Текст книги "Вольфганг Амадей Моцарт. Его жизнь и музыкальная деятельность"

Глава III. Мюнхен, Мангейм, Париж

Цель нового путешествия. – Мюнхен. – Первая неудача. – Предложение друзей. – Мангейм. – Юношеские увлечения. – Граф Савиоли. – Интриги. – Первая любовь: Алоизия Вебер. – Письмо отца и отъезд. – Париж. – Состояние духа Моцарта. – Две музыкальные партии. – Мнение Моцарта о французской музыке. – Графиня Шабе. – Герцог де Гин. – Концерты. – 1-я симфония. – 2-я симфония, французская. – Болезнь и смерть матери.

Моцарт уехал, полный светлых надежд на счастливое будущее. Он не думал о том, что ему предстоит теперь бороться одному со всеми превратностями судьбы, что отца его не будет с ним. Как выпущенная на волю птичка, он радовался своей свободе, все находил прекрасным, от всего приходил в восторг. Кроме музыкальной, путешествие их имело и чисто материальную цель: в каждом более или менее значительном городе предполагалось давать концерты, сбор от которых назначался на покрытие путевых расходов, так как средств отца далеко не хватило бы даже на самое необходимое; кроме того, Моцарт надеялся выхлопотать себе хорошее место при какой-нибудь из придворных капелл. Он воображал, что слава его имени проложит ему прямой путь ко двору любого курфюрста, и заранее наслаждался мечтой создать национальную немецкую оперу, которая положила бы конец итальянскому владычеству. Но его ждал целый ряд разочарований. Приехав в Мюнхен, Моцарт тотчас же отправился к инспектору музыки, графу Зеау, который хотя и принял его приветливо, но, к удивлению молодого артиста, никогда не слыхал о триумфах его первого путешествия. В подтверждение своих слов Моцарту пришлось показать все свои свидетельства и дипломы. Тогда граф приподнял свой ночной колпак в знак уважения и посоветовал Моцарту обратиться прямо к курфюрсту с просьбой дать ему место композитора при его капелле. Курфюрст уже слышал об отставке Моцарта и был недоволен таким непочтительным и своевольным поступком молодого человека; он и не подозревал, какой великий музыкант так скромно просит у него места, и посоветовал ему сначала попутешествовать и приобрести некоторую известность. Моцарту пришлось вторично уверять, что он был уже и во Франции, и в Италии, и в других странах, что имя его известно многим, так же, как и его талант. Но курфюрст не дал ему докончить речь и удалился, объявив коротко и ясно, что у него нет вакансии. Нашему Одиссею ничего более не оставалось, как собраться в дальнейший путь. Мюнхенские друзья, ценившие его дарование и желавшие удержать его в своем городе, предложили собрать десять богатых любителей музыки, которые согласились бы выплачивать Моцарту по дукату в месяц, что составило бы 600 флоринов в год, за несколько музыкальных произведений. Простодушный и доверчивый Моцарт готов был принять это предложение, казавшееся ему очень выгодным, и с восторгом сообщил эти планы отцу, прося его совета и согласия. Но планы эти пришлись не по сердцу умному и дальновидному старику. Насколько сам он был скромен в своих требованиях, настолько честолюбив по отношению к сыну. Такая зависимость от десяти лиц казалась ему положением мало заманчивым, да он еще и сомневался, найдутся ли эти благодетели, и считал унизительным для сына оставаться в Мюнхене без службы. Он советовал им ехать дальше, говоря, что «прекрасными фразами, похвалами и bravissimo не заплатишь ни за проезд, ни за квартиру». И вот наш странствующий музыкант с своей старушкой матерью перекочевали в Мангейм, этот «рай музыкантов», как его тогда называли. Театр и музыка процветали там под просвещенным покровительством курфюрста Карла Теодора, старавшегося привлечь к себе даровитых музыкантов большим жалованьем и заботой о том, чтобы они чувствовали себя у него хорошо и без стеснения. К удивлению Моцарта, и тут немногие его знали и сначала отнеслись с недоверием, которое им внушал его маленький рост и невзрачная наружность. Вскоре своим замечательным талантом, своим ласковым, веселым обращением он привлек к себе симпатии своих собратьев по искусству, и сам, попав в среду образованных и серьезных музыкантов, почувствовал себя, как рыба в воде. «Я пребываю в великолепном настроении духа и уже потолстел», – писал он отцу.

