Текст книги "Моя русская жизнь. Воспоминания великосветской дамы. 1870–1918"

Весьма забавный эпизод имел место в связи с этой гостиной и моей собачкой Мумом – той самой собачкой, которая так нас развлекала в Пломбьере. И муж, и я очень любили Рим, и мы, как правило, уходили утром знакомиться с его красотами и никогда не уставали от совместных прогулок. Мы часто посещали церкви и ради этих и многих других подобных случаев брали с собой собачку на поводке. Поводок был необходимой мерой предосторожности и потому, что любимым блюдом собачки были голуби, а их в Риме – бесчисленные стаи, и на залитых солнцем улицах они то прихорашивались, чистя перья, то прогуливались по ступенькам церквей и общественных зданий.

В одну из таких наших утренних прогулок пошел дождь, и улицы скоро стали грязными. Это был шанс для Мума, он не стал терять времени и скоро сам весь перепачкался. По возвращении в отель я передала его под опеку мальчику-коридорному, а мы пошли в ресторан обедать. Это было на следующий день после приезда старого великого князя, и мальчик, не зная, что комната уже не наша, отвел собачку в нашу старую гостиную, из которой корзина, конечно, была унесена, когда комнату занял великий князь. Когда великий князь вернулся, собачка приветствовала его самым шумным образом, и новый хозяин обнаружил, что диван и кресла покрыты грязью.

Пока мы обедали, его сын, великий князь Георгий, подошел к нам и сказал: «Идемте сейчас же. Мой отец хочет видеть вас по очень серьезному делу». Мой муж поднялся, чтобы пойти с ним. «Не вы, Толи, а только ваша жена», – сказал великий князь, улыбаясь. Я не могла догадаться, для чего я могла понадобиться. Но, войдя в комнату, я сразу все поняла, потому что на кушетке все еще сидел и лаял мой грязный Мум. Увидев меня, великий князь сказал: «Вы знаете, как я вам благодарен за эту комнату, княгиня, но я не ожидал, что мне также придется взять и собаку, особенно в таком состоянии. И так как я полагаю, что вы бы не поверили, что ваше любимое животное обладает столь дурными манерами, я подумал, что лучше было бы, если б вы сами увидели это. А потому я послал за вами. Теперь, когда вы увидели свою чудесную собачку, могу ли я попросить вас пообедать со мной?»

В то время великий князь Георгий был страстно влюблен в принцессу Марию Греческую и надеялся получить на свое предложение благоприятный ответ. Как и большинство влюбленных, великий князь был очень суеверен. Он был уверен, что одного лишь посещения церквей и произнесения молитв святым будет достаточно, чтобы исполнились его желания. Он теперь жил лишь этими ожиданиями и занимался покупкой самых дорогих вещей в качестве подарков к Новому году и Рождеству, чтобы продемонстрировать ей свою великую любовь, когда они счастливо обручатся. Очень часто мы его сопровождали.

«Гранд-отель» был общепризнанным местом встреч самых модных итальянцев и людей, составлявших великосветское общество. Дамы блистали изумительными нарядами, особенно на обедах. Потом, прохаживаясь по гостиной, можно было столкнуться с самыми замечательными людьми. Возможно, наибольшее внимание привлекали донна Николетта Грациоли и донна Мария Маццолени. Многие сицилийские дамы проводили зиму в Риме и останавливались в этом отеле, и среди них были принцесса Трабия и принцесса Паттерно. Итальянские женщины – самые красивые и очаровательные создания.

И там я познакомилась с д'Аннунцио. Интеллектуальная мощь и дар воображения этого великого итальянского поэта, которые проявились в его опубликованных трудах, поэмах, пьесах и романах, были слишком хорошо известны, так что у меня не было необходимости припоминать их тут. Внешне он был не очень высок, и маленький клинышек его желтой бородки придавал ему крайне саркастическое выражение. Несмотря на приятность его манер, его трудно было назвать по-настоящему симпатичным, он, казалось, наслаждался тем, что разбирает каждого на части; он выглядел чересчур самоуверенным и наверняка был слишком высокого мнения о своей особе. В то время он работал над своей книгой «Пламя» («Il Fuoco»), в которую ввел интимное описание знаменитой актрисы Элеоноры Дузе.

