Текст книги "Клаудиа, или Загадка русской души. Книга вторая"

– Вы их туфелькой, туфелькой, ваше сиятельство. Лучшего средства пока еще не придумано…

Маленький маркиз сначала увлеченно гонялся за ними и с громкими щелчками топтал их прямо на паркете туфелькой по совету графа, а потом они со Стромиловым даже пытались устроить самые настоящие тараканьи бега.

И все-таки большую часть времени мальчик оставался грустным. Иногда Клаудии казалось, что он вообще не нуждается ни в ее дополнительных заботах, ни в развлечениях, столь свойственных детям. И все же она решила устроить сыну этот маленький праздник, в тайне надеясь, при самой большой удаче, на посещение людей двора, а, может быть, и самого императора, до которого несомненно уже дошли сведения о ее появлении в столице. Скорее всего, он не выдержит и посетит ее инкогнито, под видом какого-нибудь знатного любителя авантюр. Именно это-то ей и было более всего на руку. Главное не упустить момента и правильно его использовать. Увы, Клаудии, проведшей юность среди первых грандов Испании, было трудно представить, насколько русский двор отличается от испанского. В последнем, несмотря на чопорность и скрупулезное соблюдение мертвого этикета трехсотлетней давности, королева могла запросто заглянуть к герцогине Осуне выпить шоколада, а король любил ненароком заехать к Годою обсудить подробности удачной охоты, болтая при этом со всеми, кто оказывался на тот час у Князя мира в гостях. О наследниках трона и вообще можно было не говорить: все инфанты славились своими приключениями в плащах не только среди Лавапьеса, но и по дворцам придворных. Королевская семья отличалась любопытством и никак не ограничивала себя в его удовлетворении. И Клаудиа даже не могла подумать, что в России при всей кажущейся здешней свободе подобное было попросту невозможным. Приезд императора к кому-то в дом планировался за полгода и был событием столь чрезвычайным, что в подробностях обсуждался все оставшиеся шесть месяцев…

И вот двадцать седьмого октября к назначенному часу начали съезжаться гости. Первым, разумеется, явился Ламбер с благоухающими гиацинтами и испанскими персиками из оранжереи, но Нардо лишь заученно шаркнул ножкой, и сразу же потерял к юноше и его подаркам всякий интерес, совершенно не оценив изысканной тонкости и затраченного труда виконта. Зато появление Стромилова было встречено блеском глаз и нетерпеливой дрожью: в руках русского виднелся огромный сверток. Нардо торопливо разворачивал слои – сначала грубой, потом шелковистой бумаги, пока перед ним, наконец, не засверкала лаком сделанная из папье-маше лошадь-качалка. И какая! Это была точная копия французской кирасирской лошади: мускулистая, светло-караковая, в белых носках, под серым, с красной оторочкой, вальтрапом, с серебряным мундштуком и стременами. Все ахнули, а Нардо быстро прижался лицом к гриве из настоящего конского волоса и пылко поблагодарил Стромилова. Но, вдруг снова припав щекой к бархатному уху, обратившись к матери тихо и твердо произнес:

– Это очень хорошая лошадь, очень, но, мама, помнишь, какая Эрманита у Витторио…

К счастью, Клаудии не пришлось объяснять собравшимся, кто такие Эрманита и Витторио, поскольку в следующий момент в зале появился сам граф Григорий в сопровождении невысокого полного человека с крошечными ручками.

– Дорогую герцогиню с именинником, – пропел он и преподнес мальчику настоящий гусарский мундирчик, накинув его на худенькое плечо. Нардо с восторгом повернулся к матери, и него плече заблестел серебром зеленый ментик, подбитый ярко-красной байкой, заструилась белая опушка из лисьих душек, звонко застучали друг о друга круглые дутые пуговицы из английского олова. Клаудиа вспыхнула: дарить ребенку, чей отец сражался с русскими, форму противника? Но угадавший все по ее лицу Стромилов быстро шепнул:

– Это условная форма семидесятилетней давности, к тому же, тогда носили австрийскую…

Вошедший вместе с графом толстенький господин саркастически откашлялся.

