Текст книги "Тайна Ведьминой Рощи"

– А как пришло к тебе увлечение литовской поэзией и вообще – литовским?

– После той единственной поездки в Литву, о которой я вам сказала.

Она замолчала, вспоминая, а дама терпеливо ждала продолжения.

– …У меня, наверное, потому и со стихами литовских поэтов никакой сложности в запоминании их наизусть не возникает… Строчки их стихотворений льются для меня, как нескончаемые воды Немана среди прекрасных лесистых берегов и изумрудных пашен… такими я увидела их в свой единственный, но такой незабываемый, приезд в Литву. Это был небольшой курортный городок… Друскининкай называется. Он так уютно лежит среди сосновых лесов, голубых озёр! На берегу Немана… как сказочная жемчужина озерного края…

– Хорошо ты, красиво говоришь о Литве, – задумчиво произнесла поэтесса. – А городок этот, Друскининкай, я тоже знаю – родилась недалеко от него – Варена, местечко называется. Да-а-а-а… Красивые там места… Ну, а дальше? – встрепенулась дама, – дальше как? Как к изучению литовского пришла?

– А дальше, к счастью, в Питере, через интернет, нашла Общество любителей литовского языка и вот уже третий год этот язык изучаю. И сейчас, Ванда Пятровна, когда подвернулась такая замечательная возможность попрактиковаться, я с удовольствием это делаю.

– Конечно-конечно, и неплохо у тебя это получается, – похлопала по руке Катю поэтесса.

– Спасибо, – сразу смутилась Катя.

И дальше всю дорогу она старалась как можно правильнее говорить по-литовски: чтобы и окончания падежей звучали верно, и чтобы ударение точно было поставлено, и чтобы предложения по всем правилам литовской грамматики строились. Она, почти не прибегая к помощи преподавательницы, довольно бегло говорила с Вандой Пятровной, правда, не очаровываясь собственными успехами – наверняка не так уж гладко и правильно она говорила, но, ни Ванда Пятровна, ни Марите, ни литовское начальство – никто виду не подавал, если и были в её речи ошибки.

Так в разговорах и откровениях почти незаметно прошло время в пути. Но вот за окном автобуса замелькали стоящие вдоль обочины большие автобусы, микроавтобусы и частные машины.

«Одна-а-а-ко… – протянула про себя Катя, – видно, не только любители литовского языка сюда пожаловали».

Автобус остановился, и водитель вежливо произнёс:

* – Прашом ишейти, драугай.66
  * – Прошу выходить, друзья. – Авторский перевод с литовского.


[Закрыть]

Все приехавшие облегчённо вздохнули, и на ходу разминая ноги, потянулись к выходу из автобуса.

Ванда Пятровна, опираясь на руку Кати, поднялась с кресла и вместе с ней, в числе последних, вышла на воздух.

Катя сразу обратила внимание, что многие здесь друг друга знают: стоявшие на обочине рядом со своими автобусами люди, и только что подъехавшие, приветственно поднимали руки, называя друг друга по именам, обнимались и даже целовались. Вокруг зазвучала литовская, хотя чаще всё-таки – русская речь.

Прямо с шоссе открывался вид на озеро, раскинувшееся неподалёку от него внизу слева, и имевшее форму большой фасолины.

Дальние берега его поросли деревьями, в основном плакучими ивами, полоскавшими свои гибкие длинные ветви в его водах, и густым кустарником. Кое-где небольшими темными пятнами далеко в воду уходил камыш. Ближний берег, совсем плоский и пологий, был весь усыпан душистыми головками белого и розового клевера, а ещё – мелкими луговыми ромашками и васильками. Чуть подальше вправо, вдоль этого берега простиралась просторная зелёная лужайка, одной, дальней от озера стороной, плавно переходившая в такой же зелёный довольно высокий пригорок. На ней свежим деревянным настилом белел помост, по всей видимости – концертная площадка. Дальше за лужайкой, в противоположной стороне от озера, совсем невдалеке, виднелся лес.

– Какой простор! – восхитилась Катя, обращаясь к Ванде Пятровне, – вот где жить хочется. А не в…

Она с сожалением вздохнула, вспомнив свой шумный и загазованный проспект, по которому денно-нощно неслись машины.