Его особенно полюбил капельмейстер Каннабих, в семье которого он был принят, как родной сын: он там обедал и часто проводил вечера за фортепиано, в дружеской беседе. Вечером, по привычке, приобретенной в родительском доме, Моцарт вынимал из кармана книгу и читал. Он занимался музыкой с симпатичной, миловидной Розой Каннабих, к которой чувствовал влечение. Спокойная и серьезная, эта тринадцатилетняя девушка-ребенок обнаруживала редкий для своего возраста здравый смысл и положительность суждений; обращение ее отличалось приветливостью и ласковостью, и всякий, кому приходилось встречать ее, поддавался ее обаянию. Один художник пишет про нее: «Сколько чудных, бесценных мгновений провел я в обществе прелестной Розы Каннабих! Воспоминание о ней останется светлым раем в моей душе». В жизни Моцарта она промелькнула «как мимолетное виденье», и чувство его к ней не оставило глубоких следов. Моцарт увлекался часто и раньше, но история не сохранила нам имен покорительниц его юного сердца. Одна из них только известна нам: это его двоюродная сестра, с которой он познакомился в Аугсбурге во время своего путешествия. Свежая, бодрая, с несколько грубоватыми чертами лица, эта девушка дитя природы, представляет собой резкую противоположность рассудительной Розе. В ее присутствии Моцарт сам превращался в необузданного ребенка, и две недели, проведенные им у ее родных, прошли в непрерывных шалостях, дурачестве и болтовне. При расставании оба проливали такие потоки слез, что сцену их трогательного прощания не замедлили изобразить на мишени для стрельбы. Они обменялись портретами и вели некоторое время переписку, но письма Моцарта полны одних шуток, и чувство его к девушке было так же кратковременно, как их свидание: он уехал веселый, беспечный, и вскоре новая, более сильная страсть овладела его помыслами и сердцем. Но девушка не так скоро охладела к товарищу своих игр: за ее резвостью скрывалось более глубокое чувство, и впоследствии, когда она говорила о Моцарте, в ее словах звучала горечь разочарования. Она не любила вспоминать это время.

Как в Мюнхене, так и в Мангейме Моцарту невозможно было оставаться без определенного положения, а потому он не замедлил явиться к инспектору музыки, графу Савиоли, который представил его курфюрсту. Моцарт получил приглашение играть при дворе и был принят чрезвычайно любезно всей курфюрстской семьей. Сам курфюрст пригласил его преподавателем к своим побочным детям, которых очень любил. Поощренный такой любезностью, Моцарт попросил Савиоли выхлопотать ему место придворного композитора. Савиоли обещал. Моцарт, исполненный самых радужных надежд, каждый день бегал к графу в ожидании ответа. Но ответ не приходил: курфюрст был слишком занят то охотой, то придворными праздниками. Так, по крайней мере, объяснял Моцарту граф Савиоли. На самом же деле против него шла деятельная, хотя и скрытая интрига, в которой, как полагают, главную роль играл некий Фоглер, вице-капельмейстер: он ненавидел Моцарта за его гениальность, как и Моцарт его не выносил за его крайнюю бездарность при большом самомнении. Пока наш путешественник оставался в Мангейме на положении гостя и частного лица, музыканты относились к нему дружелюбно; но лишь только до них дошли слухи, что он хлопочет о месте при капелле, как в их сердце поднялась тревога, и они употребили все усилия, чтобы удалить дерзкого и опасного соперника. Интриганы убедили легковерного курфюрста, что Моцарт «не более, чем шарлатан, изгнанный из Зальцбурга, потому что он ничего не знает, и что следовало бы отправить его поучиться в Неаполитанскую консерваторию», прежде чем давать ему какое-либо место. Граф Савиоли стал избегать Моцарта. Наконец ему удалось поймать графа, и вот через два месяца тщетных ожиданий он услышал ответ: «К сожалению – нет!» Бедному Моцарту пришлось покинуть Мангейм, чего ему очень и очень не хотелось, и он никак не мог решиться уехать. Магнит, приковывающий его к Мангейму, скрывался в пятнадцатилетней певице, красавице Алоизии Вебер, к которой Моцарт почувствовал первую страсть. Алоизия была дочерью переписчика нот Вебера, обремененного громадным семейством и терпевшего крайнюю нужду. Она обладала необыкновенно сильным красивым голосом и в шестнадцать лет обещала сделаться знаменитостью. Своим задушевным выразительным пением девушка трогала до слез. Восхищенный ее талантом, Моцарт прилагал все свои старания, чтобы больше усовершенствовать ее в ее искусстве. Он писал ей арии, заставляя ее разучивать их под своим руководством, давал ей уроки. Не сознавал ли он сам своего увлечения или не желал в нем признаться отцу, но в письмах своих он только восхищается ее пением, ничего не говоря о ее личности и тщательно скрывая от отца свои чувства. Между тем его продолжительное необъяснимое пребывание в Мангейме повергало старика в неописуемый страх и недоумение. Он смутно догадывался, в чем дело, но боялся затрагивать этот вопрос. Тогда старушка мать, воспользовавшись временем, когда Моцарт обедал, написала потихоньку отцу про своего блудного сына. Леопольд, не касаясь сердечной тайны сына, обратился к его рассудку: «От твоего благоразумия и от твоей жизни зависит – остаться ли посредственным музыкантом, которого забудет мир, или же сделаться знаменитым капельмейстером, имя которого сохранится в истории. Уезжай в Париж – и немедленно!» Моцарт опомнился. «После Бога – сейчас отец! это было моим девизом в детстве; при нем же я остаюсь и теперь», – писал он отцу. Как ни горько ему было, но, покорный воле отца, он подчинил свою страсть рассудку, простился со своими друзьями, со слезами его провожавшими, и уехал, обменявшись клятвами верности с его возлюбленной. «Нет пророка в своем отечестве», и гений Моцарта не нашел себе приюта на родине: он покинул Германию и поехал искать счастья за пределами своего негостеприимного фатерланда.

