Текст книги "Она и её Он"

Глава 32

Вот, я все это написала и понимаю, что мне очень муторно. Я совершенно опустошена. Это хорошо, потому как наполняло меня последние часы не самое сладкое и хорошее. Так что сейчас я сделаю такой ход – я немного глубже утону в настоящем и уйду из него в анестезирующее «тогда». Мне необходима любовь. Я никак не могу ее почувствовать или хотя бы немного приблизиться к ней. Но чувствую при этом так много! Может, я что-то принципиально неправильно делаю? Может, я вообще все неправильно делаю?

Я, наверное, не умею чувствовать: там, где люди ощущают, я думаю. Хотя не надо заниматься самообманом. Я очень даже чувствую! Только не то, не к тому, не в тот момент времени… Я как-то странно сосредоточена на трудном и самокопательном.

Сейчас есть светлый образ – юноша Олег. Любви к нему у меня нет, даже влюбленности не наблюдаю. Но мне отчего-то очень приятно о нем думать – становится радостно. А вот Ми-6 – это совсем другой персонаж.

Сейчас я буду писать о сексе, если не хотите – пролистните. Я не могу писать и говорить, даже визуализировать любовь, меня плавит, я утекаю под стол, мне хочется исчезнуть – оргазм как маленькая смерть? А вот о сексе – очень даже могу и люблю. Я люблю эти занятие несказанно! Как мужчины, во всяком случае, многие пишущие мужчины двадцатого века поражались своей любви к этому занятию, так поражаюсь и я. Все эти движения, запахи, ритмы, голос, ощущения – это восторг. Мне безмерно нравятся мужчины, я при простом взгляде на интересующего меня человека почти сразу могу сказать, какой он телом. Не в сексе, нет, просто телом – как оно у него устроено, как работает. С Ми-6 мне не слишком хорошо. Это меня поражает многократно. Поскольку в любовники я себе всегда допускала только тех мужчин, от прикосновения которых мне становилось здорово. Я много думала, что за отношения нас связывают. Можно назвать это дружеским поглаживанием. Нам было хорошо, легко, отстраненно. Мы могли всегда расстаться прямо сейчас, сохранив чудесные воспоминания. Это, наверное, самое главное, что вообще можно сказать о моих любовниках и мне.

Что сейчас. Все происходящее – только ступенька к следующей встрече. Зачем эти встречи, я пока не могу понять, но я пойму, сделав их столько, сколько потребуется.

Наверное, впервые мне от секса не хорошо. Я остаюсь вся здесь, не уплывая в забытье. Можно сказать, что весь мой кайф всегда я делаю сама. От мужчины мне нужно только его присутствие и усердие.

Я помню совсем другое. Я помню эти прикосновения, когда ты словно бы проваливаешься в него, растекается по нему, ищешь – как еще к нему прижаться, как еще вдохнуть, согреться, скользишь по нему, сжимаешь и расслабляешься. И вы вместе, как один механизм. А потом вы останетесь лежать вместе. Потому что наслаждение не было вашей целью, вы испытываете его и от того, чтобы лежать вместе. Секс был только одним из занятий, в которое можно это наслаждение облечь.

А сейчас у меня ощущение, что я отыгрываю спектакль, и мне ставят оценочку: насколько хорошо я постаралась, как я раскрыла глубину персонажа и образ героя.

И мне не нравится, что он слишком быстрый. Он старается, это видно. И при том видно, что он выполняет некую последовательность действий, что у него скудный словарь, что есть алгоритм. Что все происходит примерно так: я рассказал вам все стишки, что было задано выучить, хочу запись в дневник и вернуться за парту. А повторить? А с другой интонацией? А что понравилось, что нет? А вообще – ну рассказал, да. Я могла бы, и сама прочитать. А ты-то тут где?

Так что теперь мне просто необходимо вернуться туда и к тому, с кем все иначе.