– Понимаю тебя, Катюша. И сама я не охотница в городах жить, потому и перебралась на побережье. Вот где вольно дышится!

– Да-а-а-а, – понимающе протянула Катя, втайне откровенно завидуя даме. – На море и мне дышится легко.

Ванда Пятровна, точно успокаивая, прикоснулась к её плечу:

– Ничего, девочка. Я тоже и подумать раньше не смела, что вот так вот на родину приеду и даже на праздник древний попаду. Вот и в твоей жизни всё может измениться в одно мгновенье, и будет так, как ты мечтаешь.

«Мысли она мои читает, что ли?» – удивилась Катя.

– Не удивляйся, – опять как будто подслушала Катины мысли дама, – у тебя на лице всё написано. Совсем не умеешь ты мысли свои скрывать. Это мне в тебе и понравилось сразу.

Катерина смущенно улыбнулась: чего уж тут возразить можно? Нечего. Она и так знала за собой эту черту – недостаток, как сама для себя определила, поскольку частенько эта неспособность сделать, когда нужно, загадочный вид и не показать свои эмоции, подводила её «под монастырь».

Потому только и улыбнулась, ничего не ответив поэтессе, а вместо этого стала высматривать ребят из своей группы. Те уже спускались к озеру и вновь махали ей руками, приглашая идти с ними. Они не знали, что ещё на подъезде к озеру, в автобусе, ей, как отличившейся в знании языка (это было сказано лично директрисой Общества), было поручено сопровождать и опекать поэтессу. Услышав это, пожилая дама только улыбнулась и тут же взяла Катю за руку.

– Не волнуйся, милая. Больше по-литовски говорить не будем. Тебе и так досталось: видела я, как волнуешься.

– Да что вы, Ванда Пятровна! Для меня только в удовольствие! – зарделась Катя и замолчала, чуть наклонила голову, пряча глаза, а потом взглянула на поэтессу:

– Но, если честно – здорово переволновалась. Думала, ни одного слова и стихотворения вспомнить не смогу.

Она снова замолчала, выжидательно посмотрев на пожилую даму.

– Ну, будет, будет оправдываться. Всё было просто замечательно: и я тебя прекрасно понимала, и ты меня. Стихи читала – я заслушалась. Так же трогательно, как написано, читала.

– Спасибо, Ванда Пятровна. От вас слышать такое особенно приятно, а то я уж думала…

Дама слегка пожала Катину руку и осмотрелась.

Юргис Витович стоял невдалеке, ожидая их.

– Иди, Юрий. Мы догоним, – бросила ему поэтесса и, обращаясь к Кате, шутливо скомандовала:

– Ну, а теперь Катерина, веди, показывай.

Катя растерялась:

– Да я сама здесь первый раз, Ванда Пятровна! Давайте, просто пойдём вместе со всеми и не будем от них отставать.

– Значит так. Не «Пятровна» я для тебя, а просто Ванда. Не принято в Литве отчествами баловаться. И пойдём мы с тобой, Катерина, не вместе со всеми, и не за всеми, а найдём для себя тайные тропки и приятные нам одним места.

Тут пожилая дама заговорчески и одновременно пытливо посмотрела на Катю интригующе заблестевшими бледно-голубыми глазами, и чуть наклонившись к ней, тихо произнесла:

– Должна сказать тебе по секрету, что слышала я о том, что Приозерье это не так просто выбрано для проведения праздника. Легенда об этом месте есть какая-то. То ли о счастливой любви, то ли о несчастной.

Катя с недоверием посмотрела на пожилую даму и смутилась. Слова поэтессы заставили отчего-то дрогнуть её сердце, и ей показалось, что как будто даже застали её врасплох.

Ванда Пятровна продолжала пытливо смотреть на неё, и, похоже, ожидала какого-то уже известного ей ответа. В глазах её читалось нетерпение.

– А как же Юргис Витович? – только и нашлась, что ответить Катя и, делая вид, что ищет того взглядом, оглянулась. – Он же ваш провожатый. Мне как-то неудобно перед ним.

