Текст книги "Тайна Ведьминой Рощи"

Когда Злата заметила подходившего к плетню Яромира, её рука с ведром, застыла. С удивлением смотрела она на приближающегося жениха.

– Не ко времени ты пришёл, – Злата строго посмотрела на Яромира и продолжила сыпать корм. – Скотину покормить надобно. …А и то правда, что не след нам сейчас с тобой часто видеться – что люди подумают? Видано ли: посередь бела дня прямиком к невесте идёшь.

– Знаю я Златушка, всё знаю. Да поговорить надобно.

– Об чём говорить? В вечеру за околицу приходи, только не затемно, там и поговорим.

– Потом поздно будет. Сейчас хочу с тобой говорить.

Яромир напрягся и построжел: любит не любит, а командовать не больно должна!

Злата уловила перемену в настроении Яромира, но сразу виду не подала – ишь, руководить начинает! Ещё не муж, а уже… но самой было приятно, что Яромир может и построжничать, и себя главой их будущего союза показать. Она нагнула голову, стараясь скрыть довольную улыбку, и уже согласно кивнула:

– Счас. Закончу вот и выйду за околицу. Иди. Приду.

Яромир подтянул потуже пояс на рубахе и вышел со двора.

– Чего приходил-то? – с подойником, полным молока, из низенького хлева вышла мать. – Небось, снова за околицу зовёт? Ох, не ровён час, с кикиморами-то и повстречаетесь.

– Что вы, маменька! Разве ж можно? В вечёр – ни в жисть. Просил на минутку сейчас вот выйти. Что-то сказать хочет. Важное, небось, коль средь бела дня-то пришёл.

«Вот оно дело молодое неугомонное. Давно ль и я так же к своему Веденеюшке за деревню бегала?» – женщина грустно улыбнулась своим мыслям, а вслух произнесла: – Давай, доченька, ведро. Иди, коль звал. Яромир парень надёжный, с ним и сам… не страшен.

Произнести вслух имя нечистого она по привычке не решилась.

Злата отдала матери пустое ведро, пряча от неё радостно заблестевшие глаза, взметнула юбками сарафана и выбежала за калитку.

«Пусть побегает, пока в девках ходит, – проводила её затуманившимся взглядом мать. – Когда и порадоваться ей жизни-то, как не до замужества?»

Она тяжело вздохнула, предчувствуя скорое расставание со своей единственной дочерью: пойдёт к мужу в дом… из-под крыла материнского упорхнёт. Всё ли сладится там?

«Да нет – всё сладится. Яромир парень ладный, хозяйственный, работящий. И родители его Златушку мою любят как родную. Бог даст – детишек нарожает, внуками радоваться стану».

Женщина поправила косынку на голове и вошла в хату.

Сразу за околицей деревни, не надо было и в поле идти, начинался небольшой луг. С одной стороны он примыкал к околице деревни, а другой своей стороной сливался с полем, заканчивавшимся небольшим леском и берёзовой рощей. Вот с той стороны, что луг прислонялся к околице, и сидел на брёвнышке Яромир и крутил в руках травинку. Вид у него был задумчивый, а скорее – озабоченный. Он даже не услышал шагов Златы. И только когда она подошла почти вплотную и встала перед ним, тогда её и заметил.

– Что сказать хотел, Яромирушка? Небось, важное что? Сидишь, гляжу, что туча темная, в задумчивости. И меня не приметил, пока не встала перед тобой?.. Аль случилось что?

– Садись рядышком, свет мой ясный, лелечка, надобно сказать мне тебе думу свою.

Он замолчал, пристально поглядев на Злату.

– Ну… говори уж. Что за дума?

– А послушаешь меня? Сделаешь, как прошу?

– Да ты сказывай быстрее, уж не знаю, что и подумать.

Злата прикоснулась рукой к плечу Яромира.

– Не ходи в «русалки», – на одном дыхании произнёс Яромир и посмотрел прямо в глаза Злате. – Не ходи, Христом Богом прошу тебя, Златушка, лебёдушка моя, – не ходи! Чует моё сердце – быть беде. Не свидимся мы боле на этом свете, если не послушаешься.

Злата отпрянула от него. Брёвнышко качнулось, и она чуть не упала. Яромир подхватил её и прижал к себе.

