Текст книги "Welcome to Трансильвания"

Марина Юденич
Welcome to Трансильвания

Пролог

Давно это было.

Так давно, что живущим ныне незачем знать, когда и в каких краях.

Так ли все было на самом деле?

Тишина – в ответ.

Усмехается вечность и устало прикрывает глаза.

Надоедливы люди.

Разум их пытлив, но слаб и тщеславен. Силится познать недоступное и гордится, если вдруг удается приоткрыть завесу, полагая, что вот уж и тайна открылась, отступило неведение.

Но ошибается часто. И без конца множит ошибки.

Хмурится вечность.

Ничего не поделать, однако. Ибо предписано ей иногда раскрывать любопытным пыльные тайны.

Впрочем, в запасе у вечности много разных уловок. И хитростей. И ловушек.

Желаете тайну? Извольте!

Итак, двое однажды шли по раскаленной дороге.

Путь их лежал издалека. Беседа была неспешной.

Белое солнце проливало с небес потоки жары, и все живое вокруг на сотни верст давно погибло, испепеленное безжалостными лучами, или попряталось, затаилось, прикинулось мертвым, в надежде, что грозное светило не заметит и тогда, возможно, удастся дожить до лучших дней. Если, разумеется, они вообще когда-нибудь наступят.

Верилось слабо. И оттого предсмертная тоска трепетала в горячем воздухе.

Только путники не обращали на это внимания.

Ноги их были босы, а головы – непокрыты, но жар небес и раскаленные камни дороги не причиняли вреда.

То ли беседа так увлекла обоих, то ли были они не совсем обычными путниками, бредущими через пустыню?

Об этом умалчивает вечность.

Также скрывает она их имена.

А разговор?

Что ж! Обрывок его просочился сквозь суровые заслоны времени.

Только обрывок.

– Ты все упорствуешь, Противостоящий?

– Почему нет? Согласен, победа сейчас за тобой – искушения мои оказались тщетны. Но из этого вовсе не следует, что теперь я должен отказаться от всего, что принадлежит мне по праву!

– С чего ты взял, что он всецело принадлежит тебе? Да еще и по праву?

– Он – не мой?! Ты отказываешь мне в праве на то, что порождено мной?!

– Порождено тобой – это верно. Но порожденное нами не всегда тождественно нам. Дитя праведных родителей внешне будет походить на них, усвоит привычки и станет соблюдать обычаи. Но разве не станешь ты посягать на его душу, искушая несчастного так же, как пытался только что искусить меня?

– Значит, ты посягнешь на то, что порождено мной?

– Почему нет?

– Имя его будет – Познавший Кровь. Шаги его станут предвестием ужаса и смерти, а касание рук его – прикосновением небытия. Нужен ли он тебе такой?

– Это твои слова.

– Однако они сказаны. И тебе не дано их отмести.

– Я могу продолжить. И вот что скажу я. Он и вправду познает кровь, попирая мои уставы, и прольет ее без меры. Крики и стоны убитых им разнесутся по всей земле и даже проникнут в ее чрево. А потоки крови просочатся в преисподнюю. Их почует твой кровавый слуга, Вечный Ужас и Вечное Проклятие смертных – Древний Змей. А почуяв, устремится наружу, вздыбив землю под светом Ночного Солнца. И пойдет Познавший Кровь навстречу Древнему Змею. Улыбнется он, и от этой улыбки завянут листья и цветы. И неведомые бездны будут плескаться в его глазах. И сразится Познавший Кровь с Древним Змеем. И сразит порождение Ада. И погибнет сам, ибо кровь Древнего Змея ядовита.

– И ты простишь его?!

– Нет. Но и тебе не будет он принадлежать с той поры.

– Чем же станет он, отринутый нами? Не Вечным ли Ужасом и Вечным Проклятием смертных, заменив собой Древнего Змея?

– Так подумают многие. Предвижу – слуги твои сделают все, чтобы представить его всемогущим порождением ада. Вашей лжи порой удается затмить истину. Однако ж ни одно затмение не может длиться вечно. Свет неизбежно побеждает тьму, какой долгой ни казалась бы ночь.

– В чем же истина?

– В том, что в душе каждого кроются ад и рай. Два окна, готовых распахнуться в любую минуту. Две призмы. Каждый смертный вправе выбирать, сквозь какую из них смотреть на мир.