Пожилая дама, явно испытав разочарование от Катиной реакции, небрежно махнула рукой:

– О нём не беспокойся. Он, как только хороший коньяк увидит, так и закончится как провожатый. Есть у него эта маленькая слабость. Видишь, вон там он уже. У него нюх на такие вещи. Да и я ему уже сказала, что мы с тобой без него справимся. Так что? Пойдём местечко для нас искать? – на этот раз легко и просто спросила она.

Катя испытала облегчение и искренне ответила:

– Конечно, я только с радостью!

– Ну вот и хорошо. И отдохнёшь от литовского. Не против?

– Что вы! Я и так вам благодарна, что вы столько времени мой корявый язык терпели. Я же знаю, как тяжело слушать неправильную речь.

– Опять ты за своё! Прекрати! Всё было очень складно. И ничего я не терпела, а с удовольствием тебя слушала… А стихи ты проникновенно читала – в самое сердце литовской поэзии проникла. Я запомню нашу с тобой встречу.

– Спасибо. И я всегда буду помнить о ней. Это, как подарок судьбы.

– Ну, будет уже. Как у вас говорят? Хватит бальзам лить в уши?

– Елей, – засмеялась Катя.

Ванда Пятровна улыбнулась:

– Вот-вот – елей. Значит, договорились. А теперь пойдём, побродим для начала, посмотрим, как там, и что делается.

И они пошли к лужайке, к импровизированной сцене, вокруг которой прямо на траве уже рассаживались приехавшие. За сценой в ожидании начала концерта толпились музыканты и артисты в национальных литовских костюмах.

Потом начался концерт…

Поначалу они постояли вместе со всеми около помоста – садиться на траву не было смысла: у самого помоста всё уже было занято, а дальше сесть – плохо видны артисты. Но спустя минут десять, Катя заметила, что стоять пожилой женщине становится труднее, она всё сильнее опиралась на Катину руку и всё тяжелее дышала.

«Вот тоже мне – Марите Мельникайте!77
  * Марите Мельникайте – Герой Советского Союза (посмертно). Повторила подвиг Зои Космодемьянской. Прим. автора.


[Закрыть] – со смешанным чувством, то ли уважения, то ли сочувствия к ней, подумала Катя, – тяжело стоять, а не говорит».

И она, наклонившись к поэтессе, тихо произнесла:

– Пойдёмте, Ванда Пятровна, – назвать пожилую даму только по имени она всё-таки не решилась, – там вон на пригорке можно сесть, и видно, и слышно хорошо будет.

– Пойдём, деточка. И вправду – что-то я притомилась.

Потихоньку они поднялись на пригорок и устроились чуть выше площадки. Оказалось, что здесь же облюбовали себе место и приехавшие вместе с ними сотрудники Общества. Они уже накрыли «поляну», и пока на помосте пели и плясали, на пригорке начался пир. Кто-то подсуетился и привёз самодельное вино и наливку, и после первых выпитых стаканчиков разговоры пошли оживлённее, всё чаще звучал смех, а уж к тому моменту, когда закончился концерт на помосте, на пригорке уже сами пели и плясали.

Тут же был и Юргис Витович, но ребят из её группы не было видно.

«Как-то неудобно получилось. Я тут со всеми праздную, а они… Надо пойти поискать их», – решила она и сказала об этом поэтессе. Та, понимающе улыбнувшись одними глазами, только согласно кивнула головой.

День выдался ясный, солнечный. Многие из приехавших уже успели наплести венков, молодёжь парочками разбрелась по прибрежным тропинкам и полянкам.

За пригорком Катя обнаружила небольшую речушку, почти ручей. По берегам его рос кустарник, а местами совсем к воде подходили зелёные пятачки густой, высокой и сочной травы, которую никто не косил. В воздухе витал аромат трав, цветов и речной воды. В тени кустиков на прибрежных небольших валунах сидели парочки, у большинства на головах красовались венки, успевшие к этому времени уже несколько утратить свою свежесть.

Катя побродила вдоль ручья, стараясь не нарушать идиллию влюблённых пар, потом вышла к лужайке, где одиноко белел деревянным настилом покинутый всеми концертный помост, походила кругами вокруг таких же шумно гулявших, как и их группа на пригорке, людей. Убедившись, что нигде не видно знакомых ребят, она внезапно почувствовала такую физическую усталость от столь шумного всеобщего празднования, что поневоле взглянула в сторону застывшего в величавом молчании леса. Ей захотелось побыть наедине с природой – с небом, солнцем, травами, ветерком, тихоньким плеском речушки… – которая, по её сейчасному ощущению, с немым удивлением наблюдала за безудержно громким весельем людей.