– Вот видишь, спужал как? А пошто? Что и в голову тебе втемяшилось – «не ходи», – прошептала Злата, прижимаясь к нему. – Не первая я и не последняя. Это ж игра такая. …Не пужай меня своими страхами, Яромирушка.

– Всем игра, а тебе, нам – худом обернётся. Спать не могу, лелечка, боязно мне за тебя. Сам не знаю, отчего так. Не ходи.

Злата отстранилась от него и вздохнула:

– Деревня ведь выбрала. Не сама я… Как не пойти? Что люди скажут?

– А что нам люди? Они за нас не решают.

– Вот как раз и решают, – она упрямо качнула головой, – и решили. И не след мне противиться. – Злата вновь прислонилась к плечу любимого. – …Да и объяснить им, Яромирушка, как? Что Яромиру боязно за меня? Что тревожно ему?.. Нет, Яромир. Как деревня сказала, так и будет. А ты, соколик мой, брось дурную думу-то думать. Всё хорошо будет… И осенью свадьбу мы сыграем… А потом будем жить долго-долго и умрём в один день.

Злата засмеялась и дернула Яромира за чуб.

– Бежать мне надобно. И ещё кто увидит нас – чего и подумают.

Она легко вскочила с брёвнышка, взмахнула рукавами сарафана и – вот она была, а вот её уж нет. Яромир только вздохнул тяжело. Идти в деревню не хотелось, и он ещё долго сидел на том самом месте, погрызывая травинку за травинкой, и думая, как уговорить всё-таки Злату не участвовать в обрядном представлении. Странным было для него и то, что лёгкая и уступчивая его невеста, вдруг выказала такую несговорчивость. Никогда прежде не замечал он за ней упрямства или непокорности. А тут, как будто подменили её. Сначала в шутку, а теперь вот уже и всерьёз давала она отпор его настойчивости в отношении её «русалочьей» роли. Словно вовсе не выбор деревни то был, а её собственный.

Внезапно настроение его поменялось. Задумчивость, растерянность и тихая грусть уступили место огромному несогласию с происходящим: нет! не согласится он! так просто Злату свою не отдаст! пусть деревенские свой выбор перевыберут! Знал он, что выбор тот всей деревней был сделан, сам на том выборе был, но знал он и то, что окончательное слово за старостой стояло, старцем Посохнем.

Парень решительно поднялся с брёвнышка и направился к тому краю деревни, что выходил почти что на самый берег речки – к избе старца. Давно того люди решителем дел деревенских выбрали – уж третье поколение на деревне менялось, а Посохонь всё правил. Был старец мудрый и добрый, но коль кто не по правде поступал, судил он его сурово и спуску никому не давал. Слушали его деревенские и уважали. А ещё – строго придерживался он обычаев старины, все праздники прежние, из того времени, когда предки наши силам природным поклонялись, знал и чтил, и это позволяло деревенским забавы древние-стародавние себе что летом, что зимой учинять. За то тоже его любили, особливо молодёжь. Потому прямиком и направился Яромир к избе старца.

Встретил его Посохонь мягким взглядом глубоко посаженых серых глаз, от старости исчезнувших под кустистыми, почти белыми бровями. Сидел он на полатях, до того опустив голову, и будто как прислушивался к чему-то. Взгляд его скользнул по лицу Яромира:

– Пошто пришёл, Яромирушка? – вопросил он тихо, чуть вскинув брови, отчего взгляд его обозначился чётче и сразу стал проницательным, однако мягкости своей не утратил. – …Гляжу, паря, думу думаешь, а как надумать чего – не ведаешь.

Смутился Яромир от проницательности такой… и поклонился он старику в пояс и не стал глаза отводить.

– Правда твоя, старче… А пришёл я к тебе просьбу просить, да вот…

Яромир остановился, не закончив. Он вдруг понял, что не станет старец Посохонь за него у деревни просить, и что сам он, одним своим словом на отмену решения всей деревни не пойдёт.

– Да ты говори, говори. Раз пришёл, то и слово своё говори. Просить пришёл, вижу я. Об чём?

