Текст книги "Первый дон"

В этот день на Серебряном озере его жестоко унизили, но остальные ели, пили, смеялись, развлекались, и Хофре сомневался, что кто-то что-то заметил. Он тоже хлопал в ладоши и смеялся, как того требовали правила приличия, но один только вид его жены и брата, поющих дуэтом, заставлял скрежетать зубами и лишал удовольствия, которое могла доставить хорошая песня.

В домик Хофре вернулся один. Заснуть не смог и вновь вышел на берег. Стрекотание ночных насекомых создавало видимость, что он не одинок. Сел на землю, ее прохлада успокаивала, задумался об отце, Папе, братьях и сестре...

Он всегда осознавал, что не так умен, как Чезаре, понимал, что уступает силой Хуану. Но в глубинах своей души он понимал то, что оставалось неведомо им: грехи, которые совершал он, обжорство и страсть к роскоши, были куда легковеснее жестокости Хуана или честолюбия Чезаре.

А если уж говорить об остроте ума, так ли она важна при определении жизненного пути? Вот у Лукреции, его сестры, с головой куда лучше, чем у него, однако она, как и он, напрочь лишена права выбора. Раздумывая о происходящем в семье, Хофре пришел к выводу, что ум далеко не столь важен, как совет чистого сердца и доброй души.

От Хуана он не слышал доброго слова, с детства старший брат по-всякому обзывал его, соглашался играть лишь в те игры, в которых мог без труда победить. Чезаре, следуя обязанностям, возложенным на него саном кардинала святой римской католической церкви, иногда упрекал Хофре за излишества, однако без жестокости и желания унизить. Сестру Хофре ставил выше всех, видел от нее только нежность и любовь, при встрече у него всякий раз создавалось ощущение, что она рада его видеть. Отец же, Папа, едва его замечал.

Не находя покоя, Хофре отправился на поиски Санчии, чтобы убедить ее вернуться в домик. Двинулся по узкой тропинке между деревьями, которая на мгновение успокоила его. Но тут же на фоне ночного неба увидел две тени. Хотел позвать, обратиться к ним, но что-то его остановило.

Еще не разглядев Санчии, он безошибочно узнал ее смех. А уж потом полная луна высветила его брата и жену, шагающих рука об руку. Нырнув в тень деревьев, он подождал, пока они пройдут мимо, а потом последовал за ними к домику. Наблюдал, как они остановились, чтобы обняться. Недовольно поморщился. Но не двинулся с места, и когда Хуан наклонился, чтобы на прощание страстно поцеловать Санчию.

В тот момент Хофре окончательно осознал, что Хуан – низкий человек, более того, дьявольское отродье. И со всей решимостью вынес Хуану смертный приговор, поклявшись, что тот ему больше не брат. Многое открылось ему с ослепительной ясностью, в душе не осталось ни малейших сомнений. Семя Иисуса посадил в чреве Марии Святой Дух, следовательно, точно так же можно посадить и семя зла, о чем никто не будет знать до тех пор, пока росток не проявит себя.

Потом его брат зашагал прочь, в прекрасном, что случалось с ним крайне редко, расположении духа. Даже выхватил кинжал и помахал им в воздухе. А перед расставанием сказал Санчии: «Скоро я стану главнокомандующим папской армией, и ты увидишь, какие я совершу подвиги».

Хофре покачал головой, пытаясь сдержать распиравшую его ярость. Через какое-то время заставил себя успокоиться. Вспомнил последние слова Хуана, пожал плечами. Бессмысленные битвы ради политической выгоды его не интересовали, скорее, навевали скуку. Использовать оружие, чтобы лишить человека жизни, рискуя вечным проклятием души ради военной победы, которая вскоре могла обернуться и поражением, что могло быть глупее? Если уж и рисковать душой, то повод должен быть очень важным и очень личным.

* * *

Чезаре тоже не мог заснуть: разговор с Лукрецией тяжелым камнем лежал на сердце. Узнал, что Папа уже удалился в свои покои, но счел необходимым все-таки переговорить с ним.