Пока Александр был в отъезде, а мое лето происходило, мы практически не обменивались ничем. Но в его втором письме он написал, на каком поезде и в какой день вернется. И написал, что к концу той недели приедет ко мне. Так получалось, что он возвращался, точнее, приезжал ко мне за почти двое суток до возвращения моей семьи. А это значило, что у нас будет целый один день. А потом, через две недели, начнется учебный год. И у него, и у меня. А еще он один из выходных работает. И вообще ездить прям вот каждую неделю – это трудно. Он про это не говорил, это я сама думала. Так что я решила, что нужно будет найти причину и занятие мне ездить к нему. И я нашла себе заочную школу, на которую как раз можно было приезжать очно по выходным. И не обязательно было приезжать каждые выходные. Я нашла хороший и совсем недорогой хостел, расположенный достаточно удобно во всех отношениях: близко к учебе и близко к нему. Я должна была все это ему рассказать. Я уже придумала все: как преподнести семье, как вписать в жизнь свой новый график. А два года дополнительной биологии еще никому не мешали. Пока я была предоставлена сама себе, я подготовилась, написала все тесты и заявления и смогла поступить на бесплатное отделение. Так что я решила все, а остальным оставалось только согласиться.

И я ждала – как он приедет, как он приедет ко мне. А я уже знаю в какое время. И я приду пораньше к вокзалу и буду встречать его, а он не уверен, что я там, хотя будет этого ждать. Будет даже не хотеть или надеяться, а допускать мысль, что это возможно. Этим днем была пятница, глубокий вечер. Так у нас получится вся суббота и ночь на воскресенье. К полудню мне необходимо было быть дома, готовить еду и вообще создавать ощущение жилого гнезда. А ему – ехать к себе, поскольку и заселение в общежитие, и возвращение жизни на круги своя лучше делать из точки покоя.

Я пришла на вокзал, встала, опершись плечом на угол подземного перехода, и смотрела в темноту лестницы, уходящей вниз. Я надела красивое платье из нежной розовой ткани, перепоясанное тонким шнурком. Мне так хотелось чувствовать сквозь одежду – его, моего любимого.

Объявили поезд, и через несколько минут он появился на лестнице. Я впервые, после самой нашей первой встречи, видела его, занятого своими мыслями. Он был очень загорелым, немного бородатым, взгляд рассеянный, на лице ничего не прочитать. Весь вид – отсутствующий, как у человека, полностью утонувшего в мыслях. Он шел в плеере, глядя только под ноги, шагая ровно и медленно. Ни перепрыгивания ступенек, ни какого-то особенного шага. Как метроном. Он держался руками за лямки рюкзака и смотрел под ноги. Волосы были в традиционной, скрученной на затылке, прямо над шеей, косе. Шорты, спортивные сандалии, рубашка с коротким рукавом, часы на запястье. Он поднялся уже совсем наверх, меня от него отделяло несколько шагов, я отмерла и протянула полусогнутую руку чуть вперед, помахав растопыренными пальцами на уровне лица.

Он посмотрел, просто привлеченный движением. Я видела, как менялось его лицо от простой заинтересованности ко вниманию, узнаванию и – теплоте, радости. Он распахнулся в улыбке, весь засветился, раскрылся, кажется, даже глаза стали влажными. Я протянулась к нему, он подхватил меня руками, мы, обнявшись, вышли из-под крыши чуть в сторону от основного потока людей. Мы прижались друг к другу, мы целовались запоем, мы ничего не говорили, а только втекали в пустоту, образовавшуюся за время расставания. Потом он взял меня ладонями под голову, а я обняла его лицо, прижав пальцы чуть ниже висков.

– Мы домой?

– Да, домой.

– Надо заглянуть в магазин будет, наверное. Мне Ромка писал, что дома голяк.

– Как я рада тебя видеть! Как я рада тебя видеть!

– Моя хорошая, ты хорошо придумала прийти.

Мы шли, обняв друг друга за пояс, пошатываясь от неудобства роста и ширины шага. Мы смотрели друг на друга, прикасались лицами друг к другу, перекидывались маленькими фразами и молчали. И молчали!

Нам совершенно не о чем было говорить до тех пор, пока мы не устанем от всего, что можно делать. Потом, там, можно будет рассказать мои планы и решения, расспросить его про события и раскопки. А сейчас основное, что имело значение – как можно быстрее оказаться вдвоем, голыми, лежа в тепле, темноте и полной отделенности от мира. Мы доехали до дома, жаркий позднелетний вечер, запах вялящихся листьев, поздних цветов, знойных бархатцев. Темнота с первыми чернильными нотами, покрывающими золотые неугаснувшие краски дня. Теплые тени, плотный и сухой крошащийся воздух, держащий запахи, как вода держит в себе рыбу. Сквозь это мы шли, я была в полузабытьи. Меня уже околдовало его присутствие, я уже отдалась ему, уже растворилась в этом. Все, что вокруг – было моим задним планом картины восприятия.

