Текст книги "Смертельный эликсир"

Теперь же она гордо вела по центральной улице Понтабери своего любимого племянника, мсье Франсуа Тарпи. Она кланялась всем встречным, знакомила их с Франсуа, давала ему лестные характеристики, хвалила его самого и превозносила его успехи. Вскоре у Франсуа уже кружилась голова от имен, лиц, дат, регалий и прочей хвастливой провинциальной мишуры.

– Куда же мы пойдем теперь? – спросил он.

– А теперь мы возвращаемся к мадам Додар, она пригласила нас на чай, – ответила тетушка.

– Насколько я помню, ее именины через месяц, – заметил, усмехнувшись, Франсуа.

– Ну да, а сегодня чаепитие, – почти весело сказала тетушка. – Посмотришь, как она живет. Она весьма умная и практичная женщина, к тому же имеет вкус к жизни. Тебе будет полезна эта встреча. И ссориться с ней нельзя, запомни это, – торопливо добавила мадам Лаке, многозначительно посмотрев на племянника.

Зашли они в дом не через центральный вход в шаркьютери, где на витрине изящно были выставлены приготовленные блюда, колбасы и консервы, а со стороны переулка. Однако и здесь впечатляла помпезность витых колонн на входе и дубовой двери, которую с поклоном открыл слуга, как водится, знакомый тетушки.

Мадам Лаке защебетала, расспрашивая его, как и любого встречного в Понтабери, о состоянии здоровья многочисленных родственников и знакомых. Пока они болтали, Франсуа оглядел прихожую. Сразу бросался в глаза шик лавочников, которые на протяжении нескольких веков добывали свое благосостояние трудом возле бочонков с салом, солониной и кишками. Свидетельством тому были картины в позолоченных витых рамах с изображением кровавых натюрмортов, кресла и стулья в плюше, тяжелые занавеси на окнах и прочая статусная провинциальная мишура, говорящая о чванливости хозяев-нуворишей. Франсуа понял, что попал в гнездо сытых нормандских буржуа, которыми десятилетиями руководила умеренность и осмотрительность, причем как при ведении бизнеса, так и при выборе личных предпочтений. Как раз тот тип домов, которые он, Франсуа, благодаря своему свободолюбивому характеру и закалке настоящего европейского ученого эпохи революционных научных прорывов и ярого материализма, больше всего не любил. Он иногда спрашивал себя: может быть, это просто зависть? И чистосердечно отвечал: нет. Никогда не хотел он променять свою свободу, полет научной фантазии, общение с думающими людьми своего круга на этот тесный и пыльный от бархата и бронзы мирок, который был практически вечен, а в действительности еще больше, чем нематериальность умозаключений, напоминал о земной бренности.

Пока Франсуа осматривался в прихожей, появилась мадам Додар в домашнем платье. Франсуа еще раз отметил мысленно, что эта дама подчеркивает свою женственность с помощью одежды и весьма ловко скрывает истинный возраст – свободное темное платье с длинной бахромой скрадывало формы, а бисерное шитье отвлекало взор от проблемных мест. Еще он отметил, что у лавочницы модная короткая стрижка, которую не было видно под чепцом утром, когда они беседовали на крыльце ее заведения. Очевидно, мадам Додар затратила немало усилий, чтобы уложить в гладкую стрижку каре вьющиеся от природы волосы, которые выдавала непослушная волнообразная челка, прирученная вышитой лентой. Франсуа перевел взгляд на ее ноги и был приятно удивлен их формой и необычным, кроваво-красным цветом туфель. «Мадам буквально источает сексуальность», – подумал он и почему-то пошло ухмыльнулся.

Тем временем мадам Додар, подхватив тетушку под руку, повела ее в гостиную, где уже был накрыт стол для чая. Выражение «для чая» было символическим, поскольку кроме прекрасного фарфорового сервиза на столе стояла еще уйма всякой снеди, включая блюда с мясными закусками и сыры. Тетушка все ахала, вертясь вокруг накрытого стола, приговаривая, что уж какая она хозяйка, но мадам Додар – это нечто!