Папа сидел за столом, читал и подписывал бумаги, которые подавали ему два секретаря. Увидев Чезаре, Папа тут же их отослал, обнял сына. Чезаре оставалось только удивляться кипучей энергии отца. В камине весело потрескивали горящие поленья.

Папа уже переоделся ко сну. Длинный шерстяной халат, богато расшитая шелковая ночная рубашка, которая, по его убеждению, сохраняла тепло тела и уберегала от малярийных ветров Рима. На голове – маленький, цвета рубина, берет. Александр частенько говорил, что, появляясь на публике, ему приходится выставлять напоказ богатства церкви, зато, отправляясь спать, он, по крайней мере, имеет право одеваться, как простой крестьянин.

– И чем моя дочь делилась со своим любимым братом? – спросил Папа. – Жаловалась на мужа?

Чезаре уловил иронию в голосе отца. Однако его удивило, что Александр знал, что тяготило Лукрецию.

– Она с ним несчастлива, – сказал он.

Александр ответил после короткой паузы:

– Должен признать, меня тоже уже не радует замужество моей дочери. Политически оно не оправдало надежд, – похоже, Александр даже обрадовался возможности обсудить этот вопрос. – Что нам толку от этого Сфорцы? Мне он никогда не нравился, солдат из него никудышный. И Мавр не представляет для нас никакой ценности. Вертится, как флюгер, доверять ему нельзя. Да, конечно, мы должны с ним считаться, в Святой лиге он играет не последнюю роль. Но его поведение непредсказуемо. И мы обязаны принимать во внимание чувства твоей сестры. Ты согласен?

Чезаре подумал о том, как порадуется его сестра, и улыбнулся. Он будет ходить у нее в героях.

– И что нам надо сделать?

– Король Фердинанд попросил меня наладить самые тесные отношения с Неаполем. Да, Хофре женился на Санчии, и теперь мы представлены в королевской семье. Но боюсь, для нас это скорее минус, чем плюс... – Папа улыбнулся, прежде чем продолжить. – Но мы можем компенсировать урон новым браком.

Чезаре нахмурился.

– Отец, что-то я тебя не понимаю.

Глаза Александра блеснули, новая, только что возникшая идея, похоже, представлялась ему все более привлекательной.

– Брат Санчии, Альфонсо. Чем не пара для нашей Лукреции? Конечно, Сфорца обидятся, но тут есть о чем подумать. Скажи сестре, что я рассмотрю возможность ее развода с Джованни.

Александр поднялся из-за стола, подошел к камину, шевельнул поленья кочергой, лежавшей на каменном полу. Повернулся к сыну.

– Чезаре, ты понимаешь, что мы должны контролировать Папскую область? Наместники жадны и воинственны, постоянно воюют друг с другом, ставят под сомнение непогрешность Папы, грабят и подавляют наших подданных. Мы должны призвать их к порядку.

– У тебя есть план? – спросил Чезаре.

– Короли Испании и Франции объединяют территории под эгидой центральной власти. Мы должны сделать то же самое. Это необходимо и для народа, и для папства. Но мы должны заниматься этим и ради нашей семьи. Если мы не создадим контролируемого Борджа объединенного государства, которое заставит местных царьков признать власть Рима и Папы, тебе и всем остальным будет грозить смертельная опасность, – он помолчал.

– Нам нужны мощные крепости, – решительно заявил Чезаре. – Чтобы держать в узде местных выскочек и останавливать иностранных агрессоров, которые зарятся на наши территории.

Александр молчал, погруженный в раздумья.

Чезаре склонил голову.

– Я в полном твоем распоряжении, отец. Я – кардинал церкви.

Александр заговорил, лишь усевшись в любимое кожаное кресло:

– Мне не надо объяснять тебе, какие опасности ждут вас, если я умру и на мое место выберут делла Ровере. Я даже не хочу думать о том, что может случиться с твоей сестрой. Ад Данте покажется раем в сравнении с участью, которая выпадет ей...

– Отец, зачем ты мне это говоришь? – прервал его Чезаре. – Нам еще рано дрожать от страха, потому что ты еще даже не начал делать добрые дела, которые ждет от тебя церковь. Я уверен, что ты проживешь еще много лет.