Конечной целью их путешествия был Париж. Отец полагал, что этот всемирный город отнесется к юноше-артисту так же радушно, как он отнесся когда-то к артисту-ребенку. На Париж возлагались самые большие надежды. «Из Парижа слава и имя талантливого человека разносятся по всему свету; там аристократы обращаются с гениальными людьми с величайшим уважением и любезностью; у них прекрасные манеры, которые совершенно отличаются от грубости наших немецких кавалеров и дам, и там ты усовершенствуешься во французском языке», – так писал Леопольд своему сыну. Наши путники, пробыв в дороге четырнадцать дней, прибыли в Париж 23 марта 1778 года. За пятнадцать лет их отсутствия Париж во многом изменился, и, к особому огорчению матери, цены на все увеличились вдвое. Из экономии им пришлось взять скверную темную комнату в нижнем этаже, такую маленькую, что в ней не могло поместиться фортепиано. Моцарт чувствовал себя нехорошо и находился в раздраженном и угнетенном состоянии духа. Только что перенесенная им борьба чувства и долга, из которой он вышел победителем, обернулась теперь полным упадком сил. «Я чувствую себя довольно сносно, – пишет он отцу, – но мне ни тепло, ни холодно, ничто меня не радует; что меня больше всего поддерживает, ободряет, так это мысль, что вы, дорогой папа и дорогая сестра, здоровы, что я – честный немец, и что если я не могу всего высказать, то, по крайней мере, могу думать то, что хочу; но вот и все». Его состояние духа отразилось не только на содержании писем, но даже на самом почерке: он стал таким неразборчивым и небрежным, что отец счел нужным прислать ему красиво написанный алфавит. Бедный юноша грустил в разлуке с девушкой, которая своей красотой и талантом произвела такое сильное впечатление на его воображение; единственное утешение он находил в переписке с Веберами, посредством которой получал известия об Алоизии и о том, что она еще не нарушила своей клятвы верности.

Париж произвел на Моцарта неблагоприятное впечатление: он попал сюда как раз в разгар борьбы двух музыкальных партий: итальянской, представителем которой был Пиччини, и французской, во главе которой стоял Глюк. Моцарт сочувствовал, конечно, Глюку, которого, к несчастию, в то время не было в Париже; с Пиччини же он ограничивался самыми официальными отношениями, так как вообще недолюбливал итальянцев за их повсеместное музыкальное владычество. Весь музыкальный мир, публика, критика и пресса, – все это разделилось на два лагеря, но Моцарт не захотел примкнуть ни к одному из них: в музыке он, как всегда, желал остаться самостоятельным и независимым. Он находил французов народом немузыкальным и несведущим в музыке, очень дурно отзывался об их вкусе, особенно об их исполнителях, придавал очень мало веса их суждению и оценке. «Что меня больше всего сердит, это то, что французы настолько лишь развили свой вкус, что могут теперь слушать и хорошее; но чтобы они сознали, что их музыка дурна – Боже сохрани! А их пение – „оймэ!“ и если бы еще они не пели итальянских арий, я бы простил им их французское завыванье, но портить хорошую музыку – это невыносимо!» Моцарт чувствовал себя не в своей тарелке среди французов и писал отцу: «Я буду благодарить Создателя, если выберусь отсюда со здравым вкусом. Но я – здесь, и должен пока терпеть из любви к вам. Каждый день молю Бога, чтоб Он помог мне сделать честь себе и всему немецкому народу, составить свое счастье, честно заработать деньги, чтобы я был в состоянии вывести вас из затруднительного положения, чтобы мы скоро свиделись и опять весело и счастливо зажили бы вместе!»

