Текст книги "Ниночка"

Нина
Москва

В большом гулком здании Нина сразу подошла к молодому милиционеру и поставила около него чемодан.

– Я извиняюсь. Вот приехала, а меня не встретили. Вы не подскажете, где тут в «Скорую помощь» устраиваются?

Милиционер обошел девушку, рация у него в руке ругалась матом, давая кому-то указания.

– А чего у тебя болит-то? – Деваха милиционеру понравилась. Особенно фигура – настоящая, женская, как у его мамки и теток. Рост хороший, плечи, большая грудь и крупная, возбуждающая попа.

– Ничего не болит. – Нина шмыгнула курносым носиком. – Я медсестра, мне на работу устроиться надо.

– А-а, понял. Тебе, наверное, в институт Склифосовского, здесь недалеко, пешком дойдешь, а то ехать дорого. Пойдем, направление покажу.

Милиционер скоренько пошел к выходу. Нина, скособочившись от тяжелого чемодана, большую часть которого занимали десять килограммов домашних продуктов, загруженных мамой «на первое время», засеменила за парнем.

– А ты не знаешь, там жилье дают?

– Дают, – оглянувшись, милиционер остановился. – Передохни.

Они оказались одинакового роста и одного возраста. Парень чуть постарше. И девушка была, что называется, своя, деревенская. Крепкая, русоволосая, улыбчивая. Только вот лицо подкачало, уж очень простецкое, как у его родной сестры. А так бы он в эту случайную знакомую моментально влюбился.

– Ты, слышь, не обижайся, я тебя проводить не могу. Тебе вон туда, – милиционер сделал отмашку рукой. – Нам постоянно приходится общаться с «ноль три», так я точно знаю – дают им общежитие, дают. Не очень хорошее, зато почти даром.

– Спасибо тебе, – Нина от души пожала милиционеру руку. – Вот мне свезло тебя встретить.

Подняв чемодан, девушка спустилась в переход.

Молоденький милиционер тоскливо смотрел ей вслед.

Начало лета, июнь. В деревне пахнет травою, по утрам будят птицы и петух. Мать посылает на скотный двор двух младших сестер – кормить животных и доить корову. А он спит на чистом крахмальном белье на кровати под окошком, веселое солнце бьет в глаза. Пахнет свежесорванными укропом и луком, которые добавили в окрошку с шипящим квасом…

…А тут – круглосуточная гарь, вой автомобильных сирен по ночам, постоянный гул машин, зассанные бомжи и затюканные до агрессивности нелегалы-гастарбайтеры. Но в городе есть то, без чего и красоты деревни не в радость, – деньги.

Юля
Москва

В кошельке одиноко и сиротливо лежала сторублевая купюра. Вздохнув, Юля закрыла кошелек, стащила с себя домашнюю юбку и натянула джинсы. Одернув мятую футболку, она задержалась на ней взглядом и решила, что даже в темноте футболочка больше подходит для дворников-узбеков в конце рабочего дня, чем для творческой девушки под тридцать лет, желающей зайти в магазин для приобретения скромного количества сорокаградусного напитка.

В зеркало Юля не смотрела, не хотела портить себе настроение. Половина ее лица была обезображена большим бордово-синеватым родимым пятном. К тому же она, как и подавляющее большинство девушек на грани тридцати, набрала лишние пятнадцать килограммов, отрастила второй подбородок и постоянно забывала подремонтировать два зуба, благо они никому, кроме нее, не были видны.

Томясь из-за каждой минуты задержки, Юля быстро кинула снятую футболку в корзину с грязным бельем, надела глаженую блузку и, прихватив из-за кухонной двери пакет, склад которых находился именно там, в корзине, забрала с обувной тумбочки ключи от квартиры.

Проскрипев подошвами кроссовок по линолеуму в коридоре, она ткнула кнопку вызова, встала перед дверями лифта и, переминаясь с ноги на ногу, стала ждать его приезда.

Еле выдержав путь в сорок пять метров, с пятнадцатого по первый этаж, в кабине, насквозь провонявшей собачьей мочой, прикрывая нос ладонью, Юля выбежала из лифта. Свободно выдохнула, только выйдя из подъезда.