– Ты все еще хочешь казаться милосердным? Обрекая смертных на непосильный выбор?! На страдания?! На вечный искус?!

– Они свободны – в том и заключается величие милосердия. Ты же, напротив, вечно будешь стремиться обманом и страхом подчинить себе людей, не оставляя им выбора и возможности сопротивляться. Однако, говорю я, они свободны. Но вправе – и должен! – предостеречь их от страшной ошибки. Душа Познавшего Кровь будет обнажена и откроется многим. И каждый, кому случится заглянуть в нее, познает ад. И ужаснется.

– Ужасное восхищает.

– Слабых и ущербных духом. Они могут стать твоей добычей.

– Но Познавший Кровь? Его обрекаешь ты на вечные страдания. Куда, скажи на милость, подевалось твое великое милосердие? Выходит, и у него есть границы?

– Что ты знаешь о вечности? Для тебя она – только небытие. Для меня же – продолжение бытия. И стало быть, перемены возможны.

– Значит, все же – прощение? Ты простишь его?! Хотел бы я знать, кто потом поверит в неотвратимость твоей кары?

– Право карать и вправду принадлежит мне безраздельно. Но простить может каждый. А множество молитв, вознесенных…

– Множество? Я не ослышался?! Множество смертных простят Познавшего Кровь?! Разглядев в его деяниях – по твоему же велению! – отражение ада?! Невозможно! Даже тебе не под силу ниспослать такое!

– Ты слушал меня, но не услышал, Противостоящий. Выбор. У них всегда есть выбор. В этом случае – согласен – он будет нелегким. Потребуются воля и мужество, чтобы…

* * *

Узкая каменистая тропа обернулась песчаной дорогой.

Загадочная, не похожая ни на одну другую пустыня осталась позади.

Путники ступили на берег моря.

Странными казались его воды. Бледно-зеленые, вязкие даже на вид и совершенно неподвижные, простирались они до горизонта.

Не водоем вовсе, а огромная чаша с густым горячим киселем.

Что за стряпуха варила тот кисель?

Для кого?

Про то умолчала вечность.

А чтобы не возникло у кого охоты задавать ненужные вопросы, вдобавок растворила в своих глухих лабиринтах продолжение странного разговора, что вели под раскаленным небом два одиноких путника.

Знойный воздух был зыбким – мир вокруг казался призрачным, иллюзорным.

И полно! Не мираж ли явился в горячем мареве? Возможно.

Черная каменная пустыня. Неподвижный сгусток моря. Раскаленное сверх всякой меры, смертоносное солнце.

И двое, которые ничего этого попросту не замечали.

Часть первая

Энтони Джулиан

Шел дождь.

И казалось, что это надолго.

Не хмуро, как в Англии и особенно в Шотландии, когда зарядят по осени долгие унылые дожди.

То же, впрочем, в Нормандии.

Париж – другое дело.

Здесь просто грустно. Но грусть светла, легка, а порой приятна.

Человек – переменчивое существо, иногда ему хочется погрустить.

Пройтись по улицам, завешанным легкой пеленой дождя, взглянуть на воду, подернутую мелкой рябью.

А потом, отгородившись вдруг от всего влажного, прохладного, грустного стеклянной дверью маленького бистро, насладиться уютным теплом.

Чашкой горячего кофе, добрым глотком ароматного коньяка.

И под конец, чтобы окончательно доказать себе и всему миру, что настроение – штука хотя и капризная, но вполне управляемая, вдруг набрать полузабытый номер. Услышать волнующий – все еще! – слегка грассирующий голос.

И тихо сказать: «Bonsoir, chеre. C’est moi…»[1]1
  Добрый вечер, дорогая. Это я… (фр.)


[Закрыть]

Возможно, впрочем, что лорда Джулиана подобные фантазии не посещали.

Долгий перелет через Атлантику, усталость, дурное расположение духа – вполне достаточно для того, чтобы мысль о полутора часах пути до наследственного Chвteau de Сheverny показалась невыносимой.

Как бы там ни было, сэр Энтони решил ехать в отель.

Place de la Concorde, похоже, не признавала дождливой грусти.

