Текст книги "Солнце в силках"

Стучит, стучит сердце – несется вдаль быстроногий олень, а эхом, едва уловимым отзвуком стучит в висках тревога: как? Как проникла Тураах в его мысли? Как дозвалась? А он, он так может? Почему Тайах-ойуун не рассказывал?

Острый камень вырастает прямо на пути, Табата перепрыгивает препятствие и выворачивает к уутээну. Дверь, обычно подпертая изнутри камнем, широко открыта.

– Ты пришел! Получилось! – из полумрака уутээна вырывается знакомая фигура, и Табата оказывается в объятиях Тураах.

– Как ты это сделала? – Табата сидел на подпирающем дверь камне, облокотившись о шершавые доски и вытянув ноги. Тураах расположилась напротив, обхватила колени руками. Из прорехи на потолке косой луч солнца падал прямо на ее лицо. Тураах щурилась, улыбалась свету, ласковому и пока еще дающему тепло.

– Не знаю. Искала Серобокую, а нашла тебя. Мне так захотелось с тобой поговорить! Посмеяться, прикоснуться. Я потянулась и… Провалилась, что ли… И вдруг поняла, что ты вот он, рядом. Что ты меня слышишь.

Табата смотрел на Тураах жадно, удивленно, а она продолжала:

– Я обрадовалась ужасно, но меня словно выталкивало, давило.

– Это защита шамана, мне Тайах-ойуун рассказывал, – быстро вставил Табата: и я, и я тоже что-то знаю.

– Я поняла: долго не продержусь. Окликнула тебя – и тут меня выбросило. Услышал ли? Я не знала. Но ждала.

Она потянулась к небольшой дощечке, на которой было разложено все их богатство: кусок витой веревки, кремний, щучьи кости, две выструганные палки да щербатая плошка. Бережно взяв последнюю, Тураах заглянула в нее, поболтала в руке, перемешивая сушеную клюкву, и принялась выбирать по одной ягодке. Ей хотелось спросить Табату, как и чему его учит старый шаман, но было страшно. Вдруг не ответит? Или посмеется: не знает самого простого. А вдруг она и правда ничего не знает?

Занятая тревожными мыслями, Тураах не замечала, с каким восторгом и завистью смотрит на нее Табата. Ему даже охватить лес мысленным взором удавалось с трудом, а подруга-самоучка умудрилась еще и в его голову проникнуть, хоть и на мгновения. Табата, весь ушедший в обучение, поминутно следующий за наставником, не часто вспоминал о Тураах и только сейчас заметил, что по соседству с ним разрастается еще одна сила. И сладость этого открытия была сдобрена горчинкой – подозрением, что эта сила больше его собственной.

– А что вы… Чему тебя учит Тайах-ойуун? – решилась Тураах. Лучше получить щелчок по носу, насмешку, чем взорваться от сомнений.

– Да всякому, – теперь уже растерялся Табата. Пока его обучение заключалось в поиске лекарственных трав да слушанье леса. Все это, столь увлекательное и важное, после вопроса Тураах показалось мелочным и глупым.

В вопросе Табате послышалась затаенная насмешка, намек на превосходство. Захотелось отодвинуться, а лучше встать и уйти отсюда как можно дальше, не видеть Тураах, не слышать ее голоса. Табата нахмурился и вдруг совершенно неожиданно для самого себя выпалил:

– Наставник обещал взять меня в Верхний мир, камлать будем, – выпалил и сам испугался. Соврал! Тураах он соврал впервые в жизни.

– О-о, – восхищенно выдохнула Тураах. Табата почувствовал, как в животе стягиваются в узел липкий стыд и какая-то сладость. – Как здорово! Может, и я скоро…

Тураах, мгновение назад опасающаяся услышать насмешку, обрадовалась успехам Табаты, не почуяла лжи. Она уже решила во что бы то ни стало упросить Серобокую подняться в Верхний мир и представила, как они с Табатой, выросшие, сильные, вместе путешествуют по нему.

Табату ел стыд. Сладость от чужого восхищения померкла.

– Ты придешь сюда еще? Завтра?

Табата понял, что угодил в ловушку. Видеть Тураах и знать, как бессовестно ей соврал… Признаться? Нет, это еще хуже! Оставалось только одно: действительно попасть в Верхний мир, обернуть нечаянную ложь правдой.