Ему нужно было устроиться в Париже, найти уроки, занятия, составить знакомства. Как в первое свое пребывание, так и теперь он нашел себе главную поддержку в лице своего друга и покровителя, барона Гримма. Гримм хотя и принадлежал сам к одной из партий, но как человек умный и беспристрастный, помогал своему молодому другу везде, где мог. В Версаль, где в то время жил двор, Моцарту не удалось попасть, но вместо этого Гримм старался ввести его в знатные, богатые дома и дал ему письмо к графине Шабо. К несчастию, выбор барона оказался очень неудачным: графиня выказала себя с очень непривлекательной стороны. Когда Моцарт в назначенный день явился к ней, его заставили как несчастного просителя ждать полчаса в громадной нетопленой комнате. Наконец вышла графиня и предложила ему сыграть на отвратительном клавесине, заявив, что другие ее инструменты в неисправности. Скромный Моцарт отвечал, что он с удовольствием исполнит ее желание, но просит графиню провести его в более теплую комнату, так как у него окоченели руки от холода. «О да, вы правы!» – ответила хозяйка и, предоставив Моцарта самому себе, уселась с гостями за большой круглый стол и принялась рисовать, не обращая ни малейшего внимания на бедного музыканта, который сидел один, вдали от всех, ежась от холода; окна и двери были открыты, все тело его пробирала дрожь, зубы стучали, как в лихорадке, голова начинала болеть, но он не решался уйти, боясь обидеть Гримма. Так прошел целый час; наконец, чтобы выйти из этого ужасного положения, Моцарт сел за несчастный клавесин и сыграл вариации: его слушатели продолжали рисовать и болтать между собой, так что Моцарт играл «для столов, стульев и стен». Сыграв половину вариаций, он встал и хотел покинуть негостеприимный дом, но хозяйка попросила его подождать возвращения ее супруга. Моцарту пришлось ждать еще с полчаса, пока не явился хозяин дома. Он отнесся к своему гостю иначе, выслушал его внимательно, и благодарный незлобивый Вольфганг, забыв все неприятности, холод и дурной инструмент, стал играть «так, как я играю, когда бываю в духе». Но кажется, это знакомство не принесло большой пользы Моцарту, как и вообще на этот раз в Париже ему не везло, тем более, что он не умел извлекать выгоды из своего положения и из своих знакомств. Так, Гримм доставил ему уроки у герцога де Гин. Сам герцог играл на флейте, дочь же его играла отлично на арфе (для них Моцарт написал свой концерт для флейты и арфы, хотя и недолюбливал этих инструментов). С m-lle Гин Моцарт занимался теорией; ученица его обладала исключительной памятью и была достаточно даровита, судя по тому, что уже на третий урок она написала трехголосные задачи. Отец не желал сделать из своей дочери какой-нибудь серьезной композиторши, но хотел, чтобы она познакомилась с основными правилами сочинения и была бы в состоянии писать маленькие вещи для обоих инструментов. Однако Моцарт оказался слишком требовательным учителем; он наивно воображал, что музыка должна даваться другим так же легко, как и ему, и выходил из себя из-за того, что его ученица на четвертый урок не может написать менуэт: он решил, что у нее нет идей, что она глупа, бездарна и бестолкова. В конце концов ему отказали, заплатив за труды три луидора, которые он с негодованием отверг.