Мостовая была расцвечена вереницей умытых машин, а тротуары – парадом ярких зонтиков.

И только швейцар прославленного Hόtel de Grillon торжественно вознес над головой лорда Джулиана огромный черный зонт.

Но это ничуть не омрачило общей картины.

Через полчаса, разомлевший от двух порций отменного «Balblair»[2]2
  Редкий сорт виски.


[Закрыть], Энтони блаженствовал в душистой пене. Теплая ванна расслабила его окончательно.

Мысли лениво плескались в сознании.

Слабо мурлыкали – приятные, сонные, умиротворенные.

«Во Франции надо пить коньяк», – в который уже раз подумал Тони и потянулся к телефону, чтобы заказать… еще одну порцию любимого виски.

Но телефон зазвонил сам.

– Простите за беспокойство, мсье Джулиан. С вами хотел переговорить мсье Текский. Я могу соединить?

– Я полагаю, вы хотели сказать – герцог Текский, дружище?

– Возможно, мсье. Вы будете говорить?

– Разумеется.

В трубке раздалась приятная мелодия.

– Чертов лягушатник!

* * *

Разумеется, лорд Джулиан не был монархистом.

Сословные предрассудки в начале третьего тысячелетия?! Забавно! Сродни пышному карнавальному костюму.

Сложные генеалогические – равно с геральдическими – построения неизменно вызывали у Энтони Джулиана приступы меланхолии.

Не мудрено.

Наследнику нескольких громких титулов и фамилий, до сих пор почитаемых в старушке Европе, притом стопроцентному американцу, в жизни приходилось не так уж просто.

– Я мимикрирую столь же усердно, сколь вы, madame, загораете, – заявил лорд однажды весьма почтенной особе.

С ее легкой руки фраза долго гуляла по свету.

Высшему, разумеется.

И тем не менее демократическое упрямство портье, не желавшего называть герцога – герцогом, Энтони разозлило.

Проворно выскочив из ванны, он тяжело – признак крайнего раздражения – затопал по полу босыми ногами.

Пушистые клочья пены разлетелись по розовому мрамору, искрящимися кляксами повисли на больших зеркалах.

– Чертовы левые лягушатники!

Похоже, лорд Джулиан обиделся всерьез.

На всю Францию вкупе с ее революционными традициями.

И дело было совсем не в его консерватизме.

Отнюдь!

Герцог Текский – вот за кого мысленно вступился лорд Джулиан. Горячо, но не слишком оправданно, пожалуй.

Их подружил Eton[3]3
  Привилегированная школа для мальчиков в Великобритании.


[Закрыть], мрачный готический облик которого – ничто, милая рождественская открытка по сравнению с теми испытаниями, на которые обрекают своих отпрысков самые привилегированные семейства Старого и Нового Света.

Фабрика клубных пиджаков? Дудки!!!

Холодный застенок, колония для малолетних преступников.

Бесконечная муштра и палочная дисциплина. Настоящая порка – по крайней мере раньше, в его время, – сейчас, говорят, как-то обходятся без нее. Даже странно.

Холодная вода в умывальниках. Грубая, скудная пища. Жесткие матрасы и тонкие колючие одеяла.

Учеба до помутнения рассудка – математика и латынь, логика, риторика, древнейшая история и… да разве все упомнишь! Зачем, спрашивается, зубрили?!

Что еще?

Ах да! Едва ли не самое главное – культ физической силы, здорового тела.

Спорт, спорт, спорт – возведенный в ранг религии.

«Победа при Ватерлоо ковалась на спортивных площадках Eton», – это, кажется, Веллингтон.

Впрочем, сэру Энтони более по душе пришлась другая цитата.

Лорд Бивербрук – Джонатан Эткин, один из его однокашников, отставной военный министр и экс-депутат британского парламента, уличенный в финансовых махинациях, отправляясь за решетку, философски заметил: «После Eton тюрьма не испугает».

Лорд Джулиан готов был подписаться под каждым словом. Причем, если потребуется, собственной кровью.

Никак не иначе.

Надо ли говорить, что дружба, родившаяся в таких условиях, неизменно становится настоящей. Верной. И долгой. Как правило – на всю жизнь.

Впрочем, сюда ведь и шли главным образом, чтобы потом дружить.