«И то, правда: раз пришёл, то и сказ держать надо. А поможет-не поможет старец, то уж не моё ведение», – собрался с духом Яромир, и ещё раз поклонившись старцу, произнёс с болью в голосе, которую не смог скрыть:

– Отмени ты выбор деревни! Пусть другую какую девку в «русалки» выберут! Мало у нас красивых и бойких девчат на деревне? Пошто Злату мою выбрали? Али не знают, что свадьба у нас по осени, что на выданье она?

– Вона ты о чём… – протянул старец. – А то, думаю, что за маета у тебя, паря, в сердце…

Посохонь закряхтел и с палатей слез. Сел на лавку и посох, что прислонённый рядом стоял, в руки взял. И сразу стал торжественным и величавым.

– Так слушай, Яромир, что скажу тебе, – так же торжественно произнёс он. – Не по чину мне сейчас идти поперёк всей деревни. Не я тот выбор делал, не мне его и менять. Хошь, иди ко всей деревне, проси у неё. Если придут ко мне за советом – на твою сторону стану. А сам не пойду ничего менять.

Отложил старец посох и снова дедом старым простым и добрым стал.

– Но тебе скажу, Яромирушка: выбрось ты из головы, а лучше и из сердца своего, упрямство. Помни: чему быть суждено, то и сбудется, стели соломку-не стели. Дай судьбе и Господу Богу нашему суд править – ему, вишь, виднее.

Опустил голову Яромир… А сердце его так и билось в груди от предчувствий нехороших. Но что мог он ещё просить у старца? Тот всё сказал.

Тогда вновь в пояс Посохню старцу поклонился он, повернулся, и низко голову пригнув, через покосившуюся от времени дверь, вышел за порог.

Не знал он, не ведал, что не осилить ему козни тайные той, что злобу на людей затаила и мщение за свою судьбу несостоявшуюся целью своей жизни нечистой сделала…

***

Злата сидела на берегу лесного озера. Здесь, даже в самый жаркий и солнечный полдень, всегда было чуть сумрачно и прохладно. Вот и сейчас, в этот полуденный знойный час, от озера, и окружавших его по берегам могучих елей, веяло прохладой и сладкой дрёмой. Гладь озера оставалась недвижной даже тогда, когда ветерок пробегал по верхушкам деревьев и качал ветки прибрежных кустов. Эта гладь, в такой своей колдовской недвижности, казалась самими камышовыми берегами, потому что полностью сливалась с ними, а камышовые берега мнились продолжением её самой… или это она была их продолжением?..

Как всегда, когда девушка втайне от всех прибегала сюда и сидела, глядя на поверхность озера, мысли её наполнялись мечтами о красивой жизни среди красивых людей в высоких теремах, или таком вот каменном доме, как привиделся ей в детстве в глубине этого озера, среди цветов и дивных растений. Но сегодня мечты эти быстро ускользнули, а на смену им пришло совсем другое – вечер предстоящий, Яромир, маменька…

Подумав о матери, Злата улыбнулась: «А маменька-то у меня добрая, хлопотливая, ласковая». Ей почему-то вспомнилось, как учила её маменька косу плести – вот намучилась она тогда!.. Но была она упорной и трудолюбивой, и очень уж ей хотелось матери помощницей настоящей стать. Потому быстро потом всему и выучилась: и избу прибирать, и тесто ставить, и по хозяйству…

От матери, вновь тонкой ниточкой, память протянулась к отцу.

Сказать, что помнила его хорошо – не могла. В памяти остались лишь отдельные картинки из детства: вот качает её тятенька на ноге своей и прибаутку какую-то сказывает; вот свистульку делает и в ручку ей кладёт; а уж как он на дуде начнёт играть, так ножки-то сами в пляс и идут!.. а то вспомнится, как на лугу с ней в догонялки бегает… и такой добротой из тех воспоминаний на Злату веет, такой весёлостью, что сердечко враз шумливо так в груди и зачастит! …А какой он был – высокий ли, светловолосый ли, курносый ли, – то память от неё скрывает. …А и тех воспоминаний достаточно, чтобы тосковать по отцу, рано так утерянному… Но что уж тут поделаешь – тоскуй не тоскуй, а с того света не возвращаются. Память сохранила, как стенала и голосила маменька, когда принесли ей весть о его пропаже. Долго не хотела она верить, что не вернётся муж-опора её к ней. Хорошо помнила Злата, как сидела вечерами мать, устало подперев голову натруженными за день руками, и молчала, глядя в пустое тёмное оконце; украдкой она наблюдала, как на каждый стук, на каждый шорох под дверью в ночи маменька со скамьи голову поднимала.