Он, несомненно, был великим поэтом и глубоко изучался всеми лучшими французскими и русскими авторами. И все-таки, несмотря на его талант, окончательное впечатление о нем нельзя назвать благоприятным.

Он подарил мне экземпляр «Il Fuoco» с очаровательным авторским посвящением, но, к сожалению, эта книга, как и многие другие драгоценные вещи, пропала в России. Россия в самом деле – огромная груда печальных воспоминаний.

Два года спустя, в 1901 году, я побывала на постановке его пьесы «Франческа да Римини» в Берлине, где главную роль играла Дузе. Пьеса была отличная, а Дузе в заглавной роли – восхитительна. Маркиз Империали, бывший в то время итальянским послом в Берлине (а потом в течение многих лет послом в Лондоне), пригласил меня в свою ложу. После представления он сказал мне: «Подождите минутку, княгиня, и я вам покажу нечто куда более прекрасное, чем та пьеса, которую вы только что видели». Должна признаться, что была в полном восторге от пьесы д'Аннунцио, которую считала самой прекрасной вещью, а маркиз явно забавлялся моим энтузиазмом. Сняв с полки своей библиотеки бессмертную книгу Данте, он прочел мне шестнадцатую песнь этой знаменитой поэмы, в которой вся история Франчески да Римини пересказана с таким пафосом. «Вот это стоит послушать, – сказал он. – Никто не может сравниться с Данте. Он превыше всех и навсегда – это один из воистину бессмертных!»

Будучи в Риме, мы часто и всегда с удовольствием общались с графом Туном, австрийским премьером, остановившимся в нашем отеле. Он был исключительно воспитанным человеком с очаровательными манерами и в то же время очень умным. Своей высокой фигурой и огненно-рыжими волосами он привлекал всеобщее внимание. Брат его был женат на графине Гротек, сестре герцогини Гогенберг, которая со своим мужем, эрцгерцогом Францем Фердинандом была смертельно ранена в Сараево. Граф Тун всегда носил орден Золотого руна, он даже рассказывал нам, что приказал вышить его на своем ночном халате.

Наш отель стал местом проведения ряда развлечений, устроенных неким молодым американцем по имени Too, вероятно, очень богатым. Впоследствии он стал печально известен как Гарри Too, главное лицо некоторых уголовных процессов в американских судах. Но в то время, о котором я говорю, он выделялся просто как очень состоятельный иностранец, устраивавший множество пышных обедов и балов для всего космополитического общества в Риме. Всегда очень бледный, глаза перескакивают с одного предмета на другой… Он был всегда дорого одет, но его одежда находилась в таком беспорядке, что он выглядел неопрятно и неаккуратно. Манеры его хорошими не назовешь.

Хотя он постоянно присылал нам приглашения и фактически оказывал давление с целью увидеть нас на своих приемах, мой муж никогда не соглашался стать его гостем, хотя я лично не видела причин для постоянных отказов, зная, что римское общество не отвергает его гостеприимство. Однако мой муж, очень невзлюбив этого человека, не доверял ему. Как-то поздно вечером г-н Too по ошибке зашел в наш номер. Мой муж, будучи по натуре человеком самым уравновешенным, был взбешен этим вторжением и поднял большой шум, пожаловавшись управляющему отеля. Он сказал мне: «Не могу себе представить, что этому ужасному человеку от меня понадобилось!»