– Я не смогу часто сюда приходить…

Тураах опустила голову. Табата испугался – заплачет! – и снова соврал:

– Я же готовлюсь, ну, к путешествию в Верхний мир… Это непросто! Давай я сам позову?

Тураах радостно кивнула и, выпустив Табату через дверь, подперла ее камнем. Сама же выбралась из уутээна через прореху в крыше. Легко соскочив на землю, Тураах махнула рукой и помчалась через тайгу к дому.

Табата постоял, глядя ей вслед. На границе сознания свербила страшная догадка, словно ныл больной зуб, и он раз за разом тыкал в этот зуб языком: неужто Тураах сильнее его? «А почему бы не попробовать?» – мелькнула лихая мысль. Он опустился на землю и закрыл глаза. Обуреваемый эмоциями, ритм леса он почувствовал мгновенно, устремился за Тураах. Вот качаются ветви, потревоженные ей. Еще, еще немного!

Тураах выскочила на прогалину. Ей оставалось только пересечь ее, свернуть налево и выйти к улусу. Она приостановилась, словно почувствовав пристальный взгляд, но отмахнулась от тревожного зуда в затылке. Шаг, другой, тропинка ложится под ноги. Табата собрался с силами, потянулся вперед, к сознанию Тураах. Сначала ему показалось, что он ухнул куда-то вниз, словно земля ушла из-под ног. Потом вдруг ощутил биение живой мысли. Табата коснулся ее, надавил, силясь проникнуть внутрь, но невидимая преграда не пускала. Давай же! Перед глазами замелькали черные перья, закружились вихрем. Сильный толчок в грудь – и его выбросило обратно на поляну у заброшенного уутээна. Голова взорвалась болью.

Значит так, да? Тураах до него дотянулась, хоть и едва-едва, а он не смог. Не хватило сил? Или преграда столь прочна? Хоть так, хоть эдак, да Табата-то, получается, слабее.

Уязвленная гордость вкупе с ложью подтачивала давнюю дружбу, но и придавала сил. Учиться. Не покладая рук. День и ночь. Стать сильнее. Умнее. Хитрее. Стать лучшим.

Табату старый шаман узнавал издалека. Дело даже не в легких шагах, а в клубке силы, в эмоциях, окутывающих его. Наставник, хочет того или нет, срастается со своим учеником. Становится ему ближе матери и отца, ближе брата и друзей.

Неладное ойуун почувствовал сразу, но виду не подал: мальчику нужно учиться справляться с чувствами. Встревожен, в душе все так и клокочет. И глаза прячет, словно провинившийся.

Тайах покачал головой. Допытываться не стоит: сам проговорится, когда молчание станет невыносимым.

В груди кольнуло. Это всколыхнулось, закопошилось зло. Червь ожил, вгрызся в старого шамана, пробиваясь наружу.

Девчонка! Тайах-ойуун чуял ее запах, ее силу, отголосок которой принес в себе Табата. Вот оно что. Встретились, значит. Встретились, и Табата увидел, что Тураах набирает силу стремительнее, чем он.

Боль в груди нарастала. Бросив все свои силы на борьбу с черным клубком внутри, ойуун пропустил тот момент, когда Табата решительно вскинул голову.

– Шаман пропускает через себя силу, стоит между мирами. Связывает их, подобно могучему Аал Луук Мас, – уверенно ответил Табата на незаданный вопрос. И добавил, глядя наставнику в глаза: – Я хочу стать сильным.

Тайах задумчиво кивнул. «Что ж, такое соперничество вполне может быть нам на руку», – подумал ойуун, сам не зная, кто кроется за этим «нам»: он и Табата или он и оживший внутри Умун.

Глава пятая

Тонкое кружево снега пересекала цепочка следов, обнажая ржавый, заношенный наряд осени.

Тайах по-звериному повел носом и мысленно бросился по тропке – хищник, нагоняющий добычу.

Вот она! Худая, маленькая среди исполинских, припорошенных снегом елей. Если б не тугие косы, принял бы за мальчонку-сорванца. Заливисто смеясь, Тураах месила торбасами первый снег. Над ее головой кружила ворона.

