Текст книги "Она и её Он"

Глава 26

Музыка, очевидно, подготавливалась заканчиваться, поскольку перешла на воспоминания про «Анплаггед» и «Человека, продавшего мир». Мое сердце защемило. Именно эта песня в свое время помогала мне срастить разрыв на полотне времени и событий. Именно из-за нее я пыталась услышать в трех основных альбомах гомеопатическое разведение акустики. И на ней я почувствовала, что поплыла, мир подкручивался воронками, а на разноцветные лампочки было слегка неприятно смотреть. Веселость опьянения сочеталась с ощущением, что за этот раз придется платить. Привкус отравления на языке, очень сильное желание лечь в холодную воду и вспышки и без того активно работающего сознания, пробивающиеся через чугунный неприятный лоб.

– Н, не поверишь, я, кажется, нажраться изволила. Меня вертолетит.

– Прикольно! Меня тоже! Пойдем попрыгаем?

– Ой, это будет так позорно. И там всякие люди, которых придется трогать, потому что я буду в них врезаться. Ну и под это прыгать нельзя.

– Ребята обещали еще «Рэйп ми» и «Невермайнд». Под них прыгать, набравшись, – самое оно!

– Иди сам, я не умею. А я буду смотреть и учиться.

И, что было для меня совершенно неожиданно, он встал и пошел. Никогда не подумала бы, что мужчина в возрасте почти совершеннолетних детей может так потрясающе смотреться в угаре! А еще – что рядом с ним почти немедленно образуются женщины. Не отчетливо, но присматриваясь. И что он повернется к одной из них, и вторая песня будет уже в явном диалоге. В принципе, «Нирвана» ушла уже почти тридцать лет как, так что логично – чья это молодость. Вот только проявления совсем для меня неожиданные. А уж когда Н, явно что-то затевая, предложил прекрасной даме примерно моего возраста, чуточку старше, наверное, опрокинуть за барной стойкой что-то, застрял там на полчаса… Я наблюдала во все глаза! Было стойкое ощущение, что он рисуется и хочет, чтобы я на него смотрела. Хотя сам ни разу даже не взглянул в мою сторону. В процессе созерцания этого буйства жизни и красок ко мне пришло шальное ощущение, что сам черт мне не брат. Я откинулась в кресле, забросив правую ногу на подлокотник, замерев в прищуренной озорной улыбке и сроднившись с бутылочкой мартини, услужливо доставленной пареньком.

Для сегодняшнего вечера я совершенно не готовилась. У меня не было никаких планов, кроме посмотреть, что же из всего этого выйдет. Так что выглядела я совершенно не призывно и вообще отчаянно напоминала себе сцену из «Выпускника», ту, что в баре, перед первой любовной. Кед свешивал развязавшийся шнурок, а подогнутая нога малость затекла. Взгляд мой был прикован к покатой спине Н и полуголой и мокрой спине брюнетки, которую он уже придерживал рукой, хоть еще и за лопатки. Так что я поймала только тот момент, когда мою ступню уже держали чьи-то руки и завязывали шнурок. Видимо, до этого все же была попытка обратиться. Я дернулась, немножко подскочила, рванув ногу к себе очень резко. Как получилось – вместе с руками, запутавшимися в бантике, на меня упал столь же не в полной мере трезвый и веселый юноша. Руки выдернуть он не успел, так что впечатался в меня плечом, успев повернуться так, чтобы не протаранить меня головой. Началось выпутывание друг из друга и из всей этой ситуации.

– Ты что ж с развязанными шнурками ходишь! Мне бабушка с детства говорила, что я наступлю и расшибу голову!

– Какая нежность и забота. Я тебя сильно зашибла? Ты меня – очень. Ой-е-о-о-о… Мой мартвишочек…

Только выпутавшись из существа, решившего проявить в мой адрес бабушкинскую заботу, я поняла, что почти половина содержимого бутылки разлита по моей рубашке, джинсам, животу и груди. Но жалко было не себя, а инструмент, с помощью которого я собралась отправиться сегодня на угарные небеса контрастов самочувствия и самоощущения.