Теперь Злата понимала, как тяжко маменьке тогда было: и не мужняя жена, и не вдова… А ведь молодая ещё совсем была, ни любви, ни ласки по-настоящему ещё не узнала… Да и растить её, Злату, одной…

Много лет прошло, прежде чем мужа ждать перестала.

Потому ни разу Злата не заводила с матерью разговора об отце, о времени том нелёгком ничего не спрашивала. Оттого и образа отцовского не знала, а только тепло собственных воспоминаний о нём сердце ей согревало.

«Маменька, маменька, родная моя. Мало видела ты радости и счастья. И вот уж я от тебя к мужу ухожу…»

Девушка вздохнула, склонила голову в задумчивости и погладила ладонью травку рядом с собой. Ощутила нежную её мягкость и шелковистость. Прислушалась к тишине.

«Хорошей помощницей тебе я была… Была?!»

Она точно пробудилась от внезапного толчка!

Почему была?!

И снова, в который уж за сегодняшний день раз, непонятное беспокойство дёрнуло за какую-то струнку внутри, в самой серёдке, под дыхом.

«Почему была-то? Ну и что, что замуж выйду и в избу мужнину уйду? – сердито одёрнула она себя. – Дома-то, чай, совсем рядышком наши стоят, да и родичи Яромировы – таких хороших и на свете-то мало!»

Но беспокойство продолжало дёргать чувства. Она постаралась отогнать его… и сразу интуитивно ощутила, что не из-за замужества мысли такие странные в голову ей приходят, на ум ложатся, душу теребят.

«Вот дурёха! Знать, наслушалась я разговоров этих стариковских о русалках да кикиморах, небылиц всяких. Оттого и ёкает сердечко». Но ей снова, как в светлице, сделалось не по себе. И она оглянулась вокруг. А и бледно-голубое небо над озером, и солнышко в вышине, и величавость тёмно-зелёных елей – всё дышало таким покоем и умиротворённостью, что Злате сделалось даже немного стыдно за все свои страхи и тревоги.

«Конечно, дурёха. Радоваться надо всему: и замужеству, и празднику вековому, и небу, и озеру, и солнцу! Посмотри, посмотри сама, как хорошо-то здесь!» – она подскочила с травы, запрокинула вверх голову и, раскинув руки, закружилась. Остановилась, глубоко вдохнула аромат лесной и звонко рассмеялась. Смех её тотчас над озером разнёсся, а лес переливчатым эхом отозвался. Настроение её изменилось: ушла тревога и внутренняя настороженность.

«Посидеть бы ещё, помечтать», – посмотрела она вокруг с тёплой улыбкой.

Но на смену прежним чувствам уже пришла радостная озабоченность тем, что происходило в её жизни сейчас.

«Чай, обыскались уж меня подружки. Надо в деревню возвращаться. Вон и солнышко на закат пошло – пора идти обряжаться», – заторопилась Злата и, чуть пройдя по бережку, ещё раз бросила взгляд на тихую воду.

«Пора», – снова поторопила она себя и, войдя в лес, поспешила в сторону деревни…

В избе её поджидали подруги. Они набросились с расспросами: где была, да почему одна – им ничего не сказала.

Злата шутливо отмахнулась и напомнила, что пора им обязанности свои выполнять – к обряду её готовить.

– Ну конечно, теперь-то торопить нас станешь. А сама-то где шастала? – не удержалась от нравоучения Властелина.

– Властя, хватит тебе руководить! Пришла же Златка. Времени у нас ещё целый воз и маленькая тележка! Угомонись! – Матрёна, как всегда смешливо, дёрнула подругу за рукав. – Мало ли какие секреты у нашей «русалочки» могут быть! Давай, Злата, – обернулась она к подруге, – доставай рубаху «русальную» и садись вот на лавку – будем тебя справлять.

Злата никак не отреагировала на выговор Властелины. Она лишь тихо улыбнулась, и согласно кивнув Матрёне, подошла к сундуку, что стоял в углу светлицы, подняла его крышку и достала белую просторную рубаху.