Мадам Додар милостиво улыбнулась в ответ на эту неприкрытую лесть и обвела рукой стол, как бы приглашая гостей отведать все эти гастрономические изыски. Когда Франсуа с тетушкой расположились на отведенных им местах, мадам Додар хлопнула в ладоши, и служанка внесла огромный чайник, прикрытый холщовой вышитой салфеткой. Когда в тончайшие белоснежные чашки был налит душистый напиток, хозяйка жестом дала понять Франсуа, что у нее в доме гости угощаются сами, выбирая лакомства на свой вкус. В центре стола стояло огромное блюдо с мясными закусками, которые, истекая янтарными каплями жира, так и просились в рот. Здесь были и колбаски из потрохов на гриле, и куски отменного паштета, и окорок, порезанный так тонко, что прозрачностью мог соперничать с фарфоровыми чашками. Мадам Лаке, особо не скрывая желания как следует поесть, специальной серебряной вилочкой переместила с блюда на свою тарелку столько всякой снеди, что Франсуа удивился. Тетушка сказала:

– У нас принято хорошо угощаться в гостях, это знак уважения к хозяевам.

Мадам Додар при этом склонила голову в знак согласия со словами своей приятельницы и протянула блюдо Франсуа. Увидев его замешательство, хозяйка поставила блюдо рядом с ним и придвинула поближе тарелку, на которой изящно были разложены местные сыры камамбер, ливаро и пон-л’эвек.

– Надеюсь, мы с вами выпьем по рюмочке моего любимого ликера, – нараспев произнесла она, указав на бутылку с надписью «D.О.М». Франсуа вспомнил, что не пил местного ликера от бенедиктинских монахов со времен своей юности. И когда мадам Додар взглядом указала ему на бутылку, аккуратно налил темной тягучей жидкости в маленькие пузатенькие рюмки. После того как хозяйка произнесла тост за гостей, Франсуа приложился губами к краю рюмки и с удовольствием ощутил насыщенный вкус ликера. Можжевельник, шафран, апельсиновая цедра, мед, корица и еще что-то очень знакомое заставили мозг воспроизвести картины детства. Он не помнил мать и не знал отца, поэтому его воспоминания о семье базировались на тактильно-обонятельно-вкусовых ощущениях. Конечно, он не мог пить в детстве «Бенедиктин», но он точно знал, что этот ликер пили его родственники и их гости, помнил запах ликера и под воздействием этих смутных воспоминаний унесся к поселившимся в подсознании образам людей из своего детства. Слезы подступили к глазам Франсуа, и ему пришлось прикрыть их, чтобы этого не заметили мадам Додар и тетушка. Меньше всего ему хотелось, чтобы эти женщины поняли, что он расчувствовался от вкуса старого ликера. Но мадам Додар своим зорким взглядом уловила в мимике своего гостя нечто такое, что заставило ее перестать болтать с тетушкой.

– Вам нехорошо, мсье? – спросила она слегка ироничным тоном, пристально вглядываясь в лицо Франсуа.

– Нет, все замечательно, мадам Додар, – ответил он, сумев взять себя в руки, и постарался перевести разговор в другое русло. – А скажите, правда ли, что секрет ликера до сих пор никто не знает, кроме монахов?

– Ах, да что вы! – удивилась мадам Додар. – Уже пятьдесят лет его официально производит на своем предприятии мсье Легран, который добился от ордена монахов-бенедиктинцев права производить ликер. Вы разве этого не знали?

Франсуа отрицательно покачал головой. Как много он не знал о жизни своей родной провинции!

– Да у Леграна ко всему еще и целое производство по заготовке трав! – продолжала хозяйка, поняв, что тема интересует Франсуа. – На него работает сонмище мальчишек, которые шныряют по полям и лесам с корзинами и приносят на переработку всякое сырье. Да вот, сын моей кухарки тоже там работает, хоть так пополняет семейный бюджет, ведь отец-рыбак утонул в море несколько лет назад. Это мне приходится покупать дорогое мясо для изготовления колбас, а там все ингредиенты даны самой природой!