Не замечая теплоты июньского вечера, видя только желанную цель – вывеску магазина «Нельсон», Юля рванула вперед.

За четвертинку водки, за банку крепкого пивасика «Охота» и пачку «Муратти уан» с нее взяли в аккурат девяносто девять рублей.

Выйдя из магазинчика, Юля хрустнула защелкой пивной банки и с наслаждением сделала несколько глотков дешевого пива с сивушным привкусом. Ощущение получилось… то, что надо, ощущение. И, разумеется, именно в мгновения кайфа, когда невозможно оторваться от банки, раздался звонок мобильного.

– Юляшка-промокашка, толстопопая кругляшка! Я придумал тебе работу! – заурчал голос Ильи Розенблюма, одногруппника по художественному училищу. – И планирую сегодня вечером к тебе завалиться. Ты одна?

– Не одна, Илья, – сделала суровый голос Юля. – Как раз сегодня приехали с дачи мама с папой. Я сейчас бегала за сахаром, и мы собираемся варить клубничное варенье.

– Какое совпадение, – тускло заговорил Илья. – Я в Интернете для тебя надыбал охренительную работу – сбор клубники на полях совхоза имени Ленина. И витамины, и похудание. С завтрашнего дня набор сборщиков, и так на полтора месяца.

Стоя с двумя поднятыми руками, одна из которых держала пакет и банку с пивом, а вторая – телефон, Юля замерла. Вот именно сейчас, когда она наврала надоедливому Илье о варенье, ей неимоверно захотелось свежей клубники.

– Диктуй маршрут. Клубника сейчас дорогая, и ее мало.

Пока Илья нудно объяснял схему проезда, Юля успела дойти до своего подъезда. Путь к двери перегородил разворачивающийся для парковки черный «Опель-Астра». Юля рассчитывала быстренько проскочить мимо него, но водитель, занимая свое автомобильное место, пропустить девушку не мог, и ей пришлось ждать, когда можно будет войти в подъезд.

При виде вышедшего из машины соседа – вечно сосредоточенного и слишком правильного Ивана – ей захотелось с разлета запустить в стекло автомобиля пивной банкой, добавить четвертинку водки и усилить результат пачкой сигарет… но в ответ можно было схлопотать по лицу за разбойные действия, да и купленных «продуктов» было жалко.

В лифте пришлось ехать вместе. В него набились соседи, притиснув Юлю и Ивана к задней стенке. Юля старалась дышать через раз, отставляя руку с банкой пива в сторону соседа Евгения Анатольевича, который тоскливо косился на банку соскучившимся взглядом и жадно вдыхал сивушный запах.

Иван вожделения соседа Анатольевича не разделял, ему запах дешевого пива не нравился.

К пятнадцатому этажу Юля и Иван остались в лифте одни. Неприязненно оглядев Юлю, Иван демонстративно отвернулся, стараясь не портить себе настроение лицезрением соседки. Мало того, что не красавица, так еще и вечно пьяная.

Из лифта Юля выпрыгнула первой, стараясь как можно быстрее оказаться в своей квартире, запереть за собой дверь, отдышаться от неприязненного взгляда Ивана и немедленно выпить первые пятьдесят граммов водки.

На кухне Юля допила водку, и настроение чуть поднялось. Поработать, что ли? Она могла позволить себе устроить мастерскую батика в одной из комнат своей квартиры. Родители разрешали дочери делать все, виня себя в родимом пятне на ее лице.

Подойдя к двойным дверям маленькой комнаты, Юля решила ее не открывать. И рука после водочки нетвердая, да и пиво необходимо допить. И если совсем честно, то работать совершенно не хотелось. Большее, на что она была сейчас способна, – заняться своим лицом.

Зайдя в ванную, она взяла со стеклянной полки флакон. За него в прошлом месяце она отдала полторы тысячи. Мутную жидкость, в которой плавали три дохлых южноамериканских таракана, ей продали как верное средство от родимого пятна. Она использовала уже половину, но пятно не сходило, не бледнело и даже, кажется, начало покрываться короткой шерсткой.