– Вот. В самый раз. До полу. …А венок-то не забыли? – спохватилась она.

– Не забыли – самый большой для тебя выбрали – Тихомира сплела. Иди, садись.

Властелина указала на лавку.

– Счас, токмо в рубаху обряжусь. Погодите, подруженьки.

– Рубаху потом наденешь. Сначала косу надо расплести да волосы расчесать, – снова строго указала на лавку Властелина.

– Ох, и строга! Тебе бы деревней нашей править, Властя – всех бы выстроила! как есть! – опять не выдержала смешливая Матрёна.

Но, как всегда, подруга даже глазом в её сторону не повела, только остальные девушки заулыбались и переглянулись, понимающе.

Так за разговорами подруги справили Злате русалочий наряд.

– Златка, ну ты как есть – самая настоящая русалка. Даже глазищи – вона как мерцают! Аж мерещиться что-то начинает!

Матрёна развернула Злату за плечи, оглядывая со всех сторон.

– Глядите, подружки. Ну, что я говорю!

Властелина и Тихомира молча и серьёзно смотрели на Злату.

Та огладила руками на себе рубаху и подошла к зеркалу: оттуда на неё глядела девушка с чудесным венком на распущенных по плечам светлых волосах. Миндалевидные глаза её с чуть приподнятыми верх внешними уголками, действительно – мерцали изумрудным таинственным светом, и Злате были знакомы эти зелёные глаза!

Она ахнула и обмерла – предчувствие близкой беды вновь охватило её. Молнией в голове пронёсся разговор с Яромиром, его уговоры не ходить на обряд в русалочьем обличии, и маменька вспомнилась, и её глаза печальные… Сознание тотчас наполнилось какими-то образами, видениями, где-то там, в глубине её разума зазвенела тонкая струна, и звук её всё нарастал и нарастал, и привёл наконец всё её существо в полное оцепенение – руки бессильно повисли вдоль тела, с лица сошёл румянец, губы побелели.

Девушки, онемев, только хлопали глазами, глядя на отражение Златы в зеркале: оттуда на них смотрела совсем незнакомая им Злата. На мгновение им показалось, что в светлице стало очень холодно…

Первой очнулась Властелина. Не выдержав, почему-то шёпотом, она подала голос:

– Злата, что с тобой?

Но та не отвечала.

Охваченная нехорошим предчувствием, Властелина, превозмогая себя, а точнее свой страх, протянула руку и коснулась мертвенно бледного лица своей подруги – как будто разряд какой-то энергии прошиб её и в тот же момент отразился на Злате: тело её дёрнулось, взгляд приобрёл осмысленность, кожа лица мгновенно порозовела, и Злата обрела дыхание. Властелина отдёрнула руку, а Злата, не оборачиваясь, прижав ладони к щекам, и глядя на зеркальное отражение подруг, медленно произнесла:

– Что с вами, подруженьки?

В светлице повисла тишина.

Как будто пробуждаясь ото сна, Злата, все так же не оборачиваясь, в зеркало, оглядела подруг:

– Пошто молчите вы? Что странно так на меня глядите?

Властелина всмотрелась в зеркальное отражение лица Златы и негромко спросила:

– А ты не помнишь ли, что сейчас с тобой было? Привиделось что?

Девушка отняла ладони от лица и опустила руки: она хотела что-то сказать, но запнулась на полуслове. Потом покачала головой, точно освобождаясь от чего-то, обернулась наконец от зеркала и спросила, скорее у себя самой, чем у подруг:

– Привиделось?.. Не знаю… может, и привиделось…

Затем, словно нехотя, вдруг улыбнулась и кивнула:

– Знать привиделось…

Она дотронулась до венка на голове, опустила глаза и вздохнула.

Девушки испуганно переглянулись.

– А что привиделось-то? – не удержалась Матрёна.

Но потустороннее выражение уже ушло из глаз Златы.

– Да не вспомню уж – что.

Матрёна открыла, было, рот для нового вопроса, но Властелина исподволь дёрнула её за сарафан, и приблизившись к Злате, положила ей руку на плечо:

– Пойдём мы, Злата. Когда время обряда придёт, зайдём за тобой.