– Ах, да, герцогиня, рад представить вам посланника Сардинского короля графа Жозефа де Местра. Он в России уже десять лет, и, я думаю, вам будет интересно услышать его мнение не только о русских, которыми вы столь интересуетесь, но и о нынешних событиях.

Посланник заулыбался и торжественно вручил мальчику маленькую, но совершенно настоящую шпагу, которую тот, как взрослый, поднес к губам и, уже не в силах больше выдержать искушения, убежал в детскую переодеваться.

Клаудиа незаметно разглядывала нового человека. Де Местр выглядел степенно и важно, но в каждом его движении сквозила настоящая французская галантность минувшего века, а во взгляде маленьких глаз – неистребимое лукавство. Он неторопливо поклонился Клаудии, и та вспомнила, как совсем недавно Ламбер рассказывал ей об этом чудаке, сделавшем в конце прошлого века во Франции карьеру политического писателя. Однако прежде всего ей сейчас вспомнился со смехом переданный виконтом афоризм посланника: «Ученая женщина может остаться безнаказанной лишь в том случае, если для сокрытия своих познаний прилагает более сил, нежели мужчины к проявлению оных». Поэтому вести себя с ним следовало, непременно имея в виду подобные умонастроения графа.

– Я очень рада, граф, – мягко приветствовала его Клаудиа, невольно подражая особому раскатистому выговору двора последнего Людовика, которому научила ее герцогиня д’Эстре. – Я так много слышала о вас. Говорят, вы что-то писали?

– Ну, что вы, ваше сиятельство, сущие пустяки, – любезно улыбнулся посланник, сразу оценив ее выговор, о чем свидетельствовала тут же произнесенная на отличном каталонском наречии фраза: – Должно быть, скучаете по своей прекрасной теплой стране в этой ужасной северной сырости? – и он почти заговорщицки улыбнулся при этом.

– Вы очень любезны, граф, и ваш испанский воистину совершенен. Но, к счастью, вы ошиблись: здесь во дворце я не чувствую холода, – ответила она, тем не менее, по-французски, поскольку за все время своего пребывания в Петербурге пока еще никому не открывала своего знания русского. Стромилов поддерживал ее в этом, вероятно, угадав ее молчаливое решение.

– Это делает честь хозяину дома, – снова перешел на французский посланник, с галантной улыбкой кивнув Строганову.

– Mercie, mercie, старый шут, – буркнул в ответ Строгонов, улыбаясь, однако, всем лицом. Эта мгновенная сценка немедленно сказала Клаудии о незнании де Местром русского языка, которое, скорее всего, происходило от того, что в том кругу, в котором вращался посланник вот уже десять лет, он не имел возможности разговаривать по-русски практически ни с кем. – Как здоровье Ксаверия Ксаверьевича? – как ни в чем не бывало, заботливо поинтересовался у гостя граф.

– Благодарю вас, граф, уже вполне сносно, и, кажется, уже даже стало немного лучше.

– Это брат графа, – пояснил Строганов Клаудии, – его недавно доставили в ужасном состоянии из-под Можайска. А что же нынче слышно, граф, в дипломатических кругах, по поводу Наполеонова нашествия? – вновь обратился он к посланнику.

– Ах, по поводу Наполеонова нашествия, – дробно рассмеялся де Местр, – могу рассказать вам анекдот. Английский посол, узнав о результатах Московской битвы, посылает в Лондон срочную депешу: «Все пропало: русские проиграли!». А на следующий день, узнав, что русские отошли, отправляет другой текст: «Все спасено! Наполеон идет в Москву!»

Все искренне засмеялись. Особенно это было смешно теперь, когда в столице уже неделю ходили слухи о том, что французы оставили Москву, ничего так и не добившись.