Вскоре после этого Too женился на мисс Эвелин Несбит, очень красивой девушке, но через два года мы прочли в газетах, что он арестован в Америке за убийство г-на Уайта. В газетах было полно его фотографий и описаний его жизни. Пышные увеселения, которые он устраивал в «Гранд-отеле» в Риме, получили обширные комментарии. Муж, обращая мое внимание на эти отчеты, заявил: «Видишь, я в конечном итоге оказался прав!»

Многие итальянцы, с которыми я потом встречалась, испытывая отвращение, удивлялись, как же могли они пользоваться гостеприимством такой ужасной личности. Это показывает, как надо быть осторожным в этих крупных международных отелях, где деньги являются золотым ключиком, открывающим любые двери, и где преступники могут жить бок о бок с людьми, репутация которых безукоризненна. Мы рассказали о Гарри Too одному нашему другу, который в свою очередь сообщил нам, что видел его в уголовной психиатрической больнице Манхэттена, штат Нью-Йорк, и что Too вызвал в нем такое же инстинктивное отвращение, как и у моего мужа. Доктор в больнице рассказал нашему знакомому, что Too – это наиболее интересный и аномальный случай одновременно.

Не могу себе позволить обойти вниманием в числе тех, с кем мы подружились в Риме, г-на и г-жу Крупенских, самых гостеприимных и добрых людей; он был советником в российском посольстве, а потом повышен в послы. Они везде пользовались популярностью и большим уважением у всех, кому повезло с ними познакомиться.

Среди русских, постоянно живущих в Риме, в то время был дядя моего мужа, князь Виктор Барятинский. И он, и его жена были высококультурными людьми и держали салон, который неизменно посещало много людей. Помимо них, у нас было еще несколько родственников, живших тогда в Риме. Мы часто устраивали большие вечеринки и совершили много веселых поездок по окрестностям.

Как-то раз мы поехали на скачки, и там, чтобы лучше видеть, мы с кузеном взобрались на кучу песка и камней; мягкая почва под ногами была ненадежной, и мы оба съехали вниз с неприлично большой скоростью. К своему ужасу, мы увидели нацеленные на нас несколько камер фотоаппаратов, и от этого верха унижения нас спасло лишь вмешательство моего мужа, который пришел к нам на помощь в самый последний момент. Над этим случаем много забавлялись, особенно учитывая, что я была очень изящно одета, на мне была симпатичная розовая шляпка, которая, когда я ее подобрала из грязи, была уже неузнаваемого цвета. У нас у обоих было несколько веских причин (хотя и неприятных) для того, чтобы испытывать неудобство. Прочитав на следующий день в одной итальянской газете отчет о скачках, мы обнаружили скромную фразу о том, что «падение княгини Барятинской не осталось незамеченным», но я все еще благодарна тому, что муж вовремя подоспел, чтобы мы сумели избежать фатального щелчка камеры.

Также в Риме мы встретили знаменитого французского композитора Рейнальдо Ганна, чьи изящные романсы сейчас хорошо известны и вызывают восхищение. Он был прекрасным музыкантом и искусным пианистом. Однажды вечером он приехал в отель, где мы остановились, чтобы нанести визит своим друзьям – графу и графине Толстым. Г-н Ганн был вместе с г-ном Швабахом, хорошим скрипачом, сыном крупного немецкого банкира; через два года он умер от туберкулеза. В то время песни г-на Ганна были изрядной новинкой. Обращаясь ко мне, Ганн сказал: «Княгиня, г-н Швабах – великий музыкант, и, если он имеет желание сыграть, я с огромным удовольствием буду ему аккомпанировать». И я спросила, не будет ли он так любезен, потому что все мы обожаем музыку. И тут он достал свою скрипку, и мы, захваченные его игрой, слушали его допоздна.