– И то, правда. Пойдёмте, девоньки. Пусть Злата посидит одна, передохнёт. Ей ещё ввечеру побегать придётся за нами, – согласно кивнула Тихомира и вдруг, до того всегда тихая, недовольно зыркнула на подругу, продолжавшую стоять с открытым ртом, и вполголоса произнесла:

– Матрёна, рот-то закрой!

Но Злата, казалось, ничего не слышала. Она только рассеянно кивнула подружкам, отошла от зеркала и присела на лавку под окном: всё ещё чудилось ей, что не в зеркало, а в судьбу свою она только что заглянула…

***

С весёлыми песнями и плясками, с хороводом и обливанием друг друга водой, была она, «русалочка», изгнана парнями и девками из деревни. Дальше, как говорил обычай, но всё же больше ради забавы, начались догонялки.

Не до песен и хороводов было Злате. Покоя не давало тревожное брожение в душе, появившееся после увиденного в зеркале как бы своего, да вроде, и не своего вовсе образа. Куда она там заглянула – не ведала, да только ничего хорошего точно там не увидала. Потому обряд она ещё смогла пройти, а вот в догонялки играть – сил уже не осталось. Оттого не шибко она старалась изловить кого-то, хотя внешне всё выглядело взаправдашне, а и потому только, что деревенские очень уж хотели повеселиться – вот и веселились.

Всё это время Яромир был рядом, ни на шаг от Златы не отходил.

Видел он, что невеста его веселится точно бы через силу, и сердцем своим чутким любящим чувствовал, что не рада она уже роли своей, а больше тяготится ею. Но мешать веселью других не хотел и ждал, когда обряд к концу подойдёт, чтобы увести Злату ото всех и дать ей возможность побыть только с ним. А уж он-то приголубит любушку свою, утешит и успокоит.

Никого «русалочка», как водится, не поймала в свои сети, но зато молодёжь набегалась и повеселилась на славу! Девки с раскрасневшимися щеками, парни, лихо сдвинув набекрень картузы – все запыхавшиеся и довольные, отправились и дальше хороводы водить. Для этого издавна был облюбован пригорок, что возвышался над широкой рекой, спокойно катившей свои живительные воды среди пашен и лугов…

Теперь, следуя тому же древнему обычаю, надлежало ей, «русалочке», укрыться от глаз людских в лесу, а затем, не показавшись разгулявшемуся народу, одежды ряженой скинуть, да и домой к маменьке вернуться.

Именно этого и хотела сейчас Злата: укрыться от глаз людских, побыть в одиночестве. Потому, оглянувшись украдкой на деревенских, уже водивших хоровод, и на жениха своего, недалеко от неё стоявшего и заглядевшегося на их гулянье, никем, как ей показалось, незамеченная, она поспешила к лесу, да так торопилась, что венок с головы-то и упал и покатился ярким колесиком в траву, а белая её «русалочья» рубаха только и мелькнула, тут же скрывшись в темноте лесной чащи.

«И ничего, что темнеть начинает: лес, что дом родной для меня, да и деревня рядом. Ещё луна не покажется на небе, а я уже с маменькой рядышком в избе сидеть буду», – облегчённо вздохнула она и…

Злата вошла в лес.

И как-то сразу, вместе с начинавшими уже до этого мерцать вечерними звёздочками, с неба вдруг куда-то ушла даже не успевшая ещё полностью выкатиться на него луна, тёмные деревья вытянулись вверх и закрыли собой всё пространство над головой. Стало очень темно и холодно. Теперь это был совсем не тот привычный и любимый лес, знакомый Злате всеми своими тропинками сызмальства. Вместо приюта и покойной тишины, сейчас он показывал ей своё совсем иное, незнакомое – пугающее лицо: холодным и мрачным стоял он вокруг темной стеной, не привечая, а будто угрожая или предупреждая… О чём?

Девушка насторожилась.

А что там между деревьями? Ей показалось, что там начали вспыхивать и тут же гаснуть маленькие огоньки. Среди этих огоньков мелькнули ломаные тени! Они метнулись призрачными силуэтами в призрачных сумерках… А может быть, это вовсе и не тени и не сумерки вовсе, а такая загадочная и запредельная потусторонняя жуть…

Злата испуганно повернула назад, но тропинка, приведшая её сюда, пропала, как будто её никогда и не было.