Ради этого стоило потерпеть. В Eton учились едва ли не все бывшие короли Великобритании и ее премьеры, за исключением, разумеется, дочери бакалейщика – железной леди Туманного Альбиона.

А кто знает – сколько будущих? И не только Великобритании.

Об этом помнили постоянно.

Герцог Владислав Текский, однако, был исключением.

Он просто дружил.

Энтони мог размышлять на эту тему и дальше. Но мелодичные переливы знакомой мелодии наконец смолкли.

А вернее – оборвались.

Раздался щелчок, и мягкий, слегка глуховатый голос зазвучал близко, у самого уха.

И в то же время – издалека.

Откуда-то из далекого, почти забытого прошлого.

– Я не слишком отвлекаю тебя, Энтони?

– Ты все так же деликатен, Владислав.

– Увы.

– Увы?

– Разве ты не думаешь так же, Тони?

– К черту мои мысли! Где ты сейчас, старина?

– Этажом ниже.

– Я так и понял. Планы на вечер?

– Не прочь поужинать. Правда, у французов с этим большая путаница.

– С чем именно?

– С обедом, ужином… И вообще. Одна моя приятельница утверждает: если француз приглашает на обед – речь идет об ужине, если на ужин – подразумевается, что ночь будет проведена вместе.

– А что она думает по поводу завтрака?

– О! Это говорит о многом – у него самые серьезные намерения.

– Браво! Однако, надеюсь, на меня правило не распространяется?

– Энтони! Разве я был замечен?…

– Прежде – никогда. Но с годами люди меняются…

– Можешь быть спокоен. Говоря об ужине, я имею в виду ужин. И ничего более.

– В таком случае – «La Grande Cascade»[4]4
  Гастрономический ресторан в Булонском лесу.


[Закрыть]?

– Было бы великолепно. Но без резервации?…

– Забудь об этом. В девять в холле?

– До встречи, Энтони.

– До скорой…

Герцог Текский…

Они не раз встречались и после Eton, но в памяти Энтони Джулиана все равно запечатлелся образ маленького мальчика, болезненно бледного и такого хрупкого на вид, что даже жестокосердные воспитатели не слишком усердствовали, определяя для него спортивные нагрузки.

Похоже, они просто побаивались.

Черт знает, что станется с несчастным заморышем во время тренировки?!

Нести ответственность за титулованного доходягу? Нет уж, увольте!

Любой другой мальчик в подобной ситуации немедленно стал бы изгоем в кругу крепких, избалованных и не слишком доброжелательных детей. Предметом всеобщих насмешек и издевательств.

Любой.

Но не Владислав Текский.

Каким-то чудом – теперь, впрочем, Тони хорошо понимал, что вопреки расхожему мнению в слабом теле Влада жил удивительно сильный дух – маленький герцог не только умудрился избежать обструкции сверстников, но и добился вполне приличного к себе отношения.

Он, разумеется, не стал ни заводилой, ни вожаком – да, похоже, не слишком к тому стремился, но замкнутое и весьма придирчивое сообщество элитарной поросли без колебаний и оговорок приняло мальчика в свои ряды. И даже признало за ним право на определенные особенности поведения, которые обычно раздражают окружающих.

Особенно подростков.

Влад был задумчив, молчалив и довольно замкнут.

Впрочем, с Энтони Джулианом он был совсем другим – мальчики довольно быстро подружились.

В ту пору это удивляло многих и, пожалуй, самого Тони.

Он-то уж точно был заводилой и вожаком. Словом, признанным лидером.

Но подсознательно все же испытывал некоторый дискомфорт в окружении аристократических отпрысков Старого Света.

Сказывались двенадцать лет, проведенных под сенью отцовского поместья в далеком и – чего уж греха таить! – совсем не рафинированном Техасе.

Очень богатого, очень родовитого, сильного, ловкого, умного, дерзкого и уверенного в себе мальчика сверстники признали безоговорочно, но в глубине души еще не считали его своим.

А душа Влада Текского, похоже, не отвлекалась на формальные обстоятельства.

И душа Тони Джулиана это чувствовала.

Такая была коллизия.

* * *

С тех пор прошло много лет, сэр Энтони Джулиан давно и безоговорочно был признан на высших ступенях общества по обе стороны Атлантики.

