же половина этого дня началась для меня с сюрпризов и загадок.

Обычно я встаю рано, а нынешнее утро было исключением. Тетушка Мила, как правило, просыпалась часов в десять, спустя три, а то и четыре часа после моего пробуждения. У меня оставалось время на зарядку и, если повезет, пробежку в близлежащем парке. Потом я возвращалась и готовила нам завтрак.

Но сегодня, только-только я пробудилась, как из кухни послышались звуки, которых я не ожидала услышать в такой час.

У нас были гости. Звон блюдец и чашек, шум кипящего чайника, льющаяся в дулевский фаянс струя заварки.

Может быть, тетю Милу зашел поздравить кто-нибудь из ее знакомых? Вряд ли – сейчас от силы часов десять утра – да-да, вот как раз пропикало по радио.

Или этот загадочный гость из тех, кто следует принципам Винни-Пуха: «Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро!»

Порядком заинтригованная, я быстро приняла душ и, накинув кимоно, поспешила на кухню. Только лишь я открыла дверь, как призраки вчерашнего дня снова ворвались в мою жизнь.

– А, Женя! – обрадовалась моему появлению тетя Мила. – Как хорошо, что ты проснулась! Я как раз собиралась тебя будить!

Небольшого роста женщина, сидевшая ко мне спиной, медленно повернулась в мою сторону. Это была та самая посудомойка в синем халате, которую я видела возле кафе «Ромашка» после взрыва, – она транспортировала в хозяйственное помещение упавшую в обморок девушку.

– Я хочу тебя нанять, – сказала гостья, облизнув потрескавшиеся губы.

«Очень интересно! – подумала я. – Вот прямо так, с порога. Ни здрасте, ни доброго утра – сразу быка за рога, да еще на „ты“».

– Меня зовут Женя, – не торопясь проговорила я, присаживаясь к столу.

– У моей подруги беда, – продолжала визитерша. – Ее убить хотят.

– Может быть, вы сначала… – начала я фразу, но тетя меня опередила.

– Это Маша, – со значением посмотрела на меня Мила. – Мы давно знакомы.

Взгляд тетушки словно бы говорил мне: «Не обращай внимания на ее странности. Этому человеку можно доверять. Принимай ее такой, какая она есть».

– Так что, вы говорите, у вас произошло? – спросила я чуть более дружелюбно, наливая себе кофе. – И почему ваша подруга не пришла сама?

– Я ее спрятала. Понимаешь, она боится к тебе идти. Она вообще всего боится.

Мое обращение на «вы» было проигнорировано. Маша продолжала со мной общаться так, словно мы еще лет десять назад пили на брудершафт.

Гостья лишь подкрепила мое впечатление, которое отпечаталось у меня в сознании, – сочетание кротости и силы плюс явно придурковатый вид: отвисшая губа, чуть приоткрытый рот, большие мутные глаза. Взгляд всегда слегка удивленный, как будто девушку то ли обманули, то ли обрадовали. Да, ничего странного, что она обращается ко всем на «ты» – и даже к моей тетушке.

Рассмотрев это загадочное существо поближе, я убедилась, что Маша гораздо моложе, чем мне показалось сначала, – ей было от силы пятнадцать-шестнадцать, хотя с ходу можно было дать лет двадцать, а то и больше.

– Ну хорошо, – мягко проговорила я. – А кто тебе про меня говорил?

– Я вчера тебя у ресторана видела вот с ней, – указательный палец Маши запросто ткнулся в тетино плечо, как будто Мила была неодушевленным предметом. – А кто у нее племянница – Аня знает.

– Угу, – я поняла, что мне придется самой задавать вопросы, если я хочу что-то выяснить. – А эта самая Аня откуда меня знает?

– Какая ты непонятливая, – размеренно произнесла Маша, поглядев при этом на мою тетю. – Аня же бывала в этом доме вместе со своим папой. Да и меня тут хорошо знают, правда, Мила?

Тетушка одобрительно кивнула, подлила в пустую чашку Маше заварку и кипяток и пододвинула вазочку с печеньем.