Этим вечером произошел забавный инцидент. Великая княгиня Анастасия Михайловна, не выносившая классической музыки, поинтересовалась, не мог бы г-н Ганн порадовать ее несколькими цыганскими романсами. Мы были озадачены таким неожиданным пожеланием, поскольку оба музыканта весь вечер играли только классическую музыку. Однако г-н Ганн удовлетворил каприз великой княгини и сыграл несколько произведений из русской легкой музыки. В тот вечер он подарил мне ряд своих романсов, но, как и большая часть моих остальных сокровищ, они пропали. Приятно теперь осознавать, что их автор так широко известен и признан как художник, и помнить, что мы были среди первых, кто оценил его талант. Он сыграл и подарил мне несколько своих песен в рукописи, которые потом были опубликованы.

Одно из самых сильных впечатлений моей жизни оставила встреча с папой Львом XIII. Я видела его два раза. В первый раз, когда наше представительство в Ватикане снабдило нас билетами на мессу в Сикстинской капелле, которую служил сам папа. Капелла мала по размерам, а поэтому билеты достать трудно.

Перед началом службы мы собрались в прекрасных залах Ватиканского дворца, чтобы наблюдать за шествием в капеллу. Папу на троне несли четыре носильщика. В то время ему было около девяноста лет, его лицо покрывала восковая бледность старой слоновой кости, но, когда он услышал восторженные приветствия «Да здравствует папа царствующий!», лицо оживилось, а глаза, всегда яркие и пронзительные, засияли, когда он давал благословение. При внешнем безразличии в нем, казалось, таится некая энергия, нечто сверхъестественное, что на меня очень подействовало. Не будучи католичкой, я вполне могла понять, как глубоко ему поклоняются римские католики.

Второй раз я увидела папу Льва XIII на его личной аудиенции. Мы попросили его принять нас, и он любезно согласился это сделать. Мы с мужем в сопровождении графа Туна прибыли в Ватикан и были встречены камердинером. Вновь мы увидели великолепные залы, хранящие память о незабываемых событиях. Я почувствовала себя такой маленькой и беспомощной посреди этого великолепия, возникшего благодаря религиозному рвению ушедших поколений. Естественное чувство волнения, осознание того, что скоро предстану перед его святейшеством, почти целиком заполонило меня.

Днем раньше одна дама сказала мне, что я должна пасть перед ним на колени, но когда он принимал нас, то был скромным и простым и сидел в обычном кресле. Подле него находился знаменитый кардинал Рамполло, у которого был странный, проникающий насквозь взгляд Я тут же склонилась до полу и оставалась в таком положении, гадая, что же делать дальше. Похоже, в этом не было никакой необходимости, и я опасалась, что выгляжу смешно и неуклюже. Уже не помню, как поднялась. Следующее, что я запомнила, – это как оказалась сидящей рядом с ним. Его святейшество, разумеется, говорил на великолепном французском. Он упомянул о доброте нашего императора и сказал, что его великое желание – объединить две церкви: Римско-католическую и Русскую православную. Хотя ему было почти девяносто, голос его был очень ясен и он обладал удивительной памятью. Я вновь была потрясена его чрезмерной бледностью. Перед нашим уходом он благословил нас, и мы вновь увидели в его взгляде вдохновение человека, общающегося с Богом.

Глава 8
Гамбург. – Неаполь

В 1901 году мы отправились на лечение в Гамбург, выехав из России вместе с родителями моего мужа, которые собирались в Наухайм. Прошлой зимой моего бедного свекра хватил апоплексический удар, и он надеялся, что воды Наухайма пойдут ему на пользу. Мы жили в маленькой вилле, пристроенной к Park Hotel Рихтера, и, когда мой муж вернулся к своим обязанностям в России, я осталась в Гамбурге для продолжения курса лечения.

В Гамбурге я часто виделась с принцессой Софьей Строцци и ее очаровательной матушкой, графиней Марией Браницкой, и обе они были очень добры ко мне и к тем, к кому я была глубоко привязана.

Германские император и императрица в тот год приехали пожить некоторое время в своем дворце в Гамбурге, и можно было часто встретить императора в парке. К тому же там проводился теннисный турнир среди офицеров, на котором он бывал каждый день и к которому проявлял живейший интерес.