Сознательно и бессознательно.

Однако ж его симпатия к Владиславу Текскому с годами ничуть не ослабла.

След Дракона

Ночь опустилась на Мальту.

Темная, влажная ночь, обычная в этих краях.

Теплая мгла окутала древнюю Валлетту.

Опустели узкие улочки.

Стихло торговое многолюдье.

Крохотные магазинчики присмирели.

Днем они широко распахивают двери, наперебой манят, зазывают туристов, теснятся, пытаясь отодвинуть соседа подальше от фланирующей толпы, – совсем как уличные торговцы на соборной площади. Только что не ругаются меж собой, как те, беззлобно, впрочем, и скорее весело, чем сердито.

Теперь, напротив, лавчонки испуганно жмутся друг к другу, наглухо отгородившись от мира прочными железными шторами.

Беспросветна ночь.

Безлюдна ночная Валлетта.

Только два полицейских, едва различимые во мраке в своих черных мундирах, замерли под аркой дворца великих магистров.

Им надлежит хранить покой ночной Валлетты.

Им, да еще старым чугунным пушкам, что стерегут священные чертоги собора.

Тишина и покой царят и в его пределах.

Впрочем, природа их сильно отличается от спокойствия ночи, окутавшей древнюю Валлетту.

Вечность сама распласталась под этими сводами, и тишина, окутавшая пространство, – ее таинственное безмолвие.

А покой?

Черные мраморные плиты, украшенные искусной мозаикой, свято хранят вечный покой трехсот рыцарей славного Мальтийского ордена, именуемого также орденом святого Иоанна Иерусалимского[5]5
  L’Ordre Souverain Militaire Hospitalier de St. Jean de Jеrusalem de Rhodes et de Malte – Иерусалимский, Родосский, Мальтийский державный военный орден госпитальеров святого Иоанна (Крестителя). Возник в начале IX в. н. э. как православный госпиталь в Иерусалиме, ставший позже монашеским братством госпитальеров, и наконец – в Х в. н. э. – рыцарским орденом, существующим и поныне.


[Закрыть].

Здесь же покоятся их предводители – великие магистры и гроссмейстеры ордена.

Тих собор Святого Иоанна, но не безлюден.

Слабый, едва различимый во мраке свет пробивался из-под двери часовни. Той, что расположена справа от алтаря и наречена именем мадонны Филермо.

– И последнее, ваше преимущество[6]6
  Обращение к гроссмейстеру Мальтийского ордена или великому приору, кавалеру Большого Креста.


[Закрыть]. Меня все более тревожит Дракон.

– Какого, собственно, Дракона вы имеете в виду, командор?

– Орден. Орден, называющий себя «Зеленым Драконом»…

– Нам все известно о деяниях этого ордена. Уместнее, впрочем, именовать его «так называемым орденом». Сообщество, объединившее опасных безумцев, бессовестно присвоило имя древнего и на самом деле могущественного некогда ордена. Он действовал в Японии, Китае, но мировоззрение адептов определяла философия Лхасы – мистической столицы Тибета. В ней, надо полагать, кроются истоки могущества азиатского Дракона.

– Но нынешний Дракон…

– Стал Драконом после того, как Адольф Гитлер с «легкой» руки доктора Хаусхофера увлекся мистериями древнего Тибета и пытался постичь тайное учение монахов.

– Всего лишь пытался?

– Разумеется. Не думаю, что Карл Хаусхофер был подлинно посвященным, и уж тем более он не стал Лха[7]7
  Адепт, овладевший великими оккультными силами (тиб.).


[Закрыть] – передающим учение. Доктор был допущен к ордену в ту пору, когда слава и могущество того уже катились к закату. Шел 1914 год, Хаусхофер был военным атташе Германии в Японии. Полагаю, вступление в орден было скорее символическим – японцы хотели польстить пруссаку. Только и всего. Но тень «Дракона» так или иначе осенила профессора Мюнхенского университета. Недоучка Гитлер поверил. А следом еще один скверно образованный психопат – французский традиционалист Робен…

– Последователь Повелье и Бержье?

– И дурной пересказчик их еретического трактата[8]8
  «Утро магов».