– Но, дорогой граф, это, разумеется, шутка, – от души насмеявшись, вздохнул Строганов. – А что говорят на самом деле?

– Поговаривают, что всякое преступление находит свое наказание, – сделав серьезное лицо, ответил граф.

Теперь откровенно откашлялся Стромилов.

– У меня новости хотя и не дипломатические, но гораздо более свежие: надеюсь, уже всем известно, что Бонапарт сломал себе зуб под Малоярославцем. Дорога на Калугу закрыта, генерал Дельзон убит. – Синие глаза горели откровенной радостью. – И Наполеон еще имел глупость вопрошать, битва ли это! Ха-ха-ха!

– И что теперь? – побледнев, спросил виконт.

– Теперь он будет видеть перед собой только Париж, – ответил за русского граф де Местр.

– А как же остальные… армия? – Ламбер зябко поежился, ибо с того дня, как в Петербурге выпал снег и запели злые метели, старался не выходить на улицы, делая исключение только для Клаудии. Видев бедствия своей армии при успешном наступлении летом, он слишком хорошо представлял себе, что будет происходить теперь при ее обратном движении. Ужасы мороза и голода станут непереносимыми. О, эта удивительная женщина уже в который раз спасает ему жизнь!

– Остальные останутся, – грубо скаламбурил Стромилов, затем мягче продолжил: – Теперь их сможет спасти только скорость передвижения. В противном случае разрушенные переправы, уничтоженные обозы, упреждения полумаршами, смерть вместо плена… и так далее.

– Но, позвольте, цивилизованные законы войны требуют… – начал, было, виконт.

– Законы любой войны требуют употребления всех средств для истребления противника.

Виконт совсем расстроился, но в этот момент двери распахнулись, и в лепном белом зале, превращенном Клаудией в гостиную, появился сияющий Нардо в гусарском костюмчике и со шпагой на боку. Все гости невольно заулыбались, а Ламбер даже бросился подводить ему коня. Мальчик обвел присутствующих своими бездонными глазами и остановился на Стромилове. Какое-то время они молча смотрели друг на друга, и Клаудии на миг показалось, что она воочию видит протянувшуюся между ними незримую связующую нить. Стромилов улыбнулся, снимая неожиданно повисшую неловкость, и самым серьезным тоном провозгласил:

– Пусть ничто в этом мире не будет для вас препятствием, маркиз! Все мы взираем с надеждой на будущее в ваших руках.

Бледное личико ребенка озарилось глубоким и ясным внутренним светом, впрочем, через секунду сменившимся простой детской радостью.

– Наконец-то у него есть настоящие детские игрушки! – обрадовалась вслух Клаудиа. – Он был лишен их почти полгода.

– Вы настоящий воин, – склонился к мальчику, совершенно спокойно и непринужденно стоявшему посреди кружка взрослых, посланник Сардинского короля. – Я слышал, молодой человек, что вы уже бывали в боях?

– Да, я рядовой второго гренадерского полка Португальского легиона, – твердо ответил дон Хоакин и, погладив лошадь по блестящей морде, ловко по всем правилам запрыгнул в седло и обнажил шпагу.

– И вам было совсем не страшно? Ведь вокруг, наверное, жужжали не пчелы, а настоящие пули?

– Да, жужжали, – презрительно скривился мальчик. – Пулю, которая тебя убьет, все равно не услышишь, поэтому не надо им кланяться.

– О! – вырвалось у всех без исключения присутствовавших. – Это ответ настоящего солдата.

– Да. И все мы будем в Париже, – вдруг, ни к кому не обращаясь, серьезно произнес Нардо. Все снова засмеялись этой детской фразе, но смех вышел уже не очень веселый, ибо в глубине души каждый понял его слова по-своему, и у каждого на миг защемило сердце.