Александр понизил голос.

– Независимо от того, жив я или мертв, полностью доверять ты можешь только двоим. Первый из них – дон Мичелотто...

– Для меня это не сюрприз, отец, твоя привязанность к нему ни для кого не осталась незамеченной. Я и так ему доверяю, с самого детства, – он помолчал. – Однако его жизнь для меня загадка. Я никогда не спрашивал тебя об этом, отец. Как получилось, что уроженец Валенсии оказался при дворе Папы?

И Александр рассказал ему историю Мигуэля Корельо, теперь известного как дон Мичелотто.

– Но он также известен и как Душитель.

– Да, сын мой, – кивнул Александр. – Его прозвали Душителем, но он куда более многогранная личность. Он – опытный военачальник, отчаянный боец и, что самое важное, готов умереть, защищая нашу семью. Поэтому не следует видеть в нем только убийцу. Он заслуживает абсолютного доверия.

– А кто второй? – спросил Чезаре.

– Дуарте Брандао. О нем я могу рассказать тебе очень мало. Много лет тому назад его захватили в плен и привели ко мне, когда я послал за переводчиком с английского, а моего найти не смогли. Его сильно избили, когда брали в плен, и он клянется, что не может вспомнить своего прошлого.

– И с тех пор ты держишь его при себе? – спросил Чезаре.

Александр погрузился в воспоминания.

– Впервые я увидел его грязным и оборванным. Собственно, он ничем не отличался от других узников подземелья. Второй раз он появился передо мной помытым и приодетым. И что-то в нем напомнило мне Эдуарда Брэмптона, крещеного еврея, который верно служил королю Англии Эдуарду Четвертому. Я видел его только раз, давным-давно, но он остался у меня в памяти, первый еврей, возведенный в рыцари. Потом он служил брату короля Ричарду Третьему, которого, как ты знаешь, убили люди Генриха Тюдора. Брэмптон сражался за Эдуарда Четвертого на суше и на море и практически спас английский флот для Ричарда Третьего. Брэмптон исчез из Англии аккурат в то время, когда в Рим привезли пленника Дуарте Брандао. Тюдоры убили бы его, если б поймали, и даже теперь встреча с агентами Тюдоров чревата для него смертью.

– Так ты считаешь, что он сменил фамилию, отец? – спросил Чезаре. – Значит, Брандао – еврей?

– Если и так, то крещеный, потому что я видел, как он причащался. И последние семь лет он верно служит мне и святой матери-церкви. Он – самый смелый и умный человек из всех, с кем сталкивала меня жизнь, прекрасный военачальник и при этом опытный мореплаватель.

– Я не имею ничего против того, что он – еврей, отец, – Чезаре улыбался. – Просто любопытно, что могут подумать люди, если узнают, что ты, глава святой римской католической церкви, держишь в советниках нехристианина.

Александр хохотнул.

– Я рад, что ты ничего не имеешь против, сын мой, – нотка сарказма исчезла, голос снова стал серьезным. – Ты знаешь мою точку зрения по поводу евреев, Чезаре. Когда Фердинанд и Изабелла Испанская настоятельно потребовали, чтобы я сажал в тюрьму, пытал и казнил евреев, которые решаются тайно молиться своему Богу, я ответил отказом. Сказал им, что, по моему разумению, испанская инквизиция – мерзость, как и отношение к евреям в их стране. В конце концов, этот народ дал нам закон, дал нам Иисуса. Должен ли я убивать их только потому, что они не верят, что он – сын Божий? Разумеется, нет! Я не могу остановить наших граждан и даже чиновников от нападок на них, но это определенно не моя политика.

Чезаре знал, что на церемонии, которая проводилась после выборов нового Папы, глава еврейской общины Рима преподносил Папе свиток еврейских законов. Каждый Папа брал свиток и с отвращением бросал на землю. Только его отец поступил иначе. Александр VI тоже отверг свиток, но с уважением вернул его назад.

– А какая у тебя политика, отец?

– Я не буду причинять им вреда, – ответил Папа. – А вот налогами обложу.