Проведя несколько раз ватным тампоном по ненавистному пятну, Юля бросила ватку в раковину, потрогала мешки под глазами.

– Какая на фиг работа? Какая, к едреням собачьим, клубника? Жить не хочется.

Иван
Москва

Запирая дверь на этаже, Иван посмотрел на дверь своей квартиры. Бабушка ждала его на пороге, закрывая внушительным телом почти весь дверной проем. Как всегда, ее крашенные в розовый цвет волосы были прекрасно уложены, длинный халат выглядел новым, на ногах – не тапки, а мягкие домашние туфли, на пальцах – безупречный маникюр бежевого оттенка.

Не нарушая тишины лестничной клетки, Татьяна Ивановна сделала приглашающий жест внутрь квартиры.

Приветственно поцеловав бабушку, Иван в один шаг встал на чистейший коврик, переобулся в тапки и пошел к себе в комнату. Там он сменил легкий офисный костюм на домашний спортивный и отправился в ванную. Сбросив нижнее белье в корзину, он постоял под душем ровно десять минут и, снова надев спортивный костюм, вышел на кухню свежим и готовым для принятия ужина.

Фотографию кухни можно было публиковать в мебельном каталоге под названием «Кухня стандартная, среднедорогая, без излишеств, стерильная. Начало двадцать первого века».

Сев за сервированный по всем правилам стол, Иван с сомнением посмотрел на бабушку.

– Мама будет ужинать?

– Ей не до еды. – Татьяна Ивановна выставила из холодильника салат из овощей и пакет малокалорийного майонеза. – У нее творческий взлет – чувствуешь, как тянет табаком?

Иван замер с майонезом в руках, а бабушка с тарелкой, на которой лежали кусок нежной телятины и овощи, приготовленные на пару. Оба глубоко вздохнули и тяжело выдохнули. Они ненавидели табачный дым и любые другие излишества, неполезные для человеческого организма.

Неполезным тянуло из маминой комнаты, но ни бабушка, ни сам Иван ничего с этим поделать не могли. Во время редких лекций о правильном и здоровом образе жизни мама смотрела сквозь своих близких, показывая всем видом, что полностью с ними согласна. А после шла к себе в комнату и закуривала очередную сигарету, запивая ее вином, трехлитровые упаковки которого были расставлены по всей квартире и концентрировались в ее комнате.

Род занятий Екатерины Юльевны был необычен: она писала музыку к рекламным роликам. Специализировалась на йогуртах, кондитерских изделиях и детских товарах. Работу свою халтурой не считала, относилась к ней со всей серьезностью и даже гордилась ею. Еще Екатерина Юльевна написала музыку к детскому фильму и не сомневалась, что несколько созданных ею произведений, которые она постоянно совершенствовала, принесут ей мировую славу.

Мечталось именно о славе, поскольку денег за «рекламную» музыку хватало на безбедную жизнь.

Сама Катерина свои заработанные деньги не тратила – за нее это делала мама. Привыкнув к царствованию Татьяны Ивановны, Екатерина Юльевна особо этим не возмущалась. Ей, конечно же, иногда хотелось прошвырнуться по магазинам. Но из продуктов она покупала совсем не то, что было нужно для дома – например, трехлитровую банку мандаринового варенья, на которое у всех, в том числе и у нее, была аллергия, или торт размером с небольшую башенку.

Хуже было, когда Катерина рвалась улучшить домашнее хозяйство. Случайно зайдя в универмаг «Фамилия», она однажды купила шесть килограммов стирального порошка, десять пар резиновых перчаток, три упаковки мыла по шесть штук в каждой, по пути прихватила напольную керамическую вазу и пальто для любимой мамы.

Для перевозки купленного товара Катерина наняла машину и уговорила мужика помочь ей донести покупки до квартиры. Автолюбитель средних лет сначала без особого энтузиазма дотащил пакеты до лифта, но в самой квартире ему понравилось. Особенно когда Катерина предложила ему выпить белого сухого вина.

Устроившись на кухне, мужчина неправильно оценил рассеянный взгляд интересной женщины, приняв его за заигрывание, и решил остаться здесь денька на два.