Наставница, значит. Занятно. Но – на руку ойууну. Табата своей ложью очень кстати разжег в девочке любопытство, да и вороны любят свой клюв совать куда не следует. На этом можно сыграть.

Дрогнула верхняя губа, обнажая оскал. Волчий. Тайах-ойуун вздрогнул, торопливо вернулся назад, в тело. Закрыл лицо руками. Мгновенно навалилась слабость, в висках застучали молоточки.

Не его это мысли. Черные, подкинутые червем. Близко подобралась тьма, еще немного – и проест защиту.

Тайах-ойуун выдохнул неспешно.

Тураах для Умуна – что запертый лабаз для медведя. Не проникнуть внутрь, не разорить. Но очень уж хочется. Чует Неведомый в удаганке опасность для себя. Знать бы почему. Уж не в дружбе ли дело? Это прочные узы, а если дружба между мальчиком и девочкой перерастет в нечто большее…

Вот только дружбу уже подтачивает ржавчина соперничества и зависти. И Тайах-ойуун не возьмется судить, что опаснее.

Продержаться бы до весны. А лучше до лета. Дети окрепнут, научатся справляться со своей силой, тогда Тураах можно будет отправить в один из соседних улусов. С глаз долой. Ведь небывалое ж дело – два шаманёнка на одну деревню. Это само по себе грозит бедой, а тут еще и Неведомый. Дай Тайах слабину – Умун не упустит случая.

Укрепив внутренние рубежи, ойуун двинулся в сторону озера. Тело требовало отдыха, но Табата уже ждал в урасе. В душе Тайаха ворочался червь, постепенно засыпая. До поры.

Крупные снежинки парили в синеватом воздухе, словно рой белых мушек. Ложились на землю, на оголенные ветви деревьев, на крыши юрт и хотонов. Над улусом вился дым из жарко натопленных очагов. Закутанная в меховой кафтан неуклюжая фигура копошилась в одном из дворов, набирая дрова.

Тураах окинула взглядом преображенное снегом поселение и сбежала с холма. Время трескучих морозов и длинной ночи еще не настало, но белый Бык Зимы уже восстал из вод далеко на севере, из огромных ноздрей его ударил струей ледяной воздух. Живо представив прозрачные рога и блеклые глаза, Тураах поежилась. Скорее в тепло, зарыться в доху, хлебнуть подогретого кобыльего молока, сдобренного маслом.

На полпути к юрте Тураах остановили звонкие голоса, доносящиеся с поляны для игр. Забыв о долгожданном тепле, Тураах свернула в сторону радостных криков.

Снежки! На широкой поляне разразилась настоящая битва. Обсыпанные снегом с ног до головы ребята лепили в озябших руках плотные клубки и обстреливали друг друга. То тут, то там стрельба перерастала в потасовку: зазевавшегося мальчишку завалили на землю, щедро сыпанули снега за воротник. Тот вскрикнул от пробравшегося под одежду холода и сдернул в снежную груду одного из противников.

Тураах зачерпнула в ладони горсть снега, слепила снежок и с улюлюканьем бросилась в бой. Ловко зарядила снежком кому-то в спину, проскочила в толпу, увернулась от ответного удара и изготовилась стрелять снова. На несколько мгновений показалось: ее приняли в игру. Бросившейся за Тураах мальчишка схватил ее за рукав, заглянул в лицо и запнулся. Опустил занесенную для броска руку. Девчушка с растрепанными косами и съехавшей набекрень шапкой налетела на него, неловко замершего посреди сражения.

– Ты чего? – недоуменно спросила она и тоже застыла, узнав Тураах. Оборвалась веселая игра, стихли радостные крики. Только в стороне двое малышей еще боролись в снегу, не замечая ничего.

– Привет, Тураах! – прозвенел в наступившей тишине звонкий голосок. Рыжекосая, вся состоящая из улыбки малышка потянулась было к Тураах, но тут же была поймана за руку старшей сестрой.

– С ней нельзя играть, Алтаана, – серьезно произнесла Туярыма.

– Почему? – насупилась та, сверкая янтарными глазками.

Тураах помрачнела. Увлеченная прогулками с Серобокой, она позабыла об одиночестве. Напрасно. Казалось, даже сторожевая елочка качает ветвями неприветливо, хочет прогнать.