Потом приехали король и королева Англии. Говорили, что императрица Фредерика умирает и что они приехали отчасти, чтобы навестить ее. Несколько лет она ужасно страдала от рака, и никакие лекарства ей не помогали. Королева Александра в Гамбурге долго не задержалась, но до ее отъезда я имела честь быть ей представленной. Я также послала ей цветы от имени своего свекра, который был ей очень предан. Король Эдуард остался, чтобы пройти курс лечения. Он очень рано вставал для принятия водных процедур, всегда болтал и шутил с девушками, которые вручали ему его очки, и стал очень популярен в округе.

В начале августа мы узнали о смерти императрицы Фредерики. Я видела ее на смертном ложе. Какой же маленькой она стала, но какого достоинства и безмятежности были полны ее черты! Я вместе с принцем и принцессой Строцци поехала в замок Кроненберг, неподалеку от Гамбурга, где жила императрица и где находилась великолепная коллекция предметов искусства, которую она собрала, причем многие экспонаты были из Италии. Мы присутствовали при выносе тела, а потом и при погребении. Погребальное богослужение состоялось в маленьком храме в Кроненберге. У гроба стояли кайзер и его старшие сыновья, и церемония была очень трогательной.

В тот же вечер гроб при факелах был препровожден на вокзал и отправлен в Потсдам. Никогда не забуду жуткий эффект той ночи. Мерцающие факелы, темное дождливое небо, дробь барабанов и цокот конских подков кавалерийского эскорта, все вместе это произвело невероятное впечатление.

Наша карета двигалась с трудом, дорога была забита возвращающимися войсками, и всадники постоянно наезжали на нас. Отовсюду слышались предостерегающие окрики. Было так темно, что возницы еле различали дорогу. Лишь спустя долгое время мы смогли выбраться из этой суматохи и на рассвете добрались домой усталыми, замерзшими и голодными.

Осенью состояние здоровья моего мужа вынудило его оставить на какое-то время военную службу. У него случилось что-то вроде нервного расстройства, и ему требовался отдых. Поэтому он поехал в Висбаден, чтобы провести там часть зимы. Там мы часто проводили вечера за игрой в покер с принцем Нассау и его женой, графиней Меренберг, дочерью знаменитого Пушкина. Это были очаровательные люди, которые знали меня с моих детских лет, и мы были рады вновь оказаться рядом с ними.

Мы жили в небольшой усадьбе близ Висбадена, и, пока мы оставались там, у нас был очень необычный английский слуга. Он хорошо исполнял свои обязанности, но, думаю, был не совсем нормальным. Он был жертвой самых странных галлюцинаций. Каждый день он преподносил какую-нибудь новую историю о своих родственниках. Тетя погибла в какой-то железнодорожной катастрофе, сестра опасно больна и т. д. Поначалу я верила ему, сочувствовала и пыталась уговорить его вернуться домой в Англию, даже купила ему билет на поезд. Но он так и не поехал. Наконец я поняла, в чем дело. Когда его мать по-настоящему заболела и сестра телеграммой попросила его приехать, я заставила его поехать.

Здоровье моего мужа в Висбадене все ухудшалось, и, когда мы собрались в Рим, он тяжело заболел. Я так беспокоилась за него, что послала его родителям телеграмму, и было решено, что мы поедем в санаторий в Берлине.

В этих мемуарах я еще не рассказывала о нашем верном Жозефе. Мы приняли его к себе на службу в Монте-Карло, когда ему было лишь тринадцать лет от роду, и он был в прислуге в Cafe de Paris. Его искреннее и честное округлое лицо и удивленные глаза, напоминавшие анютины глазки, очень пришлись мне по душе. Он был из очень бедной семьи, отец его служил кучером, мать – прачкой, и в семье было много братьев и сестер. Родители его были в восторге от нашей идеи взять Жозефа с собой в Россию.