– Угощайся, голубушка, а то что-то ты похудела за то время, пока мы не виделись.

Маша строго посмотрела на меня и спросила, указав пальцем вниз:

– Ты здесь полы моешь?

– Я. А что?

– Два раза в неделю стиральным порошком надо, чтоб блестели, – пояснила Маша.

– Уж она-то знает, – улыбнулась тетя Мила. – Опыт, голубушка!

– Я у Милы полы мыла, – медленно, словно произнося детскую считалку, проговорила Маша. – За пять рублей. А потом ты приехала.

– Вы так подрабатываете?

– Всем мою, кто хочет, – подтвердила Маша. – Меня папка с мамкой посылают.

Она отпила чай, громко при этом прихлебывая, и, вспомнив, о чем шла речь, заявила:

– Ты не бойся, Аня – она богатая, она тебе заплатит. У нее папа – миллионер!

– Вот как?

– Точно, – заверила меня Маша. – Его, правда, убили вчера, но это ничего.

– Так вы говорите о Головатове, – уточнила я наконец. – Правильно?

Маша утвердительно кивнула. Ее брови чуть сдвинулись, а улыбка пропала. Было видно, что девушка относилась к своей миссии очень серьезно.

– Значит, Аня сама не пришла, а послала тебя? – продолжала я расспросы.

– Ну да. Боится она, я же говорю. Ее тоже вчера убить хотели, – запросто ответила Маша, как будто речь шла о чем-то обыденном.

– Ладно, – качнула я головой, уже понимая, что у Маши голова устроена немного по-другому и сама она объяснить толком ничего не сможет. – Тогда ты мне вот что скажи: если у Ани отец миллионер, то зачем же она посудомойкой в «Ромашке» работает?

– Разве? – удивилась моя тетушка. – Анечка Головатова моет посуду?

– Женя правильно говорит, – Маша солидно подтвердила мои слова.

– А ты откуда об этом знаешь? – обернулась ко мне тетушка.

– Секрет фирмы.

– Аня Головатова моет посуду в кафе «Ромашка», потому что это я ее туда устроила, – не без гордости проговорила Маша.

Блестящий ответ!

Это похоже на анекдот про путешественников на воздушном шаре. Они заблудились, сбились с курса и кричат идущему внизу человеку:

– Где мы находимся?

Человек смотрит вверх и очень точно отвечает на поставленный вопрос:

– Вы, дорогие господа, находитесь в корзине воздушного шара…

– Она же дите, жизни не знает, – уверенно говорила Маша, отпивая чай глоток за глотком. – Целый месяц у нас жила, как из дома убежала.

Мы переглянулись с тетей Милой: оказывается, дочки миллионеров конфликтуют со своими родителями не только в американских детективах.

Очевидно, проблема отцов и детей не зависит от степени обеспеченности их родителей, и чада – хоть из бедных семей, хоть из богатых – будут по-прежнему отстаивать свое право на самостоятельность, независимо от времени и места проживания.

– Ну и как же Ане у тебя жилось? – участливо спросила тетя Мила.

– А че? – пожала плечами Маша. – Нормально. Мамка с папкой в запое целый месяц были, так что не мешали особенно. Это когда они трезвые, то начинают разговоры всякие про жизнь. Но это редко. А когда запой – то они не буйные, пьют и спят.

– И как же теперь у Ани будет складываться жизнь? – спросила я. – Отца ее вчера убили, верно ведь? А если ей грозит опасность, то ей нельзя продолжать работать на прежнем месте.

– А то! – немедленно согласилась со мной Маша. – Ну ничего, не пропадем. Найду работу и себе и Ане, прокормимся как-нибудь.

– А себе-то зачем?

– Так у нас после взрыва давешнего на учет закрылась администрация, – пояснила Маша. – Опять же – реконструкция. А нас – на улицу.

– Яснее ясного, – кивнула я. – Ну что же, с работой разобрались, хотя и не совсем. А где находится Аня? Что она сейчас делает?