Суаре шел своим чередом, и вскоре Клаудиа окончательно поняла, что ее тайным надеждам вновь не суждено сбыться: Строгонов явно давал понять, что больше гостей не будет. Нужно было пользоваться присутствием хотя бы одного нового лица и, пока все наперебой развлекали дона Хоакина, она пригласила де Местра к мраморному столику в другом конце залы. Это ни у кого не вызвало удивления, ибо все понимали, что хозяйка рада поговорить с человеком, более всех здесь близким ей по месту рождения.

Они вели легкий, но остроумный и точный разговор, напоминающий учебный бой в фехтовании, то и дело отыгрывая удары, делая неопасные выпады и наслаждаясь взаимным соперничеством. Между делом Клаудиа пожаловалась графу, что до сих пор никак не может ничего узнать о судьбе мужа, который по некоторым ее сведениям возможно попал в русский плен.

– А каким путем вы пробовали выяснить это, герцогиня? – осторожно поинтересовался посланник и поспешно пояснил. – Не удивляйтесь, ваше сиятельство, здесь, в этой азиатской стране, какая-нибудь мелочь имеет порой колоссальное значение.

Поколебавшись несколько мгновений, Клаудиа решила все же довериться старому дипломату и откровенно призналась.

– Граф Строганов сказал, что передал мою просьбу министру внутренних дел князю Куракину. Но вот уже прошло две недели…

– Увы, герцогиня! – печально вздохнул посланник, и на мгновение за маской дипломата мелькнул очень старый, много повидавший и давно уставший человек. – Алексей Борисович очень влиятельный здесь человек, и если бы он действительно хотел узнать что-либо, ему бы из-под земли достали.

– Но почему же не сказать мне об этом прямо? – искренне удивилась Клаудиа.

– Что вы, ma chere! – Посланник склонился к ее руке. – Позвольте мне называть вас так, на это дают мне право и возраст, и глубокая к вам симпатия. Не забывайте, эти люди – наполовину азиаты. Поскребите русского и вы найдете татарина. Они никогда ничего не скажут вам прямо, и наследством Чингисхана – хитростью – владеют, как никто иной в мире. Тем более, этот старый масон.

– Масон? – опять удивилась Клаудиа. – Князь Куракин?

– Да, ma chere, он вот уже больше тридцати лет возглавляет ложу «Святого Александра». И, a propos, ma chere, ваш муж случайно не масон?

– О, нет, что вы! Граф Аланхэ всегда, как чумы, чуждался всяких подобных союзов. Мы, испанцы, слишком много претерпели от небезызвестной вам святой организации, чтобы позволить увлечь себя другими… в том же роде.

– Тем более, ma chere, – весьма довольный, улыбнулся де Местр. – Можете и не ожидать ответа от князя. Если ваш муж не масон, будь он хоть сам испанский инфант, он им неинтересен.

– И они?.. – не решилась закончить свое печальное предположение Клаудиа.

– Вы абсолютно правы: палец о палец не ударят.

Сердце Клаудии упало, и остаток вечера прошел для нее снова, словно в полусне. Неужели любое усилие в этой стране даже не разбивается о какие-то препоны, а просто тает, уходит, как в песок, в ее пространства, в непонятность людей и обычаев? Причины поступков русских необъяснимы, а потому и пытаться влиять на них невозможно…

И все же после знакомства с язвительным сардинским посланником жизнь Клаудии стала немного разнообразней. Он действительно оказался большим знатоком всего русского, и, помимо прочего, рассказал ей, что в городе сейчас проживает граф Муравьев, который был послом в Испании до графа Строганова, которому и представил ее. Редкие и неофициальные появления герцогини Сарагосской у Муравьева были сочтены вполне естественными в силу траура и тоски герцогини по родине. Несмотря на красоту, экзотическую для русских национальность и флер трагического исчезновения мужа, ее твердое инкогнито сделало свое дело: герцогиней Сарагосской перестали интересоваться, не начав.