[Закрыть]. Именно Робен, загоревшись идеей символизма зеленого цвета, свалил, с позволения сказать, в одну кучу все – наступательную ярость ислама и любимую зеленую ручку Генриха Гиммлера.

– Полный бред!

– Как и все, что учинил бесноватый фельдфебель. Словом, проникнувшись идеей зеленого эзотерического гитлеризма, Робен с легкостью недоучки присвоил имя «Зеленого Дракона» сатанинскому «Ордену 72-х». На его постулатах наиболее образованные теоретики фашизма возводили фундамент своей идеологии.

– Я что-то слышал о нем, но, боюсь, познания мои скудны.

– Это неудивительно. Деятельность ордена овеяна тайной и самыми мрачными легендами. Скажу коротко: главной его целью на протяжении веков было уничтожение инициации[9]9
  От лат. initiatus – посвященный. Ритуальный обряд, связанный с приобщением к религиозным таинствам.


[Закрыть] и традиции, вследствие чего прекратилось бы существование мира, цивилизации и, следовательно, невозможным в конечном итоге стал приход Мессии. В середине двадцатого века нечестивцы впервые дерзнули обнаружить себя, полагая, что как никогда близки к заветной цели. Грядет царствие Антихриста, коим Робен поспешил объявить Адольфа Гитлера. Здесь как нельзя кстати пришелся зеленый цвет – доминирующий цвет Дьявола, египетского демонического владыки Сета и контр-инициации. Впрочем, планы безбожников всегда отличает безумная дерзость. Но – с нами Бог! – им никогда не суждено сбыться.

– Аминь! Но есть еще один аспект, связанный с именем Дракона, который, собственно, и беспокоит меня более всего.

– Какой же, сын мой?

– Простите меня заранее, ваше преимущество, ибо то, что я собираюсь произнести, вполне может оказаться ересью. Особенно в свете того знания, которое теперь мне открылось.

– Спрашивайте, командор! Неведение – если, разумеется, оно не лукавство – малый грех и уж никак не ересь.

– Порой мне доводится слышать о неком рыцарском ордене, также носящем имя Дракона. Однако молва приписывает ему множество славных дел во имя Господа нашего Иисуса Христа и разносит легенды о доблестных рыцарях Дракона, сражавшихся под знаменами Римско-католической церкви. Недавно один из наших кавалеров спросил меня, не связан ли каким-то образом орден Дракона с орденом Святителя Иоанна. А другой утверждал, что встречал в исторических документах упоминание об этом. Признаться, я потратил много времени, изучая древние хроники, но…

– Боюсь, сын мой, вы были не слишком внимательны. И не слишком усердны, изучая в свое время деяния великих магистров ордена, иначе легенда о великой победе Дьедонне де Гозона…

– Пресвятая Дева Мария! Он сразился с драконом у подножия горы Святого Стефана на Родосе, отвагой и хитростью победил чудовище… Разумеется, я помню. Но, ваше преимущество, это всего лишь миф…

– Как знать, сын мой. Мифология, как правило, избегает подлинных имен и точных дат, а надгробную плиту магистра де Гозона по сей день венчает надпись: «Здесь покоится рыцарь, сразившийся с драконом». Допускаю, что некий реальный эпизод все же имел место. Огромная змея, скажем, или нильский крокодил, чудом добравшийся до берегов Родоса. Египет, как мы знаем, не так уж далек от острова роз.

– Но на Родосе нет полноводных рек, а крокодил, обитающий в морской воде…

– Не стану спорить. Но как бы там ни было, великий магистр до конца своих дней носил имя «Победивший Дракона». И, честно говоря, у меня в этой связи есть одна версия. Вспомните, командор, если вы так уж хорошо знаете нашу историю, чем, помимо уничтожения дракона, ознаменовано правление де Гозона?

– Победой над турками у берегов Смирны.

– Верно. И с того памятного сражения Родос оставался единственным, непобедимым притом, форпостом христианства в Малой Азии. Абсолютное господство турок в Эгейском море было надолго пресечено. И вот я спрашиваю себя, а теперь и вас, сын мой, – разве не жестокая и агрессивная Порта была настоящим чудовищем, монстром южных морей? Чем не дракон, командор, как по-вашему? И кроме того, в истории противостояния христианского мира экспансии турок упоминается орден Дракона, рыцари которого воевали против османов. Его основал император Священной Римской империи – а вернее, того, что к тому времени от нее осталось. В силу этого прискорбного обстоятельства Сигизмунд был еще и королем Хорватии. Но дело не в этом. Еще будучи принцем, он посетил Родос. В конце XIV века, если верить летописи. Магистр де Гозон покинул этот мир в 1355 году. Надо ли говорить, что память о его подвигах была еще свежей и рассказы звучали из уст очевидцев?