Глава 10

В час беды Папу Александра предал человек, которому он всецело доверял, один из его баронов, Вирджиньо Орсини, и Папа счел необходимым отомстить за предательство. Дьявол предъявил права еще на одну душу, рассуждал он, дьявола надобно уничтожить. Самого Вирджиньо схватили, пытали и казнили в подземной тюрьме Неаполя, но эта смерть не утолила жажду мести Александра.

Для Папы случившееся стало битвой между наместником Христа на земле и самим Сатаной. Глава Папской области, он понимал, что должен обуздать местных баронов, этих жадюг, которые не только постоянно сражались друг с другом, но и противились приказам римской католической церкви. Там, где слово Папы, рассуждал Александр, не является законом, расцветает зло, добродетельные люди ничего не могут сделать и власть церкви слабеет. А кто тогда будет спасать бессмертные души?

Александр понимал, что духовная власть должна поддерживаться властью земной. Хотя французская армия ушла из Италии, а оставшиеся немногочисленные отряды были разбиты армиями Святой лиги, Александр знал, что должен примерно наказать предателей, чтобы в будущем такого не повторялось.

И после долгих раздумий решил, что, отомстив Орсини, убедит остальных местных правителей не оспаривать его власть. Для этого он счел необходимым использовать самое грозное из имеющегося в его распоряжении оружия: анафему. Увы, выбора у него не было. Долг требовал публично отлучить от святой римской католической церкви всю семью Орсини.

Анафема считалась самым страшным из наказаний, имеющихся в распоряжении Папы, потому что распространялась не только на эту жизнь, но и на последующую. Человек, отлученный от церкви, более не мог рассчитывать на приобщение к святым таинствам. Исповедь не очищала душу от грехов, черные пятна оставались до самой смерти, ни о каком отпущении грехов не могло быть и речи. Человек этот не мог венчаться, детей его не крестили, не защищали от дьявола брызгами святой воды. И когда он отходил в мир иной, его не отпевали, не хоронили на священной земле кладбища. А душа после смерти отправлялась прямиком в ад.

Закрыв Орсини путь на небеса, Александр озаботился уничтожением их земной мощи. Вызвал из Испании Хуана, чтобы он повел папскую армию на врага, несмотря на возражения его жены, Марии Энрикес, ожидавшей второго ребенка. Мария полагала, что и Хуан Второй, которому только-только исполнился год, нуждается в отце.

Но Папа Александр настоял на немедленном приезде сына: после предательства Вирджиньо он более не доверял наемным кондотьерам. Перед Хуаном ставилась задача захватить города и замки Орсини. Одновременно Папа послал письмо своему зятю, Джованни Сфорца, который находился в Пезаро, приказав привести с собой как можно больше солдат и предложив разом выплатить годовое жалованье, если тот приведет их быстро.

* * *

После того, как Хуана отправили в Испанию, Чезаре Борджа надеялся, что его отец поменяет роли, отведенные сыновьям. В конце концов он, Чезаре, постоянно находился рядом, занимался государственными вопросами. Понимал, что происходит в Италии. Хуан же тяготел к Испании. И хотя Папа раз за разом твердил, что место Чезаре – в святой матери-церкви, тот надеялся на изменения к лучшему.

Поэтому, когда Александр рассказал старшему сыну о том, что Хуан возглавит армию, которая захватит и удержит замки Орсини, Чезаре пришел в ярость.

– Хуан? Хуан? – он просто не мог поверить своим ушам. – Но, отец, он же ничего не знает об управлении войсками. Военная стратегия для него – темный лес. Все его интересы ограничиваются им самим. Он силен в соблазнении женщин, в прожигании состояния семьи, а самая развитая черта его характера – тщеславие. Будучи его братом, я, конечно, должен во всем ему содействовать, но, отец, я могу вести войска с завязанными глазами и добиться больших успехов.

Александр прищурился, глядя на сына.