– Я ж говорю – боится она, – твердила мне Маша. – Спрятала я ее.

– Место-то хоть надежное? – спросила я без особого энтузиазма.

– А как же! – гордо ответила Маша. – В погребе у меня сидит.

Я скривила губы. Мне не нравилась ни Маша, ни то, что она говорила, ни то, как она говорила, ни ее действия по отношению к Ане.

– Творило кирпичами завалила, никто не найдет, – уверенно продолжала Маша.

– И долго она там сидит?

– Долго, – озабоченно отозвалась девушка. – А ей долго нельзя. Там сыро, а она больная. Вот я к тебе и пришла со своей бедой.

Я вздохнула.

– Знаешь что, Маша, – начала я, тщательно подбирая такие слова, чтобы девушка поняла, но не обиделась на мой отказ, – я…

Но тут вмешалась тетя.

– Женя, я очень прошу тебя помочь, – с мольбой в голосе проговорила тетя Мила. – Я помню Аню с малых лет, и то, что она сейчас в погребе… С этим надо как-то разобраться. Смерть Вани Головатова, теперь эта история со взрывом… Все это ужасно.

– Ну что ж, – обреченно вздохнула я, – тогда поехали. Где твой погреб?

Глава 3

Я надеялась, что Аня Головатова сможет объяснить мне ситуацию более внятно, нежели ее недоразвитая, но верная подруга.

Однако первую половину дня я продолжала оставаться в неизвестности.

Расспрашивать Машу – гиблое дело. Я еще раз смогла в этом убедиться, пока ехала с ней на машине к дому Шихиных – ее родителей.

– Так почему Аня убежала от отца? – допытывалась я. – Ее что – обижали?

Маша лишь пожимала плечами и говорила что-то невнятное насчет судьбы, и особо упирала на то, что жизнь у всех разная.

Очень информативно, ничего не скажешь. Я также не смогла из нее выжать и крупицы информации насчет Паши Головатова, которого видела в ресторане.

– Брательник у нее крутой, – с уважительной опаской поведала мне Маша. – Очень у них все непросто, оттого и ушла она навсегда.

Шихины жили на краю города в одноэтажной развалюхе с треснувшим каменным фасадом и дощатыми стенами. Дом замыкал собой уползавшую на гору улочку, справа пространство было словно обрезано оврагом, тянувшимся перпендикулярно реке, слева – небольшим осиновым леском. Впереди возвышалась гора из песчаника, далеко позади едва виднелись городские девятиэтажки.

– А где же папка? – то растерянно, то встревоженно повторяла Маша, бродя по квартире и заглядывая во все углы. – Или пушнину собирает? Да нет, вроде он сегодня насобирался…

Впрочем, долго блуждать ей по жилплощади не пришлось – габариты были не те. Квартира Шихиных занимала от силы метров десять – убогая комнатушка с ветхой рассохшейся мебелью да чуланчик.

Заглянув на всякий случай в кухню и проинспектировав туалет, Маша пожала плечами.

– И куда задевался? Пойду у мамки спрошу, – Маша решительно направилась к соседской двери и требовательно постучала.

Не дождавшись ответа, толкнула дверь, и некоторое время до меня доносились невнятные голоса и звук сдвигаемых стаканов.

– Говорят, вышел, – вернулась Маша. Заметив мой вопросительный взгляд, устремленный на неожиданно чистые полы при довольно сильной загаженности всего остального, Маша пояснила: – Снизу-то я убираю, а что на столах да шкафах – папка с мамкой трогать не дозволяют. Заначки там у них, что ли, хранятся?..

Если заначки и были, то представляли собой авоськи с майонезными баночками да предусмотрительно не выброшенные флаконы из-под тройного одеколона: когда припрет бодун – выцедить хоть пару капель из каждого; практика знакомая – так заядлые безденежные курильщики не выбрасывают докуренные «бычки».