Пришедшая из Сбербанка, где она три часа ждала очереди для оплаты коммунальных услуг, Татьяна Ивановна простыми русскими словами объяснила молодому человеку, что за помощь ему большое спасибо, а ловить здесь нечего. Катерина девушка дружелюбная, но не настолько, чтобы ее благодарность распространялась на постельные варианты. Просто ей неудобно указать мужчине на дверь, а вот Татьяне Ивановне очень даже удобно.

После десяти минут раскланиваний и извинений мужчина исчез из квартиры. Катерина претензий мамы не поняла и через сутки вообще забыла и о своем шопинге, и о мужичке, решившем у нее пожить.

Мыло и стиральный порошок пристроили в ванной. С пальто тоже все образовалось – маме понравился молодежный покрой. Но вот куда девать полутораметровую «вазочку», сразу выкинуть или поставить в самый темный угол, Татьяна Ивановна решала три дня.

На счастье подоспел день рождения ее сестры, и Татьяна Ивановна благополучно сплавила ей сувенир. Сестра была в восторге. Она до сих пор любила туристические походы, песни у костра и камыши-сухоцветы. Ставила она их в трехлитровые банки, а тут ей подарили сосуд, в котором смело мог поместиться не только любопытный Буратино, но и пара небольших охапок сена.

Иван маму любил, но не всегда понимал. Вот бабушку, бывшую преподавательницу математики, он и любил, и понимал, но побаивался.

Услышав, что мама к ужину не выйдет, Иван сделал расстроенное лицо, хотя перед бабушкой играть не стоило, но привычка…

– Жаль. – Он отложил на минуту вилку с ножом. – Бабуль, а как можно выселить человека, если он не соблюдает правил совместного общежития?

– Ты про кого? – прищурившись, бабушка уверенно кивнула подбородком в сторону соседей. – Юлька тебе покоя не дает?

– Но она пьет! И вид у нее… непрезентабельный, снижает высокий рейтинг нашего кооперативного дома.

– Иван, – встав у плиты привычным постаментом, как перед школьной доской, бабушка, держа ложку в руках, начала объяснять прописные истины. – Во-первых, это мы сюда переехали два года назад, а они эту кооперативную квартиру купили с первого года постройки, то есть они старожилы. Во-вторых, Юля девушка странная, но хорошая…

– Какая она девушка, ей уже тридцатник, пора за ум браться…

– Не твое, Ваня, дело, как она живет, – начала сердиться бабушка. – Чего ты к ней привязался? Да у нас полподъезда выпивает, Юля по сравнению с ними ангел. Хотя с такой отметиной на лице поневоле сопьешься.

– Дело не в лице, – отмахнулся вилкой Иван. – И вообще, она же не одна, у них семейный подряд. Муж ее так вообще на бровях приползает.

Татьяна Ивановна взяла со стола майонез и убрала в холодильник.

– Невнимательный ты к другим людям, Ваня. Юля два месяца как развелась. Ты мясо будешь доедать?

Иван посмотрел на свою тарелку.

– Нет, наелся. Как подумаю, что эта… животная живет на одном этаже со мной, так пропадает весь аппетит. И еще в квартире накурено! – откинув салфетку, Иван встал. – Спасибо, бабушка, я к себе. Попробую поработать над диссертацией.

– Иди, Ваня, работай.

Накрыв тарелку с недоеденным мясом пищевой пленкой, Татьяна Ивановна убрала еду в холодильник. Часа через два, когда у дочери иссякнет творческий запал, она возникнет на кухне и будет есть все, что найдет.

Был случай, когда Катерина съела сырой фарш, полив его соевым соусом. Однажды смолотила подряд семь пирожных эклер и утром жаловалась на легкую тошноту. Она запросто могла смазать соленый огурец малиновым вареньем и уложить все на черный хлеб с горчичкой.

И при всех кулинарных излишествах Катерина оставалась стройной интересной женщиной с прекрасной кожей и отменным здоровьем. А вот Татьяна Ивановна жестко боролась с каждой калорией, но они все равно побеждали, и постепенно тело женщины разрослось до ста двадцати килограммов.