Педагогическая деятельность не удалась Моцарту, тем более, что она в Париже соединялась и с большими чисто внешними затруднениями; расстояния были громадные, немощеные улицы покрыты были непроходимой грязью, извозчики стоили так дорого, что на них пришлось бы потратить больше того, что он получал за уроки. Ходьба же пешком отняла бы слишком много времени и сил, и немногие свободные часы пришлось бы посвятить не своему любимому искусству, а необходимому отдыху. Эти же причины, при стесненных денежных обстоятельствах, мешали ему поддерживать знакомства и связи. Чем больше он жил в Париже, тем меньше Париж ему нравился. Единственную его отраду составляли друзья: Гримм и знаменитый, хотя уже старый певец – Рааф, да еще некоторые из его мангеймских товарищей, приглашенных участвовать в так называемых Concerts spirituels – концертах, сходных с нашими симфоническими. Через мангеймских артистов директор концертов, Легро, заказал Моцарту приписать 4 новых хора к Miserere Гольцбауера, которые предполагалось в скором времени исполнить. Эту крайне спешную работу Моцарту пришлось сочинять в кабинете директора, что было очень стеснительно. Но никакие препятствия не могли сдержать его творческой силы: хоры поспели вовремя и вышли превосходными. К сожалению, Моцарт трудился напрасно: два лучших хора в концерте были выпущены неизвестно по какой причине. Вероятно, в этом поступке скрывался дурной умысел, но Моцарт не особенно огорчился: сама вещь не имела успеха, и никто не знал, что хоры принадлежат перу другого автора. Сердиться же он не умел и тотчас снова принял предложение того же самого директора написать симфонию для одного из концертов. Неудача с хорами не сделала его ни менее доверчивым, ни более осторожным; он принялся за работу со свойственным ему жаром, окончил ее необыкновенно скоро и сдал директору. Оставалось четыре дня для переписки. Но на другой день Моцарт нашел ее непереписанной на столе директора; он удивился, но промолчал. Через два дня он снова зашел – симфония со стола исчезла. Моцарт, почуяв недоброе, стал искать в комнате и нашел ее в углу, под кипой старых нот. Притворившись, что ничего не подозревает, он спрашивает Легро, отдана ли его симфония для переписки. «Нет, я забыл», – вот единственное объяснение, которое он получил, и симфония не была исполнена. Моцарт предполагал, что здесь скрывалась интрига, главным участником которой он считал итальянца Камбини. Он писал отцу: «Если бы здесь у людей были уши, чтобы слышать, сердце, чтобы чувствовать, и хоть какое-нибудь понятие о музыке – я бы над всем случившимся посмеялся, но я окружен скотами и тварями (что касается музыки)». Он перестал бывать у Легро, но впоследствии имел одно большое удовлетворение: у Раафа он случайно встретил директора, который извинился в своем дурном поступке и попросил его написать новую симфонию. Моцарт не умел питать к своим врагам ни вражды, ни злобы; он принял предложение и написал симфонию, которая так и называется французской или парижской. Зала, в которой исполнялась в первый раз эта симфония, была названа впоследствии в честь Моцарта залой «Pas de loup» – «Волчий шаг», что представляет перевод слова Wolfgang (Вольфганг). На репетиции эту симфонию сыграли так скверно, что Моцарт «в жизнь свою никогда ничего хуже не слыхал». Он даже не хотел присутствовать на концерте, боясь, что пьеса будет так же дурно исполнена, но потом решился пойти, с твердым намерением выхватить в крайнем случае скрипку у первого скрипача, стать во главе оркестра и спасти свое погибающее детище. Но на этот раз он боялся напрасно: симфония прошла блестяще, имела громадный успех, и обрадованный автор побежал после концерта в Пале-Рояль, угостил себя мороженым, прочел по четкам молитву, как обещал, и, счастливый, вернулся домой. Этой симфонией и ограничились его успехи в Париже. Ко всем же неудачам присоединился последний и жестокий удар – потеря горячо любимой матери. Старушке плохо жилось в Париже, где она проводила целые дни одна в своей каморке, как в одиночном заключении. Продолжительные путешествия, тяжелые условия их жизни, утомление надломили ее силы, и она слегла. Четырнадцать дней и ночей провел Моцарт у постели матери, моля Бога только об одном: чтобы Он послал ей тихую кончину, а ему бы дал силы перенести удар с покорностью и мужеством христианина. «Бог щедро даровал мне обе эти милости», – писал он, и после смерти матери его первая забота была об отце и сестре. Он весь трепетал при мысли, что этот удар может повлечь за собою смерть других любимых ему существ, и просил своего зальцбургского друга Буллингера приготовить отца к печальному известию, причем писал ему, что мать почти безнадежна, что он сам готов ко всему и во всем видит волю Божию. Когда же Моцарт получил ответ отца и увидел, что отец принял удар с твердостью и смирением, то упал на колени и благодарил Бога за эту новую милость.