«Пройдусь до леса. Посижу на пеньке каком-нибудь, тишину послушаю».

Молоденькие ели вперемешку с кустами малины и можжевельника ожерельем обрамляли вход в лес. Дальше за ними виднелись стройные сосны и могучие разлапистые ели.

Она вошла под сосны… В носу защекотало от воздуха, насыщенного запахом сосновой смолы и сухой хвои, плотным, но мягким настилом, покрывавшим лесную почву, и тихо, чуть потрескивая, зашуршавшим под её ногами.

«Так бы и ходила весь день здесь. Так бы здесь и… жила, – неожиданно для себя додумала Катя. – А что? И писалось бы здесь легко… хотя и так не особо тяжело мне пишется».

Взгляд её остановился на невысоком пеньке, уютно торчавшем около куста можжевельника. От времени пенёк весь замшел, а у основания его разросся шикарный куст лесной земляники с большим количеством крупных белых цветов.

«Ягод на нём будет много», – подумала Катя, собираясь присесть на пенёк. Но тут она поняла, что не пенёк это вовсе, а низко пригнувшееся к земле сухое деревце. Просто из-за мха, густо и плотно покрывавшего его, оно и казалось пеньком.

Катя пригляделась к деревцу… Это согнутое сухое деревце что-то ей напоминало… Она подумала о художниках, которые почти в каждой коряге видят какие-то образы. Так и есть: вид деревца напоминал сидящую на земле фигурку с согнутыми в коленях ногами и головой на них опущенной, а мох, покрывавший его тонкий ствол и утопавший в кустике земляники – длинные распущенные волосы.

Катя даже вздрогнула – настолько очевидным был этот образ.

«Что со мной? И сердце забухало», – растерялась она. Но в силу годами выработанной привычки не впадать в панику от неизвестного, как всегда скептически и насмешливо произнесла вслух:

– Подумаешь, в сухом дереве девичью фигуру разглядела!

И повернула назад – к лужайке.

Однако пока она шла назад, нет-нет да возвращался к ней образ одинокой девичьей фигурки и заставлял сильнее биться сердце.

На пригорке всё ещё веселились. Здесь же Катя нашла и ребят из своей группы.

– Ты где бродишь? – шумно накинулась на неё Кристина, – мы последнюю бутылку вина открыли!

– Да что ты?! – шутливо-серьёзно округлила глаза Катя, – да не может быть, чтобы без меня её прикончили!

Все присутствующие, включая и начальство, хорошо уже повеселившиеся, засмеялись. Бутылка вина была откупорена.

И только тут Катя хватилась поэтессы. Она посмотрела по сторонам – не было и Юргиса Витовича.

– А где Ванда Пятровна? – через накрытую «поляну» обратилась она к Марите.

– Какая Ванда Пятровна? Вы о чём, Катерина?

Стало тихо, и все посмотрели на неё как будто даже с недоумением, а сидевший слева Андрей, или Андрюс, как на литовский лад звали его на уроках, невысокий худощавый юноша – с видимым удивлением.

– Ванда Пятровна, поэтесса из Австралии. Она же с нами сюда приехала… Вы что, разыгрываете меня? – заулыбалась Катя, не обращая внимания на тишину.

– Это ты, девушка, разыгрываешь нас, – похлопал по плечу её Андрей, и все засмеялись. – Ну, кончай уже. Понятно, что день был жаркий, душный. Чего только ни привидится. Жаль, что вина маловато осталось – выпить бы тебе ещё чуток.

Но Катя не обратила никакого внимания на его шутку: всё её существо восстало против происходящего!

– Как же так? Мы же ехали вместе в автобусе, – она беспомощно посмотрела на Марите. Но преподавательница только пожала плечами. Катя обвела взглядом компанию и увидела, что над ней никто не смеётся – просто всем весело.

– Ладно, ладно! Приходила сюда недавно какая-то пожилая дама, тебя спрашивала. Может, она и есть твоя Ванда Пятровна?