Он целовал меня, как только возникала возможность. Эти поцелуи не содержали в себе ни капельки невинности. Они были мимолетным, урывочными, спрятанными от людей, которые, хоть и немного, но были, как в автобусе, так и на улице. Он нырял в меня своими поцелуями, дышал внутрь меня, был горячим, пульсировал, был резким и быстрым. А я принимала все, что он делает. Мне хотелось только разрешать, пускать его всюду, куда он пойдет, соглашаться на все. Мне немыслимо хотелось прикасаться к его груди. Я ныряла пальцами между пуговицами, чтобы хоть малость дотронуться до кожи. Я слушала, как дрожат волоски на его руке, когда я медленно скольжу по ним пальцами. По дороге к дому мы слушали в одно ухо его музыку. Прекрасную подборку шестидесятых годов, полную света, отголосков совсем недавней благочинной кухонной романтики и бунта людей, изобретших что-то, что им кажется невозможно новым.

Упав в дом, мы упали друг в друга. Все остальное стояло на паузе. Попить, вымыть руки – все только параллельно. Как можно скорее, как можно быстрее – выпутаться из одежды и надолго, насколько только возможно, уйти в любовь, в ласки, в радость. Что вот он, вот я, мы. Что ничего никуда не делось, все тут, все есть. А потом лежать, положив его руку себе на живот и заползя головой под вторую. Лежать и молчать. Лежать в пустоте, где слышишь, как за окном проезжают машины, как стучит трамвай, как пошел дождь, как кашляют люди. И периодически чувствовать, как он пальцами ног перебирает мои пальцы, как прижимается к стопе, вдыхает сквозь мои волосы. А потом обернуться к нему через много-много сотен кусочков времени и спросить: как ты там? что там было? У меня много интересного рассказать.

А дальше, вот, помните, как у «Браво»: «А потом будет утро, собирая постель», – и так далее. Я проснулась первой, было довольно много времени, около двенадцати. Я выползла из-под простыни и покрывала, Саша спал. Лежал на животе, повернувшись в мою сторону лицом, одна нога согнута, руку я сняла с себя, аккуратно. Спал он глубоко, тихо и молча. Я села на край расправленного дивана, лицом к окну. Сидела и смотрела то на свои ноги, то на улицу, сквозь раму и всю балконную растительность. Потом я положила руки себе на ребра и грудь и что-то долго слушала. Я прям помню, как трогала себя, словно что-то незнакомое. Встала, прошлась до подоконника, глядя на свои ступни и пальцы ног. Попыталась отвлечься на уличные события. Не удалось.

Я подошла к старому шкафу со стеклянными дверцами, в которых было видно мое отражение примерно по бедра. И стала смотреть. Долго, очень медленно, изучая все, что меня составляло, но что я никогда не изучала глазами. Я рассматривала отражение и свои движения, меняла прически, чтобы ощутить – что из-за этого произойдет. Я поняла, что, кроме платья и белья, у меня нет одежды. Но надевать их – ни малейшего желания. Хочется пить, есть. Надо зайти домой и выгулять Бобку. Надо сходить в магазин, но денег с собой практически нет.

Я пошла на кухню и стала проверять положение дел. Все было не смертельно, хотя и скучно: овсянка, пакет синего молока, кусочек совсем старого масла в холодильнике, завядший огурец, одно яйцо неопределенной давности, подсохшие хлеб, груша, соленые огурцы. Я сварила овсянку, растопила в ней масло. Съедобно, с корицей будет вкусно. Нарезала грушу кубиками, нашла ваниль – посыпала грушу ею и сахаром. Можно завтракать, но не хотелось одной. Я вернулась в комнату, уселась совсем близко от моего спящего любимого и стала гладить его по голове и длинным волосам. Он фыркнул что-то, открыл глаза – мутные, не здесь. Подполз ближе, обнял меня за бедро, скрылся во сне снова. Я позвала его по имени, пощекотала, сказала, что готов завтрак. Он совершенно неприлично улегся на меня головой, подсунул под бедро руку, начал утягивать меня под себя.