Тем временем оба вельможи, и Строганов, и Муравьев, по-прежнему безуспешно добивались для Клаудии – или, по крайней мере, уверяли ее в этом – тайной частной аудиенции у государя, но тот почему-то медлил с согласием. Оба графа объясняли это тем, что государь, будто бы, выжидает некоего, одному ему ведомого момента, что ничего удивительного в этом нет, ибо это его привычная манера – и что ничего ускорить здесь невозможно. А Клуадиа снова и снова удивлялась странной жизни света в этой стране. Оказавшись при дворе в Мадриде, она, так или иначе, уже не раз попала бы на глаза королю. И даже во Франции, да что там говорить о Франции, даже в Москве ей приходилось прилагать специальные усилия для того, чтобы ускользнуть от взгляда императора, не обладавшего ни двором в собственном смысле этого слова, ни дворцами. А здесь она сама всячески стремится показаться императору Александру, и это оказывается практически невозможным! Воистину фантастическая страна. Как однажды заявил граф де Местр, можно годами находиться при здешнем дворе и ни разу так и не удостоится счастья лицезреть священную особу – русского царя. Да, в этой призрачной ускользающей каждым своим мгновением столице было от чего прийти в отчаяние и занимавшим гораздо более важное положение особам.

Оставался один последний путь, который всегда, а, тем более, сейчас, когда ни ей, ни ее близким не угрожала непосредственная опасность, был чужд цельной и честной душе Клаудии – разыграть фальшивую карту. Некоторое время в герцогине еще боролись гордость и необходимость, но привыкшая действовать решительно, она не стала ни изменять, ни откладывать своего нового плана действий. Возможно, здесь, в царстве ледяных зеркал, это и был единственный и единственно правильный ход.

Оставалось только ждать подходящего случая. И вот, выходя от князя Гагарина, где они с сардинским посланником навещали его уже выздоравливающего брата Ксавье де Местра или, как называл его на русский манер сам граф, Ксаверия Ксаверьевича, Клаудиа пошла ва-банк.

– Вы как-то раз сказали мне, граф, что князь Куракин является гроссмейстером ложи «Святой Александр»?

– Да, ma chere, и уже более тридцати лет, – настороженно посмотрел на нее де Местр.

– А сам император Александр тоже принадлежит к этой ложе?

– Помилуйте, ma chere, Александр Павлович никогда не будет вместе с князем Куракиным.

– Но почему? – искренне удивилась Клаудиа. – Ведь князь Куракин занимает такой высокий пост, значит…

– Здесь никогда ничто ничего не значит, дорогая герцогиня. А что касается конкретно вашего вопроса, то, видите ли, дело в том, что князь Алексей Борисович – друг детства родителя Александра, покойного ныне императора Павла Петровича. Тут такая интрига, ma chere, что лучше не ворошить.

– Ах, да-да, кажется, я понимаю… – глубокомысленно произнесла Клаудиа, даже не пытаясь ничего понимать, и, в последний раз внутренне поколебавшись, вздохнула и решительно закончила. – Но все-таки, граф, буду с вами откровенной: а что произойдет, если я, например, передам князю, что являюсь представителем очень влиятельной заграничной масонской ложи…

– Кажется, понимаю вас и я, – немедленно подхватил старый дипломат. – Но это опасная игра. Разумеется, ваше высокое положение, ваше испанское подданство… И все же, все же… Я не сомневаюсь в вашем уме и талантах, но, как известно, в подобных случаях человека подводят мелочи. Вы хотя бы знаете, как нужно положить руку и что сказать?

– Увы, граф.

– В общем, если я правильно вас понял, таким образом вы хотите пробить лед, добиться аудиенции у императора Александра и из первых рук узнать о судьбе мужа?

– Да, граф, вы поняли меня совершенно правильно, – недрогнувшим голосом подтвердила Клаудиа.