Это было весело сказано опять Андреем, и все согласно закивали, подтверждая его слова.

Катя поняла, что её разыгрывают – никакая пожилая дама сюда не приходила, и никто её, Катю, не спрашивал. Но тогда ей, что – вся поездка сюда с литовской поэтессой, живущей в Австралии, – приснилась? Ерунда! Просто Ванда Пятровна устала, и они с Юргисом пораньше решили вернуться в Петербург. И поэтесса совсем не обязана отчитываться перед ней, куда и когда ей ехать или идти! …Но всё-таки ей показалось, что и ребята из её группы, и Марите, искренни в своих шутках и действительно не знают никакую Ванду Пятровну… Как-то странно всё… Однако, чтобы самой не показаться им странной, она сделала вид, что и ей весело:

– Да я тоже пошутила. Чтобы веселее было – день ведь не простой сегодня, и ночь на Ивана Купалу колдовская.

Только в действительности, ей стало немного грустно оттого, что она как положено не попрощалась с заслуженной поэтессой.

К этому времени солнце покатилось на запад, тени легли на траву и прибрежный песок и с каждой минутой всё больше вытягивались в длину, под кронами деревьев становилось прохладнее, и вот уже свежим ветерком потянуло с глади озера. Последняя бутылка вина была допита, и все шумно засобирались. Хотелось не опоздать на кульминацию праздника – большой костёр. Устроители праздника хорошо для этого потрудились: на берегу озера высилась внушительных размеров поленница в виде бревенчатого домика.

* – Грейчау, грейчау, милеи драугай! – уже подгоняла всех Дана, – гана сидети, галимя не суспети.88
  * – Быстрее, быстрее, дорогие друзья. Хватит сидеть. Можем не успеть. – Авторский перевод с литовского.


[Закрыть]

Всей гурьбой любители литовского языка выдвинулись в сторону этого «домика».

…И вот весь приехавший люд собрался на берегу. Лёгкие вечерние сумерки, похоже, подействовали на собравшихся отрезвляюще-успокаивающе. Дневной шум и гам уступили место вечерней неторопливости и созерцательности. Никто уже не прыгал и не кричал, песни тоже смолкли…

В наступившей тишине неожиданно громко раздались удары в невидимый барабан, и под его глухие торжественные звуки мужчина, одетый в национальный костюм, с ярко горевшим в быстро наступающей темноте факелом, медленно подошёл к поленнице. Барабан смолк… – на стоявших на берегу людей обрушилась оглушительная тишина. И в этой тишине мужчина поднёс огонь факела к поленьям. Мгновение – и сухие дрова вспыхнули! Воздух и тишина застыли. Застыли и люди. И только мощное пламя разгоравшегося костра громко трещало сгоравшими поленьями, поднимаясь всё выше и выше, а яркий огонь его освещал всё большее пространство вокруг себя, высвечивая белеющие в темноте, застывшие от восторга лица людей…

Костёр дышал всё жарче, но никто не отступал от его пламени. Люди продолжали стоять вокруг костра, и широко раскрыв глаза, смотрели, как полыхает его пламя, как взлетают снопы искр в быстро темнеющее небо, и слушали, как трещат поленья… волшебство происходящего захватило всех… Катя тоже не могла оторвать взгляда от яркого пламени. Как заворожённая стояла она в каком-то забытьи не в силах глубоко вздохнуть. В снопах искр, взлетавших вверх, ей чудились чьи-то лица, улыбались чьи-то глаза, вздымались чьи-то руки… в треске поленьев слышались неясные слова, то ли шёпот, то ли вздохи… то ли пение… Она не видела и не ощущала никого вокруг себя… В какой-то момент она осталась одна, совсем одна – наедине с этим колдовским языческим пламенем…

– Катя, мы уезжаем! Пойдём, автобус уже подогнали.

С трудом оторвала взгляд от костра: «Сейчас».

Андрей встал рядом и извиняющимся тоном произнёс:

– Слушай, ты не сердись на ребят. Пошутили мы насчёт Пятровны: уехала она, усталой сказавшись. А тебе просила привет передать и сказать спасибо за заботу о ней.

Катя вновь посмотрела на догорающий костёр и на этот раз безразлично отмахнулась:

– Без тебя знаю. Ну, пошли уж.