– Я хочу есть, я приготовила завтрак, пойдем!

– Сейчас пойдем, ага.

– Пойдем! Или давай, я сюда приду с тарелкой.

– Через пять минут.

– Саша, это не пять минут.

– Пять.

Он откинул меня на спинку дивана и за ноги втянул под себя и простынь. Я была совершенно уверена, что сейчас будет что-то, где уместно упоминание нефрита и китайских хромированных колокольчиков. Но он просто сгреб меня и провалился дальше в сон. С полминуты я лежала, но дышать было трудно, он был очень горячий, мне сильно хотелось есть, а тут еще и захотелось кофе. Я стала выбираться.

– Ладно, я позавтракаю и вернусь к тебе.

– Сейчас я приду.

Вот и все. Я выбралась, пошла на кухню, проверяя – шевелится ли тело. Тело спало. Тогда я положила себе кашу с грушей, сварила на себя одну кофе, удобно устроилась возле излюбленной батареи, взяла со шкафчика, внутри которого хранилось варенье, а на котором стояли растения, книжку. Это оказалась «Кролик, беги». Я не читала, но «Кентавр» и «Гертруда» запали мне в душу. Книга была старая, в красной текстильной обложке с золочеными буквами, со смятым разворотом. Страницы охристые, мягкие. Я ела и читала. Саша на приходил. Мне было немного обидно. Совсем немного, но обидно. С другой стороны – он ведь хочет спать и ничего не говорил о том, что хочет есть.

Так что я положила себе оставшуюся кашу и оставшуюся грушу и, практически урча и чавкая, с удовольствием доела ее. Сварила еще кофе и уже с ним, разбавленным молоком, пошла в комнату. Мой милый спал. Глубоко и искренне спал. Я пристроилась рядом, подоткнула себе удобно подушку. Он почувствовал, что я близко, положил на меня руку, заполз пальцами на внутреннюю сторону бедра и продолжил спать. Я читала, поставив книгу на колени, переворачивая страницы и потягивая кофе одной рукой, держа вторую на Сашиной голове и мягко перебирая его волосы. Прошло много времени. Действительно много. Сегодня мне необходимо было зайти за Бобкой. Но это можно сделать ближе к вечеру. А вот как оставить ее одну дома ночью? Это вопрос открытый.

Я резко почувствовала, что читать больше не хочу, а хочу, чтобы Александр проснулся. Отложила книгу раскрытыми страницами вниз, сползла в полулежачее положение и стала будить Сашу. Никакие «эй» и «эге-гей» не помогали, мягкое и ласковое тоже не помогало – он ворочался, но явно не собирался просыпаться.

– Вставай уже, уже совсем много времени! Уже даже не позднее утро!

– Разве есть дела?

– Вечером надо заехать за моей собакой.

– Непременно. И за мороженым.

– О! Тело разговаривает!

– Иди сюда.

Я пошла. Это было лучшее, что можно сделать. По результатам, мы оба проснулись. Мы лежали и смотрели друг на друга.

– Ты говорила, что что-то такое придумала и будешь приезжать ко мне. Что ты придумала?

– Я поступила в заочную школу и два раза в месяц, на выходных, буду приезжать на лабораторные занятия. И к тебе. Ночевать буду в хостеле. Приезжать буду вечером в пятницу, а уезжать в воскресенье утром. В субботу с 8 до 13 занятия и еще занятия с 16 до 18 – практикум.

– Ну ты даешь! Обалдеть…

– Я сама не ожидала, оно вот как-то так просто удачно сложилось, да и все.

– Я буду в другие двое выходных тут. Я по субботам работаю, так что приезжать буду к вечеру, а назад надо вечером в воскресенье или очень рано утром в понедельник.

– Я никакими правдами и неправдами не смогу тут ночевать.

– Да, понимаю. Ты сможешь ночевать у меня там. Ромка же будет здесь.

– Как? Меня разве пропустят?