Тураах поймала непонимающий взгляд Алтааны, зло оскалилась:

– Боятся, что я их съем!

Круто развернувшись, Тураах зашагала к дому. Не бежать, держать спину прямо. И не плакать, только не плакать!

Похлебка мерно булькала в котле. Нарыяна помешивала ее, украдкой поглядывая на притихшую дочь. Устроившаяся на ороне Тураах вышивала, сосредоточенно прикусив губу. Из-под ее пальцев постепенно проступал растительный орнамент в причудливых сине-зеленых тонах.

Как же хорошо! Ни ссор, ни пререканий, и Тураах не торопится улизнуть из дома неведомо куда.

Неужто взрослеет? Может, выйдет из нее хорошая хозяйка? Слухи – ходовой товар острых на язык баб – разносятся быстро, и парни из окрестных улусов вряд ли захотят брать в жены порченную шаманьей болезнью девушку. И все же на Ысыах съезжается молодежь из самых отдаленных поселений. Тураах еще не расцвела, но за осень заметно повзрослела, даже грудь едва-едва, но наметилась. Черные, как вороново крыло, косы, соболиные брови вразлет и сверкающие глаза – щедрый дар Нэлбэй Айысыт[20]20
  Нэлбэй Айысыт – «широко рассевшаяся», покровительница рождения детей, божество плодородия.


[Закрыть]. Глядишь, найдется через зиму-две достойный жених для дочери.

Хорошо! Вот только… Не в характере Тураах такое спокойствие. Она вся – порыв, вся – движение. Не затишье ли это перед бурей? Не случилось ли чего?

Случилось, конечно. Шепотки соседок за спиной Нарыяна слышала. От нее не укрылось, что Тураах не бежит стремглав на звонкие голоса друзей, вместо этого торопливо сворачивает от дома к лесу. Ворона эта еще… Так и кружит над дочкой, вьется за ней, словно ниточка за иглой.

Растревоженная собственными мыслями, Нарыяна снова взглянула на дочь и ахнула. Деревянный черпак выскользнул из пальцев, стукнул глухо о дно котла, медленно скрылся в кипящем вареве.

Тураах преобразилась. Черные глаза, устремленные в иной, не этот мир, сверкали. Побелевшие губы шептали беззвучно. Выбившиеся из кос пряди струились, словно на ветру. Пальцы напряглись, ломая костяную иглу.

О татай! За что, пресветлый Юрюнг айы тойон!

За что эта проклятая шаманская сила выбрала именно Тураах!

Нарыяна не узнавала дочь. Чужое, страшное проступало в родных чертах. Кто ты, незнакомка? Что ты сделала с моей малышкой?

Вдруг все закончилось. Опали развевающиеся пряди. На лицо вернулись краски. Тураах моргнула, выныривая из запределья, и с удивлением взглянула на раскрошившуюся в пальцах иглу.

Нарыяна поспешно отвернулась: не должна дочь видеть ее слез.

Тураах выпорхнула из юрты, вдохнула морозный воздух. Ничего, мы и без детских игр проживем. Нам с Серобокой вдвоем хорошо.

Приветственно кивнула вороне, устроившейся на верхушке сэргэ, и отправилась по протоптанной тропинке к лесу.

– Что сегодня? Будем слушать тайгу?

– Крха, – отрицательно отозвалась Серобокая. – Клювом пощупать полезнее, чем послушать. Сороки тр-рещат наперебой, что в хотоне старейшины Болторхоя вот-вот отелится Рыжуха. Тайах-ойуун по просьбе старика затевает алыс. И Табату с собой берет. Нам тоже пора хоть глазком посмотреть на Верхние миры.

Вместо привычных заснеженных просторов перед удаганкой расстилалась широкая степь, прорезанная на востоке цепью холмов. На просторные поля Верхнего мира зима еще не пришла. Кругом было пустынно. Ни юрты, ни путника, ни славных табунов – только вольный ветер гуляет средь богатого моря зелени да возвышаются у пустынной дороги три исполинских сэргэ.

– Куда же они скрылись? – спросила Тураах, удобно устроившаяся на широкой ветви сосны. – Я думала, алгыс совершается здесь, у коновязи.