– Что-то у меня на сердце неладно, – очень серьезно обратилась ко мне Маша. – Сдается мне, что батяня прознал про Аню и пошел в погреб. Что у него на уме – один бог ведает.

– Ну так пошли, показывай, – подстегнула я девушку. – Где твое хозяйство?

Сарай оказался рядом, метрах в пяти от дома – лепящиеся одно к одному деревянные строеньица словно подпирали стены друг друга, оттягивая неминуемое падение сгнивших досок и продавленных крыш.

Дверь одного из сараев была приоткрыта. Вернее, просто отставлена к стене – доски были настолько расшатаны, что миниатюрный замочек (не больше, чем на почтовых ящиках) играл здесь роль скорее декоративную. Но вряд ли бы кому-нибудь пришло в голову взламывать такую развалюху.

Из сарая слышался какой-то неясный шум. Заглянув внутрь, я увидела плюгавенького мужика неопределенного возраста и на редкость хилого телосложения. Он сосредоточенно рылся в куче мусора и кирпичей, пытаясь разгрести завал. У него это не очень-то получалось, и он по большей части пыхтел и охал, нежели работал руками.

Завидев Машу, он немедленно бросил возню с громадным куском штукатурки, который безуспешно пытался сдвинуть с места, и принялся орать:

– Стерва! Корова! Сука! – каждое из этих ругательств он выкрикивал писклявым голоском, беспомощно потрясая над головой крепко сжатыми кулачками. – Да как ты… Да я тебя… Да ты мне…

И дальше в том же духе. Видимо, отец и дочь хорошо понимали друг друга, если Шихин мог позволить себе изъясняться исключительно ругательствами, междометиями и малоосмысленными словосочетаниями.

Очевидно, его гневные выкрики можно было бы перевести следующим образом:

«Я крайне недоволен тем, что ты мне помешала. Особенно мне неприятно, что ты воспользовалась моим слабым физическим состоянием и предполагала, что я не смогу разгрести завалы, которые ты устроила на крышке погреба. Когда мне представится случай, я тебя накажу!»

Но Маша почти не отреагировала на оскорбления и невнятные порицания.

Девушка лишь внимательно посмотрела на отца, желая определить степень его опьянения на данный момент, тяжело вздохнув, отстранила Шихина, словно он был неодушевленным предметом, и принялась доделывать работу, которая оказалась не по силам ее отцу.

Маша раскидала завал в считанные минуты. Глядя, как она управляется с тяжелыми балками и кирпичами, я еще раз смогла убедиться в недюжинной физической силе младшей Шихиной. Это в соединении с ярко выраженным инфантилизмом – если не сказать больше, умственной отсталостью – создавало довольно трогательное впечатление. Наверняка Маша была преданной подругой, хотя и воспринимала жизнь через призму своего искаженного сознания.

Откатив последнюю бочку, Маша отряхнула руки, вытерла их о какую-то тряпку, висевшую на гвозде, и решительно заявила, обращаясь к отцу:

– Аня уходит.

– Ду-ура! – взвыл Шихин, подскакивая к дочери. – Мне ж за нее двадцать долларов предлагали, а ты за бесплатно отдаешь?

Маша никак не среагировала на цену, назначенную за ее подругу в твердой валюте.

Она уже приоткрыла крышку погреба, собираясь спуститься внутрь, но я ее остановила:

– Разрешите мне.

Маша отступила в сторону, и я спустилась вниз по шаткой лестнице.

Погреб был не очень глубоким, но достаточно просторным. В дальнем конце ямы что-то смутно белело – за трухлявой бочкой с полусгнившей капустой, возле сваленных в кучу пластиковых бутылок. Я стала продвигаться поближе, стараясь ступать очень осторожно – на полу попадалось битое стекло.

Смутная белизна оказалась женским платьем. Еще два шага – и я уже могла разглядеть забившуюся в угол хрупкую фигурку.

Девушка сидела на корточках, опустив голову в колени и обхватив ее руками. Острые локти торчали в стороны, словно человек, которому не удалось спрятаться, пытался по-звериному ощетиниться.