Открыв свою почту, Иван скопировал на жесткий диск рентгеновские снимки зубов, сделанные сегодня на работе, и свои замечания и отправил на распечатку.

Пока принтер выдавал фотографии, Иван переложил бумаги в одну стопку, выровняв их до миллиметра.

По собственному расписанию он сегодня должен был просидеть за компьютером до одиннадцати.

Нина
Москва

В больнице, которую в народе звали просто «Склиф», Нину попросили сдать чемодан.

Оглядев строгим взглядом охранников, Нина все-таки отнесла чудо советского галантерейного производства – тряпичный чемодан в клеточку – в камеру хранения. Там ничему не удивлялись: в эту больницу круглосуточно приезжали со всей России и из окрестных стран.

Поплутав налегке по длинным коридорам больницы, Нина нашла отдел кадров и, постучавшись в кабинет, тут же вошла с протянутым паспортом и дипломом медсестры.

– Мне бы на работу.

Три занятые женщины смотрели на нее без всякого интереса.

– Медсестра широкого профиля? – неспешно спросила женщина средних лет. – Гражданство, как я понимаю, российское.

– Я из Новгородской области, из деревни Кашниково, – заторопилась объяснить Нина, оставаясь стоять в дверях.

– По тебе сразу видно, что Кашниково, – прокомментировала та же инспекторша. – Проходи ко мне, садись.

Нина какими-то непривычными для нее мелкими шажками прошла к столу инспекторши и села на хлипкий офисный стул. Документы положила на край стола.

Вблизи инспекторша выглядела старше, чем казалось издалека. Эффект свежести достигался макияжем и белым цветом крахмального халата, который, как известно, молодит.

На столе появились бланки.

– Только есть маленькое «но». Медсестер в нашей больнице хватает своих, у нас ведь кафедра, и они проходят практику от мединститута, а вот с нянечками – беда. Если две недели нянечкой отработаешь, то переведем в медсестры. Согласна?

– А сколько платят? – несмело спросила Нина. Услышав сумму, в три раза превышающую ее зарплату в Кашниково, тут же кивнула головой. – Согласна.

– Вот, заполняй, – преувеличенно душевно инспекторша глянула Нине в глаза и спросила тоном давней подружки: – Пьешь, много куришь?

– Не-ет, – убежденно ответила Нина. – У нас даже когда вся деревня запивает, так я держусь и спирт из аптеки не продаю и не обмениваю. Не положено. И не курю совсем, не люблю.

В тот же день Нину устроили в общежитие, и она поселилась в комнате с тремя соседками-туркменками. Женщины тоже работали нянечками и по-русски говорили плохо. На Нину они смотрели с неприязнью. Девушка была слишком крупной, белокожей, и на ее лице не было вечного беспокойства о прописке.

Туркменки безостановочно щебетали на своем языке, по общежитию ходили гуртом, в длинных платьях, в расшитых теплых тапках и шароварах. От них пахло пловом и нестираным бельем.

Нина сразу поняла, что общих интересов у нее с этими женщинами не возникнет. Но выхода не было, снять даже комнату деревенскому жителю, недавно появившемуся в столице, было под силу только в компании из трех-пяти человек, отдающих за скромный угол половину своей зарплаты.

Нину определили в хирургию. Работы в отделении оказалось много, и была она самой грязной, какую только можно придумать, – выносить из операционной перевязочные материалы и «биологические отходы», состоящие из отрезанных поврежденных тканей, а иногда и из органов, еще три раза в день убирать за больными судна.

Входило в ее обязанности мыть туалеты и унитазы, в которых и воду-то, по слабости или из-за вредности, не всегда спускали. На мытье полов в палатах и в коридоре Нина отдыхала. Мыть приходилось тщательно – больница сверкала чистотой после серьезного ремонта.

В первую ночь в общаге, перед выходом на работу, Нина заснуть не могла. Лежала, смотрела в потолок, прислушивалась к дыханию туркменок. Одна из них храпела, другая сопела, третья часто пукала. «Не уживусь», – подумала тогда она.