– Я согласен, Чезаре. Ты умнее и лучше разбираешься в стратегии. Но ты – кардинал, а не воин на поле битвы. С кем я останусь, если ты уйдешь воевать? С твоим братом Хофре? К сожалению, он поведет лошадь хвостом вперед. Я даже не могу представить себе его с оружием в руках. Так какой у меня выбор? Армией должен командовать Борджа, или другие бароны не прочувствуют, как карается предательство.

Чезаре ответил не сразу.

– Ты действительно ждешь от Хуана победы? После его безобразного поведения в Испании, где он, несмотря на наши неоднократные предупреждения, играет в азартные игры, спит с проститутками, не проявляет должного уважения к жене и всей семье Энрикес, хотя они – близкие родственники короля Фердинанда. И ты все равно выбираешь его?

Баритон Александра зазвучал особенно убедительно:

– Настоящим главнокомандующим будет Гвидо Фелтра. Он – опытный кондотьер, на счету которого не одна победа.

Чезаре слышал много историй про Фелтра. Хороший человек, верный, в этом сомнений быть не могло. Знаменитый покровитель литературы и искусства, обожаемый горожанами герцог Урбино. Но, по правде говоря, его репутация базировалась исключительно на том, что он был сыном кондотьера, который получил герцогство за свои заслуги. Молодой Гвидо участвовал лишь в нескольких сражениях и победил в них слишком легко, чтобы выходить на бой с безжалостными солдатами Орсини. Особенно если те защищали свою главную крепость – Браччано. И уж конечно, его отцу и Риму грозила бы реальная опасность, если бы папская армия попыталась взять Остию, родной дом кардинала делла Ровере. Но Чезаре говорить все это не стал, зная, что там, где речь идет о Хуане, Папа отказывается внимать голосу разума.

В тот же вечер, все еще злой, он послал письмо своей сестре. А потом договорился с доном Мичелотто, что тот привезет ее из Пезаро, потому что просил Лукрецию на следующей неделе встретиться с ним в «Серебряном озере».

* * *

Когда Лукреция прибыла в поместье, Чезаре ее уже ждал.

Платье из синего атласа очень шло к ее золотым волосам и подчеркивало синеву глаз. Путешествие заняло полтора дня, и ее щечки раскраснелись от жары и радости встречи. Вбежав в дом, она бросилась брату на шею.

– Мне так недоставало тебя, – потом отстранилась, увидела, что его глаза полны душевной боли. – Что с тобой, Чез? Что тебя тревожит?

Чезаре сел в большое кожаное кресло, похлопал ладонью по скамеечке для ног. Лукреция села, не выпуская его руки из своей.

– Креция, это безумие. Отец вызвал Хуана в Рим, чтобы тот возглавил папскую армию. Я так завидую, что могу его убить...

Лукреция поднялась, обошла его сзади, начала массировать виски, чтобы успокоить его.

– Чез, ты должен смириться со своей судьбой. Не только Хуан причина твоей грусти. Ты должен винить и себя. Вы – словно дети, ссорящиеся из-за рождественских пирожков мамы Ваноццы. Я понимаю твои чувства, но ты не должен идти у них на поводу. Будет только хуже. Отец всегда добивается своего. Как он скажет, так и будет.

– Но Хуан, в отличие от меня, не солдат. Если уж кого ставить во главе войск, так это меня, только я могу гарантировать победу святой церкви и Риму. Так почему отец ставит главнокомандующим наглого хвастуна? Дурака, который будет возглавлять армию только для видимости?

Лукреция вновь опустилась на скамеечку, заглянула Чезаре в глаза.

– Чез, а почему Папа делает вид, что его дочь счастлива, выйдя замуж за невежественного герцога Пезаро?

Чезаре улыбнулся.

– Иди сюда, – он потянул Лукрецию к себе. – Ты мне нужна. Настоящее в моей жизни только ты. Остальное – ширма. Я кажусь всем слугой Господа, но я очень боюсь, Креция, что за шляпу кардинала и любовь отца мне пришлось продать душу дьяволу. Я не тот, каким все меня видят, и это невыносимо.

Он поцеловал ее, стараясь быть нежным, но они слишком давно не виделись, и страсть одержала верх. Он целовал ее снова и снова, она же задрожала всем телом, потом расплакалась.