– Ушли дальше, в холмы, там тоже есть несколько сэргэ. Глаза здесь не важны, вслушайся в мир всем своим существом, кынаттаах Тураах[21]21
  Крылатая Тураах.


[Закрыть], и ты ощутишь алгыс, разносящийся по Вер-рхнему миру.

– А Джёсёгей тойон[22]22
  Джёсёгей тойон – светлое божество айы, покровитель лошадей, живущий на четвертом небе в юго-восточной его части.


[Закрыть] услышит алгыс Тайах-ойууна? Ведь его нет здесь…

– Дом Джёсёгей тойона далеко, на четвертом небе, но алгыс шамана он услышал бы даже из Среднего мира. Ты не болтай, – недовольно каркнула Серобокая, – ты слушай. Иначе все проболтаешь.

Тураах выдохнула и закрыла глаза, чтобы не отвлекаться на мерное движение удивительно зеленых волн. В шелесте травы зазвучал дробный стук копыт. Топот нарастал, расходился по могучему стволу сосны. Тураах не выдержала, приоткрыла один глаз: увидеть бы могучих жеребцов, несущихся среди зеленого моря. Степь пустовала.

Неведомо откуда полилось гортанное пение, и Тураах поняла: вовсе не топот сотен копыт нарушил тишину небесной степи – это голос шаманского бубна разносился по Верхнему миру. Бой стал чаще, воздух зазвенел, и вдруг пение оборвалось, следом затих бубен. На степь пала пронзительная тишина, чтобы через миг взорваться лошадиным ржанием – Джёсёгей тойон откликнулся на алгыс шамана.

Тураах поморщилась: после изумрудных просторов Верхнего мира белизна снежного покрывала ослепляла. Знакомые лесные просторы казались чуждыми, а в ушах все еще звенел отголосок лошадиного ржания.

Зачерпнув полные ладони снега, она обтерла лицо, фыркнула от озноба и наконец-то почувствовала себя вернувшейся. Поднялась с колен, размяла затекшие ноги и повернулась к сосне, ставшей для нее тропой в Верхний мир:

– Спасибо тебе, лесная красавица!

Шершавый ствол откликнулся, обдал теплом закоченевшие пальцы. Тураах улыбнулась духу-иччи, обитающему здесь, и взглянула вверх.

– Крарх, пришла в себя? – спросила Серобокая, слетая с ветки на плечо Тураах.

– Угу, – говорить не хотелось. Только баюкать в себе чудесное воспоминание.

– Верхний мир посмотр-рели, в другой раз спускаться будем. В болотистые пустоши Нижнего.

Пустынный, почти сплошь медно-коричневый, изборожденный холмами, оврагами и провалами в пустоту, Нижний мир был по-своему прекрасен.

Здесь не было простора и шири Верхнего мира. Все было извилистое, запутанное, куда ни глянь, взгляд везде за что-то цеплялся, натыкался на преграды, и от этого Тураах было тревожно.

Она настороженно двинулась вперед. Поляну покрывали кочки, между ними, в низинах, скапливалась вода: дальше лежало болото. Кое-где из кочек торчали низенькие кустики, искривленные ветви их выглядели острыми. На небе висело светило, щербатое, как ущербный месяц, и мутно-желтое. Тусклое.

– Кто здесь обитает?

– Крарх, это пустынные земли, – не очень уверенно ответила Серобокая, – но остор-рожность не помешает.

Тураах обошла мутные лужицы и принялась изучать растение.

– Оно железное!

– Кра! – кивнула Серобокая. – Давай поднимайся вон туда, там обзор лучше.

Ворона взмыла в небо. Тураах, оторвав взгляд от странного растения, забралась на холм. Здесь рос кустик побольше. Его ветви украшали остренькие листочки. Тураах присела на корточки. Вот бы оторвать один и похвастаться Табате! Он-то в Нижнем мире еще не был. Но как это сделать? Она заглянула под растение: вдруг найдутся опавшие листья или сломанные веточки. Краем глаза она уловила на земле движение.

Ящерка! Медно-красная, с черным глазиком. Вряд ли такая малютка может быть опасной… Тураах протянула руку. Быстро перебирая чешуйчатыми лапками, ящерка скользнула влево.