– Да, это возможно, я постараюсь устроить, чтобы пропускали. А тут будем вести себя прилично – кино, каток, оперетта.

– Ты милый. И ты шутник.

– Я тебя люблю.

– Я тебя люблю.

И мы снова просто смотрели друг на друга. Что-то внутри разрывалось, что-то другое вырастало.

– Так, мне нужно сходить в магазин, Ромка просил, чтобы тут были продукты. И надо все полить, и вообще навести шмон.

– Саш, мне нечего надеть.

– Моя футболка подойдет?

– Вполне.

– Там в рюкзаке. Там есть боковое отделение, в нем как раз футболка есть.

Она оказалась короткой, так что я ходила в малоприличном виде, отчего Александр непрерывно хватал меня по-всякому, хохоча и цокая языком. Мы что-то бельчили по дому, он извлек из рюкзака мятый банан, отломил мне кусочек и остальное съел в качестве завтрака. Заварил себе чай и не выпил. Потом мы переоделись, пошли в магазин. Вернулись, сделали обед, разделив приготовление еды по функционалу – я готовлю, а он моет посуду. Пообедали под Одри Хепберн и поехали за собакером. По дороге купили мороженое в шариках. Долго выгуливали Бобку. Зашли ко мне за ее кормом и моей переодевкой. Шли обратно набережной и парком. Тыкали пальцем в тополь, когда Бобка под него надула. Вернулись домой, я сказала, что еще немного хочу почитать, а если можно – забрала бы книгу. Саша ковырялься с чем-то своим в компе. Когда стемнело и перевалило за одиннадцать, мы легли спать. Просто легли, просто спать. Я пристроилась к нему спиной, он обнял меня сзади. Я лежала на его руке, он – на подушке. Офигевшая от неожиданности собака спала возле входной двери. И мы просто заснули. Не на очень долго, часа на три. Потом, конечно, не только заснули. Но потом снова ушли в морфеев мир, уже до утра. А утром мне пора было к себе, ему – к нему.

Сборы, завтрак, небольшая прогулка и расставание на неделю. Еще одни выходные в тихом режиме. Уже с Ромой, Машей. С партией в настолки. С походом на пляж, если погода не подкачает.

А потом – все. Все будет другое. Будет долгая помолвка.

Глава 33

Никак не могу сосредоточиться. Потерялась я где-то. Второй день хожу, забывая, какой день и какое время. Завтра пятница, это я не помню, но записала себе в стольких местах, что не забуду.

Последний нырок в прошлое кое-чему меня научил и кое-что показал. Прошлое отрезано ножницами. Оно живет где-то внутри меня, и, когда я к нему обращаюсь, я разворачиваю сама себя. Раньше от этого становилось легче, поскольку все казалось там, в прошлом, правильным и настоящим. А сейчас я сама поменялась и вкус у ушедшего – с нотками металла.

Я думала, что этот заплыв принесет и отдых, и восстановление. Ну или хотя бы кислотой вернет мне ощущение – где правильно, а где – времяпрепровождение. Где настоящее, а где только способ занять себя, чтобы не скучно было, отвлекалочка.

Что-то перевернулось, и теперь воспоминания кажутся мне ненастоящими, а весь мир через серую и мутную пленку. Реальности стало очень много. Последние дни она сыпется на меня, как лишний и нежеланный дождь за шиворот. Мне пишет Н. Пишет какие-то глупости. Он никогда не писал подобного – всякие анекдоты, гэги, нелепые картинки, какделашки. Складывается ощущение, что ему неловко. Чего он может стесняться? Все ведь хорошо и ровно. Или это я – пыльным мешком по голове стукнутая слишком сильно и все мне кажется противным?

Молчит Тральфамадор. На стене только одна запись: «Файлы загружаются. Телепортация не закончена». А я все проверяю свой священный храм на предмет подсказки.

Музыка кажется шумом.

Юноша Олег писал, я писала ему. Мы уточнили место и время рандеву, купили билеты. И вообще как-то очеловечились из формата натянутой струны. Стали разговаривать как люди. У него очень приятный голос, мягкий, с улыбкой. И вообще он весь приятный и веселый. Постоянная ассоциация со щенком, который уже почти как взрослый пес, уже крут в плечах и тонкоморд, но его выдают широкие лапы и прыгучесть. Постоянно сторожу себя внутренне, чтобы его не обидеть, не начать прикалываться и ерничать. Он беззащитный и искренний. Вся его наигранность – словно выученное подражание чьему-то примеру.