Поначалу он, естественно, чувствовал себя не в своей тарелке, не понимая ни одного слова по-русски и ничего абсолютно не зная. Он увидел в нашем доме великого князя Бориса, кузена императора, и тут же вообразил, что в России только один великий князь, как, например, может быть только один император. Когда ко мне зашел еще один великий князь – не помню, какой – и назвался, к его огромному удивлению, Жозеф ответил ему на французском: «Вы не можете быть великим князем, есть лишь один – великий князь Борис!» Великий князь Алексей, услышав эту историю, сказал мне: «Вы, должно быть, выиграли этого мальчика в рулетку».

Более двадцати лет Жозеф оставался с нами. Он проявил величайшую преданность моему мужу и никогда не покидал его, прослужив ему во время двух войн. В последнюю войну мой муж часто присутствовал при императоре, и Жозеф, являясь очень хорошим фотографом, с разрешения императора сделал ряд снимков. Его очень любил цесаревич, и однажды, когда императорский поезд только что тронулся от перрона, он вдруг крикнул взволнованно своему отцу: «О, мы не можем забыть тут Жозефа!» Он подарил Жозефу золотые часы со своими инициалами, которые тот хранил с религиозным рвением и, к счастью, сумел сберечь в тревожные дни революции.

Уйдя от нас, наш верный Жозеф вернулся в свой родной Монте-Карло.

Как я уже говорила ранее, в 1902 году состояние здоровья моего мужа было настолько тяжелым, что вызывало у нас огромную тревогу. Он представлял собой настоящий сгусток расстроенных нервов. Поэтому его родители решили поместить его в санаторий в Берлине, поручив заботам знаменитого профессора Ренверса. В этом заведении не было медсестринского ухода за больными; палаты, хотя и хорошо обустроенные (надо в этом признаться), были больше похожи на гостиничные спальни, чем на больничные помещения. Питание было самым ужасным, какое только можно ожидать в немецком санатории.

Профессор был личным врачом императрицы Фредерики – мужчина около пятидесяти лет и большой любимец фешенебельного Берлина. Он привык к ежедневному посещению пациентов в клинике, когда он говорил им несколько слов поддержки, а потом считал себя свободным. Когда он разговаривал, чувствовалось, что он слушает только самого себя и очень доволен собой. Недели шли за неделями без каких-либо улучшений в состоянии моего мужа; там действительно ощущался недостаток какого-либо внимания, которого требовали пациенты.

Поскольку приближалась жаркая пора, профессор предложил нам провести какое-то время в санатории, похожем на его собственный, но расположенный в Гольштейне. Он был известен под названием «Немецкая Швейцария» и находился в герцогстве Ольденбургском, а врачом там был человек, которого он нам рекомендовал в самых хвалебных выражениях. Место называлось Гремсмюллен, это примерно в полутора часах езды поездом от Киля, германского порта, столь любимого кайзером в дни проходивших там регат.

Мы отправились туда и нашли очень примитивный деревянный дом с дурно обставленными комнатами. Санаторий состоял из нескольких стоящих особняком вилл, из которых наша располагалась на некотором удалении от главного корпуса, куда нам полагалось ходить обедать. Так как в этой стране часто шли дожди, ходить на обед и ужин было очень неудобно, особенно по вечерам. После проведенных таким образом трех недель, убедившись, что здоровье моего мужа не поправилось, мы «выписались».