Юноша поцокал языком, поправил сосульки волос, остриженных чуть ниже ушей, попытался заправить их за ухо.

– Нда-а-а. Мартини жалко! Давай мне свою рубашку, а я тебе свою отдам. Она сухая, а на мне еще футболка есть.

Бред, ребята, полный бред. Сейчас придется немножко отойти в сторону, чтобы объяснить, откуда вообще в моей жизни брались любовники и зачем, чтобы стало ясно, что я умею.

Я никогда ни с кем не знакомлюсь. Обычно я позволяю или жду, что познакомятся со мной. Я могу ждать очень выразительно, но сама первой – ни-ни! Ну, кроме описанных уже событий. Мое окружение очень разнообразно. В том числе в нем есть определенное количество мужчин, занятых делом. Кто – наукой, кто – странной своей работой, кто еще чем-то всепоглощающим. И вот в те моменты, когда я наталкивалась на симпатичного мне субъекта, я начинала ждать. Почти во всех случаях, кроме незначительных, не окрашенных моим серьезным ожиданием, субъекты замечали мое внимание. И начинался танец «что же ты за зверь такой». Словесные баталии, игра в «Крокодила», коллективные настолки, вынужденные прикосновения. В какой-то момент наступало время определиться – как оно дальше. И вот там я обычно намеками спрашивала, заинтересован ли данный человек в совершенно формальных и исключительно любовных отношениях. Если ответ был положительный, то дальнейшее развитие событий было полностью во власти случая. Это мог быть вечер на даче перед Новым годом, мог быть поход, ночной киносеанс с неработающим метро, и его дом ближе, чем мой. Могло быть почти что угодно, дающее возможность спросить: «Ты любишь секс?» – на разные лады и ответить «да» разными способами. А потом случался он самый. Плохого не случалось. Пройти такой длинный путь удавалось только лицам заинтересованным. Ну и я, как уже говорила: обязательно нужно было удостовериться в том, что не будет ложных ожиданий и последствий. У меня самой была совершенно мертвой та часть сердца, что отвечает за способность чувствовать привязанность и вообще – чувствовать другого человека. Не путать с «понимать».

Дальше все развивалось по пути «я тебе позвоню». Я всегда оставляла очень большое пространство между событиями и собой. Никакой искусственности, ничего вымученного или подсмотренного – делай так. Мне нужна была часть жизни, и я ее делала. А сама я в ней не участвовала. Сказать, как я отношусь, или относилась – не знаю, какое время сейчас правильнее – к своим избранникам? Очень добро и уважительно. Мне они сильно-сильно нравились. Красивые мужчины, достойные, умные, изобретательные, невидимые. Огромная благодарность и радость от того, что они есть. Немножко – чувство собственной значимости. Еще меньше – превосходство. И очень уютное одиночество, в которое никто не лезет, никого там даже быть не может. Достоверно знаю только то, что их такое положение дел устраивало так же, как и меня. Они, повторюсь, были заняты своим делом. Я никогда не ловила никаких проявлений чувств, отличных от официально проявляемой игры «Кавалер роз». А еще очень удобно было то, что вам потом ничего общего иметь не придется, а значит, ни за что не надо платить неназванными средствами. Непосредственно секс это украшает прозрачностью, очевидностью и обсуждаемостью. Говорю так исключительно ввиду возможности сравнивать изнутри ситуации.

Так вот, к чему я это – я никогда не знакомилась случайно. И вот тут, в состоянии нетрезвых суждений, после разговоров о легкости и условности отношений душевных, наблюдения за тем, как это делается – я решила прыгнуть с крыши и послушать полет.

– А вот на мне нет футболки и снять это я смогу только в туалете, а там лютая очередь, как всегда.

– Снимай тут, ты такая красивая, и я сразу увижу тебя почти голой!

– Лих ты на поворотах. А и давай!