– Будущего императора вдохновил «Победивший Дракона»…

– Настолько, что двадцать лет спустя, когда турки всерьез угрожали его владениям, Сигизмунд создал орден, объединив под его знаменами самых доблестных рыцарей… Должен заметить, один из них настолько увлекся идеями орденского братства, что присоединил имя Дракона к родовому имени, назвавшись Влад Дракон или – на местном диалекте – Влад Дракул.

– Но – Святая Мадонна! – Владом Дракулой звали…

– Вы забегаете вперед, сын мой. Влад Второй Дракул на самом деле был отцом печально знаменитого воителя, которого, впрочем, звали так же – Влад Дракула. Иными словами, насколько я понимаю, Владом, сыном Дракона. Отец, кстати, был ревностным адептом ордена. До курьезов. К примеру, он повелел элементы орденской символики чеканить на монетах своего карликового – но! – государства. Подобное изображение, естественно, считалось сакральным, и… фальшивомонетчиков карали с утроенной жестокостью. Впрочем, вы правы, в историю вошел не простоватый рыцарь ордена Дракона, а его сын, принявший имя вместе с троном.

– Его звали дьяволом…

– Верно. Звали. Во-первых, современники изрядно напутали с переводом, ибо на местном наречии дьявол и дракон обозначаются одним и тем же словом. Но дело, разумеется, не только в этом… Жестокость, море пролитой крови. Летописцы прямо указывают на то, что Влад Дракула – чернокнижник. Но отчего же молчат премудрые летописцы, что кровавый тиран несколько десятилетий кряду один – заметьте, сын мой! – один, с горсткой преданных рыцарей, противостоял Порте, преграждая исламу путь на запад. Да, Влад Дракула был жестокосерден, и, надо полагать, без всякой меры. Предосудительно! Хотя ни в коей мере нельзя сбрасывать со счетов нравы и обычаи той эпохи. Что там ни вытворял безудержный рыцарь Дракона, все вполне укладывалось в тогдашние «международные правовые нормы». Впрочем, его жестокость, скорее уж, была его орудием, нежели забавой. В ряду подобных себе Дракон выделялся именно тщательностью расправы. Звучит зловеще! Но это парализовало волю превосходящего противника и дарило победу. Устрашение было главным оружием рыцаря. Да простит Всевышний его грешную душу. Возможно, придет время, и кто-то захочет воздать ей по заслугам. Не теперь. Однако ж именно в связи с воинскими заслугами Влада Дракона, раз уж вы сами изволили вспомнить о сем персонаже, полагаю – да! – говорить о преемственности двух орденов правомерно.

– Значит, все-таки два дракона. Две ипостаси одной сущности. Светлая и темная.

– Такова природа этого мира, сын мой. Оглядитесь вокруг – везде присутствуют следы двух противоположностей, связанных неразрывно и вечно противостоящих. Сказано: величайшая хитрость дьявола заключается в том, чтобы убедить мир в своей нереальности. Рискну добавить: равно как и в том, что ему служит именно тот, кто наиболее яростно противостоит.

– Вы имеете в виду Влада Дракона?

– Скорее оккультную провокацию, которая, несомненно, имела место по отношению к нему. Вдумайтесь сами, сын мой! Воинское делание есть прежде всего мистерия Крови, которая проливается в боях. Но Кровь же воспроизводит род в новых поколениях. И… бесконечно можно говорить об этом… Но ни слова более! Я дал зарок не касаться истории рыцаря Дракона. По крайней мере теперь.

Ночь по-прежнему безраздельно властвует над Мальтой.

Ночь и мрак.

Только где-то вдали слабо пульсирует свет маяка.

Коротко вспыхивает он, но сразу же тает в ночи.

И возрождается вновь, чтобы снова угаснуть.

Свет и тьма.

Два проявления сущности мироздания.