– Да, природа – великая сила! – сказала тетушка. – В ней нужно искать суть самой жизни.

Франсуа краем уха слушал жужжание голосов, казалось бы, не вникая в тему разговора. Но как только была произнесена фраза про суть жизни, он перестал жевать колбаску и, отложив вилку и нож, попросил у мадам Додар позволения уединиться. При этом он особо подчеркнул, что ему необходимы будут письменные принадлежности. Ему в голову вдруг пришла схема эксперимента, навеянная болтовней этих провинциальных кумушек о природе и ее силе.

Мадам Додар проводила Франсуа в свой кабинет и, проходя по узкому коридору, как бы невзначай дотронулась рукой до бедра мужчины. В кабинете, где из-за толстых штор было полутемно, мадам включила настольную лампу и любезно предложила удобные стол и стул, перо, чернила и бумагу.

– Ну, не буду мешать, творите, – медовым тоном произнесла она, прикрывая дверь.

Франсуа остался один на один со своими мыслями. Как же подойти к решению проблемы? Научная гипотеза, которая вдруг прорисовалась в его сознании, вытекала из теории гуморальной регуляции[1]1
  Гуморальная регуляция – способ регуляции процессов жизнедеятельности в организме, осуществляемый через жидкие среды организма (кровь, лимфу, тканевую жидкость) с помощью гормонов. (Примеч. ред.)


[Закрыть] и действия различных природных экстрактов на эндокринную систему человека, а через нее – на внешность и, самое главное, продолжительность жизни. Мсье Дюлок, по-видимому, хотел жить вечно.

Вскоре родилась схема, ведь недаром в научном обществе Парижа славился быстрый и деятельный ум Франсуа. Он знал это свойство своего мыслительного аппарата обдумывать, не прибегая к мозговому штурму. Обычно он, ставя перед собой научную задачу, специально переключался на другие виды деятельности, а его живой, активный мозг искал тем временем решение проблемы. Перед тем как мозг выдавал решение, Франсуа всегда охватывало чувство, подобное тому, что испытывают эпилептики перед припадком. Какие-то мушки перед глазами, нехватка воздуха и еще что-то, что описать невозможно. И он всегда знал, что за этим последует. Вот и сейчас мозг буквально взорвался идеей в самый неподходящий момент, когда Франсуа в гостях у прекрасной дамы жевал острую колбаску. Кому расскажи, как к нему приходит озарение, – не поверят.

В это самое время приятельницы продолжали свою задушевную беседу. Мадам Додар живо интересовалась научной карьерой Франсуа, но не с точки зрения значимости его открытий, а с точки зрения выгоды. Она долго расспрашивала, сколько платят в Париже за чтение лекций, за научную степень. Мадам Лаке отвечала на ее вопросы, как могла. Знала она об этой стороне жизни племянника немного, но даже на основании этого мадам Додар сделала неутешительные для Франсуа выводы. Особенно ее поразило, что он не подписал никаких бумаг со своим заказчиком и при этом уволился из университета, оставшись без средств к существованию. Мадам Лаке неосторожно заметила, что средств у ее племянника достаточно.

– Ах, бросьте, голубушка! – небрежно прервала ее мадам Додар. – Какие это средства, боже мой! То, что осталось от вашей покойной сестры и вашего мужа? В наше время это не называется средствами, поверьте. Особенно если на них претендует молодой мужчина с аппетитами парижской полубогемы.

Мадам Лаке промолчала бы, если бы лавочница ограничилась оскорблением их семьи такой оценкой средств Франсуа, но снести то, что ее племянника обозвали полубогемой, она не могла.

– Но позвольте, почему вы назвали Франсуа полубогемой? – вопросила она визгливым голосом. – Это какое-то унизительное парижское прозвище! А мой племянник ученый, и притом со средствами. Никто не может подозревать в чем-то предосудительном такого милого и воспитанного молодого человека!