После первого же дня работы проблем со сном у нее больше не возникало.

Появление Нины, на полголовы выше большинства медсестер, произвело сильное впечатление на мужскую часть медперсонала.

Заслуженный хирург Степан Васильевич и его ассистент Армен проводили взглядом новенькую, переглянулись. Степан Васильевич высказался первым:

– Ты глянь, какая аппетитная, свеженькая.

– И обратите внимание, абсолютно здоровая. Сразу хочется… поставить диагноз. Но боязно.

– Да уж, если такая вломит, то мало не покажется.

И все-таки в очередное ночное дежурство Армен Вазгенович, тридцати лет от роду, избалованный женщинами с четырнадцати лет, пробрался из ординаторской в комнату сестры-хозяйки, где спала Нина. Предложил попить чайку. Нина, имея печальный опыт общения в комнате сестры-хозяйки, взяла врача за руку, вывела в коридор и спокойно пообещала:

– Полезешь – огрею судном по голове, а что будет в судне, так это дело случая. Мало ли, может, у больного понос окажется.

Армен предупреждению поверил.

Глафира Ивановна, старшая медсестра отделения, день и ночь пропадающая на работе, заметила аккуратность и работоспособность Нины и поощрила ее оригинальным способом. Она разрешила Нине задерживаться после смены на два часа и помогать медсестрам.

Глафиру Ивановну можно было понять. Врачи и медсестры в больнице работали на совесть. Конечно, никто не отказывался от подношений, но по сравнению с тем, что делали врачи и весь медперсонал для пациентов, часто вытаскивая их с того света, любая плата не окупала и третьей части их трудозатрат.

Своих, то есть штатный медперсонал, Глафира Ивановна жалела. А тут пришла деревенская девка. Здоровая, во всех смыслах слова, безотказная да к тому же зависимая от нее полностью. Как не воспользоваться лишней рабсилой?

Через три дня Нине, помимо помывочных работ, поручили делать сложные перевязки после автомобильных или производственных травм.

Первыми почувствовали особые способности Нины женщины. И уколы она делала безболезненно, и раны под ее перевязками заживали быстрее.

Новость тут же стала легендой отделения. Люди, следящие за своим здоровьем, просили лечащих врачей, чтобы за ними посмотрела Нина. Старшая сестра брала деньги и подношения. Нине доставались крохи, и не деньги, а мелкие подарки.

В общежитие, в комнату, где с недовольным видом сидели замолкавшие при ее появлении туркменки, Нина возвращалась донельзя усталая и, сходив в общий душ, бессильно падала на кровать. Засыпала она, пока снимала халат.

Из-за бытовой неустроенности почти не отдыхала. Нагрузки не снижалась, а только увеличивались, и Нина оформилась на полторы ставки.

Врачи-женщины мало замечали нянечку, хватало возни с больными и постоянно сменяющимся сестринским персоналом, приходящим на практику. Армен быстро утешился с очередной медсестричкой, а Степан Васильевич, услышав от Армена обещание Нины защищаться, решил не рисковать. Хотя откровенно облизывался, когда Нина оказывалась рядом.

Глафире Ивановне иногда было жаль Нину, но при отчаянной текучести кадров невозможно было привыкнуть к новым лицам. Больные, занятые собственными болячками, тоже особой гуманности к нянечке-медсестре из провинции не проявляли.

Вот кто не доставал Нину и остальных нянечек, так это люди, любящие выпить. Особую касту составляли мужики, получившие травмы по пьяни. День у них начинался с обзвона знакомых, которые могли бы принести в больницу не баловство, типа соков и апельсинов, а «конкретную» водку. Вечером они кучковались в туалете или под лестницей, рассказывая друг другу, у кого что болит и сколько, чего и когда было выпито в их жизни. Зато когда Нина шикала на них: «И так с ног валюсь, а вы тут еще бычки роняете», они по собственному графику подметали за собой и даже иногда протирали лестницу.

Через неделю работы по двенадцать часов в сутки Нина почувствовала изнеможение всех своих сил – и физических, и моральных. Она решила бросить «Склиф» и вернуться или в Боровичи, или в Кашниково.