Я отлепила рубашку, выковыряла пуговицы из клещей намокшей фланели, вытащила ее же из-под не менее намокшего и грубого пояса варенок, скомкала сухой частью наружу, вытерла кожу везде, где она была липкой и мокрой. И в таком виде передала рубашку моему кавалеру. Он смотрел за всем этим с нескрываемым удовольствием и возбуждением. Заставив меня ждать, он полуразделся, обнаружив под горчичной клеточкой розовую узкую майку с бело-фиолетовой принтовкой на всю грудь. И протянул мне свою рубашку. Не сказать, что она была вот прям сухой, но к рукам на липла и была теплой. И, что особенно сильно удивляло, хорошо пахла. Какими-то остаточными горько-сладкими нотами парфюма и самую малость – своим хозяином. Я также неспешно и театрально встала с кресла, расстегнула кожаный ремень с тяжелой латунной пряжкой и верхнюю пуговицу джинсов, надела рубашку, обнаружив, что она мне не чудовищно велика, а с подогнутыми рукавами – удобна. Застегнула, заправила, зафиксировала ремнем.

– Очень красиво!

– А то!

– Ты тут одна?

– Нет, мой не-любовник нашел себе занятие в баре – вон его спина в черной коже рядом со спиной в прозрачном красном.

– О, достойно! Рыбачите?

– Отнюдь! Ведем трудные беседы на непростые темы. А ты рыбачишь, верно?

– Прям вот целенаправленно – нет. Но если ты согласишься пойматься, то мне сегодня очень повезло!

– А давай и соглашусь! Все равно же мне надо как-то будет вернуть себе свое и отдать тебе твое.

– Это можно сделать в любое удобное время у меня, например.

– Я еще не готова, мы так мало знакомы!

Я отчетливо ловила, что диалог несколько односторонний. Что юноше хватает интуиции ловить предлагаемый тон беседы, но не хватает навыков и изощренности ума. Он существенно проще меня. И он тоже чувствует это, что повышает ему количество очков. Однако, моя сложность уравновешивается катастрофической беспомощностью в спонтанных ситуациях. Острота слога со вложенным ассоциативным рядом разбивается о близость и азарт его намерений, разворачивающихся, как бутон, по мере развития событий.

– Тебя как зовут? – это я спрашиваю.

– Олег. А тебя?

– Ира.

– А ты кто? И с чего вдруг, кроме бабушки, завязываешь неизвестным барышням шнурки?

– Я авиаконструктор. А шнурки завязываю тебе, поскольку ты не отвечала на вопрос.

Ах, как бы в этом месте уместно было процитировать «Игры разума» или «Обыкновенное чудо» вольно, что, мол, вы привлекательны, я чертовски привлекателен, а остальное – обмен жидкостями. Или, наоборот, стушеваться и сказать, что действия проще речевых конструкций. В общем, отбить подачу. Но увы.

– О, а ты меня спрашивал? Да, я ничего не слышала.

– Ты не реагировала даже на тычки. Я даже в совсем нетрезвом виде π до пятнадцатого знака помню и алфавит задом наперед.

Как это мило – заход с козырей.

– Ой, нет, не мои высоты. В нетрезвом виде, как сейчас, я только Шиллера цитирую и всякое там, про широка река Днепр, не всякая птица…

Черт, снова мимо! Да что ж такое! Ну это ведь в детстве читают, это ж ералаш! Это же про обман реальности. Я ведь сейчас говорю, что в пьяном состоянии я тот самый разбойник, который благороден внутри до неприличия и бел настолько, что вынужден прикрываться грязью с сапог, чтобы не ослеплять своим внутренним светом нечаянных прохожих. Я же иронизирую над собой, а получается так, словно издеваюсь над ним. Но юноша Олег был в достаточной степени напряжен и увлечен, так что от него отскочило рикошетом. А меня озадачило. Происходящее забавно, весело, интересно и ново. А одновременно – просто, слишком просто. Так «по прописям», что зубы сводит. Но люди же так живут. Ему вот – явно удобно. Он явно поглощен процессом, у него сходится картинка.