Она была в курсе, что мадам Додар способна сформировать такое мнение о человеке, которое в обществе Понтабери приклеивалось намертво и на многие годы. Мадам Лаке не могла позволить, чтобы Франсуа был измазан словами, исходящими из уст самой мадам Додар, поскольку очень хотела, чтобы Франсуа прижился в Понтабери. Видимо, и мадам Додар смекнула, что сказала что-то не для ушей престарелой ханжи Лаке. К тому же она имела виды на Франсуа, поэтому его репутация пока была для нее важна.

– Ну что вы, милочка! – самым льстивым тоном начала она успокаивать покрасневшую от негодования мадам Лаке. – Я вовсе не хотела обидеть ни вас, ни многоуважаемого мсье Тарпи! Полубогема – это признак респектабельной жизни, всего-то! Я процитировала нашего классика… Как там бишь его… Э-э… Лучше выпейте еще ликеру, закусите этим паштетом. А вот еще, смотрите, ваши любимые миндальные пирожные. Боже, какая прелесть! Миндаль специально для вас и мсье Тарпи я заказала на ярмарке в Руане, затем его долго варили в молоке, затем в медовом сиропе, а затем…

Тут вошел Франсуа, и тирада о том, как варили миндаль, оборвалась. Тетушка расплылась в улыбке, увидев своего племянника с бумагами в руках, и, уже не слушая мадам Додар, поплыла к нему, обняла и припала к его широкой груди.

– Дорогой мой мальчик… – только и сказала она.

Когда Франсуа вышел к дамам, он сразу понял, что между ними случилась размолвка. Выдали их лица, расстроенное – у его тетушки и злое – у мадам Додар. Не желая вмешиваться, Франсуа, довольный завершенным делом, сложил с десяток листков и небрежно сунул их во внутренний карман пиджака.

Мадам Лаке не отходила от своего племянника ни на шаг. Она посадила его, налила чаю, вместо хозяйки приказала прислуге заменить тарелку, положила сыру и печенья. Хлопотала возле него так, что мадам Додар оттаяла и прикинулась, что забыла о размолвке.

– Ах, мсье Тарпи, как же любит вас ваша тетушка! – восклицала она, закуривая пахитоску в длинном янтарном мундштуке. – Я всегда восхищалась такой преданной женской любовью. Какая прелесть!

Франсуа понял, что эти слова были сказаны потому, что нужно было что-нибудь сказать. Прощание было недолгим. Мадам Лаке хоть и старалась скрыть обиду, все же была куда сдержанней, чем в начале обеда. Франсуа было все равно. Он был уже мысленно в своей лаборатории, за рабочим столом, рядом с ретортами и препаратами.

Возвращались они домой уже поздним летним вечером, поскольку Франсуа после обеда у мадам Додар пришлось еще пройтись по бульвару вдоль моря, где совершало променад все местное общество. Мадам Лаке представляла его дальним родственникам и знакомым, его приглашали на обеды и пикники. Франсуа был мил и покорен воле тетушки. А все потому, что рядом с его сердцем в кармане лежали заветные листы бумаги, которые обещали ему нескучную мыслительную деятельность в ближайшие несколько месяцев.

3

Для Франсуа дни покатились так быстро, что он иногда забывал переворачивать страничку календаря на своем столе. Работа в лаборатории началась с того, что пришел электрик – мсье Пуапа́ – и сделал электрическую проводку под новые приборы. Затем Франсуа пригласил столяра, который по эскизам изготовил недорогую, но крепкую мебель – столы, полки, застекленные шкафы для препаратов, химических реактивов, разнообразных термометров, лабораторных весов и другой нужной всячины. Франсуа сэкономил на новом письменном столе, стульях и кресле, выпросив у тетушки старые и самостоятельно обновив на них обивку. Дениз помогала ему: мыла полы и окна, развешивала занавески и переносила нетяжелые предметы обстановки, протирала и расставляла купленные реторты и пробирки, причем не разбила ни одной хрупкой вещицы, что Франсуа оценил. Ловкие у девчонки руки, ничего не скажешь!

Девушка не делала больше попыток к сближению, а Франсуа играл роль занятого делового мужчины, которого трудно соблазнить нормандской деревенской девушке. Через две недели их общих трудов, сэкономив приличную сумму из собственных средств, Франсуа приступил к первым опытам.