И направилась в сторону шоссе. Андрей поспешил за ней.

– Но учти, Катерина, – затараторил он, догоняя, – даже если бы твои фантазии о том, чтобы лучшей подругой поэтессы стать, в жизнь воплотились, неужели ты думаешь, она бы искренне это делала? С тобой дружила. Ха! Знаем мы этих заграничных литовцев, русских и так далее. Они же здесь, как паны заезжие. Это мы их здесь привечаем, облизываем. Иностранцы же! А мы для них – расхожий материал. Приехал, попользовался и уехал. А ты уж и насочиняла себе! – всё продолжал он говорить на ходу. Но Катя не слушала его.

«Слава богу – не привиделось мне всё», – с облегчением думала она, и ничего не отвечая Андрею, лишь передёрнула плечами в знак пренебрежения к его словам.

Дёрнуть-то плечами она дёрнула, а вот… как говорится, осадок остался.

***

За окном уже начало смеркаться – период Белых Ночей подходил к своему завершению – стоял конец июня. Ещё до глубокой ночи светлело небо, но ночь, тёмная, настоящая ночь, всё же, в конце концов, наступала. Уже и засыпалось почти вовремя, уже и просыпалось не среди «белой» ночи, а под утро. Красота Белых Ночей, конечно, околдовывала, особенно приезжих, но режим дня и ночи сбивался, и это Катю всегда слегка нервировало: ну не могла она спать при свете! Потому сейчас, в сумерках, настроение было умиротворённым и лирическим – как раз для чтения и правки рукописи.

Прошло уже несколько дней после поездки на празднование Дня Росы, какие-то впечатления стали размываться в памяти… только встреча с поэтессой нет-нет – да и вставала в картинках… и это деревце… – одинокая девичья фигурка…

Она сидела на своём любимом диванчике под торшером, уютно устроившись на нём с ногами, в одной руке держала чашку с горячим душистым какао, в другой – ручку, а перед ней на подставке лежала эта самая рукопись.

«Наконец я до рукописи добралась. Как там Злата моя поживает?» – словно не текст свой она собиралась править, а книгу интересную кем-то другим написанную собиралась читать – подумала Катя, с удовольствием глотнула из чашки и взяла в руки рукопись…

К её удивлению, править там было практически нечего. Тем не менее, дойдя до того момента, когда Злата оказывалась в лесу, и прочитав текст, она остановилась и перечитала его вновь:

«Темной плотной волной из глубин сознания поднимался ужас. Он поднимался всё выше и выше, пока не подступил к горлу тошнотой. Злата задохнулась… Недалеко хрустнула ветка. Девушка как дикая загнанная лань…»

«А вот здесь должна быть запятая», – отметила она и автоматически чиркнула текст… ручка прошла сквозь лист бумаги как сквозь масло…

Вокруг было темно. Шумел ветер, и Кате стало очень страшно…

***

Зазвенели ключи, дверь открылась, и в прихожую вошли двое – рыжеволосый, мускулистый, загорелый парень в спортивной кепке, одетой задом наперёд, и девушка – спортивного телосложения, с асимметричной, очень короткой стрижкой светлых волос и без каких-либо следов загара на лице – оба лет двадцати. Вслед за ними появилась сухопарая женщина средних лет, простоватая с виду, но со строгим взглядом умных темно-карих глаз.

Вошедшие молодые люди нерешительно остановились и оглянулись на женщину.

– Проходите, проходите. Вот направо санузел и дальше кухня, а здесь, налево по коридору – комната. Комната с балконом. Всё, как вы хотели.

Она обошла парочку и жестом пригласила следовать за ней.

Все трое вошли в комнату.

Небольшая, квадратная, с окном почти во всю стену и балконной дверью. За комнатной дверью – платяной шкаф с зеркальной дверцей, диванчик вдоль стены и торшер в углу. Компьютерный уголок с компьютером, принтером, и лежащей тут же, стопкой чистых листов, и с офисным креслом – рядом. Дальше – полированный журнальный столик а-ля семидесятые, и старенькая, тоже полированная, подставка под телевизор на металлической треноге с небольшим телевизором «Сокол» на ней.

На всей обстановке комнаты лежал отпечаток некоего запустения, хотя пыли не было видно, а от компьютера, казалось, только-только отошли.