– В ответ я скажу вам даже большее: вам от этого властелина полумира несомненно нужно и что-то еще. Впрочем, нескромность моя так далеко не распространяется. Хочу только вас предупредить вот о чем.

– Я слушаю вас, – Клаудиа благодарно посмотрела в лукавое лицо, испещренное сеткой тончайших морщин, неизбежно приобретаемых за долгие годы дипломатической практики.

– Император Александр с большим подозрением относится, как к отечественным, так и к иностранным масонским ложам. Ни одна из них до сих пор так и не смогла залучить его в свои друзья.

– В таком случае, что именно настораживает его? Или это тоже лишь часть хитрой татарской уклончивости?

– О нет, герцогиня, вы снова ошиблись: на сей раз перед нами, скорее, чисто немецкое упрямство. Здешний император обычно весьма тверд в своих решениях. Весь дипломатический корпус в России прекрасно знает, что император Александр упрям. Его обычно склонный к миролюбию характер приводит к тому, что он легко уступает по некоторым вопросам, которым не придает большого значения, но в то же время Александр всегда очерчивает себе определенный круг, от которого не отдаст ни пяди ни при каких условиях. И в данном случае он, прежде всего, опасается, что все эти ложи ставят своей целью ниспровержение православия в России.

– Но это же… – Последняя фраза посланника вдруг сразу открыла Клаудии глаза на многое, все это время остававшееся ей непонятным. Теперь ей стали ясны и постоянные, заводимые Строгановым как бы невзначай речи о более совершенной католической службе, и его тирады о необходимости подчинения Папе, как самом верном и спасительном для всех шаге, и так далее, и тому подобное. «Так вот где собака зарыта», – по-русски подумала она, а вслух сказала. – Послушайте, граф, как вы посмотрите на то, чтобы заключить со мною маленькое тайное соглашение?

– В зависимости от его сути, ma chere, – снова сложились в причудливую сеточку морщины на темном лице, и на мгновение Клаудии показалось, что старый посланник изрядно скучает в этой стране и, пожалуй, непрочь чуть-чуть поразвлечься. Разумеется, в пределах приличия.

– Вы научите меня всем этим масонским штучкам, а я с вашей и Божьей помощью попробую действовать через графа Строганова иначе.

Де Местр рассыпался тихим старческим смехом, так что в уголках его зеленоватых острых глаз показались слезы.

– С превеликим удовольствием, ma chere! Только знаете, негоже заниматься этим в чужих домах – у них ведь везде глаза и уши, так что, приезжайте-ка вы ко мне, ну, скажем, завтра вечерком. Думаю, визит к старому лису не даст поводов сомневаться в вашей нравственности.

Клаудиа тоже улыбнулась и крепко пожала маленькую, холодную даже сквозь перчатку старческую руку.

Они уютно устроились в низких вольтеровских креслах перед камином. Де Местр распорядился подать пуншу, и Клаудиа с наслаждением грела замерзшие пальцы о хрустальный стакан.

– Напиток в этой стране необходимейший, лучше него, поверьте мне, только водка.

– Но позвольте, граф, я помню, как под Можайском молодая гвардия гибла от нее сотнями.

Глаза старика превратились в щелочки.

– Пить не умеют, милая герцогиня, да и порода не та. Однако у нас с вами не так много времени, ведь ваш визит никак не должен превышать официальных двадцати пяти минут. Итак, для начала послушайте. Кстати, так сказать, для введения в предмет, с пунша и начнем. Как-то лет дцать тому назад, в Швейцарии я спустился выпить пунша к табльдоту в одном отеле. Дело было к вечеру и в зале сидело всего два-три посетителя. Я увидел своего вчерашнего спутника по дороге из Бриенца, подсел, и разговор не помню почему, зашел о масонах. Он сам оказался таковым и заговорил об их могуществе в мире. Я, понятное дело, лишь улыбался. Тогда, чтобы доказать справедливость своих утверждений, он заметил: «Если бы мне сейчас здесь грозила опасность, мне было бы достаточно взять вот эту пепельницу и сделать условный жест. Я уверен, что хотя бы один из этих присутствующих бросился бы мне на помощь». Проверить его слова, слава Богу, не было повода, но впечатление они на меня произвели сильное.

Клаудиа задумчиво сделала глоток. Неприязнь донга Гарсии к масонам вдруг сделалась ей совершенно понятной.

– При такой силе коллектива практически невозможно сохранить индивидуальную свободу, – тихо произнесла она.

– Вот именно! – весело вскинулся де Местр. – Но к делу, к делу! Поставив во главу угла поддержание братского духа, они просто помешаны на особых паролях и знаках, при помощи которых всегда могут узнать друг друга и попросить о содействии или помощи. Выучить эти знаки не так сложно, ибо все они зиждятся на принципе треугольника. Запоминайте же, – понизив голос до шепота, де Местр вдруг быстро поднял правую руку к левому плечу и опустил ее, перед этим слегка коснувшись правого. – Это салют. – Клаудиа в точности повторила жест. – Отлично. Теперь так. – Он едва уловимым движением приблизил правую руку к левой стороне подбородка. – Знак молчания. Далее знаки, по которым распознаются ученики, мастера и подмастерья, кем уж вы выберете быть. – Глаза старика хищно и весело сверкнули в отблеске каминного пламени.

– Наверное, удобнее всего стать подмастерьем, – тоже одними глазами рассмеялась Клаудиа.

Де Местр без слов правой рукой коснулся сердца, отвел ее вправо и опустил вниз, опустив при этом и левую.

– Запомнили? Вот вам еще… на крайний случай. – Посланник не по летам проворно вскочил, завел правую ногу за левую, слегка отклонился назад и положил на голову руки ладонями вверх и сплетя пальцы. – Сие есть знак беды.

Клаудиа кивнула, давая понять, что запомнила, а вслух сказала:

– Какое фиглярство!

– Вы замечательная женщина, и я рад, что не ошибся в вас, – де Местр допил пунш. – Но время неумолимо, ma chere, и вам пора.

Клаудиа встала и на прощание благодарно протянула руку.

– Ах, не так, не так! – захихикал вдруг он. – Эти господа здороваются только левой рукой, поскольку она-де означает добро и свободу, а правая, видите ли, необходимость и зло. Да у них, между нами, зло повсюду, зло во всем! – Старик принял какую-то вычурную позу и голосом кастрата пропел:

 
Седеет время, гибнут веки,
Летят пернатые часы,
А вы, о, братья-человеки,
Влюбились в тленные красы!
 

– Вьюны, понятия не имеющие о рыцарской чести! – уже совсем злобно добавил он и поспешно распрощался с Клаудией на холодной темной лестнице.

Словно компенсируя свое любопытство, город, совершенно не интересовавшийся герцогиней Сарагосской, на разные лады обсуждал обоих ее спутников. За ними вился густой шлейф романтических историй – война, плен, избавление, побег – и за всем этим, несомненно, скрывалась любовь. В снежном северном городе страсти были редкостью.

Но однажды с ними случилось неожиданное происшествие, едва не стоившее жизни обоим молодым людям. Как-то раз почти через неделю после дня рождения маленького маркиза Стромилов предложил виконту в праздник иконы Божьей матери «Избавительницы» сходить на службу в кафедральный Казанский собор. Юноша с радостью согласился. В соборе оказалось очень большое скопление народа. Священники в праздничных белых, расшитых серебром ризах кадили ладаном, и красиво пел церковный женский хор. Виконт, не думая о том, что находится не в католическом храме, истово молился Богоматери, увлеченный общим порывом. И спустя какое-то время, уже окончательно забыв о православной службе в главном храме русской столицы во время войны с Наполеоном, юноша о чем-то спросил у стоящего рядом Стромилова и тот, так же полностью поглощенный службой, совершенно не задумываясь, ответил ему.

Оба они не сразу обратили внимание на то, что вокруг них всего за несколько мгновений образовалось непонятное пустое пространство. Ламбер с облегчением вздохнул свободнее и перекрестился, но, разумеется, не справа налево, а по-католически. В следующую же секунду разношерстная возмущенная толпа уже волокла обоих на улицу, не желая и слушать никаких объяснений Стромилова.

– Шпионы, шпионы, французские шпионы! – раздавалось вокруг злобное шипенье плотным кольцом окруживших их на паперти баб и мужиков.

– Послушайте же, мы не шпионы, мы православные, опомнитесь! Я русский дворянин, русский я, капитан! – кричал Стромилов, еще пытаясь отбиваться от тянущихся к нему рук, но в ответ слышал только одно:

– Да не верьте ему, шпион он, точно шпион! Был бы капитан, не прохлаждался бы ноне здесь!

Страсти разгорались не на шутку. Оба молодых человека чувствовали крепкую, до синяков и боли, хватку множества рук, одежда их в нескольких местах уже была разодрана, и мужики все сильнее оттесняли их вправо, под колоннаду. Казалось, еще несколько шагов туда за колонны – и толпа в своем праведном гневе разорвет их в клочья. Но тут у входа в собор остановился экипажа, и оттуда вышел щеголеватый адъютант, видимо, тоже прибывший в собор на службу. Шум и собравшаяся толпа не могли не привлечь его внимания.

– Господин полковник! Господин полковник! – увидев золото аксельбанта и в них последнюю надежду, крикнул Стромилов.

– Что такое? – В два шага адъютант, как нож сквозь масло, прошел через расступавшуюся толпу. Мужики, ломая шапки, стали поспешно склоняться перед ним.

– Вот, ваш бродь, шпионов поймали. Ваш бродь, как есть шпионы хранцузские, – залебезило сразу несколько голосов.

– Ну-ка, покажите мне этих молодчиков, – сразу же развеселился полковник. – Да кликнете же урядника, – заодно распорядился он.

Адъютант увидел перед собой двух изрядно потрепанных молодых людей с ссадинами на лицах, которые, тяжело дыша, смотрели на него, словно затравленные волки. По нескольку мужиков по-прежнему крепко, не выпуская, держали их за руки, ожидая суда их благородия полковника.

«Барин всегда точно знает, что делать, барин-то уж рассудит. Тем более, военный, небось, из комендатуры. В самый раз, что надо», – шептались вокруг.

– Нуте-с, голубчики, кто такие будете?

Стромилов по форме и молодецкой внешности, о которой уже был наслышан, почти сразу же понял, кто перед ним: это был тот, от кого все это время он скрывался самым тщательнейшим образом. Иными словами – личный адъютант военного коменданта Петербурга полковник Минцов, составлявший списки всех способных носить оружие и комплектовавший новые части для отправки в действующую армию.

Стромилов побледнел еще больше. Признание означало в лучшем случае ордонанс-гауз, если не крепость, а в худшем – по законам военного времени расстрел как дезертира. О виконте и вообще говорить не приходилось, фальшивые документы, незаконное проживание в столице враждебного государства и прочее…

Он так и не успел прийти к какому-то решению, как уже подскочил запыхавшийся урядник с двумя городовыми, и полковник, так и не дождавшись никакого ответа ни от одного, ни от другого молодого человека, распорядился:

– Арестовать обоих и глаз не спускать. Завтра я лично допрошу их. Смотри, шельма, головой отвечаешь! – глядя на лукавую физиономию урядника, добавил он.

И, поблагодарив мужиков за бдительность от имени самого государя, под всеобщий одобрительный ропот полковник вошел в собор, где вовсю шло праздничное богослужение, посвященное иконе Божьей матери «Избавительнице».