Главное, о чем он постоянно твердил себе, открыв свой сундук и разводя в пробирках субстраты, лаборатория готова, и не чья-нибудь лаборатория, а его собственная. Он считал, что к эксперименту нужно приступать только в хорошем настроении. Упадничество он отмел сразу. Франсуа потирал руки, заранее предвкушая успех, поскольку все его записи, переведенные в уме в некий образ, обещали ему нечто невероятное при практическом применении.

Каждое утро, наскоро умывшись, он отпивал из чашки глоток кофе и, надкусывая на бегу испеченный тетушкой пирожок, спускался в лабораторию и принимался писать. Франсуа делал пометки в дневнике наблюдений, обходя столы, на которых теснились пробирки в специальных стойках.

Сегодня ему нужна была поддержка. Опять ничего не выходило. Ни одним из промежуточных результатов он не был доволен. Франсуа поднял взгляд на побеленные стены бывшей людской, а теперь его лаборатории. На него смотрели кумиры – ученые, портреты которых в скромных рамках он повесил в этой комнате. Прежде всего Броун-Секар, о котором ходили легенды на медицинском факультете парижского университета, ведь его работы, в которых описывались эксперименты по подкожным впрыскиваниям человеку водного настоя свежих тестикул[2]2
  Тестикулы – то же, что яички. (Примеч. ред.)


[Закрыть] морских свинок и собак, были признаны прорывом научной мысли. А также Бейлис и Старлинг, открывшие секретин[3]3
  Секретин – гормон, участвующий в регуляции секреторной деятельности поджелудочной железы. (Примеч. авт.)


[Закрыть], отошедшие недавно один за другим в мир иной, только Бейлис в Лондоне, а Старлинг на Ямайке. Не успел он с ними познакомиться! Не успел… А как бы хотелось поговорить, обсудить свои эксперименты, помериться силами в исследовании гормонов! Увы.

Франсуа перешел в меньшую комнату и улегся на старый диван, чтобы распланировать сегодняшний день. Ему явно не думалось. Он решил, что надо перестать напрягать мозг, – может, идея сама придет, – и вознамерился пойти прогуляться по берегу, тем более что, по словам тетушки, море отступило и все ринулись собирать устриц.

Сбор устриц, или так называемая пешая ловля начиналась в Понтабери в те дни, когда у моря открывалось дно. Люди выходили на эту тихую охоту целыми семьями. Существовал даже ритуал сбора: семьи использовали специальные корзины, причем некоторые предпочитали ставить их на колеса, чтобы легче было передвигаться с большим грузом.

Франсуа тоже выпросил у тетушки старую корзину, от которой пахло плесенью и еще чем-то неуловимым, похожим на запах гниющих морских водорослей. Он экипировался в высокие резиновые сапоги покойного мсье Лаке, теплый свитер, который ему подарила тетушка, взял термос с чаем и пирожки, завернутые в вощеную бумагу.

– Иди на берег, Франсуа, там сейчас весь город, порадуйся – это интересное занятие, – напутствовала его престарелая родственница, провожая до самых ворот.

Франсуа вышел на широкую дорогу, ведущую к проливу. С высокого берега было видно, как далеко отбросила природа линию воды. Погода была великолепная, поэтому вдали Франсуа своими дальнозоркими глазами увидел скалы Алебастрового побережья. Со дня своего приезда он мечтал добраться до них и постоять на высоком рваном берегу, посмотреть на морскую лазурь, на бьющуюся об выточенные утесы белую пену широкого прибоя, проплыть на лодке рыбака в природных створах двух вымытых арок. К его изумлению, на вопрос, как туда добраться, тетушка ответила пожатием плеч. Оказывается, она ни разу в жизни не была на Алебастровом побережье. Франсуа был не изумлен, нет. Он был сражен ответом своей престарелой родственницы, что, мол, не всегда нужно ездить в те места, в которых так много свободы. Затем она прибавила что-то вроде «ездила сестра, насмотрелась за двоих». Франсуа понял, кого она имела в виду, – его мать и отца, которые свой медовый месяц провели где-то поблизости от Алебастрового побережья. Увы, это был всего один безоблачный месяц в семейной жизни его родителей.