Я подошла поближе и чуть тронула Аню за плечо. Та вздрогнула как от удара током и, не поднимаясь, замотала головой из стороны в сторону.

– Пойдем, – тихо сказала я. – Тебе не надо тут больше прятаться.

– Я никуда не пойду, – через силу произнесла Аня, так глухо, как будто сама зажимала себе рот ладонью. – Оставьте меня в покое.

– Нет, – твердо сказала я. – Покой сейчас для тебя – это смерть.

Тут Аня вскинула голову. Она смотрела мне прямо в глаза, и ее губы тряслись.

– Смерть? Как вы легко произносите это слово… Что вы вообще знаете о смерти!

– Гораздо больше, чем ты думаешь, – спокойно ответила я. – Но давай сверим наши впечатления по этому поводу чуть позже. Сейчас тебе действительно нужно уходить отсюда, и как можно скорее. Меня можешь не бояться – я друг. Спроси об этом у Маши.

Это имя подействовало мгновенно – как магическое заклинание. Аня неуверенно поднялась на ноги и растерянно посмотрела на меня.

– Пойдем, – взяла я ее за руку и повела к лестнице по проходу между ящиков.

Аня покорно шла за мной, с трудом переставляя ноги, ее рука была вялой и влажной.

Когда мы выбрались наверх, папаша Шихин попытался взять реванш. Он понял, что Аня в таком состоянии не способна сопротивляться, и рискнул снова заявить свои права на обитательницу его погреба.

– Тут ей быть! – топнул он ногой. – Ты кто вообще, девка?!

Этот вопрос был обращен ко мне. Я не удостоила Шихина ответом, да он и не особо настаивал – стоило мне только внимательно посмотреть на него, как пьянчужка сразу же отступил, спрятавшись за спину своей дочери. Но Маша, разумеется, не оказала ему поддержки.

Мы вышли за ворота – я вместе с узницей и Маша. Аня, которую я вела под руку – девушка явно чувствовала себя плохо, – слегка пошатывалась и дышала с хрипом. Пребывание в погребе, даже непродолжительное, резко отрицательно сказалось на ее здоровье.

«Повезу ее к себе для начала, – решила я, – а там разберемся».

Впрочем, один вопрос все же стоило разрешить немедленно, что я и сделала:

– Значит, так, – проговорила я, когда мы подошли к моему автомобилю, – кто из вас меня нанимает? Давайте уточним позиции, чтобы мне было легче работать дальше. Ты, Маша, сказала, что хочешь меня нанять, верно? Но, я полагаю, заплатить ты не сможешь.

Маша уверенно кивнула.

– Тогда что же у нас получается? – продолжала я. – Задаром я не работаю, прошу учесть. Справедливость – справедливостью, но у всех свои проблемы, верно? Итак, я жду ответа.

– М-можете считать, что вас наняла я, – едва разжимая губы, проговорила Аня. – О деньгах не беспокойтесь, у меня все есть…

Девушку била мелкая дрожь. Она подняла голову, попробовала улыбнуться и попросила:

– Довезите меня до аптеки. Мне надо купить лекарства, которые я обычно принимаю. Пожалуйста, давайте обсудим все потом. Сначала аптека, а затем, – при этих словах Аня мечтательно зажмурилась, – если можно, я хотела бы принять горячую ванну.

– Без проблем, – откликнулась я, усаживаясь за руль. – Маша, ты едешь?

Шихина отрицательно покачала головой и, кивнув на оставшийся за нашими спинами дом, виновато пожала плечами. Ей предстояло еще разбираться с кипевшим безысходным гневом папашей-алкоголиком.

Глава 4

– Какие лекарства тебе нужны? – спросила я, притормозив автомобиль у аптеки.

– Анальгетики, – неуверенно проговорила Аня. – Чтоб боль снимали…

– Боль? – вопросительно посмотрела я на девушку. – А поконкретнее?

Аня Головатова как-то скривилась и умоляюще посмотрела на меня.

– Желательно импортные… В общем, чтобы в себя прийти…

– Слушай, голубушка, – серьезно проговорила я, глядя на Головатову, – если ты сидишь на игле, мне с тобой будет очень трудно.

Я схватила ее за руку и задрала рукав кофты чуть выше локтя.

– Ага, – констатировала я, – значит, колешься. И давно?

Кожа руки была испещрена красными точками, вокруг которых расплывались пятна.

– Я… я не хочу сейчас об этом говорить, – злобно процедила Аня. – И вообще, вас это не должно касаться, в конце концов. Вы, между прочим, нанимались охранять меня, а не лечить.

– Конечно, – кивнула я. – Можете не беспокоиться, в наркологический диспансер я вас не повезу и на принудительное лечение определять не буду. Наша медицина, во всяком случае официальная, еще недостаточно продвинулась по пути лечения наркомании.

– Это нельзя вылечить, – послышался шепот Ани. – Пусть все идет как идет…

– Можно, – заверила я ее. – Только не обычными лекарствами.

Головатова с интересом посмотрела на меня. Она попыталась сообразить, что я хотела этим сказать, и задала уточняющий вопрос:

– Вы имеете в виду траволечение? Гипноз? Какую-нибудь навороченную психотерапию?

– Самую что ни на есть обыкновенную. Все гораздо проще, чем вы думаете, Анечка. Так просто, что поверить трудно.

– Вы не могли бы пояснить? – слегка оживилась Головатова.

«Уже неплохо, – порадовалась я про себя. – Кажется, я заинтриговала девушку».

Если человек хотя бы интересуется, как ему можно избавиться от наркотической зависимости, значит, еще не все потеряно.

– Я расскажу тебе об этом средстве, но чуть позже, – пообещала я, трогая машину с места. – Поедем ко мне, там обо всем и поговорим.

– А как же лекарства? – встревоженно спросила Аня, глядя на остающуюся позади аптеку. – Мне ведь нужно хоть что-нибудь на первое время.

– У меня дома все есть, – уверенно сказала я. – Можешь не волноваться.

Аня тяжело вздохнула, как-то сразу сникла и промолчала всю дорогу до дома.

Когда мы вошли в квартиру, Аня едва добрела до моего дивана и рухнула на него навзничь, прикрыв голову руками. На мои вопросы она не отвечала, на предложение принять ванну или хотя бы умыться не реагировала. Ее тело била мелкая дрожь.

«Если это героиновая ломка, то мне придется с ней повозиться», – обреченно подумала я, глядя на то, как сотрясается ее тело.

Надо во что бы то ни стало выяснить, кто посадил ее на иглу и как долго Аня Головатова употребляет наркотики. Может быть, действительно еще не все потеряно. Но в любом случае мне придется мобилизовать все свое терпение и упорство – наркоманы народ особенный.

Проинспектировав аптечку, я нашла кодеиносодержащие анальгетики и, рассчитав дозу, принесла Ане таблетки и стакан теплой воды.

Мне пришлось поддерживать ее руку, чтобы она не расплескала содержимое. Когда общими усилиями лекарства были приняты, я оставила Головатову лежать у себя в комнате, а сама пошла на кухню варить кофе.

Ане этот напиток сейчас не понадобится – кофеин нейтрализует действие препаратов, которые она сейчас приняла, – так что я сварила «эспрессо» только для себя, добавив сахара, соли, перца и корицы.

Через десять минут из спальни послышался голос – Аня меня звала.

– Мне бы переодеться во что-нибудь, – тихим голосом произнесла Головатова, осматривая свою грязную одежду. – У вас найдется для меня какая-нибудь простенькая кофточка?

– Конечно, – доброжелательно произнесла я, открывая дверцу шкафа. – Можешь сама выбрать. Хочешь вот эту, шерстяную?

В тот момент я предложила именно эту кофту с кожаными лацканами чисто случайно. Но, анализируя ситуацию позднее, я пришла к выводу, что эта случайность была из разряда счастливых…

Лекарство подействовало. Аня стала слегка замедленной, спокойной, часто и глубоко дышала и вытирала со лба пот. Изредка почесывала себе руку – у некоторых людей морфин вызывает приятную щекотку.

Ну вот, еще немного, и я наконец-то смогу завести с Головатовой разговор, который давно назрел. Мне необходимо было прояснить некоторые детали для того, чтобы ориентироваться в обстановке, которая сложилась вокруг Ани после смерти Головатова.

– Можно воды? – попросила Аня. – Что-то в горле пересохло…

Еще бы! Сухость во рту – это при приеме морфиносодержащих первое дело.

Но от жидкости лучше воздержаться, так как может начаться тошнота и рвота. Я порекомендовала просто прополоскать рот, а потом съесть большое красное яблоко из вазы, что стояла на окне.

Аня слегка удивилась, что я не советую ей пить, но послушалась.

«Снова хороший знак, – подумала я. – Значит, еще не все потеряно».

Дело в том, что наркоманы со стажем прекрасно знают, как реагирует их организм на прием того или иного препарата. Уж у этой публики отношения со своим телом и его реакциями отработаны до мелочей.

А раз Аня задает наивные, с точки зрения торчка со стажем, вопросы, то у меня прибавляется шансов свести Головатову со скользкой дорожки.

После второго яблока, съеденного Аней не без удовольствия, я приступила к своим расспросам. Головатова охотно отвечала, правда, говорила очень медленно, немного путаясь. Но лучше уж пусть так, чем лежать, уткнувшись головой в подушку и тщетно пытаясь совладать с судорожной тряской собственного тела.

– Твой отец…

Я только начинала свой вопрос, как Аня тут же кивала и не торопясь выкладывала мне все, что я хотела от нее услышать.

– С папой у нас непростые отношения. Конечно, он меня любит… вернее, любил. Почему я так говорю? Он вчера погиб, его убили.

Я присутствовала при этом. Не рядом, конечно, а то бы я с вами сейчас не беседовала…

– Он пришел в кафе, куда Маша устроила меня посудомойкой. Кастрюли, тарелки, котлы… Сначала мне это даже нравилось, не верите?

Аня слегка усмехнулась, вспоминая подробности своей работы в «Ромашке».

– А между тем это так и есть. Знаете, поняла, что приношу кому-то пользу. Да-да, как это ни смешно. Сделать грязную тарелку чистой, чтобы потом приятно было из нее есть, – это очень достойное занятие, поверьте мне.

– Ты начала об отце, – напомнила я, направив рассказ в нужную колею.

– Ну да, – кивнула Аня, – папа, Царствие ему Небесное, был человек очень непростой. Наверное, он хотел мне добра.

– Все родители хотят добра своим детям, – произнесла я банальную фразу, поскольку Аня о чем-то задумалась, – но иногда дети понимают то, что им нужно, гораздо лучше своих родителей.

– Вот-вот, – грустно подтвердила Аня. – Казалось бы – живи и радуйся. Деньги – сколько угодно, шмотки, развлечения… Но все это как-то скучно. Хотя, если подумать, мало кто из моих сверстников мог бы так жить. Представляете, у меня есть даже своя вилла.

– Да ну?

– Точно. На Майорке, – не без гордости сказала Аня. – Мы туда ездили отдыхать каждое лето – я, папа и брат. А теперь…

Тут снова последовала длительная пауза. Аня сидела в задумчивости на моей кровати, теребя пуговицу на шерстяной кофте.

– С братом у тебя тоже все непросто, – подгоняла я ее рассказ.

– Более чем непросто, – подтвердила Аня. – Паша, видите ли, тоже оказался с норовом, да еще покруче, чем я. Мы оба изрядно попортили нервы папе, у него был даже сердечный приступ.

И представляете, ни Паша, ни я даже не пришли к нему тогда в больницу. Папа очень обиделся, хотя виду не подал. Вот так мы и жили.