Чезаре оторвался от сестры, посмотрел на нее, увидел в глазах слезы.

– Извини. Я вел себя грубо.

– Причина слез – не боль от твоих поцелуев, – ответила она. – То слезы желания. Мне так хотелось быть с тобой. В Пезаро я постоянно грезила о Риме и в моих грезах всегда видела тебя.

После любовных утех они долго лежали в кровати. Чезаре, похоже, расслабился, Лукреция вновь могла улыбаться. Она положила голову ему на плечо, спросила:

– Ты веришь, как папа, что истинная любовь не для его детей? Такова, мол, воля Господа.

– Ты уверена, что он так думает?

– Ну, меня выдали замуж за человека, которого я точно не люблю, – ответила Лукреция. – И Хуан женился не по любви. Хофре влюбляется легко, так что ему, возможно, повезло больше всех. А тебя от такой же судьбы, как моя, спасает кардинальская шляпа.

– Это тяжелая шляпа, – вздохнул Чезаре.

– Но какая-то польза от нее есть, – напомнила Лукреция.

Одевшись, они сели за маленький столик, чтобы поесть. Чезаре разлил вино по чашам, поднял свою.

– За твое счастье, моя дорогая сестра, – улыбнулся он.

В компании Лукреции он сразу обретал покой, такой она окружала его любовью. И просто не мог представить себе жизнь без нее.

Из Рима он привез длинный батон свежеиспеченного хлеба с золотистой корочкой, знал, что Лукреция его обожает, и сейчас батон лежал рядом с головками сыра. Чезаре разломил батон, нарезал сыр.

– Я надеюсь, мне удастся держать под контролем свои чувства, когда Хуан появится в Риме. Придется собрать всю волю в кулак, чтобы относиться к нему, как к брату.

Лукреция игриво улыбнулась.

– У него, возможно, есть то, что хочешь ты, Чез, но ему никогда не получить того, что есть у тебя...

– Знаю, моя сладенькая, – он поцеловал ее в нос. – Знаю, и в этом мое спасение.

* * *

В Риме Хуана Борджа ждала торжественная встреча. Он ехал по улицам на великолепной гнедой кобыле. Ее бока и спину покрывала золотая парча, уздечка сверкала драгоценными камнями. Костюм из коричневого бархата и плащ Хуана украшали бесценные изумруды. Черные глаза блестели, на губах играла гордая улыбка. Словно он не вступал в войну, а уже выиграл ее.

Когда Хуан подъехал к Ватикану, Папа тепло поприветствовал его, крепко обнял.

– Мой сын, мой сын, – повторял Александр, увлекая Хуана в зал Пап, где на столе лежала большая карта Италии.

Там и прошло совещание, на котором определялась стратегия действий папской армии. Участвовали в нем Гвидо Фелтра, Александр, Хуан, Чезаре и Дуарте Брандао. Три дня провели они над картой. Чезаре обратил внимание, что Дуарте крайне редко обращался непосредственно к Хуану. Если у него возникало какое-то предложение, он высказывал его Папе, называя Хуана не по имени, а исключительно по титулу, главнокомандующим. Чезаре подумал, что впервые на его памяти Дуарте Брандао выказывает несогласие с решением Папы, но так тонко, что заметить это смог только он.

Вечером третьего дня, когда все разошлись, утряся последние мелочи, Александр, оставшись наедине с Дуарте Брандао, спросил:

– Ты полагаешь, это ошибка ставить Хуана во главе армии, выступающей против Орсини?

Дуарте со свойственным ему тактом изящно ушел от прямого ответа:

– Я сожалею о том, что волею случая, определившего порядок появления на свет, рожденному князем церкви приходится становиться воином, а истинному воину – кардиналом.

– Но, друг мой, разве ты не веришь в судьбу? В предначертания Господа нашего? В непогрешимость Папы?

Ответил Брандао с юмором:

– Кто из нас может знать предначертания Господа? Все мы смертны, и нам не чужды ошибки. Тем более в толковании божественных предначертаний. Даже самым честным и добродетельным из нас.

– Дуарте, Педро Луис, да будет благословенна его душа, был моим первенцем. По обычаю второй сын идет служить церкви. Тут ничего нельзя истолковать неправильно, этому обычаю следуют все семьи благородной крови. А судьба человека всегда и дар Божий, и тяжелая ноша. И кто из нас не борется со свободой воли, когда произносит в молитве: «Твоя воля будет исполнена, Боже, не моя»?

Дуарте добродушно расхохотался.

– Простите меня, ваше святейшество, но как можно быть уверенным, что наш молодой воин, Чезаре, ваш второй сын? Женщины так и липли к вам, о ваших мужских подвигах ходят легенды. Мне трудно поверить, что у вас нет других детей, матери которых скрыли, кто их истинный отец...

Тут рассмеялся и Александр.

– Ты – прекрасный советник, Дуарте, и отменный дипломат. Если судьба молодого кардинала – быть святым воином, тогда твой довод придется как нельзя кстати. Но пока главнокомандующий – Хуан, и он должен вести в бой наши войска. Так что нам не остается ничего другого, как преклонить колени и молиться о победе.

Двадцатиоднолетний Чезаре, в кардинальских одеждах, стоя у дверей зала Пап, подслушал этот разговор, и впервые в его душе затеплилась искорка надежды. Неужели над этим предательским миром действительно есть Небеса и Отец, который услышал его молитвы? Возвращаясь в свои покои, он, опять же впервые, позволил себе помечтать о том дне, когда он будет вести за собой войска Рима.

* * *

Главнокомандующий Хуан Борджа и кондотьер Гвидо Фелтра повели папскую армию на север, к первому из замков Орсини. И хотя его защищали закаленные в боях воины, мощь папской армии поразила их, и первый замок, как и второй, сдался без боя.

Получив эти новости, Дуарте поспешил к Александру.

– Я думаю, Орсини реализуют заранее продуманный план. Хотят, чтобы наши новые командиры уверовали в легкость победы, расслабились, и вот тут нанести удар.

Александр кивнул.

– Уверенности в военном мастерстве Фелтры у тебя нет?

– Я видел Орсини в бою... – ответил Дуарте.

Александр вызвал Чезаре.

– Говори правду. В чем, по-твоему, заключается главная опасность создавшейся ситуации?

Чезаре ответил осторожно, держа эмоции под контролем.

– Боюсь, что в военных вопросах у Фелтры не больше навыков, чем у главнокомандующего. И я предполагаю, что первые легкие победы приведут к головокружению от успехов... что выльется в поражение у Браччано, где Орсини собрали своих лучших солдат. А если делла Ровере скажет им, что они ведут святую войну, их сопротивление только усилится.

Папе понравились точность и логичность анализа Чезаре, но тогда он еще не мог знать, насколько тот оказался прав, потому что прошло несколько дней, прежде чем войска Орсини дали-таки отпор папской армии, а делла Ровере убедил одного из лучших артиллеристов Италии, Вито Вителли, подтянуть свои пушки на помощь Орсини.

Отряды Вителли двигались быстро и обрушились на папскую армию в Сорьяно. В бою Хуан и Гвидо Фелтра доказали свою полную профессиональную непригодность, и папская армия потерпела жестокое поражение. Гвидо Фелтра попал в плен, и его бросили в подземелье одного из замков Орсини. Хуан бежал, чудом избежав серьезного ранения, отделавшись царапиной на лице.

Узнав, что сражение проиграно, но Хуан жив и здоров, Александр вызвал в зал Пап Чезаре и Дуарте.

– Война не проиграна, – заверил его Дуарте. – Ресурсов у нас достаточно.

– А если Святейший Папа думает, что нам грозит серьезная опасность, – добавил Чезаре, – он всегда может вызвать на помощь хорошо обученные, проверенные в боях испанские войска Гонсалво де Кордобы, расквартированные под Неаполем...

Но после встречи с послами Испании, Франции и Венеции (все они убеждали Папу заключить мир) Александр с неохотой согласился вернуть сдавшиеся замки Орсини. Разумеется, не бесплатно. Длительные переговоры закончились тем, что Папа согласился принять пятьдесят тысяч дукатов. Деньги пришлись как нельзя кстати: казна церкви изрядно опустела.

Вроде бы Папе удалось в очередной раз обратить поражение в победу, но Хуан, вернувшись, начал горько жаловаться на то, что договоренности Александра лишили его будущих побед и замков, которые он уже считал своими. А потому если кто и должен получить пятьдесят тысяч дукатов, так это он. К неудовольствию Чезаре, Александр с ним согласился.

А тут, по мнению Чезаре, возникла еще одна серьезная проблема. Чтобы восстановить свою репутацию, Хуан потребовал, чтобы его назначили командовать операцией по возвращению Остии, которую удерживал французский гарнизон, оставленный там королем Карлом.

Услышав об этом, Чезаре ворвался в покои Папы.

– Отец, я знал, что французский гарнизон очень слаб. Но если будет хоть малейшая возможность потерпеть поражение, Хуан обязательно ею воспользуется, и это обернется позором и папства, и семьи Борджа. Ибо кардинал делла Ровере сидит там, расставив силки, и только и ждет такой глупости.

Александр вздохнул.

– Чезаре, мы все время только и думаем об этом. Или ты думаешь, что твой отец – дурак и не может видеть того, что видишь ты? На этот раз победу я гарантирую. Я вызову Гонсалво де Кордобу... лучшего капитана в мире не найти.

В голосе Чезаре прорвалось раздражение.

– Моего брата это не остановит. Он захочет командовать сам. Будет мешать де Кордобе. Ты знаешь, что будет. Умоляю, измени свое решение.

Но Александр твердо стоял на своем:

– Хуан ничего такого себе не позволит. Он получил четкие инструкции. Из Рима он выедет во главе папской армии и по окончании победоносного сражения вернется под развевающимся флагом Борджа. А в промежутке между двумя этими зрелищами не будет ни отдавать приказы, ни даже советовать.

* * *

Хуан повиновался отцу. Выехал из города на великолепном черном жеребце, махая шляпой восторженным толпам римлян, и, следуя полученному приказу, не принимал никакого участия в битве за Остию.

Части Гонсалво де Кордобы быстро справились с французским гарнизоном и захватили город. А Хуан вернулся в Рим, где его ждала еще более восторженная встреча.

* * *

Три дня спустя во дворце Борджа кардинал Асканьо Сфорца устроил торжественный прием, на который пригласил многих важных персон, в том числе и детей Александра. В это время в Риме находились братья Медичи, Пьеро и Джованни, друг Чезаре по университету. Медичи уже бежали из Флоренции. К этому их вынудили французы и проповеди Савонаролы.

Во дворце кардинала Сфорца ранее, в бытность Родриго кардиналом, проживала семья Борджа, но, став Папой, Александр подарил его Асканьо. Все сходились на том, что более прекрасного дворца в Ватикане не было.

В тот вечер Чезаре вернулся в прежний дом отца со своими друзьями, с которыми гулял всю прошлую ночь.

Стены холла украшали прекрасные гобелены, на которых искусные мастера запечатлели значительные события истории человечества. Гобеленов хватало и в других комнатах, а их полы устилали бесценные восточные ковры, расцветка которых гармонировала с цветом атласной и бархатной обивки мягкой мебели и хорошо сочеталась с резными столами, буфетами, комодами, сработанными из ценных пород дерева.

В тот вечер главный зал дворца отдали под танцы, в мезонине играл маленький оркестр, под музыку которого и танцевали молодые пары.

После окончания очередного танца к Чезаре, пару ему составляла молодая прекрасная куртизанка, подошел Гонсалво де Кордоба, очень сильный, всегда серьезный мужчина, который в этот вечер выглядел на удивление печальным. Поклонившись, он спросил Чезаре, не сможет ли тот поговорить с ним наедине.

Чезаре извинился перед своей дамой и увел испанского капитана на открытый балкон, на котором часто играл ребенком. Балкон выходил во внутренний дворик, где гости прогуливались, разговаривали, смеялись, закусывали и пили густое красное вино, чаши с ним слуги разносили на серебряных подносах.