«Ой, маменька родимая! Не надо было в лес идти! Где тропка? Не могла же она взять, и сама исчезнуть?»

Вокруг было темно, шумел ветер, и Злате стало очень страшно.

Она остановилась.

По спине побежали мурашки, точно кто-то иголочками тоненькими быстро-быстро поколол её.

Сердце бухнуло, ноги сразу ослабли.

«Может, взаправду там между деревьями кто-то прячется?» – и Злата, замирая, всё-таки нашла в себе смелость оглянуться назад.

Там было темно и… никого, никакого движения.

«Вроде нет никого, – немного успокоилась бедная девушка. – Но как теперь дорогу к дому найти? Знала лес, как свои пять пальцев, а что-то не смекну сейчас вовсе – в какую сторону-то к деревне идти? Совсем заплутала. Что делать-то?»

И тут она вспомнила о деревенской молодёжи, что осталась водить хороводы на берегу реки.

«Вот пойду на голоса деревенских и выйду на реку, а там рукой подать до деревни», – обрадовалась Злата и прислушалась.

Тишина. Она поняла, что не слышит никаких голосов деревенских: лес наполнился такой плотной тишиной, что у Златы от неё до боли заложило уши – и вот тут Злата, наконец, по-настоящему перепугалась.

Она стала озираться, зябко ёжась в просторной – без пояса – «русальной» рубахе, не решаясь пойти ни в одну сторону. А становилось всё темнее… Тут и дрожь начала её пробирать от вползавшего под рубаху сырого ночного холода.

«Надо хотя б куда идти, а то, не ровён час, заморожусь совсем».

Девушка сделала несколько шагов по лесному игольчатому настилу.

«Кажись, тропинка это», – облегчённо продохнула: показалось ей, что под ногами чувствует она утоптанную землю. Пригляделась, но распущенные волосы нечем было подвязать, и они всё время закрывали лицо и глаза, мешая видеть, а косу плести в этот миг – руки не поднялись.

«Будь что будет, а пойду я по тропинке, сколь чувствовать ногами её смогу: авось, не потеряю в темноте и выйду к околице».

Однако не заметила она в темноте, что, думая, будто идёт по тропинке, совершенно потеряла ориентиры и всё дальше и дальше углубляется в лесную чащу…

И так она шла и шла, а лес вокруг становился все угрюмее и угрюмее, все непроходимее и непроходимее. Наконец она остановилась, измотавшись вконец и не в силах справиться с дрожью во всём теле: она поняла, что забрела в дикую лесную глухомань и место это было совсем незнакомо ей…

***

…Но вот она перестала дрожать и озираться. Прислушалась. Или это ей только показалось? Словно шепнул кто на ухо что-то.

Но нет, то ветерок по верхушкам деревьев пробежал и, знать, в лесное озерцо-то и спрятался. А тёмное небо, дотоле ещё хотя бы чуть проглядывавшее сквозь верхушки деревьев, совсем пропало. Черно вокруг, ничего не видно.

Злата снова задрожала, да так, что зубы застучали. На этот раз у неё не хватило смелости оглянуться. Она просто стояла на месте, пригвождённая к нему страхом.

Но что это? Точно кто-то хихикнул у неё за спиной.

«Играет со мной кто в „жмурки“? – пронеслось в голове, – а кому ж тут играть?»

И сама себе, все больше холодея от суеверного ужаса, ответила:

«Кикиморам да русалкам».

От догадки такой мороз пробежал по коже, и дыхание враз перехватило.

«Да нет! – изо всех сил пытаясь не умереть от страха, ободрила себя Злата, – я же сама „русалочка“ сегодня… Но всё-таки не след мне было к лесу да к рощице бежать».

И снова смешок, и дотронулось как будто что-то холодное да мокрое до её плеча! Девушка почувствовала, как снова мурашки побежали у неё по спине, собирая кожу покалыванием мелких иголочек, и как заледенели тотчас руки и ноги.

И снова шумнул ветерок, и снова смешок за спиной. Злата вся сжалась, окончательно не смея шевельнуться и шага ступить. Тёмной плотной волной из глубин её сознания всё выше поднимался ужас перед неизвестным. Он поднимался всё выше и выше, пока не подступил тошнотой к горлу. Она задохнулась.