Проведя месяц в Киссингене и Бадене в великолепном санатории, принадлежавшем профессору Эмериху, который не мог многим ему помочь, мой муж почувствовал себя много лучше. Профессор был так внимателен, так любезен и ласков к своим пациентам, что добивался самых чудесных результатов. В этом санатории я увидела дотоле не известную мне сторону жизни, бездну, в которой находились морфинисты, кокаинисты и другие бедные создания, почти лишенные рассудка. Было просто удивительно наблюдать пронырливость и изобретательность, с какими они старались добыть свой любимый яд, морфин или опиум, и к каким только уловкам они не прибегали. Один молодой человек, с которого удалили почти все шрамы от иглы, которой он вводил морфин, был отпущен в отпуск домой повидаться с родными. Но он вернулся в санаторий с запасом наркотика, спрятанным в каблуках его ботинок. Было мучительно видеть пациентов в момент, когда у них отбирали их яд. Некоторые приходили и просили меня помочь им достать для них наркотики. В одном случае старая дама даже упала передо мной ниц, умоляя дать ей немного кокаина. Нужны воистину стальные нервы, чтобы находиться среди этих бедных созданий.

После двухмесячного лечения мой муж полностью выздоровел, окреп, повеселел, он отлично выглядел. Доктор Эмерих своей простой и рациональной системой действительно творил чудеса. Так как доктора решили, что моему мужу надо провести зиму в хорошем климате, мы выбрали Неаполь, так как он менее фешенебельный, чем Ривьера.

В 1903 году у нас была чудесная зима в Неаполе, хотя я не смогла принять участие во всех развлечениях, так как осенью ждала рождения своего малыша. Тем не менее я неплохо развлекалась сама по себе, насколько это было возможно в подобных обстоятельствах. Все в Неаполе встречали нас с распростертыми объятиями, а мы в свою очередь устраивали маленькие танцевальные вечера в Hotel de Vesuve, где остановились.

Пока мы там находились, в залив вошли два русских военных корабля; на одном из них старшим офицером служил великий князь Кирилл. Все корабельные офицеры были взяты из гвардейского экипажа, почетным командиром которого была императрица Мария Федоровна. На борту другого корабля из Алжира возвращался великий князь Борис.

В то время великий князь Кирилл был очень несчастен и находился в подавленном состоянии духа. Император не разрешил ему жениться на великой герцогине Гессенской и заявил, что, если он будет на этом настаивать, он отберет у него все его имущество вместе с высоким положением. Он и великая герцогиня были двоюродными братом и сестрой, а таким близким родственникам православная церковь запрещает вступать в брак. Кроме того, она развелась со своим мужем, великим герцогом Гессенским (братом императрицы Российской). По этим причинам император отказался дать свое позволение на этот брак, но он тем не менее состоялся в 1905 году.

Однажды мы обедали на борту линкора «Александр III», обсуждая его проблему. Я прилагала усилия, чтобы подбодрить его, и подарила ему образок Пресвятой Богоматери, заверив его, что точно знаю, что все будет хорошо. Этот образ был копией знаменитой иконы из небольшой церкви в Москве, находящейся неподалеку от Кремля, и считалось, что икона обладает чудодейственной силой и возможностью приносить счастье. Иконе поклонялись под именем Богоматери Нечаянная Радость.

Мы говорили о ребенке, появления которого я ожидала с таким нетерпением. Он спросил меня, когда ожидаются роды. Я ответила, что, полагаю, в конце сентября. Великий князь сообщил мне, что хотел бы быть крестным отцом и надеется, что дитя появится на свет тридцатого числа (по старому стилю), потому что это его собственный день рождения. Моя малышка на самом деле выполнила то, что от нее ожидалось, и родилась именно в этот день.

В честь великих князей устраивалось много празднеств, давались обеды и балы, и все были очень добры и гостеприимны. В то время приехал знаменитый французский актер Коклен Кадет, он намеревался сыграть в спектакле «Сирано де Бержерак». Я видела его отца, игравшего эту роль в Монте-Карло, и находила, что тот был великолепен. В последнюю минуту мы решили пойти на спектакль с участием его сына, но все места в театре были распроданы, правда, администраторы очень любезно отдали в наше распоряжение свою личную ложу. Она была очень маленькой, а поскольку нас было не менее десяти человек, условия оказались несколько стесненными. Мы находились близко к сцене, и Коклен, с которым мы впоследствии беседовали в отеле, рассказывал: «Меня предупредили, что в директорской ложе будут сидеть их императорские высочества, но я смеялся от всей души, увидев, что эта ложа попросту забита людьми».