Тураах на корточках, как и сидела, переместилась за ней и снова потянулась. Ящерка повернула голову.

Спинка ее поблескивала медью, чешуйки на спине складывались в причудливый узор, а на лапках сверкали острые коготки. Еще немного! Тураах почти коснулась, но ящерка сорвалась с места, проследовала по краю мутной лужицы и застыла на самом краю узкого провала.

– Эй, не убегай! Я только погладить хочу! – шепнула Тураах и подкралась ближе. Ящерка сверкнула слюдяным глазиком, словно этого и ждала. Стоило Тураах подойти, она нырнула в провал.

Тураах заглянула во мрак. Там, в черноте, переливалось что-то красноватое. Попробовать дотянуться? Страшно…

Из-под земли зашипело. Тураах вслушалась: шипение складывалось в странную мелодию:

– Кутаар, кутаар, татаар-кутаар, поймай кутаар, обласкай кутаар.

Пение стало громче, в недрах провала заструилась огненная река.

– Поймай кутаар, обласкай тутаар, – нарастал шепот. Тураах медленно-медленно, словно во сне, начала раскачиваться в такт пению. Зачарованная, она склонялась все ниже. В шелестящем голосе слышался зов: – Тураах-Тураах, ты поймай кутаар, обладай кутаар.

Веки налились тяжестью. Руки ослабли, Тураах мягко ткнулась лбом в чуть осыпавшуюся землю у самого края провала.

– Обладай кутаар…

– Ну надо же, пташка в силках, – ворвался в убаюкивающее пение грубый голос. Тураах вздернули за шкирку, оторвав от земли. Перед глазами все еще пылала красная река. Тело не слушалось, отяжелевшие веки с трудом удалось разлепить.

– С каких это пор вороны в норах гнездятся, глупая девка? – огромными лапищами ее держал над провалом дархан Чоррун. Мощный торс кузнеца был посажен на нелепо короткие, кривые ноги, но не нашлось бы ни одного смельчака, рискнувшего посмеяться над его нескладной фигурой: в довесок к почти нечеловеческой силе и удивительному мастерству Чорруна прилагался крутой нрав.

– А ты куда смотришь? – грозно прогремел он, обращаясь к Серобокой, суетливо хлопающей крыльями над ними, и тут же снова повернулся к Тураах. Говорил Чоррун жестко, словно наотмашь хлестал по щекам, то и дело с силой встряхивал ее. – Еще мгновение, и свалилась бы к старой Кутаар в логово. Кожу твою нежную обглодали бы ее дети. Разъела бы сыпь. Зуд, да такой, что кожу с себя ногтями содрать за радость. Вот что творит Кутаар. Не верь жителям преисподней, девочка, и не лезь незнамо куда!

Мир перед глазами все еще пылал, переливался медными узорами, но теперь это вызывало не оцепенение, а тошнотворный ужас. Тураах колотило, желудок готов был вывернуться наизнанку. От злых речей кузнеца легче не становилось, она жалостно всхлипнула и зашлась плачем. Довольно хмыкнув, Чоррун опустил ее на землю.

– Ну-ну, не рыдай, где это видано: рыдающая шаманка! Уводи ее, пернатая, а то болото от ее слез из берегов выйдет.

Чоррун отвернулся и захромал в сторону видневшейся вдали железной рощи. Сквозь слезы Тураах заметила еще одну фигуру, высокую, мощную – Тимир. Подмастерье наблюдал за происходящим молча, но стоило Чорруну немного отойти, Тимир сочувственно улыбнулся:

– Все закончилось, Тураах, все позади…

Позади? Тураах и рада была бы в это поверить, но слова кузнеца засели в памяти крепко, а в душе обосновался ужас.

– Краарх, Кутаар – абаас слабый, но потому и ковар-рный. Сама наружу показывается редко. А ее дети, красные ящерки, способны сгубить целый улус, а то и не один. Жар, красная сыпь и нестерпимый зуд. Начнутся у одного – глядь, все поселение в огне болезни. Ты прости, Тураах, недоглядела я… Если бы не кузнец…

Рыдания сдавливали горло. Хотелось спрятаться, исчезнуть и не видеть больше этот причудливый, вывороченный мир и всех его обитателей.