Паша очень самостоятельный человек, ему нельзя приказывать. А отец пытался построить свои отношения с ним именно так. Вот Паша и плюнул на все, бросил учебу, стал водиться с какими-то подонками. Папа очень тяжело переживал.

Да и со мной Паша всегда вел себя отвратительно. У нас ведь разные матери. Паша – от первого брака, отец развелся с женой давным-давно и никаких отношений с ней не поддерживал.

Разумеется, брат интересовался, но отец строго-настрого запрещал ему даже об этом говорить. Кажется, там было что-то вроде измены… В общем, отец даже слышать о своей первой жене не хотел.

А моя мать попала в жуткую передрягу. Самолет захватили террористы и перестреляли всех заложников. Это было еще в советские времена. Грешно так говорить, но хорошо, что я была тогда совсем маленькой и маму почти не помню – иначе мне было бы очень тяжело.

После смерти моей мамы отец окончательно замкнулся на детях и о новой женитьбе не думал. Он решил посвятить себя нашему воспитанию – и вот что из этого вышло. Я сбежала из дома, Паша водит дружбу с братвой, а сам папа погиб. Такие вот плоды педагогики.

– Ты как-то связываешь смерть отца с вашими семейными проблемами? – осторожно спросила я, стараясь помягче сформулировать вопрос.

– Не знаю, – замотала головой Аня. – Наверняка я ничего не знаю. Просто все сплелось в какой-то клубок, и я не могу разобраться, что к чему, у меня просто голова пухнет, когда я начинаю об этом думать. Мне страшно, Женя, и я не знаю, что будет дальше.

– А что должно быть дальше? – спросила я. – Давай представим себе, что все как-то разрулилось и никто тебя не хочет убивать.

– Трудновато, – иронически улыбнулась Аня. – Но попробовать можно.

– И что тогда получается? – настаивала я. – Как бы ты намеревалась жить дальше?

– В принципе все очень просто, – объяснила Головатова. – Папа написал завещание давным-давно, он нам об этом не раз говорил.

– Так-так, – проговорила я, понимая, что сейчас будет самое интересное. – И что же было написано в этой бумаге?

– Фирма переходит к Паше, – просто ответила Аня. – Папа ведь был ее единоличным владельцем. А деньги и недвижимость – ко мне.

– Что понимается под деньгами и недвижимостью? – уточнила я.

– Счета здесь, счета там, наш дом в городе, особняк в Гааге, впрочем недостроенный, и вилла на Майорке, – перечисляла Аня.

– Господи, так ты теперь миллионерша! – всплеснула я руками.

– В общем, да, – не без удовольствия подтвердила Аня. – Но покамест я под прицелом и ты меня охраняешь. Кстати, если меня все-таки убьют, то я не смогу заплатить тебе гонорар.

– Вот это я как раз прекрасно понимаю, – заверила я Аню.

– Мне бы еще недельку продержаться, – как-то виновато улыбнулась Аня. – А там все будет гораздо проще. И уж во всяком случае, определенней.

– А почему такой срок?

– Мне исполнится восемнадцать, – пояснила Аня. – Завещание отца вступает в силу именно с этого возраста. Покамест я – никто и звать меня никак. Такая вот ирония судьбы получается.

– Подожди-ка, – сосредоточилась я. – Выходит, что через семь дней ты станешь наследницей нехилого состояния. А до тех пор у кого-то есть намерение сделать все, чтобы этого не произошло.

– Выходит, что так.

– Но кто же хочет желать твоей смерти? – спросила я. – У тебя есть опекун?

– Нет, – отрицательно покачала головой Аня. – После смерти отца я предоставлена самой себе. Не знаю, как там с Пашей, вступил ли он уже во владение фирмой или нет, а я – птица вольная.

«Вот только кто-то хочет крылышки тебе подрезать», – подумала я.

– А как ты познакомилась с Машей? – решила я выяснить все до конца.

– О! Это потрясающая история! – произнесла Аня, откидывая со лба прядь. – Можно я еще яблоком угощусь, а то у меня во рту сушь, как в какой-нибудь аравийской пустыне.