На следующий вечер мне пришлось пережить неприятное происшествие. Муж мой, уехавший обедать на корабль, вернулся очень поздно и отправился спать, полностью обессиленный. Примерно в три часа я проснулась от ощущения, что кто-то пытается открыть мою дверь. Моя собачка отчаянно залаяла. Я поднялась и выглянула из своей комнаты, которая примыкала к гостиной, и тут, к своему удивлению, заметила красивого мужчину, по виду грабителя. На нем были клетчатые брюки, а на шее – красный шарф, поверх которого виднелась острая черная бородка. Я разглядела его совершенно отчетливо, потому что у него не было времени, чтобы выключить свет. В руке его что-то блеснуло. Захваченный врасплох, он перепрыгнул через оттоманку, перевернув ее при этом, пытаясь убежать через туалетную комнату мужа, которая была сразу же за гостиной.

Когда я разбудила мужа, он намеревался было воспринять дело как выдумку и сказал, что мне это, должно быть, приснилось, а также заметил, что его туалетная комната заперта, а потому ничего не могло случиться. К этому времени пробудился весь дом, и было запрещено покидать его кому бы то ни было. Было обнаружено, что дверь, ведущая в коридор, была настежь распахнута и взломана. Сейчас же стали следить за каждым выходом. Примерно в шесть часов утра прилично одетый греческий гость заявил хозяину отеля, что получил срочное послание, призывающее его немедленно в Рим, и отправился на вокзал (где власти были уже предупреждены).

За ним тайно последовали агенты полиции и убедились в его отъезде. Он занял купе, а как только посчитал, что за ним уже не следят, покинул поезд с противоположной стороны. За ним следили весь день и арестовали, когда он пытался с помощью отмычки войти в номер в Hotel de Londres, занятый очень богатой дамой-англичанкой. В его чемодане были найдены клетчатые брюки, красный шарф и накладная борода – тот наряд, в котором я видела его. Он утверждал, что знал, что мы только что получили крупную сумму денег из Санкт-Петербурга. Немного ослабив защелку на наших двойных дверях, он, спрятавшись в гостиной, дожидался благоприятного момента для совершения ограбления, для чего запасся хлороформом (на случай, если понадобится им воспользоваться), и, если бы не моя собачка, у нас было бы куда более волнующее приключение, чем нам хотелось бы.

Когда линкор «Александр III» покидал Неаполь и проходил мимо нашего окна, у меня возникло какое-то странное предчувствие несчастья, но я не предполагала, что мое предчувствие реализуется менее чем через год. В японских водах все эти молодые офицеры погибнут со славой на своем же корабле, который они предпочтут скорее потопить, чем пойти в плен. Когда корабль шел ко дну, оркестр играл российский национальный гимн…

В Неаполе я впервые встретила господина Летбриджа, который впоследствии стал автором забавной книги «Германия, какая она сегодня». Господин Летбридж был в Риме с депешами для сэра Френсиса Берти, первым из Англии, кого тот принял после своего назначения на пост. Я помню, как Летбридж сказал мне весьма саркастическим тоном: «Посол наверняка завоюет популярность в Риме, если выполнит свою программу. Он хочет сэкономить, и он ненавидит черных!» Черными были, разумеется, католики.

Господина Летбриджа нам представил герцог д'Эболи Дориа. Как-то мы все ужинали у Посилипо, в ресторане на некотором удалении от города. Наша группа включала в себя герцога и герцогиню Дусмет; принцессу Кандриано, которая потом встретила свою смерть в ужасной автокатастрофе, где ее голова была целиком отрезана от тела; Артура Ламтона; мистера Крауниншеда, американского консула, сына знаменитого адмирала с тем же именем, в то время командовавшего американской Средиземноморской эскадрой; а также мистера Летбриджа.