Недалеко снова хрустнула ветка. Девушка, как дикая загнанная лань, дёрнула головой в сторону хруста и тут же пустилась бежать, не разбирая пути, туда, куда несли её подкашивавшиеся от страха ноги…

Деревья вдруг зашумели, их ветви начали раскачиваться, кусты гнуться, а потом зашёлся вихрем ветер, закружил всё вокруг и Злату – тоже…

***

…Она неслась, не ведая куда, лишь бы подальше от этого хруста, подальше от этого смеха! Однако ветер, поднявшийся из ниоткуда, вихрем кружил вокруг неё, не давая бежать, деревья издали были деревьями, но как только Злата подбегала ближе, тут же превращались в злобных великанов, хватавших её за рубаху своими длинными костлявыми пальцами, толкавшими её назад и ещё при этом дико подхохатывая. То там, то тут среди деревьев мелькали, вспыхивая, жёлтые огоньки, подпрыгивали вверх длинные тени. Лес вдруг оказался населён безобразными чудищами, не дававшими ей проходу, и стремящимися во что бы то ни стало закружить, завертеть её так, чтобы упала она без сил и забыла о себе самой – кто она и откуда.

Из последних сил несчастная девушка переставляла ноги, растрепавшиеся и спутавшиеся волосы липли к лицу и застилали дорогу. Казалось, ещё чуть-чуть – и упадёт она на землю и согласится на смерть безвестную и одинокую в этом жутком месте. В кромешной тьме видела она уже свой конец, и зацепившись за выступивший корень страшного дерева-великана, упала, не имея больше сил к сопротивлению. И в изнеможении закрыла глаза, приготовившись принять смерть…

***

«Всё, на сегодня достаточно. Что смогла, то насочиняла. Пора и честь знать. Пару-тройку тысяч печатных знаков настучала. Как говорится – норму писательскую на сегодня выполнила. Не живут, правда, ещё мои герои своей жизнью, ох, не живут. Но! „пишите, девушка, пишите“, и они заживут».

Катя с монитора компьютера ещё раз перечитала написанное, и по укоренившейся привычке подготовила принтер для распечатки текста. По какой-то своей, даже ей не до конца понятной традиции, она больше любила читать текст того, что написала накануне, уже в отпечатанном на принтере виде. Из пустых «цифер» количества печатных знаков, написанное – в отпечатанном виде, – сразу превращалось для неё в имеющих плоть и кровь – с их судьбами, – живых людей, картины природы оживали, и тогда деревья шумели листвой, цветы источали аромат, птицы взмахивали крыльями и подавали голоса…

А сейчас подал голос мобильник. Звонила Агния. Как всегда, отругала, что давно к ним Катя не заходила, скороговоркой выложила просьбу: приезжай с Кирюшей посидеть, снова Антон в клинике задерживается допоздна, а ей, Агнии, бежать во вторую смену скоро.

– Конечно, Агнешечка, приеду. Как раз писать отрывок закончила, вот только точку последнюю поставила.

– Вот-вот, отдохнёшь от компьютера! Хотя, знаю тебя, Кирюшку уложишь, и снова в интернет полезешь, неугомонная!

– Видать, судьба у меня такая, – засмеялась Катя. – Кому замуж выходить и детей рожать, кому об этом в романах писать.

В ответ Агния только хмыкнула.

Отключив связь, Катя с сожалением посмотрела на готовый к работе принтер:

«Ну что ж! Пусть и техника отдохнёт. Вечером, может, отпечатаю. …А с замужеством мне и правда, не сдружиться, – то ли грустно, то ли констатируя свершившийся факт, подумала она. – Вот не тянет меня к этому занятию! Может, не такая я какая… Был Аркаша. И нежный, и заботливый, и уступчивый. Но что-то не то… Как себе приказать полюбить, или согласиться жить с человеком без любви?.. Любовь? А знаю ли я, что это такое?»

Катя подошла к зеркалу и будто со стороны посмотрела на своё отражение в нём.

«Не знаю. А мама моя, а бабушка – знали? Бабушка точно знала, потому так и не вышла больше замуж, потеряв своего мужа на войне. Может, и я ещё…»