Текст книги "Смертельный эликсир"

Марион Пьери
Смертельный эликсир

Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства.

© Репина О. Г., 2020

© DepositPhotos.com / Sutichak; belchonock; kvkirillov, обложка, 2020

© Книжный клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2020

© Книжный клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2020

* * *

1

Мадам Женевьева Лаке открыла окно и глубоко, до покалывания в легких, вдохнула свежий морской воздух. Рядом с домом лениво шевелили своими мощными зелеными ветвями деревья, посаженные еще родителями ее покойного мужа. Было по-утреннему тихо. Лишь птицы нарушали эту тишину. Семья скворцов возилась в своем домике на дереве, стрижи носились в воздухе, издавая узнаваемые свистящие звуки, горлицы гортанно ворковали под окном.

Да, у мадам Женевьевы здесь было чудесно, об этом говорили все, кто приезжал к ней из города. Птицы поют, как в раю. Воздух – не надышишься. Если добавить к этому парное молоко от собственных коров да пышные нормандские омлеты с зеленью «о фин ёрб» по утрам, то становится понятно, почему приезжие так неохотно покидали дом мадам Женевьевы.

Она вообще любит чистоту и порядок. Аккуратность свойственна нормандским женщинам, но мадам Женевьева превзошла всех своих знакомых в радиусе двадцати километров. В соседнем городке Понтабери и на близлежащих виллах о ее педантичности ходили легенды. Например, дорожки в саду и перед домом выкладывали только белыми камнями, которые специальный работник собирал на побережье. Столовые скатерти и постельное белье менялось через день и тщательно стиралось прачкой вручную, так как мадам Женевьева не признавала стирки с помощью машин. Она считала, что так портится чудесное льняное полотно, из которого были сделаны постельные принадлежности, полотенца и скатерти – все это она получила в приданое, выходя замуж за мсье Пьера Лаке. «Такую ткань сейчас уже не делают, – ворчала она, наблюдая за прачкой. – Поэтому, милочка, поосторожней!» Затем все белье сушили на толстых, почти корабельных канатах, на свежем, насыщенном ароматами морском ветру, гладили специальным утюгом и убирали на хранение в комоды. Перекладывалось все это великолепие специальными матерчатыми мешочками с благоухающим травяным сбором, тайну состава которого мадам Женевьева никому не выдавала. Когда это белье извлекали из глубин комода и стелили на пышные старинные перины, гостям не хотелось вставать по утрам, так как все они испытывали блаженство, проведя ночь в чудной постели. Тот же порядок был и в кухне, и в буфетной, и в столовой, и в подвале, где хранились припасы, и на мансарде среди ненужных вещей, и во всех многочисленных закоулках ее небольшого имения.

Несмотря на свои шестьдесят пять, мадам Женевьева еще очень деятельна. Сегодня, например, она ждет своего любимого племянника Франсуа, сына покойной сестры Анетты, поэтому с раннего утра хлопочет по дому.

Служанка, молоденькая Дениз, дочка ее бывшей горничной, что-то запаздывает, хотя мадам Женевьева не любит необязательности и неаккуратности своей прислуги. У нее не так много средств, чтобы после смерти мужа, таможенного служащего, позволить себе платить нерадивым домашним помощникам. Поэтому приходится экономить, многое делать самой, а эти служанки нынче совсем не те, что раньше. Меньше, чем за пятьдесят франков в месяц, не соизволят что-то сделать без напоминания.

А силы уходят. Если не присматривать за домом и садом, все придет в запустение, но мадам Женевьева не сдается. Многое ей пришлось перенести за свою жизнь, поэтому спокойная старость с хорошей пенсией, которую получает за умершего мужа, – не самое плохое время в ее жизни.

Она цепким хозяйским взором осмотрела комнату, приготовленную для племянника. Франсуа не привередлив, да и средства ее не позволяют делать в комнате ремонт к его приезду. Но ударить в грязь лицом мадам Женевьева не может, поэтому в комнате она навела блеск. Белые с шитьем крахмальные занавески на окнах – все еще те, из ее приданого; старый, но удобный диван, обитый черной клеенкой. Обивка на нем, правда, кое-где протерлась, но вида комнаты он не портит. Наоборот, как на вкус мадам Женевьевы, он придает комнате удивительно уютный и домашний вид. Особенно если прикрыть его этим самодельным пледом в стиле лоскутного шитья. Удивительно, что мадам Женевьева помнит все свои платья и костюмы, из которых нарезались квадраты для изготовления этого пледа. Например, вот в этом сером кашемировом костюме она блеснула на морской прогулке в честь повышения мужа много лет назад. И мадам Женевьева с нежностью провела своей загрубевшей от работы и старости рукой по довольно большому куску серой ткани.

Итак, к встрече Франсуа все готово. Надо только испечь его любимый пирог с сардинами и подать графин кальвадоса – местной крепкой яблочной водки. В Нормандии всегда обожали сытно поесть – нормандцы веселый и трудолюбивый народ, не признающий никаких диет. Веселиться так веселиться, а обедать так обедать! Застолья здесь всегда сытные и обильные. Хозяйка считается неважной, если гость не увидит у нее на столе знаменитого рыбного супа, который приправляют орехами и запивают кальвадосом. Выдумывать здесь не любят, предпочитая простые рецепты, но мадам Женевьева уже предвкушала, как будет баловать своего любимого племянника жарким из утки «канар а ля руанезе», маленькими аппетитными колбасками «андуй», улитками в вине, ароматными омлетами и знаменитыми бисквитами, внешне очень похожими на морскую гальку. «Обязательно будем обедать по старинке, дважды, – подумала мадам Женевьева. – Перед первым обедом не торопясь выпьем по рюмочке кальвадоса на террасе, а в перерыве между трапезами или, как это называют в здешних местах, в “тру норманн” – “дыре”, племянник будет развлекать меня рассказами о Париже и своих ученых друзьях!»

Мадам Женевьева очень гордилась тем, что они с мужем помогли Франсуа получить высшее медицинское образование, хоть его обучение в Сорбонне и стоило им немалых денег. Все это было сделано в память о младшей сестре, соблазненной приезжим военным-ловеласом и умершей при родах. В наследство семье Лаке достался маленький орущий комочек, которого сейчас зовут мсье Франсуа Тарпи, и вместе с ним – небольшая рента с банковского вклада умершей сестры.

К чести мадам Женевьевы и ее мужа, деньги сестры остались в целости и сохранности, хотя их семья переживала и нелегкие времена. Снимались только проценты, и то иногда, сам вклад был неприкасаемым. Это были деньги Франсуа, и это не обсуждалось. «Мало ли на что могут понадобиться деньги мальчику!» – говорила мужу мадам Женевьева.

С улицы раздался звонкий смех Дениз.

«Вот гадкая девчонка! – подумала мадам Женевьева. – Я с утра как белка в колесе, а она флиртует с кем-то!»

И она поспешила вниз по лестнице, насколько могли позволить ее больные ноги.

Действительно, мадам Лаке не ошиблась. На крыльце дома стояла хорошенькая, крепенькая девушка в аккуратном синем платье, пышном белом переднике, подвязанном немного выше талии, и в старомодных черных туфлях на босу ногу.

Рядом, присев на раму велосипеда, расположился молодой человек, одетый по-рабочему, в толстый вязаный свитер и старые брюки, заправленные в высокие рыбацкие сапоги. На голове его, покрывая пышные вьющиеся волосы, красовалась видавшая виды кепка. Увидев мадам Женевьеву, он улыбнулся.

– Доброе утро, мадам, – вежливо сказал он и снял кепку. – Какое чудесное утро, не правда ли?

– Правда, утро чудесное, Шарль, – ответила сердито мадам Женевьева.

Она повернулась лицом к Дениз и, скривив губы в недовольной гримасе, спросила:

– А вы, милочка, когда собираетесь приступить к выполнению своих обязанностей? Я жду вас уже несколько часов и самостоятельно навожу порядок в доме. Хотя, насколько я помню, это должны делать вы. И за это вы получаете деньги, которые, видит Бог, достаются мне нелегко!

Дениз в ответ скорчила милую гримаску и, не говоря ни слова, прошла в дом. Напоследок она оглянулась, послав Шарлю искрометный и красноречивый взгляд озорных карих глаз, который мадам Женевьева, ввиду своего возраста и нерасторопности, конечно же, не заметила.

– Как поживаешь, Шарль? – спросила мадам Женевьева у молодого человека, потому что необходимо было что-нибудь спросить. На этот случай у нее в запасе всегда была пара-тройка общепринятых вопросов, выражавших если не явный, то хотя бы формальный интерес к собеседнику.

– Нормально, – хитро щурясь, ответил Шарль, как видно, все понимавший. – Если бы еще и рыба ловилась! Что-то позабыли наши рыбаки о хорошем улове.

Мадам Женевьева подняла к небу свои выцветшие, когда-то голубые глаза и пожевала губами.

– Зря ты пошел в рыбаки, – после нескольких секунд молчания изрекла она. – Говорила я тебе, непутевому: нечего менять коней на перепутье. Выучился писарскому делу, вот и занимайся этим всю жизнь, как мой муж, как твой отец. А ты скачешь, как молодой воробей. То да се, а на кусок хлеба с маслом не можешь заработать. Вот брюки на тебе грязные, кепка мятая и свитер залатанный. Что хорошего?

– А что плохого? – засмеялся в ответ Шарль. – Я, мадам, не вижу трагедии в том, что человек себя ищет. Ведь это свойственно каждому – искать себя и свое предназначение. Ну, поработал я писцом в таможне при вашем муже. Хороший был человек, пусть земля ему будет пухом. И относился ко мне по-доброму, а все равно не нравилось мне у него работать. Сиди целый день, да знай, скрипя пером, бумаги переписывай. Работа скучная, оплачивается плохо.

– Зато стабильно, – вставила мадам Женевьева.

– Стабильно, – согласно кивнул Шарль. – Да все равно мне на жизнь не хватало. Сейчас я сам себе хозяин. Хочу – выйду в море, не хочу – лодку чиню или в трактире, у мсье Жана, вино пью. Я вольный житель Вандеи. А в таможенной конторе я целыми днями только и делал, что бумажную пыль глотал. Да я чуть в канцелярскую крысу не превратился!

Тут он прикусил язык и искоса взглянул на мадам Женевьеву, ведь в городке ее покойного мужа за глаза называли именно так – «канцелярская крыса».

Но Шарль зря опасался. Мадам Женевьева совсем его не слушала, ее мысли были где-то очень далеко.

– Ну, так я поехал, – сказал Шарль, садясь на велосипед и оглядываясь на свою собеседницу, застывшую на крыльце.

Он оттолкнулся ногой от земли и бодро закрутил педали.

Только тут мадам Женевьева, думавшая о своем племяннике, который был почти одного возраста с Шарлем, заметила, что тот уезжает.

– Шарль, а как твоя матушка? Выздоравливает? – слабо прокричала она ему вслед.

Шарль что-то крикнул в ответ, но так как он отъехал уже довольно далеко, а мадам Женевьева была глуховата, она ничего не разобрала, но подумала, что, если бы мадам Орсэ чувствовала себя хуже, ей об этом сразу же донесла бы прачка, которая доводилась крестной Шарлю.

– Передавайте ей привет! – снова слабым голосом прокричала мадам Женевьева.

Шарль снял кепку и покрутил ею в воздухе, давая понять, что услышал пожелание мадам Женевьевы.

Она, вздыхая, медленно пошла к дому. Мадам Женевьева расстраивалась потому, что болезни ее одногодок, каковой была и мать Шарля Орсэ, напоминали ей о ее возрасте и все усугублявшейся немощи.

Вот, например, до сего дня она не держала кухарку. Но, видимо, придется-таки нанять еще одного работника в дом, потому что с приездом Франсуа работы прибавится. А по сегодняшним хлопотам и затраченной на это энергии она поняла, что ей без помощницы не справиться с возросшим количеством дел в кухне.

Как быстро прошла жизнь! Только недавно она и ее подруги по школе в белых передниках бегали причащаться к отцам-иезуитам. А после этого, радостные и нарядные, они гурьбой возвращались в городок, строя глазки проезжавшим в тележках парням. И вот уже ничего, кроме болезней и одиночества, не осталось. А ведь она так хотела выучиться ездить на велосипеде, скакать на лошади в дамском седле (ах, как это романтично!) и летать на аэроплане! А вместо этого на протяжении двадцати лет исполняла роль хорошей хозяйки и преданной, верной жены таможенного чиновника – «канцелярской крысы», как неосторожно выразился сегодня Шарль. Он думал, что мадам Женевьева не заметила его оплошности. Но нет, он ошибся. Ей не нравилось, как называли ее мужа в городке, но сделать ничего уже было нельзя. Крепче всего прилипают к людям прозвища, которые дает народ, и вытравить это из памяти обывателей невозможно. Поэтому лучше не понимать намеков, прикидываясь глуховатой, как она и делала.

Мадам Женевьева опять вздохнула, но теперь уже по поводу новых трат на кухарку, и принялась перебирать в уме подходящие кандидатуры на эту должность. Надо будет оповестить всех знакомых, что ей необходима опытная и недорогая кухарка, которая хорошо умеет готовить местные блюда, ведь они сытны и не так дороги, как те, что готовят парижане. Конечно, Франсуа привык у себя обедать по-другому, но зато мадам Женевьева постарается познакомить его с кулинарными изысками его родной Нормандии. И она принялась в уме перечислять все интересные, на ее взгляд, блюда, которые бы понравились ее племяннику. Их получилось немало. Даже если Франсуа останется надолго, в чем мадам Женевьева сильно сомневалась, поскольку знала, что племянник предпочитает столицу, то она не ударит в грязь лицом перед своим единственным и любимым родственником.

Мадам Женевьева автоматически протирала до блеска начищенные посеребренные подносы и подстаканники, стоявшие в старинном буфете, и продолжала думать о кандидатуре приличной кухарки.

Итак, прежде всего о подыскиваемой кухарке должна узнать хозяйка мясной лавки мадам Эмма Додар и крестная ее дорогого племянника мадам Соваж. Обе уже несколько лет были как бы связующим звеном для мадам Женевьевы. Она мало передвигалась по городку и предпочитала проводить время в своем доме. К ним можно было присовокупить и прачку, приходившую два раза в неделю и приносившую новости из городка, и владельца небольшого трактира, в котором собирались небогатые рыбаки. Он дружил с покойным Пьером Лаке и вместе со своей женой не реже двух раз в месяц навещал одинокую вдову. Этими людьми круг общения мадам Женевьевы и ограничивался. Служанка Дениз не в счет. Она взбалмошная и глупая девица, даже не окончила начальную муниципальную школу и понятия не имела о хороших манерах! Что она может рассказать мадам Женевьеве? О своих наивных мечтах о богатом женихе? Да кто из богатых на нее позарится? Сейчас хотят видеть рядом женщин домовитых и образованных, а не сельских финтифлюшек. Если бы не просьбы бывшей горничной, матери Дениз, мадам Женевьева никогда бы не держала в доме эту, с позволения сказать, «жужелицу». Нет, не выйдет толку из Дениз.

В этот момент своих тяжких раздумий мадам Женевьева вдруг подпрыгнула, как будто ее ударило током. Боже, разве можно оставлять Дениз в доме, раз приезжает племянник? Допускать ее в дом, где будет жить молодой, красивый, неженатый мужчина – значит не желать себе добра! Может, воспользоваться случаем и отказать ей от места? Это надо срочно обдумать и обсудить с Эммой Додар, хозяйкой лавки, где Дениз два раза в неделю закупает продукты. Естественно, Эмма, как женщина практичная и наблюдательная, составила мнение об этой девушке.

Мадам Женевьева подумала, что сегодняшнее посещение мясной лавки – обязательная часть плана. Во-первых, нужно посплетничать, ведь Эмма лучше всех знает жителей городка, знает, кто чем дышит и что из себя представляет и по моральным качествам, и по толщине кошелька. Во-вторых, сама лавка, или шаркьютери, – это место, без которого не может обойтись ни одна хозяйка. Лавка расположена очень удобно, в центре Понтабери, на пересечении улиц, по которым гуляющие спускаются к морю, ходят в церковь и на базар. В-третьих, ее владелица, мадам Додар, была любимой ученицей покойной сестры мадам Женевьевы. Именно в ее семье, на вечеринке, куда пригласили молоденькую и хорошенькую учительницу, сестра Анетта и познакомилась со своим соблазнителем, который потом стал ее мужем. История эта много лет назад наделала шуму в их маленьком городке. Сестра умерла, а мадам Женевьева почти тридцать лет воспитывает своего племянника Франсуа, никогда не знавшего ни отца, ни матери. А владелица мясной лавки, мадам Додар, всю жизнь делает небольшую скидку для семьи Лаке. Мадам Женевьеве всегда казалось, что хозяйка лавки как будто чувствует вину за обузу в лице племянника, которая свалилась на членов семейства Лаке по причине ее, мадам Додар, существования.

Итак, решено. Сегодня за покупками она пойдет сама. Конечно, Дениз это не понравится, так как этот шаг хозяйки лишит ее очередной возможности пофлиртовать с парнями возле трактира на площади и полакомиться лимонадом в лавке.

Мадам Женевьева начала спускаться по лестнице в подвал, чтобы проверить припасы. Спуск был довольно крут, поэтому она крепко держалась за перила. Включив свет, мадам Женевьева отыскала нужный ключ на связке, вставила его в замочную скважину и с трудом повернула. Замок щелкнул, тяжелая дверь с трудом поддалась, но открылась. «Вот что значит отсутствие в доме мужчины!» – подумала мадам Женевьева. Был бы жив муж или хотя бы Франсуа чаще наведывался и интересовался хозяйством, разве толкала бы она немощным плечом эту растреклятую заедающую дверь?

Мадам Женевьева зашла в кладовую и не двигалась секунд двадцать, пока ее слабые глаза не привыкли к тусклому свету лампочки под потолком. В кладовой, как и везде в доме, был образцовый порядок. Стены побелены, по углам нет и намека на паутину, деревянные полки протерты от пыли, а железные выкрашены желтой краской и застелены чистой бумагой. Количество заготовок на этих полках производило неизгладимое впечатление на всех, кто попадал в кладовую. Соленья и варенья стояли строем в стеклянных банках, украшенных этикетками, на которых месяц изготовления и название продукта были написаны каллиграфическим почерком. Тушеная свинина и колбасы, залитые толстым слоем жира, покоились в железных банках. Утиные и куриные яйца были аккуратно сложены в специальные керамические емкости, застеленные выбеленным холстом. Мешки муки и сахара стояли под стеной. Аккуратно сплетенные косы золотистого лука были подвешены к одной из балок. Кочаны капусты и морковь были разложены по нарядным плетеным корзинкам, которые мадам Женевьева сама выбирала на ярмарке, где местные крестьяне-умельцы продавали свой товар. Сейчас не сезон, но осенью кладовая пополнялась яблоками, окороками, копчеными тушками гусей, бутылями с кальвадосом и первоклассным вином. Без полного рта слюны в такую пору никто и никогда у мадам Женевьевы из этого хранилища кулинарных наслаждений не выходил. Однако слюной во рту вы могли при визите к ней и ограничиться, ибо мадам была на редкость бережлива и незваного гостя, как правило, к столу не приглашала.

Так случилось, когда перегорела электрическая проводка и нужно было произвести мелкий ремонт. Дениз вызвала местного электрика, который долго еще вспоминал скупость старой Лаке, не угостившей его даже рюмочкой кальвадоса, бутыли которого громоздились в кладовой. И не отрезавшей ломтика буженины – а ведь балки прогибались под тяжестью окороков!

Но сегодня у мадам Женевьевы не было ни свежего мяса, ни птицы. Ледник был пуст, поэтому целью похода в шаркьютери было приобретение мясных продуктов. Может, у Эммы сегодня в продаже свежие телячьи почки или мозги? Это было бы великолепно – приготовить жареные телячьи мозги с зеленым горошком и молодым картофелем, ведь Франсуа так любит полакомиться этим деликатесом! Надо спешить, чтобы успеть до прихода основной массы покупателей.

Мадам Женевьева закрыла дверь, которая в этот раз как будто поняла, что с ней некогда возиться, и не заартачилась. Старушка стала подниматься по лестнице, как вдруг в проеме двери, ведущей во двор, показалась мужская фигура. Мадам Женевьева была подслеповата и, увидев незнакомый силуэт, разволновалась.

– Кто это? Это ты, Шарль? – Она подумала, что это рыбак Шарль Орсэ вернулся, чтобы выпросить у нее выходной для Дениз в честь приезда племянника и повести служанку на танцульки.

– Нет, тетушка, это не Шарль, это я, ваш племянник Франсуа Тарпи! – вдруг раздался веселый насмешливый голос, и прямо к ней огромными скачками, несмотря на крутую лестницу, сбежал сам Франсуа, ее любимый Франсуа, которого она не видела почти год.

– Милая тетя Женевьева, здравствуйте! – пылко проговорил он, и, прижав мадам Женевьеву к себе, поймал ее руку и крепко поцеловал. – Я целый год мечтал, как приеду к вам, буду жить и работать в свое удовольствие, поедая ваши знаменитые пироги и лепешки!

– Франсуа, дорогой Франсуа! – лепетала мадам Женевьева, сдерживая слезы. – Я не ждала тебя так рано, в доме нет даже мяса! Хотела идти к Эмме за покупками. На чем же ты приехал? Поезд ведь прибывает только в полдень.

– Дорогая тетушка, давайте сперва выберемся отсюда, ведь на лестнице вам неудобно обнимать меня! – со смехом отвечал Франсуа, поддерживая мадам Женевьеву под руку и осторожно выводя ее на свет.

– Вот теперь хорошо, милый племянник, теперь я могу, не боясь упасть с лестницы, поцеловать твое дорогое лицо, погладить твои непослушные кудри! – Мадам Женевьева с нежностью прижалась к груди Франсуа Тарпи. – Хороший мой мальчик, как я скучала по тебе! Почему ты так редко писал, почему не приезжал? Если бы ты знал, как твоей тетушке одиноко в таком большом доме! Как одиноко!

Она подняла на племянника полные слез глаза. Ей не хотелось показывать свою слабость, но немощь и меланхолия, которые прокрадываются в тело и душу человека в конце жизни, делают свое дело. И если при посторонних мадам Женевьева все еще была прежней хозяйкой, то при любимом племяннике, которого она давно не видела и которого, по правде говоря, почти обожествляла, она не выдержала и всхлипнула.

– Тетушка, не надо плакать, прошу вас, – нежно говорил Франсуа, продолжая обнимать свою престарелую родственницу. – Я же приехал и не собираюсь покидать вас в течение многих месяцев! Я вам клянусь, я не уеду до Рождества! И мы отпразднуем его, как в старые добрые времена!

Мадам Женевьева с надеждой посмотрела на него:

– Это правда, Франсуа? Ты не покинешь старую больную тетю, которая была тебе вместо матери? Ты останешься, скрасишь ее старость?

И она еще сильнее заплакала. Франсуа вытирал слезы, текущие по морщинистым пергаментным щекам старой женщины и ругал себя за то, что стал забывать, сколько заботы и ласки получил в этом доме.

– Дорогая тетушка, – сказал он, – не думайте, что ваш племянник беспамятная скотина и не понимает, чем вы пожертвовали ради него. Поверьте, я благодарен вам за заботу и ласку, за то, что вы воспитали и выучили меня, что сохранили для меня деньги матери, что я знаю, как пахнет праздник в родном доме. Этого не забывают. Да, я зрелый мужчина, у меня своя жизнь, но и для вас там оставлено место. Когда я говорю «дом», я имею в виду вас и покойного дядю Пьера. Это для меня так же свято, как и первое причастие.

– Мальчик мой, Франсуа, – вытирая чистейшим платком слезы, прошептала мадам Женевьева, – твои слова как бальзам на душу для старой, одинокой и больной женщины. Ты должен знать, что, кроме тебя, у меня нет никого на свете. Все мои родственники умерли. Почти все родственники Пьера тоже. А кто остался, тех и родственниками уже назвать трудно, настолько они от меня отдалились. Поэтому все, что мы с дядей нажили в течение жизни, останется тебе. А это немало, поверь. Если добавить твои деньги, то можно поселиться в этом городке и жить безбедно. Ты ни в чем не будешь нуждаться, можешь даже позволить себе небольшие излишества, например, объездить весь мир. Ты так об этом мечтал, когда был маленьким! Помнишь наши путешествия с помощью глобуса? Ты хотел увидеть Анды и Новую Зеландию. Можно даже купить автомобиль! Для мужчины это необходимо, к тому же он служит ловушкой для молодых и богатых невест. Женим тебя, Франсуа, пойдут детки. Я так хочу покачать малыша и покормить его из молочного рожка!

– Дорогая тетушка, – расчувствовался Франсуа, – я сам сейчас расплачусь!

В это время мадам Женевьева случайно оглянулась и увидела, что служанка Дениз стоит рядом с ними и, демонстрируя свою бестактность, слушает их доверительный разговор. Это разозлило мадам Женевьеву, она тут же перестала плакать и повела словесную атаку на служанку.

– Что ты здесь делаешь, Дениз? – прокричала она, раздражаясь и от этого еще больше, чем обычно, тряся головой. – Что за дурная манера – стоять рядом с хозяевами и подслушивать! Иди и разбери чемоданы мсье! И не вздумай что-то неаккуратно сложить в шкафу и комоде! Я проверю, и если обнаружу, что ты не выполнила моего приказания, рассчитаю тебя в ту же минуту!

Дениз скривила личико и повернулась, намереваясь уйти, но, оглянувшись, поймала веселый взгляд Франсуа, подмигнула ему, а затем, виляя бедрами, танцующей походкой направилась к двери дома.

Франсуа хмыкнул.

– Аппетитная фигурка! – сказал он. – У тебя, тетушка, всегда были служанки в возрасте, а сейчас ты изменила своим принципам «не дразнить гусей»?

Мадам Женевьева возмущенно ответила:

– Ты знаешь, милый Франсуа, эта девица – моя постоянная головная боль. Один только флирт в голове! Работница она дрянная, к тому же неряха. Все утро решала, что с ней делать, хотела посоветоваться с Эммой, но, видно, придется ее рассчитать без всякой жалости.

– А откуда она взялась? – спросил, улыбаясь, Франсуа. Он вспомнил озорные глаза Дениз и ее короткую юбочку, открывавшую стройные девичьи голени.

– Это плохой признак, милый племянник, что ты так ею заинтересовался, – строго произнесла мадам Женевьева. – Но я отвечу на твой вопрос. Это дочка моей прежней горничной, Альбертины.

– Альбертины? – с удивлением переспросил Франсуа. – Я отлично помню ее.

– Да, Альбертины, – подтвердила мадам Женевьева. – Она служила мне двадцать пять лет, и ни разу я не сделала ей ни одного замечания. К тому же она выполняла обязанности и горничной, и кухарки. Работы у нас было немного, я ведь была молода и тоже много чего успевала сделать по дому. Сейчас Альбертине не на что жить после смерти мужа-рыбака. Мне она тоже не нужна с ее подагрой, так как теперь работница она никудышная. Поэтому вот уже полгода я по ее просьбе пользуюсь сомнительными услугами ее дочери, которая пошла в отца – такая же непутевая. Жалованье этой девицы я отдаю Альбертине в руки, потому что эта ветреница Дениз ни одного су, не то что франка, до дома не донесет. Все соседи удивляются, что я ее терплю. Но прошу тебя, давай закончим разговор об этой профурсетке. Эта не та тема, которая может быть для меня интересна, да и я окончательно решила уволить ее.

– А как же Альбертина? – спросил удивленный Франсуа. – На что она будет жить? Вряд ли эта девица будет заботиться о матери, не тот у нее вид. Может, назначить Альбертине ренту в несколько сот франков в год?

Мадам Женевьева возмущенно взглянула на племянника.

– Дорогой Франсуа, – жестко начала она, – если бы я заботилась обо всех престарелых и больных слугах из нашего дома, то, поверь мне, ты бы не учился в Сорбонне! Каждый кует свою жизнь в своей кузнице и своим молотом! Так говорил твой дед мне и твоей покойной матери, когда ловил нас, молоденьких девушек, на бесполезных тратах. А теперь пойдем в дом. Ты, наверно, устал с дороги и проголодался. Если потерпишь минут десять, я угощу тебя таким омлетом с зеленью и такими булочками с кофе, что ты сразу забудешь и свой Париж, и мою бестолковую служанку, на которую явно положил глаз! Можешь даже посидеть со мной в кухне, чтобы мне не было скучно, ведь я дорожу каждой минутой, проведенной с тобой.

– Милая тетушка, – смеясь, отвечал Франсуа, – от тебя ничего не скроешь! Конечно же я посижу с тобой, пока ты будешь готовить мне еду. Я так люблю завтракать в нашей кухне!

– В нашей! Как бальзам на душу! – улыбнулась мадам Женевьева. – Поверишь, Франсуа, я всегда холила и лелеяла весь дом, но больше всего люблю кухню. В ней так уютно!

– Может быть, это потому, что вы провели в ней так много времени? – спросил Франсуа. – Дядюшка был не дурак покушать. Я помню, как вы готовили рождественские ужины и праздничные обеды на дни рождения. Эти столы, ломящиеся от всевозможной снеди, нельзя забыть, поверьте. Несколько раз мне даже снились ваши рождественские разносолы, и я чувствовал вкус копченой гусиной ножки. Просыпался и, пугая кухарку, рылся в потемках в буфете, чтобы что-то перехватить. А то бы от бурных гастрономических переживаний не заснул.

Мадам Женевьева улыбнулась и даже сощурила глаза от удовольствия, так ей понравились слова племянника. В конце концов, она всю свою жизнь не только заботилась о своих мужчинах, но и старалась вкусно их кормить.

Они, обнявшись, зашли в дом, и Франсуа в который раз поразили чистота и порядок во всех комнатах. Да, вся мебель старая и ничего новомодного найти в этом доме нельзя, но… как уютно здесь, как по-семейному!

– Я восхищаюсь, тетушка, вашим умением вести дом, – сказал он. – Вот вы упомянули о женитьбе. Вы думаете, наверно, что я не хочу найти подходящую девушку и создать с ней нормальную семью – с детьми и всем прочим. Вы глубоко ошибаетесь, если действительно так думаете. Все мои поиски, я имею в виду поиски девушки, отвечающей моим представлениям о семье и семейной жизни, разбиваются вдребезги, как волны в шторм о наш нормандский берег. Я не смог найти такую девушку. Хотя вы знаете, что упрекнуть меня в капризности или особой требовательности нельзя.

– Дорогой Франсуа, – отозвалась мадам Женевьева, – подобные разговоры я постоянно слышу из уст еще одного человека. Я думаю, что вам стоит познакомиться, но это мы оставим на потом. А сейчас – завтрак, о котором можно только мечтать.

Она завела Франсуа в кухню, которую тот помнил столько же, сколько помнил себя. Здесь также ничего не изменилось, только кастрюли и сковороды блестели еще больше, ведь в них стали меньше готовить, а чистили с той же тщательностью. Кухня по нормандским меркам была очень большой и занимала почти половину этажа. На самом деле это было помещение между первым жилым этажом и подвалом. Потолок в кухне был низкий, выбеленный, на его фоне резко выделялись деревянные балки, потемневшие от времени и испарений. Небольшие окошки были уставлены горшками с геранью и другими растениями, которые, как считала мадам Женевьева, отпугивают насекомых и очищают воздух в кухне. Столы, стоявшие по периметру, были заняты различными кухонными приспособлениями, о предназначении которых Франсуа мог только догадываться. Хотя однажды он, будучи маленьким мальчиком, подсмотрел, как готовили колбасу, заполняя фаршем кишки с помощью какой-то странной машинки. Сейчас он узнал эту машинку, истертую, но вычищенную до блеска.