В поисках моральной поддержки я махнула глазами по барной стойке. Н смеялся и разговаривал со своей спутницей, одновременно отслеживая глазами, чем я занимаюсь. Я перехватила его взгляд, прочитала в нем неподдельное любопытство и одобрение и решила пойти ва-банк относительно всего, что сейчас закрутилось. Я встала, пружинисто подошла к Н со спины, скользнула руками по его плечам на локти и вкрадчиво заговорщически тоном спросила:

– Мы ведь с тобой сегодня отсюда не вместе уходим? Но завтра ведь ты сбежишь от уюта к своей молодой не-любовнице?

Что характерно, такой вот заход был воспринят именно в том смысле, в котором был предложен.

– Ирочка, конечно, не вместе, думаю, что события развиваются кардинально иным способом. Тебя явно ждет бурное утро, меня, надеюсь, бурная ночь. Завтра же мы всенепременно будем пить самый крепкий кофе, какой только можно будет сварить!

– Вот и чудно, перелью тебе его через клавиатуру!

В этом месте крещендо озорства доросло до форм, заявленных на нашей первой встрече, но уже с полным пониманием вложенных смыслов. Я, полуприкрыв глаза, подалась лицом вперед, как для поцелуя, на что Н театрально утонченно положил мне ладонь на затылок и отечески поцеловал в лоб. Его котировки чудаковатости, смелости и обжигающей экспрессии на бирже его дамы подскочили на несколько десятков пунктов. Моя отстраненность и своевольность в ведении знакомства, а также роль и неуловимость, были отчетливо обозначены юноше Олегу, показав ему возможности развития событий и предлагаемое ему место.

И снова – он все понял, ему явно такой расклад нравился, но вот поддержать игру… Черт, мне приходится все делать самой. Но я же не умею! Я даже не знаю, каким должен быть следующий шаг. Так что я, вернувшись к своему креслу и хлопнув ладонью по спинке, браво отчеканила:

– Олег, я поеду домой в твоей рубашке и без тебя. Намерение проводить мое пьяное тело приветствуется, прочие намерения оставь сегодня при себе.

Он не нашелся достаточно быстро, я почувствовала, как зависла начинающаяся пауза, и решила переиграть:

– Нет. Меня проводит машина! Вернуть мне рубашку ты можешь?

– В понедельник вечером.

И он сфотографировал меня, произнеся синхронно:

– Номер?

Я продиктовала. Я вызвала машину и очень быстро дала деру.

В машине даме было несказанно плохо! Но моральная готовность к тому, что именно так все и будет, делала это переносимым. Свалившись домой, я упала под ледяной душ. Вся моя и не моя одежда сейчас валяется на пути от входной двери к этому коврику. Организм расстался с остатками мартини и что там еще было. Пока мне предпочтительнее лежать тут – пол приятно холодит, в воздухе холодный пар, волосы остужают голову. А завтра я обо все этом подумаю еще раз.

Глава 27

Ох и тяжко же мне нонче утром! А утро сегодня позднее, мокрое, небо, кажется, прилипает к окнам. К моему, довольно высокому, прилипло, как слизняк. Мокрый снег, мелкий и очень много. Но это было ночью. Сейчас, кажется, он тает.

Надо во всем этом разобраться. Хорошо, что вчера в вертолетном бреду я записала произошедшие события – могу вернуться к ним мыслями. Что мы имеем? Я прояснила ситуацию со своей любовью.

Нет, начать надо не с этого.

Несколько времени назад я решила изменить свой миропорядок. Я решила, что пора научиться тому, чего я не умею. Решила пойти в темную комнату своей души, в свой самый страшный страх – в ту часть жизни, которой словно бы и не было, но которая сделала меня мною и рулила, да и рулит, что уж там, самыми важными событиями. А потом я срочно влюбилась. Я захотела отношений? Я устроила себе полное их отсутствие. Единственное, что я качественно умею – полное отсутствие чего-либо.