Позвонив маме с жалобой на усталость, услышала в ответ, что пора бы поставить на их участке еще одну теплицу и отремонтировать подпол, в котором подмыты кирпичи с северной стороны.

– Мама, если я столько буду работать, то тебе придется не кирпичи покупать, а надгробную плиту для меня.

– Шутки у тебя, Нина, медицинские.

– На что способна, мама, на то и шучу. Как Сашенька?

– Сашенька – хорошо. Толстеет, вопит с утра до вечера, то конфет, то телевизора требует. Ему тоже, между прочим, денюшки для еды нужны.

– Поняла, мама, поняла.

Переложив телефон в карман халата, Нина с тоской смотрела в окно, на соседние корпуса больницы, на скудную зелень больничной территории.

– Господи, как же мне нужен отдых. Но если возвращусь в Кашниково – засмеют.

В первый выходной Нина решила выйти в город. В Москве она была один раз в третьем классе. Тогда половину сельской школы рассадили в большой и непривычный «Икарус» и отвезли прямо на Красную площадь, в Исторический музей.

Дети ходили по залам пришибленные, тихие. Ничего из того, что говорила экскурсовод, Нина не запомнила, но осталось сильное впечатление другой, ненастоящей жизни, которая бывает только по телевизору.

Идти далеко от больницы не было сил, не было и желания тратиться на транспорт. Еду Нина не покупала, благо кормили в «Склифе» неплохо и обильно. На полученный аванс она решила купить новые босоножки и зонт.

Для выхода Нина надела почти новые джинсы, собственноручно связанную ажурную кофточку и не привычные кроссовки, а выходные туфли.

Выйдя на Садовое кольцо, Нина стояла минут пять, наблюдая за бесконечным потоком автомобилей. В минуту мимо нее по восьми полосам проезжали сотни машин. И все как одна страшно дорогие.

Людей на улице было столько, сколько Нина не видела за всю жизнь. Великий Новгород, казавшийся ей огромным, теперь вспомнился провинциальным городком.

Нина постаралась чуть улыбаться и идти, повыше подняв голову, легче ступая в своих слегка ободранных туфлях.

Сестра-хозяйка, которую и в пятьдесят с хвостиком все звали Лариса и с которой Нина пила чай три раза в день, советовала ей ехать в Люблино или на Тушинскую, на вещевой рынок.

– Можно еще в «Центробувь» зайти или в «Сток», но там дороже. А здесь, в центре, Ниночка, не цены, а провокация инфаркта. Тряпки и обувка красивые, ничего не скажу, но почти такие же можно купить в пятнадцать раз дешевле.

Нина Ларисе и поверила, и нет. Понятно, что в центре всегда дороже, но не настолько же!

Нине понравилась чистота города. На улице – ни фантика, ни пустой бутылки. Все время ходили парни в зеленой униформе и убирались. А когда она прошла по переходу на другую сторону Садового, к торговому центру, то своими собственными глазами увидела, как мрамор стен мыли пенящимся шампунем.

Торговый центр блистал стеклянными дверями и витринами, металлом ручек, перил, лестниц. Постояв в холле и оглядывая этажи бутиков, или как там называются магазинчики, заставленные вешалками и витринами, Нина решительно подошла к лестнице.

На втором этаже она зашла в обувной раздел и поразилась красоте представленных моделей. Подойдя к стенду с обувью, она взяла босоножку с необычной отделкой, на высоком каблуке. Босоножка была не очень удобной, но очень красивой. «Если денег хватит – куплю», – решила Нина и перевернула обувку.

На ценнике было напечатано – семнадцать тысяч шестьсот. Нина взяла соседнюю модель, на ней значилось – двадцать две тысячи триста. Это зарплаты всех четырех доярок в Кашниково, вместе взятых, и с премиальными.

Две молоденькие продавщицы смотрели на Нину со снисходительным интересом.

– Каблук слишком высокий, – постаралась сказать спокойно Нина и поставила босоножки на место.

Она зашла еще в три бутика, на разных этажах, присматривалась к одежде, к сумкам, зонтам и всяким шарфикам. Цены поражали, возмущали и показывали, насколько мало получает Нина и все ее знакомые.