– Ну вот. Всё, как вы хотели, – снова повторила женщина. – Располагайтесь и живите. Постельное бельё – в комоде вот. А кухню потом сами посмотрите. Там всё тоже есть для жизни. Я же говорила тётке твоей, – посмотрела она на девушку, – что сдавала я квартиру эту писательнице одной. Но вот уже два месяца, как не живёт в ней. Пропала куда-то, ничего не сообщила. Правда, долгов за ней нет. Вот я и подумала – вернётся или нет – неизвестно, а мне на мою пенсию нищенскую не прожить. – Женщина удручённо покачала головой. – Квартира эта мне после отца по наследству досталась. А я недалеко отсюда живу: когда отец болеть стал, поменялась, чтобы к нему поближе быть. Женщина махнула рукой:

– Только вот недолго рядом пожили…

Она задумчиво посмотрела в окно, и как будто на мгновение позабыла о своих новых жильцах. Потом встрепенулась, моргнула глазами, будто смахивая слезу, и перевела, снова ставшим строгим, взгляд на ребят. А те притихли и стояли, испытывая непонятную неловкость, почему-то чувствуя себя виноватыми в том, что у женщины этой пенсия нищенская, и что недолго пожила она рядом со своим отцом.

– Ну, вот, – проговорила женщина почти строго, – писательница эта, когда объявится, если и объявится, тогда и договариваться будем, как и что. А пока живите. Ключи в дверях. Если что надо будет – через тётку твою, Полина, связь держать будем – на дачке я своей летом обитаю.

Ребята всё ещё стояли молча и притихнув. Но когда женщина закончила, оба не удержались от счастливых улыбок. Было очевидно, что им нравится место, куда они попали, и обстановка их вполне устраивает.

– Спасибо, Домна Ивановна, – кивнул парень. – Всё просто класс! Не сомневайтесь – порядок поддерживать будем. Если что – свяжемся с вами, не проблема.

Домна Ивановна тоже кивнула, правда без особого энтузиазма, и, повернувшись, вышла из комнаты. Хлопнула замком входная дверь.

– Ну вот мы и дома, – с видимым облегчением и мечтательно оглядывая комнату, произнесла девушка. – Теперь и у нас свой уголок есть. Хотя бы на время.

– Полюшка, не думай ты о времени. Этот раз получилось с квартирой, надо будет, и потом найдём.

Парень ласково обнял девушку за плечи и притянул к себе.

– Может, та писательница и не вернётся больше сюда. Уехала, небось, за границу. Денег, видно, куры не клюют, а квартиру скромненькую для понта снимает. Они ведь, знаешь, какие эти писатели – чтоб всё для вдохновения было. Смену впечатлений ищут.

– Ты-то откуда это знаешь? – недоверчиво снизу вверх посмотрела на него Полина, – как будто чай за одним столом с ними пил.

Она улыбнулась, и в глазах её мелькнула весёлая хитринка.

– Чай не пил, но читал об этом, – деланно солидно с серьёзным видом выпятил вперёд грудь парень, и тут же засмеявшись, слегка прихватил кончик носа девушки большим и указательным пальцами:

– А ты, курносая, не поддразнивай! Пойдём лучше квартиру посмотрим. Может, что надо в кухню купить, или в ванну.

– Ой, ой, ой! Смотрите, какой важный! Ну, пойдём, хозяйственный ты мой, – Полина поднялась на цыпочки и нежно поцеловала парня в щёку. Тот ещё шире довольно улыбнулся, показав крепкие, один к одному, зубы, и так в обнимку они и пошли осматривать квартиру.

Кухонька была маленькая, но уютная. Под широким окном стоял небольшой овальный столик и две табуреточки на хромированных ножках, вдоль одной стенки – вместительная тумба и навесная полочка над ней, рядом овальная мойка из нержавейки и через узенькую тумбочку от неё – изящная газовая плита из той же нержавейки – всё чистенькое и ухоженное.

– Вот повезло нам, Паша! Посмотри, какая кухня – только мечтать о такой! А чистенько как!

– Да, Полинка, тебе здесь рай, по сравнению с тем, что в коммуналке у нас было. Живи, душа моя, и радуйся.