Что еще? Н. Это подарок неба. Я захотела проявиться в мир, и пришел человек, проявляющий меня себе во благо и удовольствие. Я решила, что он мой друг, и буду думать так и дальше. Странная у нас несколько дружба. Мы непрестанно говорим о любви, а вчера вот даже и о сексе. Кстати, вот еще более странно – почему, разговаривая о любви, самые маститые и могучие умы подразумевают только духовность, отрезая страсть ножницами? Хотя, да, кто бы говорил, понимаю.

Но! То, что делала я – сознательно! – не правильно. Я прекрасно понимала это и делала по принципу наименьшего из зол. Сейчас не об этом. Надо сосредоточиться на другом.

Что еще? Я потеряла нескольких людей, оставив их в прошедшем куске биографии, а в начинающемся этапе сейчас возникло тоже несколько человек.

Напомню себе – я хотела нового, а именно – отношений во всей их полноте. Первый блин получился прожаренный ровно на одной стороне, зато до черноты. А могу ли я считать Н отношениями? Нет, конечно! То есть – да, но совершенно иными.

Олег. Второй блин? Может быть. Во всяком случае – надо попробовать. Ведь я думаю о нем, и мне становится от этих мыслей щекотно и весело. А это несказанно много!

Так, есть еще один казус – есть мой коллега, с которым я стала разворачивать обкатанный сценарий – давайте дадим понять, что и как, и будем ждать реакции. Сделала я это с непривычки, на волнении. Но через два дня я его увижу, а «А» уже сказано. И подразумевает под собой совершенно очевидное «Б». И вот как с этим «Б» быть, и говорить ли его или нет? Ведь если я пробую совсем другую стратегию, если я хочу совсем другого, то вот это все надо оставить и забыть. А если новое не получится? Тогда я окажусь в довольно неприятном положении, когда недосказанность перерастает в надуманность.

И еще у меня есть свидетель и судья. Мой оракул с другой планеты. Я могу спросить его или попросить кинуть монетку, включить на случайный выбор плейлист и написать мне результат. Это моя загадка, которая не должна быть разгадана. Тральфамадор. Странное, должно быть, место. Очень странно надо себя чувствовать, чтобы добровольно поселиться там. Хотя… я чем лучше – безумный вагоновожатый, протирающий несуществующие зеркальца.

Сейчас. Главное, не запутаться.

Н молчит. Кофе пить не обязательно. Завтра – начало учебы в семь тридцать, убейте меня! Потом надо будет ехать домой и вести учеников. А вечером я буду рисовать. Очень хочется сделать себе больно, когда мне больно – лучше варит голова! Я буду рисовать себя и их, прекрасных мужчин, населяющих мой маленький мир. Сейчас мне больно и без дополнительных усилий. Сейчас я поставлю себе «Мьюз» и буду слушать до тех пор, пока голова болеть не перестанет. А потом вымою все в доме. Все перестираю и разложу по своим местам. И прорыхлю, пересажу, подкормлю мои деревья. Я не буду сегодня работать – я занята явно чем-то совсем другим. И я запрещаю себе вспоминать. Сейчас он там, сейчас там жаркое лето. Забавно – а тут мокрая зима. Там жаркое лето, там я одна, там у нас впереди есть еще время и события. Вот и не буду торопить. Когда, если станет очень нужно – я к нему приду. Или упаду в него, в свое и только свое время, в свой мир. А сейчас в этом мире так много, что хватило бы сил разобраться.

Н прорезался, сигнал «приветом». Ну и тебе привет.

– Н, я потом тебя расспрошу, можно? Ты же научишь меня вот всему тому, что мне надо уметь и знать, да?

– О, Ирина, конечно, научу! И не только я тебя. Я потом расскажу, интересненькое дело.

– Есть, что рассказать? И это в пределах этичности?

– Да, более чем, что особенно интересно.

– Горького крепкого кофе?

– И себе налей чашечку. Я пойду лежать с книжкой про кабаре и ночные перестрелки.

– Ты сегодня улетаешь, верно? А снова сюда?

– А давай не я сюда, а ты ко мне?

– Я сейчас не очень в финансах, смогу только в конце месяца.

– Отменно, вот давай ты ко мне в конце месяца. У меня закрывается квартал, я буду вкалывать, а через три недели буду добр и весел.