По дороге к проливу его обогнал велосипедист, за спиной которого болтались две огромные корзины. Уже проехав мимо, велосипедист остановился и оглянулся.

Франсуа увидел очень молодое лицо и яркие голубые глаза под копной типично нормандских волос, покрытых залихватской потрепанной кепкой, съехавшей на затылок.

– Мсье Тарпи… – Парень снял кепку и взмахнул ею, изобразив что-то похожее на поклон.

Франсуа удивился – он не знал этого молодого человека.

– Извините, мсье, но я вас не знаю… – дружелюбно ответил он.

– Вы забыли меня, мсье Тарпи, – сказал незнакомец. – Мы с вами знакомы. Меня зовут Шарль Орсэ, я работал у вашего дядюшки на таможне. Правда, это было давно.

– Честно говоря, я не помню вас, – признался Франсуа, вглядываясь в черты лица этого малого и делая усилие, чтобы вспомнить его.

– Я работал писарем на таможне, – еще раз, как бы для пущей убедительности, произнес юноша. – И не раз приходил к вам домой, приносил корреспонденцию от вашего дяди.

В этот момент перед Франсуа будто упала какая-то завеса, и он узнал эти синие глаза и длинный нос в веснушках. Правда, вместо прилизанной стрижки конторского служащего у его собеседника на голове теперь была косматая шевелюра. А вместо поношенного, но аккуратного костюма – грубый рыбацкий свитер и старые брюки, заправленные в сапоги.

– Да, много лет прошло, – сказал Шарль, увидев, что Франсуа его вспомнил. – До сих пор, когда проезжаю недалеко от вашего дома, всегда захожу поклониться вашей достойной тетушке.

– Очень рад, – искренне ответил Франсуа. – К сожалению, не имел чести видеть вас в доме. А если вам удобно, то приезжайте к нам завтра, пропустим по стаканчику, поговорим, может быть, у меня найдется для вас работа.

– Работа? Это хорошо, – обрадовался Шарль. – Работа в наших краях никогда не лишняя.

И, махнув кепкой на прощание, он энергично начал крутить педали.

Франсуа остался наедине с чудными природными видами Нормандии. Однако думать о великолепии местных пейзажей Франсуа уже не мог. Все его мысли крутились вокруг работы.

Завтра нужно начать новый этап эксперимента. Франсуа при встрече с Шарлем Орсэ подумал, что этот здоровый малый пригодится ему при сборе природных артефактов. Как именно его можно использовать, пока не ясно, но привлечь к делу нужно обязательно. Парень он образованный, сильный и неглупый. Франсуа вспомнил, что дядя и тетя всегда хвалили Шарля и говорили, что со временем из него может выйти толк, только вот больно уж он непоседлив и любопытен. Не может спокойно просидеть целый день за конторкой служащего, обязательно напросится исполнить какое-нибудь поручение в городе. Франсуа помнил, что Шарль был несколько старше его самого. Когда Франсуа оканчивал местную гимназию, Шарль уже пару лет как работал у дядюшки. Интересно, почему он стал рыбаком? Почему не делает карьеру служащего? Это ведь так ценится в провинции. Франсуа подумал, что Шарль с его родственными связями в здешних местах поможет ему набрать команду, которая за гроши будет рыскать по окрестностям. Сам Шарль вряд ли будет прыгать по всем ближним и дальним болотам и бегать за бродячими собаками. Как только Франсуа мысленно произнес эти слова, он понял, в чем его сегодняшняя проблема. Для воплощения его плана не хватало живых существ, на которых можно испытывать препараты и которые сами будут донорами. Ведь исследование предполагает получение вытяжек гормонов, а значит, понадобятся надпочечники, тестикулы, гипофиз и многое другое, что можно извлечь только из мертвой или прооперированной плоти. Вот куда уйдет уйма денег! И к тому же нужно будет как-то договориться с руководством кантона, поставить его в известность, потому что местные жители суеверны и не любят ничего противоестественного. И хотя на дворе уже двадцатые годы двадцатого века, стоит все же уведомить о сути своей работы администрацию городка. Но с этим, как думал Франсуа, он справится легко. А вот реактивы и плата за работу сборщикам!..

Если бы еще удалось выбить у тетушки немного денег для реализации его планов, вообще было бы изумительно. Но тетушке тяжело было открывать кошелек. Франсуа всегда казалось, что для нее незапланированные траты сбережений были настоящей катастрофой. Он почти физически ощущал, как сжималась ее не очень щедрая душа, когда деньги должны были уплыть из рук. Франсуа это всегда казалось странным, так как привычка его престарелой родственницы жить безбедно и комфортно должна была воспитать у нее не только уважение к деньгам, но и умение вкладывать их в нужные дела. Эта привычка плохо сочеталась с почти животным страхом при расставании с деньгами.

Франсуа подумал, что без реактивов новую серию опытов не начнешь, и если на первое время ресурсов хватит, то потом он может, например, занять денег у своей крестной. Но все же необходимо было найти возможность добраться до своих счетов в банке!

К его сожалению, при нынешнем положении дел в семье подобное было невозможно. И он убедился в этом, выслушивая многочисленные тирады тетушки об обеспеченности Франсуа, о наличии в банке кругленькой суммы на его имя, о «запасах прочности», созданных семьей для него в этой жизни. На деле же он ни разу не держал в руках ни одной выписки со своего счета и даже не знал, в каком именно отделении банка лежат его деньги. Свобода в распоряжении деньгами была почти условная. Это очень не нравилось ему.

Что с этим делать, Франсуа еще не придумал, но нужно было предпринять что-то в самое ближайшее время.

Все это он обдумывал, бродя по берегу в поисках раковин, попутно здороваясь со знакомыми или беззастенчиво (уже почти провинциально) рассматривая чужих людей, которые с азартом настоящих охотников рыскали по берегу в поисках морских гадов.

Через три часа тихой охоты уставший, грязный и злой Франсуа вернулся домой, в свою лабораторию. Сидя за старым столом, залитым чернилами, он думал. Не получается? Ничего. Получится. Нечего стонать. Первые серии экспериментов сделаны. Нет результата? Ну, это тоже результат в науке. Как предупредительный сигнал – сюда больше не ходить, ничего не найдешь. В действительности работать было можно. Есть помещение, кое-какое оборудование, электричество проведено, колбы и реторты установлены. Одно огорчало: все это выглядело не совсем так, как он себе представлял.

Старо. Поношенно. Раздерганно. Уныло.

Бедно.

Он не терпел этого слова.

Франсуа решил действовать незамедлительно. Он вскочил на ноги так быстро, что стул, на котором он сидел, с грохотом повалился на пол.

Итак, сначала откровенно переговорить с тетушкой, если откажет – к крестной.

Франсуа, быстро взбежав по ступенькам подвальной лестницы, попал в солнечный проем между этажами. Деревянные ступени отдраены до блеска, как на корабельной палубе. Кое-где облупилась краска. «Почему это так цепляет взгляд?» – подумал Франсуа. Во рту у него пересохло от волнения, когда он заходил в тетушкину комнату.

Здесь царили порядок и полумрак. Пахло высохшей полынью, которую, как знал Франсуа, закладывали от моли в истертые диваны.

Мадам Лаке и служанка перебирали постельное белье в комоде.

На широкой тетушкиной кровати стопками лежали груды полотенец, полотняные простыни и пододеяльники, украшенные самодельным местным кружевом.

Франсуа знал, что мешать тетушке, когда она занимается своим любимым делом – разбором тряпья, нельзя. Но он уже не мог сдержаться. Его понесло.

– Дениз, оставь нас, – грубовато сказал он служанке. – Мне надо поговорить с мадам.

Тетушка подняла на него выцветшие удивленные глаза, а Дениз, небрежно бросив на постель уже сложенную стопку носовых платков, быстро вышла из комнаты.

– Что-то случилось, Франсуа? – спросила тетушка.

– Да, случилось, – ответил он, решительно придвигая к себе небольшой, обитый вытертым малиновым бархатом табурет. – Видите ли, тетушка, – начал он, – я уже говорил вам, что мне предстоят большие исследования.

Он исподлобья наблюдал за реакцией родственницы. Пока лицо ее было непроницаемо.

– Так вот, – продолжал Франсуа. – Мне было бы желательно взять из банка небольшую сумму, ведь я говорил вам, что провожу исследования за собственные средства.

Франсуа снова взглянул на тетушку и увидел невольное движение ее руки, как бы отгораживающееся от него и того, что она сейчас услышит. На лице мадам Лаке промелькнуло смущение, а затем оно стало выражать негодование.

Только Франсуа открыл рот, чтобы закончить излагать свою просьбу, как тетушку будто прорвало.

Он не понимает, во что ввязался… Он неблагодарный, он не знает цены деньгам, тратит их без разбору уже третью неделю… На что они будут жить – неизвестно, ведь, если так дальше пойдет, то все движимое и недвижимое имущество придется заложить или продать перекупщикам…

Тетушка все говорила и говорила, голос ее становился все надрывней и тоньше, наконец он сорвался на визг. Вдруг она заговорила на местном диалекте, который Франсуа понимал, но никак не ожидал, что тетка владеет этим языком базарных торговок и рыбаков. Она продолжала кричать какие-то грубые фразы, не останавливаясь ни на секунду.

Франсуа встал с табурета и, не говоря ни слова, вышел из тетушкиной вдовьей кельи.

Итак, оставался второй путь – крестная.

Нужно действовать быстро, пока эти кумушки не объединились в едином порыве против него. Вообще-то крестная очень его любила и всегда выручала по мелочи. Кстати, откуда тетка знает нормандское наречие? Франсуа засмеялся, представив себе удивление представителей местного «высшего общества», если они узнают, что мадам Лаке может изъясняться как кухарка.

«Здесь есть какая-то тайна», – подумал Франсуа. Не может девушка из семьи с достатком ругаться как простолюдинка. Он вспомнил, что мадам Лаке часто рассказывала ему о своем прекрасном детстве и о том, что они с сестрой, то есть матерью Франсуа, никогда и ни в чем не нуждались.

О, эти семейные скелеты в шкафу! Как Франсуа не любил разные тайны и шарады из прошлого! Он думал, что в его семье они закончились на матери, которая сбежала с офицером, а затем, беременная и одинокая, поселилась в доме сестры.

Франсуа шел в город по дороге, которая вилась между высоких деревьев. Под ногами вздымалась пыль, поэтому его новые коричневые ботинки быстро потеряли первоначальный цвет.

«Кстати, – вдруг подумал Франсуа, глядя на недавно купленные ботинки. – А что это была за дикая фраза насчет того, что я трачу деньги без разбору уже третью неделю? Это я-то трачу? Да я сижу, как хорек в норе, перебиваюсь домашними дешевыми обедами и покупаю костюмы с чужого плеча! Ни разу даже в местный трактир не зашел, чтобы выпить вина. Я уж не говорю про пирушки для старых друзей, которых встречаю на каждом шагу!»

Так думал Франсуа, зло поддав ботинком попавшуюся на пути пустую раковину. О девицах легкого поведения, к которым он так привык в Париже, можно было только мечтать.

К дому крестной он подошел, уже порядочно себя накрутив.

Крестная жила в небольшом домике в типично нормандском стиле с фахверковыми черными балками, пересекавшими старый белый фасад. Франсуа знал, что все постройки такого типа имеют свои особенности: стены выстроены под наклоном со сцепкой из балок, поддерживающих все строение. Но каждый раз, видя такую архитектуру норманнов, он удивлялся их практичности. Строили на века.

Весь двор был засажен пахучей жимолостью. Рядом с домом росло большое дерево, названия которого Франсуа не знал. Он только помнил, что в развилке двух ветвей был закреплен большой скворечник, который они с сыном крестной делали еще детьми. Сохранилось ли это сооружение? И где этот задорный мальчишка Пьер, сын мадам? Столько лет прошло!..