На мгновение в его сознании мелькнула узкая, с высоченным потолком, вытянутая в длину, как трамвайный вагон, и оттого всегда темная, комнатка, которую вот уже второй год они снимали в коммуналке, с пьяницей-соседом за стенкой, не выключавшим ни на час до поздней ночи магнитофон с блатными песнями – с одной стороны, и молодым «музыкантом», с утра до вечера упражнявшимся в голосовом пении – с другой, стиравшим бельё в ночь (так дешевле) в старой стиральной машинке, усердно грохотавшей разболтанным барабаном в «спящей» квартире; убогая кухня с малюсеньким оконцем, заставленная тумбами и тумбочками жильцов, с трудом деливших четыре конфорки советской ещё газовой плиты, замученной бесконечно убегавшими «блюдами» и затёртой когда-то белой эмалевой поверхностью; узкий темноватый путь к туалету и ванной с вечной очередью к ним по утрам. И запах! Запах везде и повсюду в этой обычной Питерской коммуналке! Всегда, даже в жаркие летние дни, влажный запах… то ли канализации, то ли гниющих вещей, то ли кошачьей мочи – затхлый, въедливый и неизживный, не поддающийся никаким дезодорантам, опрыскивателям и новейшим санитарным средствам, пропитывавший всю одежду и, казалось, сопровождавший тебя повсюду.

– Я и выпечкой здесь займусь – смотри, какая духовка большая, всю жизнь мечтала о такой, – услышал он возбуждённый голос подруги и машинально кивнул в ответ. – У нас ведь в коммуналке, сам видел, старая плита газовая, ещё с советских времен – что в ней испечь можно?

– Вот и хорошо. Я очень рад, что тебе здесь нравится, – отозвался Павел, с радость возвращаясь из мысленной экскурсии по коммуналке, ставшей для них первым пристанищем в их новой, совместной жизни. – Пойдём на санузел глянем, – вернулся он к своим теперешним обязанностям. – Если и там такой же порядок и чистота, то мне здесь и делать ничего не придётся.

Они прошли по коридору и заглянули во все остальные уголки. Действительно: везде был порядок и чистота. Однако, и это было странное ощущение, как будто ни на чём и не основанное, что квартирка была давно нежилой. И это вызывало некое беспокойство и даже тревогу. Но ребята ничего друг другу об этом не сказали, так как в коммуналку, вмещавшую в себя пятеро взрослых и трое детей, и где они снимали комнатушку, возвращаться никак не хотели…

Когда, осмотрев всё, они вернулись в комнату, Павел подошёл к компьютерному уголку и, погладив компьютер, удовлетворённо произнёс:

– И для меня полезный предмет есть – компьютер. И даже печатное устройство, – добавил он, посмотрев на стоящий рядом принтер, и усмехнулся. – Правда, старенький совсем, но, думаю, если стоит здесь, значит ещё фурычит. Посмотрим.

Он оглянулся на Полину, присевшую на диванчик.

– Ну, как тебе, в общем, здесь?

Странно прозвучал этот вопрос. Как будто не к месту. Ведь квартирка была премиленькой, и для полноценно жизни молодой паре здесь всего было предостаточно – даже постельного белья и посуды сюда везти не придется – всё есть. Но Полина понимала, почему Павел задаёт вопрос – это странное чувство… запустения, отсутствия жизни. Но уж в коммуналку возвращаться точно не хотелось, и потому девушка кивнула с улыбкой:

– Здорово! Даже не ожидала такого. И перевозить сюда ничего нашего из маминой квартиры не надо… А тебе – как? Нравится?

– Спрашиваешь! – тоже, не моргнув глазом, ответил Павел и опустился рядом с ней на диван. Он взял её за руку и слегка сжал ладонь:

– Своя же! Аж цельная квартира! Заживём!

Они посмотрели друг на друга и по-детски радостно рассмеялись. Все сомнения мгновенно были забыты.

…Ещё немного посидели они, взявшись за руки и оглядывая своё новое жилище…

– Ну что? – с весёлыми искорками в глазах наконец прошептала Полина на ухо Павлу, – будем обживаться? – вслед за тем быстро поднялась с дивана, встала перед Павлом и тоном новоиспечённой хозяйки скомандовала: