Текст книги "Тюремный дневник. 5 лет спустя"

Стоматолог

– Мисс Бутина, – прошептала мне однажды утром надзирательница мисс Синтия, – пойдемте туда, за колонну, где камера не видит. Мне нужно вам что-то сказать.

Я послушалась и пошла за ней. Когда мы оказались вне досягаемости всевидящего ока камеры, она продолжила:

– Сегодня к вам придет начальник тюрьмы. Я тут много лет работаю и знаю, на что имеют право заключенные. Смотрите, сразу начинайте требовать доступ в спортивный зал, там хоть немного проветритесь, заключенным он положен раз в неделю. Вам не имеют права отказать. А еще вы говорили, что у вас болит зуб. Так вот, – продолжила она. – Требуйте доступ к стоматологу. Сейчас хороший врач работает, он мой давний друг. Про остальное не просите – все равно не поможет.

Слова мисс Синтии оказались пророческими. Через пару часов после этого разговора пришла замначальника тюрьмы – невысокая белая американка в белой рубашке, темных брюках, с большой тетрадкой в руках и в сопровождении двух психиатров в качестве, видимо, моральной поддержки.

– Здравствуйте, заключенная Бутина. Мне звонили из вашего посольства. Говорят, что у вас есть жалобы. Сразу скажу, ваши условия содержания – совершенно стандартные. Мы делаем все для вашей безопасности.

– Спасибо! – Ответила я, как всегда, улыбаясь психиатрам. – Я это оценила. У меня две просьбы – в ваших правилах указано… И я перечислила все, что мне посоветовала мисс Синтия. Женщина в форме подивилась моей осведомленности, но делать было нечего, я действительно ссылалась на конкретные пункты тюремных правил.

– Посмотрим, что я могу для вас сделать, – выдавила из себя она. – У вас есть жалобы на психологическое состояние, – в глазах психиатров появилась надежда.

– Нет, мне тут очень хорошо, – с сарказмом ответила я, улыбаясь и подавляя в себе нарастающее желание послать всю эту компанию куда подальше самыми грубыми из известных мне в английском языке слов.

– Что ж, раз так, увидимся в следующий раз, – подытожила нашу встречу опечаленная замначальника тюрьмы. И все трое резко развернулись и вышли из отделения, хлопнув тяжелой дверью.

Мисс Синтия оказалась права, уже на следующий день меня вызвали к зубному врачу. У меня выпала пломба, и осколок зуба больно до крови давно резал язык.

По пустынным тюремным коридорам меня провели в уже знакомое медицинское крыло и оставили ждать в присутствии надзирателя в большой камере с запертой дверью. Прошло, наверное, больше трех часов. Время было послеобеденное, а я с трех часов ночи, в это время мне подавали завтрак, ничего не ела. Я стала просить есть, но не потому, что сильно хотелось, а понимая, что зубной наркоз на голодный желудок меня, совершенно ослабленную, лишит сознания, возможно, на несколько часов. А это прямой путь к чудодейственным психотропным лекарствам, от которых я так упорно отбивалась в течение двух недель. К счастью, надзирательница проявила ко мне сочувствие и где-то достала бутерброд. Думаю, что эта доброта спасла меня в тот день.

Едва я закончила есть, дверь в камеру отворилась, и меня отвели к зубному врачу в просторный пустой кабинет. Чернокожий доктор, не проронив ни слова, – мужчинам, видимо, со мной говорить было запрещено, – провел осмотр. И достал огромный шприц, чтобы сделать мне наркоз. Не знаю, было ли обезболивающее слишком сильным или мой несчастный организм слишком слабым, но не съешь я тот спасительный сэндвич, я бы точно упала в обморок. Голова сильно закружилась, но я старалась не закрывать глаза и стала мысленно, про себя, даже петь какую-то глупую песенку, чтобы не давать сознанию покинуть меня.

Лечение было недолгим. Пломбу мне все-таки поставили. Она, правда, мало продержалась. И это был последний раз, когда в американской тюрьме мне зубы лечили. В остальных случаях могли предложить либо вырвать беспокоящий зуб, либо, что бывало чаще, просто игнорировали просьбы о визите к дантисту.

Вам письмо!

Вечером голова раскалывалась от воздействия наркоза, медленно начинал ныть только что запломбированный зуб. За окном лил вечный дождь. И я совсем сникла, обреченно сидя в углу своей холодной камеры, одна, без настоящего и будущего. Вдруг под дверь влетел распечатанный конверт. О чудо, я получила свое первое в тюремной жизни письмо. Я бросилась к двери, быстро схватила конверт и утащила к себе на железную койку, боясь, что надзиратель передумает и отберет заветную бумажку. В конверте был лист белой бумаги с одной-единственной фразой Оскара Уайльда на английском языке: «Даже в тюрьме человек может быть свободен до тех пор, пока свободен его дух». Письмо пришло от незнакомого мне человека из Нью-Йорка, как было указано на конверте, и подписано именем «Джей».

Так у меня появился первый друг по переписке. Загадочный товарищ из мегаполиса, которому я в тот же вечер ответила. У меня оставался один-единственный конверт. Не знаю, дошло ли до него мое письмо, но уже через пару дней Джей прислал мне новую цитату и снова без комментария, а потом еще одну. Я бережно укладывала полученные письма в конверты и прятала в углу металлического шкафчика. Это были мои настоящие сокровища! Я так и не узнала, кто был этот человек: когда меня перекинули в другую тюрьму, а потом еще и еще в одну, переписка прекратилась.

Вслед за письмами Джея мне стали приходить и другие письма от незнакомцев, по большей части, как я их называла, «письма ненависти». Их авторы во всех красках, как правило, в матерной форме описывали мою роль в разрушении американской государственности и желали мне, в лучшем случае, «сдохнуть в муках». Некоторые «доброжелатели» описывали процесс моей предстоящей смерти во всех красках, щедро снабжая текст подробностями. Письма такого рода я буду получать постоянно на протяжении всего периода моего заключения и, впрочем, получаю их до сих пор, правда, уже в электронной форме.

Джеймс Бэмфорд

К счастью, мой железный занавес одиночной камеры изредка пробивали не только письма ненависти. Через пару недель я получила весточку от моего давнего друга, известного писателя с безупречной репутацией и знаменитого борца с превышением полномочий американского государства Джеймса Бэмфорда.

«Я каждый день жду твоего звонка, хотя, разумеется, я бы предпочел наши длительные беседы за ланчем, которые выходили далеко за рамки разрешенных нам теперь пятнадцати минут. Пожалуйста, постарайся не переживать слишком сильно о том, что сказано в обвинении, я уверен, что у нас будет достаточно времени и сил, чтобы рассказать правду о тебе, и твое слово в этой истории будет последним, а это слово – единственное, что имеет значение», – говорилось в том письме, завершенном размашистой подписью господина Бэмфорда, которую я множество раз видела на разворотах его книг, подаренных мне на долгую память автором.

С Бэмфордом нас связывала давняя дружба на почве уважения к России и понимание важности российско-американского сотрудничества в построении стабильного мира на международной арене. Во время срочной службы в аналитическом разведывательном подразделении Военно-морских сил США он стал невольным свидетелем ужасов войны во Вьетнаме и дал себе слово сделать все, чтобы человечество имело мирное небо над головой. Бэмфорд получил юридическое образование, но заинтересовавшись обстоятельствами Уотергейтского скандала, дела о незаконной прослушке в офисе Демократической партии по заданию действующего тогда президента США республиканца Ричарда Никсона, которое стоило ему президентского кресла, посвятил себя журналистике. В 1982 году вышла его первая подробная книга об Агентстве национальной безопасности (АНБ) США, в которой раскрывались методы незаконной слежки американских спецслужб за гражданами страны. Публикация книги вызвала серьезную обеспокоенность со стороны АНБ, после чего правительством США были приняты меры с целью остановить распространение этой работы. Однако Бэмфорд смог отстоять свое право на книгу и впоследствии издал еще ряд книг об Агентстве и его деятельности против американских граждан. Он принял приглашение работать в качестве почетного профессора в Калифорнийском университете Беркли, где читал лекции о работе спецслужб, а после около десяти лет работал продюсером и вел журналистские расследования на одном из самых популярных американских телеканалов ABC News по этой теме. В 2006 году он получил национальную премию в области журнальной публицистики. А в 2008-м – выпустил скандальную книгу «Теневое предприятие: сверхсекретное АНБ от 9/11 до прослушки в Америке», рассказывающую историю фальсификации американским правительством фактов для начала войны в Ираке.

Джеймс, демократ и непримиримый сторонник классического либерализма, всегда выступал за равенство граждан и видел, как американское правительство намеренно втягивает страну в череду бессмысленных кровавых конфликтов по всему миру. «Ты, как и многие, идеализируешь Америку, – всегда говорил мне он. – Эта страна бесконечно далека от демократии и прав человека».

С Бэмфордом нас свел случай.

Однажды Пол пригласил меня на одну из встреч дискуссионного клуба консерваторов, которая проходила пару раз в месяц в элитном закрытом клубе «Метрополитен» в самом центре Вашингтона. Формат такого рода мероприятий уходит корнями глубоко в историю. В начале XVIII века, еще до Войны за независимость в США, появились первые так называемые мужские клубы или салоны, в которых собирались достопочтенные джентльмены для обсуждения вопросов политики, философии и бизнеса. Женщинам в такие места был путь заказан вплоть до семидесятых годов прошлого века. Для присутствия на таких мероприятиях и сегодня требуется приглашение, а представители слабой половины человечества по-прежнему в меньшинстве.

Клуб «Метрополитен», один из старейших салонов Вашингтона, расположен в шаговой доступности от Белого дома. Гостями заведения и участниками дискуссий с момента его основания в 1863 году, в разгар Гражданской войны, становились многие местные, национальные и международные лидеры, включая почти каждого президента США со времен Авраама Линкольна.

Как и большинство мужских клубов американской столицы, «Метрополитен» располагается в дорогом старинном особняке в британском архитектурном стиле. Основными чертами такого рода зданий являются два этажа, крутой наклон крыши, кирпичная кладка (чаще красного цвета), балкон с балюстрадой, решетчатые окна, присутствие в отделке дикого камня и кованых деталей, здание окружает зеленая лужайка у входа, а также плющ или живописный виноград на стенах.

Внутри помещение похоже на увеличенную копию жилища Шерлока Холмса на Бейкер-стрит. Холл для дискуссий оформлен деревянными панелями из темного дуба. В центре стены установлен камин, выложенный бежевым мрамором. Два торшера на невысоких тумбочках, отражаясь в зеркалах, создают приглушенное и даже немного таинственное освещение зала. Прямо перед камином располагается трибуна для выступающего, покрытая бордово-красным дорогим бархатом с вышитым на нем золотым логотипом «Метрополитена». Ряды деревянных стульев с бежевыми сидениями были приготовлены для слушателей лекции.

У противоположной от камина стены растянулась каменная барная стойка, где посетители могут выпить бокал вина или ирландского виски, настраивая себя на философский лад.

Пол куда-то пропал, отправившись, видимо, травить байки с друзьями-республиканцами, а я осталась одна с бокалом красного сухого вина у барной стойки, ожидая начала действа.

– Джеймс, вон та девушка в темно-зеленом платье с рыжими волосами, видите? – обратился один из гостей мероприятия к Бэмфорду. – Она, кажется, из Сибири. Поговорите с ней о ваших смелых планах поездки по Транссибирской магистрали. Может, она что-нибудь подскажет.

Ко мне подошел стройный седовласый мужчина в элегантном бежевом пиджаке поверх черной сорочки. Запомнились его длинные широкие усы с тонкими концами, которые еще, кажется, называют «английскими» из-за их популярности среди военных во время Британской империи.

– Добрый день, – он подал мне руку, приветливо улыбнувшись, – меня зовут Джеймс Бэмфорд, но вы можете называть меня просто «Джим». Мне сказали, что вы из Сибири. У меня есть пара вопросов, если вы позволите?

Джим рассказал мне, что, несмотря на то что он посетил практически все страны мира, его сердце безраздельно принадлежит красотам России. Он неоднократно бывал в Москве по долгу журналистской службы, но очень бы хотел увидеть «настоящую Россию»:

– А это означает, – добавил Джим, – я хотел бы увидеть сибирские просторы. Вы ведь оттуда родом, правда?

Я, признаюсь, не особо верила, что мой новый товарищ решится на железнодорожное турне по Сибири. Американцы очень любят рассуждать и фантазировать о том, что они собираются сделать, но в большинстве случаев дело никогда не доходит до его практической реализации. Оказалось, я была неправа.

В следующий раз мы с Джимом встретились спустя несколько месяцев в прежнем месте. Моему удивлению не было предела, когда он пустился в пространный рассказ о своем железнодорожном путешествии по Транссибирской магистрали – от Москвы до Пекина через Сибирь, Монголию и Дальний Восток.

– Если хотите, я покажу вам фотографии этого путешествия и расскажу подробности, – предложил Джим, когда зал уже стал затихать, за трибуной появился спикер и пора было занимать свои места.

– Конечно, хочу, – согласилась я, обрадовавшись возможности увидеть родные места, пусть только на фотографиях, а также услышать мнение заграничного друга о моей стране.

Мы встретились пару дней спустя в русском ресторане. Джим, как оказалось, очень полюбил блины с красной икрой – невероятная редкость среди американцев, которые при виде красных шариков с рыбным запахом обычно кривят нос, называя любимый деликатес россиян «сырыми рыбьими яйцами». Оказалось, у нас с Джимом намного больше общего, чем просто любовь к великой России. Так же, как и он, я интересовалась космосом, будущим интернет-технологий, путешествиями – мы с удовольствием обсуждали страны, в которых нам обоим удалось побывать, обменивались впечатлениями об острове Тайвань, музеях Ватикана, побережьях Греции и пробирающем до костей холоде зимнего Таллина.

Единственной темой, которую мы не обсуждали, была непосредственная деятельность Бэмфорда – его исследования в области спецслужб. Меня этот вопрос не особо интересовал, пока однажды привычный ход моей студенческой жизни кардинально не поменялся из-за публикации в одном из американских медиа, грубыми стежками белых ниток связавшей меня с неким «русским следом» в выборах президента США.

На одной из наших встреч я поделилась с Джимом своей болью от несправедливых гонений в учебных классах и обидным тыканьем в меня пальцем на политических мероприятиях. Уже хорошо зная меня, Джим пообещал почитать обо мне публикации в американской прессе и через пару месяцев вернулся с суждением о том, что все происходящее – феерический бред. С того самого дня вдобавок к дорогому другу я приобрела верного защитника здравого смысла в урагане антироссийской истерики.

Когда меня арестовали, Джим связался с моим адвокатом и выразил желание продолжать общение со мной, несмотря на возможные негативные последствия таких контактов с русской ведьмой, кремлевской шпионкой и разрушительницей американской демократии. Он также углубился в изучение моего дела – его предпосылок и действующих лиц, а позже стал первым и единственным голосом в мою защиту, опубликовав, несмотря на множественные отказы издательств из-за несоответствия материала генеральной идеологической линии, статью о «шпионке, которой не было».

Мы впервые смогли поговорить по телефону спустя пару недель моей полной изоляции от внешнего мира, которую устроили ФБР и администрация вашингтонской тюрьмы. С того самого момента и каждый божий день Джим общался со мной по телефону, мы писали друг другу письма, которых к моменту моего освобождения оказались сотни, он приходил ко мне на встречи во все следственные изоляторы, в которых меня держали, а после моего перевода в федеральную тюрьму Флориды прилетал ко мне на выходные и часами сидел со мной в комнате для посетителей, чтобы поддержать меня в трудную минуту.

Я всегда говорила ему: «Джим, ты – единственная, но самая веская причина, по которой я не могу ненавидеть американцев».

Мои сокровища

Дождь все не прекращался. Обычно солнечный Вашингтон превратился в мокрый серый город. Лето 2018 года стало самым дождливым для американской столицы за последние 100 лет. Природа будто видела происходящее и плакала вместе со мной.

Чтобы как-то отвлечь себя от тяжелых мыслей, я решила провести инвентаризацию моих тюремных богатств, и вот что у меня получилось.

В наличии имелся нарисованный стерженьком от ручки на оборотной стороне формы-заявки, утащенной из общего зала, календарь, где я диагональной линией каждое утро аккуратно вычеркивала прожитые дни и отмечала дни рождения родственников, которые я пропущу. Там также указывались даты прихода адвокатов и суда. Календарь при отсутствии часов был моей единственной привязкой ко времени. Хотя бы я знала, какой сегодня день, если не час.

У меня был настольный «органайзер», в котором хранились два стерженька от ручек. Этот предмет интерьера моей камеры был изготовлен из овальной картонной вставки, которая остается от рулона туалетной бумаги. Сперва я хотела его украсить каким-нибудь рисунком, но было жалко чернил – непонятно, когда и где мне перепадет еще один стерженек.

Помня о важности сохранения всего, что попадает тебе в руки, из опыта пребывания в столичном обезьяннике, где пластиковый стаканчик спас меня от жажды, я сохранила семь пластиковых стаканчиков, которые иногда давали вместе с пакетиками сока. В шести из них после утраты пластикового мешка я прятала маленькие двухслойные печенья с маслом, которые иногда давали на обед, накрывая их обрывком туалетной бумаги, что хоть как-то спасало от муравьев и сырости. А еще один стаканчик использовался в качестве мыльницы и накрывался на ночь полотенцем, потому что мыло пахло так ужасно, что не давало спать.

Мне выдали две белые футболки, которые полагалось носить под робой, семь трусов и пять топов, заменявших бюстгальтеры. Стирала я нижнее белье руками, поскольку из еженедельной прачечной оно часто не возвращалось. Надзиратели говорили, что в прачке работают мужчины. Мысль о том, как может использоваться мое нижнее белье, мне была отвратительна.

Две пары носков универсального размера. Они быстро растягивались и протирались, потому я носила только одну пару, а вторую берегла для особых случаев – поездок в суд и свиданий.

Благодаря российским консулам мне выдали два набора мужского термобелья 52 размера – кофту с длинным рукавом и мужские кальсоны. Я никогда раньше не носила мужской одежды и не знала о наличии некой функциональной разницы в их устройстве, но что ж – это было лучше, чем умереть от вечного холода и сырости.

Две маленькие серые тряпочки, которые в Америке применяют в качестве мочалки. Одну их них я использовала в качестве полотенца для лица, а второй накрывала мыльницу.

Одна пластиковая упаковка от женских гигиенических прокладок, из которой можно было сделать маленькие ленточки, чтобы заплетать длинные волосы в косу. Главное – не забыть их спрятать при выходе из отделения. Это гениальное приспособление было контрабандой, так как пластиковая упаковка для этой цели не предназначалась, а значит, ее использование в качестве ленты для волос было против правил. Сами прокладки в том числе использовались для уборки комнаты – мытья пола, сантехники и вытирания пыли.

Мыльные принадлежности включали два маленьких жидких роликовых дезодоранта – их в американских тюрьмах выдают без проблем, чтобы мы не издавали неприятного запаха. Мыться тоже положено не реже раза в неделю, впрочем, к счастью, для меня. Два маленьких тюбика зубной пасты и три маленькие зубные щетки размером с мой мизинец. Один тоненький кусочек хозяйственного мыла. Его полагалось использовать для всех целей сразу – от умывания и душа до стирки белья и чистки унитаза. Две маленькие баночки желтого шампуня, который, судя по описанию на упаковке, был также и гелем для душа. Вымыть им голову было можно, но довольно проблематично, он почти не пенился, а после такого мытья волосы настолько спутывались, что расчесать их маленьким черым, из тонкого пластика, гребешком для волос, который обычно носят с собой в нагрудном кармашке лысые мужчины, скорее, для приличия, чем для расчесывания отсутствующей шевелюры, – было практически невозможно. Три полотенца, в условиях постоянной сырости и холода в камере почти не просыхвшие и очень плохо пахнувшие.

Опять же благодаря консулам у меня было целых три тонких колючих шерстяных одеяла. Они пахли почему-то креозотом – знакомым мне запахом московского метро и железнодорожных станций. Две белые простыни и тонкий грязно-голубого цвета прорезиненный поролоновый матрац со «встроенной подушкой» – небольшим уплотнением с одной стороны. Подушки не разрешались в принципе. Матрац клался на железную ледяную койку, и под утро у меня промерзали все внутренние органы. Со временем я догадалась стелить на матрас одно из моих одеял, это давало хоть какое-то тепло. Спать я научилась, свернувшись в комочек так, чтобы в руках держать собственные пятки. Так можно было достигнуть максимального сохранения тепла.

Две желтые папки, которые я отбила после посещения адвокатов. В одной я хранила правила тюрьмы и рукописные копии моих многочисленных требований предоставить мне право позвонить родителям. В другой – заметки по итогам встреч с адвокатами.

Два рулона туалетной бумаги. Ее выдавали раз в неделю.

Две книги с детективными рассказами на английском языке, которые мне удалось выбить у руководства тюрьмы, так как в посещении библиотеки и получении посылок мне было отказано. Правда, моя мисс Синтия иногда по ночам подсовывала мне журналы моды, чтобы мы могли обсудить дизайн гламурных платьев и макияж светских львиц. Эти журналы нужно было прятать лучше всего. Что мне, признаюсь, успешно удавалось – между матрасом и постеленным на него одеялом. Подставить мисс Синтию я не имела права, и даже бы если их нашли, твердо решила молчать о природе их происхождения, как партизан.

И конечно, главное – два комплекта тюремной робы – кофта-распашонка с короткими рукавами и штаны. Моего размера не нашлось, так что я придерживала штаны, когда ходила, а снизу подворачивала, чтобы не пачкать их о тюремный пол. К тюремной робе полагались темно-синие тапочки на тонюсенькой резиновой подошве. Ходить в них было все равно что босиком. Ни от холода, ни от неровностей пола они не защищали.

Вот, собственно, и все мои богатства. Этот опыт, кстати, сделал меня аскетом – человеку так мало нужно для счастья, а мы, как плюшкины, все гребем под себя несметные сокровища, которые даже никогда не используем. В психологии это называется «шопоголизм», а в православии – мшелоимство, что, кстати, грех.

Когда я окончила опись, на смену заступила мисс Синтия. Она мягко приземлилась на кресло для наблюдений на пороге моей камеры. На этот раз в ее руках была газета с большой цветной фотографией на первой полосе:

– Мисс Бутина, – аккуратно начала разговор она, – а это вы? Вы были на инаугурации президента Трампа.

– Была, – ответила я, тяжело вздохнув.

– Расскажите, как там было. Я никогда не была на балах, – попросила мисс Синтия.

– Если вы просите, мисс Синтия. Конечно, расскажу. Устраивайтесь поудобнее, – улыбнулась я и, расстелив одеяло на бетонном полу в ногах надзирательницы, уселась в позе лотоса. – А дело было так…