А вот Ми-6 – это история. После утренней экзекуции ничего не происходит, если не считать моего состояния. Ощущение, что мне тяжело, и ничего не приносит облегчения. Словно я отравилась. Машина, говорите… Ми-6 не прорезался в эфир. И мне ужасно хочется, чтобы все это кануло в Лету, как страшный сон. Притом я нутром чую, что это только самое начало, предстоит долгий и мучительный поход, возможно – бой. Такой бой, где рукопашка, грязи по колено и лужи чего-то, на что лучше не смотреть. Я в тысячный раз задаю себе вопрос: зачем мне это все, почему я не прекращу? Просто для себя хотя бы. Почему я не решу, что это была ошибка, что в этого человека лучше не ввязываться? Хрен бы с ним – пусть думает обо мне, что хочет, пусть даже расскажет что угодно и кому угодно – вдруг он такое может? Не понимаю. Почему-то я возвращаюсь мыслями к этому человеку, и меня колотит мелкая дрожь, смесь ненависти и желания что-то сделать, достучаться. Я чего-то от него хочу и готова платить. Но вот картинки ужасные, самочувствие – тоже. Как бы не заболеть, завтра ведь филармония, малый зал, виолончели. И проблеск света.

Знаете такое состояние – стоишь в грязном помещении, везде пыль, копоть. Держишь в руках заляпанную всем этим же снежинку из блестящего серебряного пластика. Такую добрую и простую, какая бывала только в детстве. Видишь, что она пыльная и старая, но то, что воспринимают глаза – неважно. Поскольку в уме эта снежинка сверкает и переливается. И дом – красивый и новый, с белым потолком и темно-зелеными стенами.

И никак не удается совместить вот эти образы – тот, что в голове, и в настоящий момент. И не можешь решить, на каком из них остановиться, какой назначить реальным. Ведь и пыльное грязное сейчас – пройдет. Может, дом отремонтируют и перекрасят в свежие цвета. И тогда вернется и свет, и уют. А может, он через час рухнет. И тогда останутся только два воспоминания – выбирай то, что больше нравится.

А руки, тем временем, держат снежинку и ищут платок, чтобы ее завернуть, карман – чтобы положить.

Вот так я себя сейчас чувствую. Что моя снежинка – пока не разобралась. Мне хочется кому-то рассказать о том, что со мной происходит, но страшно. Как представлю, что вывалю все, нарисую все линии ладони – так в самой голова начинает взрываться. Я чего-то ищу, верно ведь? Ищу. Я ищу себя. Я хочу найти себя в мире, увидеть, что я в нем делаю, кем являюсь и какое занимаю место. Вообще – увидеть себя, спрятанную в иронию и за чужие картинки. А еще я ищу живого и настоящего Другого. Мне все время стыдно в этом признаваться.

В голове сидит установка – как же, мол, так?! Человек – существо самодостаточное, и ни в ком не должен нуждаться. Но как же тогда дружба? Ведь у меня есть друзья, несколько человек – близких, хоть мы и редко видимся. Я ценю их, храню, берегу. Мне это можно, это не противоречит моей картинке самодостаточной личности. А как только я начинаю задумываться о любви, о том, что хочу быть рядом с человеком, к которому все тянется… Так сразу почти все внутри начинает бунтовать. И только та, маленькая и самая важная часть меня, которая этого хочет, в этом ком-то нуждается, эта часть сидит в уголочке, сжавшись в комок, и скулит – просит не обижать ее, говорит, что ей очень надо, и она никогда не согласится ни на что другое.

Мне кажется, что все большая часть меня превращается в эту маленькую, поддерживает, оберегает и защищает ее. Но почему я так боюсь полюбить? Почему я так сильно, до конвульсии, боюсь потерять себя в любви или себе изменить? Почему мне вообще в голову пришла мысль, что в любви я себя потеряю, что желание любить и быть любимой говорит о какой-то моей неполноценности, а не, допустим, о силе? Про силу я знаю, но не чувствую. Только знаю.