– Хорошо, если не изменится что-то очень большое, то так и поступим! Я хоть поучусь качественно.

– Давай. Хорошего тебе дня, моя прекрасная леди.

Ты очень хороший человек, Н, спасибо, что ты здесь. Я не буду тебе этого писать, это должно само возникнуть у тебя в голове. До встречи!

Глава 28

Итак, начали! Звучит «Марсельеза», бьют литавры, вступает хор. День начался. Утро началось, учеба началась. Хорошо катится на адреналине.

Ученик. Первый – пошел! Второй!..

Привет, экран. День я пережила. Что имею? Тишину. Все молчит. И день немыслимо тихий. Сегодня весь день идет крупный снег. Машины пробираются сквозь него так медленно, что успеваешь поздороваться с ними за руку. А особенно вечером – фильмы про «вайт кристмас» в Нью-Йорке, не иначе. Желтые снежинки перед фарами – разве что колокольчиков на хватает, красных застекленных уличных дверей и людей в шапках и шарфах в помещении, перебирающих книги. Сегодня никого нет. Может, не только у меня выходные получились насыщенные? Такое ощущение было, что половина народу болеет прямо в процессе лекций. Голоса у всех приглушенные, все плывут – мысли нечеткие, взгляды расфокусированные. Если кто-то громко говорит – режет в ушах. Сегодня очень хочется чаю. Я даже не поленились и заварила себе с самого утра большой термос – с облепихой, сушеными яблоками, фейхоа и имбирем. Да, еще – с медом. И парочка кардамонин там же. И вот весь день его хочется. Очень сильно. И как только я где-то его себе наливаю, и он начинает пахнуть, на меня смотрят глаза тысяч спаниелей. Но столько чашек у меня нету.

Сегодня я весь день в наушниках. Вынула свои старые, очень большие, тяжелые, с потрясающим звуком, на длиннющем, крученом, как у старых телефонов, проводом. На улице надеваю их прямо поверх шапки, а в помещении – прячу внутрь них голову. И кроссы на высоченной шнуровке, дутыши. Как мунбуты. С розовыми блестючками и зелено-белой подошвой, как плохо перемешанный леденец. Есть у меня такие.

Такой вот сегодня день.

Я сегодня много думаю о рубашках. Чего это я вот вчера? Сегодня целенаправленно надела взятого на время коня. Прямо на шерстяное платье-чулок. Такое ощущение, что я внутри незнакомого мне человека и смотрю его глазами. Я решила считать эту рубашку своей. Клубные знакомства обычно никуда не ведут и ничем, кроме воспоминаний, не заканчиваются. Так что со своей я попрощалась, а эту присвоила. Юноша не прорезался в эфир, а значит, и не прорежется. А вот мой напарник сегодня, что для него совершенно не типично, передавал мне через общих знакомцев привет. Это такое отчетливое напоминание! Я решила вот как: завтра я появлюсь на работе как Красотка. Немыслимо прекрасная, в костюме женщины, а не человека. И вне зависимости от реакции донесу идею: если чего-то хочешь, надо добиваться! Я выкрутилась, теперь ваша очередь. Вот так. И пусть он сам разбирается, что делать и как быть. Да, я всю эту кашу заварила. Я была не в себе. Я волновалась и пыталась отвлечься.

И меня дьявольски задолбало быть хорошим и честным человеком! Так что я не буду, как сделала бы недавно, мягко обозначать, что ошиблась, что лучше все деликатно замять, и пусть события текут дальше. К черту! Я сегодня чувствую, что я зашибенно крута, что я такая классная, что я комета, летящая через пространство Вселенной, щелкающая искрами хвоста и закрывающая собой целые галактики. Так что пусть те, кто окажется в моей снежной пыли, сами решают, что им делать и как им быть. А я не буду больше ни сильнее, ни умнее, ни лучше. Я буду мчаться туда, куда мне хочется – туда, где я врежусь и взорвусь, превратившись в дочь ветра, рассыпавшись снопом мокрых горящих искр.