Выйдя из седьмого бутика, Нина поняла, что заблудилась. Походив по коридорчикам между стеклянными магазинами, Нина, краснея от смущения, подошла к смазливому охраннику в черных брюках, белой рубашке и в галстуке.

– Извините, я заблудилась.

– Не ты первая, не ты последняя, – весело ответил охранник с вологодским оканьем. – Сам поначалу здесь блуждал, планы рисовал. Пойдем, покажу, где выход.

Охранник гордо пошел на шаг впереди Нины. Нина, потеряв интерес к тряпкам, семенила за ним.

– А чего ничего не купила? – Охранник, улыбаясь, оглянулся. – Шучу. Здесь цены не для простых людей, для миллионеров. Видишь, как народу мало. Телефончик оставишь?

– У меня роуминг новгородский, звонить дорого, лучше вы мне свой, я с работы позвоню.

Охранник протянул визитку, и Нина засунула ее в задний карман джинсов.

– Спасибо.

Выйдя из центра, Нина, дабы не впадать в искушение, аккуратно опустила визитку в урну. Еще не хватало тратить силы на мужиков. Перетопчутся.

Не потратив деньги на обувь, Нина решила поесть в кафешке. «Макдоналса» поблизости не наблюдалось, и она зашла в кафе, расположенное на первом этаже двухэтажного особняка восемнадцатого, как указывала мемориальная доска, века.

В кафе было прохладно и приятно пахло. Охранник и девушка-администратор смотрели на Нину, как те продавщицы из обувного.

– Девушка, вы сначала меню посмотрите… Может, вам ассортимент не понравится.

Администратор кивнула на тумбочку, на которой стоял букет цветов и лежала большая кожаная папка. Нина открыла ее и первое, что увидела – «салат греческий» – 10. Вторым шел «язык заливной» за 15.

– А чего так дешево? – с подозрением спросила Нина.

Администраторша и охранник вздохнули.

– Цены указаны в евро. Умножайте на тридцать пять.

Нина умножила и положила меню на тумбочку.

– Врать не буду, у меня нет таких денег, – призналась она.

– Очень тебя понимаю, – серьезно ответила администраторша.

После кафе Нина никуда не заходила, просто шла по проспекту Мира, смотрела на дома, на людей.

В «Склиф» вернулась усталая и расстроенная.

– Нагулялась? – Лариса поставила перед Ниной блюдце с салатом и тарелку с картофельным пюре и двумя котлетами. – Насмотрелась?

– Я таких денег никогда не заработаю.

– А и не старайся. – Лариса посмотрелась в зеркало, поправила прическу и обтягивающий круглое тело халат. – Судьба сама распорядится. Добавку будешь? Я тебе на всякий случай две порции взяла.

– Буду.

– Вот что мне в тебе нравится, так то, что ты не худеешь. Все на диетах, а ты ешь и не отказываешься.

– Мне бабушка, а она у меня была фельдшером, еще в детстве объяснила, что у меня отличный метаболизм и не надо его сбивать похуданием, хуже будет.

– Оно и правда. Фигура у тебя – смерть мужикам. Заглядываются?

– И заглядываются, и щиплются.

– Все они кобеляки, – высказалась Лариса и достала из холодильника вторую тарелку с котлетами.

И все-таки Нина ушла бы из «Склифа» и уехала домой. Остаться в Москве помог случай.

Убираясь в приемном покое, она столкнулась с очередным больным, привезенным «Скорой помощью». Рядом с каталкой, на которую переложили пожилого мужчину в отличном костюме, стоял огромный парень.

– Инсульт, – поставил диагноз врач.

Специалистом он считался хорошим, но часто брал на лапу, пугая сложным диагнозом и обещая вылечить. А куда ему деваться в сорок лет с двумя детьми на шее и беременной женой?

– Он мой отец, – растерянно бормотал парень. – Ему прямо на работе, на совещании, плохо стало.

– Будем лечить, – особым тоном, оценив материальный уровень и больного, и его сына, успокаивал врач.