Текст книги "#черная_полка"

Глава 7

За пять лет до описываемых событий

– «Беги с ними! Беги и никогда не оглядывайся!» – повторил Вениамин. – Так шептала мама, обнимая меня на прощание. Сунула мне в руки хлеб вместе с чемоданом, и я бежал. Ребенком – в Англию, юношей – в Америку. Все дальше и дальше от Германии. За всю жизнь так ни разу не оглянулся. Я даже не пытался их искать…

Голос его сорвался в скрип. Снова явилась женщина в бледно-голубом халате, поставила на столик колпачок с таблетками, по-хозяйски поправила подушку, принесла Вениамину стакан и лекарства, бесцеремонно шныряя между креслом, где сидел Майкл, и кроватью его отца, как швабра.

– И предупреждаю: вам нельзя волноваться! – сказала она сладко. – Сейчас не время для серьезных разговоров!

– Как раз сейчас самое время! – рявкнул Вениамин. Она пожала плечами, не теряя резиновой улыбки на лице, и удалилась.

– Забери меня отсюда! – попросил он Майкла. – Я хочу умереть дома!

Майкл вздохнул:

– Пап, ты дома. На Берген-стрит, в Бруклине.

– Тогда почему здесь чужие люди? Кто эта женщина?

– Лара не чужая, она сиделка, помогает ухаживать за тобой, – проговорил Майкл терпеливо.

– Кажется, я тебя уже о ней спрашивал?

Майкл промолчал. Вениамин усмехнулся:

– Наверняка спрашивал. И не раз. Я все время хотел жить настоящим. Забыть свое детство. А теперь настоящее смывается. Дни уходят. Волна за волной – без следа. А прошлое вылезает наружу. Как берег во время отлива. Только его я помню отчетливо. Это в наказание. Я не исполнил долг перед отцом.

– Не могло быть никакого долга. – Майкл переубеждал отца мягко, вкрадчиво, слегка поглаживая его по запястью, как ребенка, которому приснился кошмар. – Что ты мог сделать? Ты был еще совсем маленьким! Только в этом и состоял твой долг – спастись и жить! Дедушка не стал бы требовать от тебя ничего другого!

– Тогда – возможно, – раздраженно отмахнулся Вениамин. – Но после войны, после воссоединения Германии! Я должен был поехать в Лейпциг. Должен был разыскать наш дом.

– Что бы это дало? – спросил Майкл тем же успокаивающим тоном.

– Там спрятано что-то очень важное! Я сам видел! Отец положил это в нишу у пола, за кроваткой Анны. Он сказал мне: если с ним что-то случится, я смогу добиться справедливости… – Он закашлялся. – С помощью этой вещи! Знать бы, уцелел ли дом? Говорят, Лейпциг сильно бомбили.

– Хочешь, мы поедем туда вместе? – спросил Майкл мечтательно. – Мы найдем дом, я уверен, что он уцелел. Но сначала тебе нужно поправиться!

– Миша, не говори со мной, как с ребенком. Мы оба знаем, что этого не будет. Просто послушай – пока у меня еще есть силы говорить.

– Хорошо, – ответил Майкл серьезно. Отец называл его Мишей очень редко, во время доверительных разговоров. Он говорил, что так бабушка обращалась к деду. – Я слушаю, пап!

– Помнишь, я говорил тебе о погромах в ночь на десятое ноября? Мы прятались в подвале у Кацманов. Все, что я помню – это абсолютную тьму и соленую ладонь матери. Она зажимала нам с Анной рты, чтобы мы не шумели и нас не нашли. Но я и так не стал бы кричать: мне было любопытно. Наконец на нашей тихой улице происходило что-то необычное. Я все прислушивался. Грохот шагов, звон стекла, крики. И еще какие-то неслыханные, но, кажется, человеческие звуки. А наутро была тишина.

Он замолчал, собираясь с силами, словно не говорил, а совершал долгое мучительное восхождение, и ему иногда требовалось остановиться на привал.

– Вся улица изуродована и разграблена. А потом евреев обязали за это заплатить.

– В каком смысле – заплатить?

– Нацисты выставили штраф за ущерб… В один миллиард марок! Они стали отбирать сбережения и ценности. Но отцу удалось что-то припрятать. Мама говорила, из-за них все беды. – Речь Вениамина становилась все сбивчивей. – Отец заплатил, чтобы нам помогли. Мы сидели дома, ждали этих людей. На каждом три слоя одежды. Чемоданы брать нельзя. Штурмовики сразу заметят! И даже хорошо, топить квартиру не надо. А уже зима, холод. Я не ходил два дня в школу – евреев туда не пускали. Я был так рад!

Он виновато улыбнулся, как будто был мальчиком, который прогуливает школу.

– Не понимал, что происходит. Каждый день случалось что-то новое, как приключение! Пока не забрали отца.

Он зашелся в кашле. Майкл отвернулся к окну, где кивали на теплом ветру лиловые головы гортензий.

– Его арестовали за сокрытие ценностей, – продолжил отец. – Мама говорила, что нас сдали те самые люди… которые обещали побег. Но я так и не достал ту вещь из тайника. Не вызволил отца! Не добился правды! Через два дня пришли волонтеры. Они предложили маме отправить одного из нас в Британию: Руфину, Анну или меня. У них было только одно место. Мама почему-то выбрала меня.

Он опять остановился, новый крутой подъем дался ему слишком тяжело.

– Я оказался недостоин. Она выбрала меня. Она надеялась, что я смогу отомстить. Но я потратил жизнь впустую. Не заплатил по счетам. Долг велик, проценты выросли. Это все, что я оставляю тебе в наследство, мой сын. Прости меня! – Вениамин схватил Майкла за руку. – Запомни: дом номер четырнадцать. Пересечение Томасиус и Хельферих-штрассе, четырехэтажный с угловым эркером, внизу лавка. Наша квартира на третьем этаже, правая дверь. Тайник в большой мансардной комнате! Стена напротив двери, около трех метров от окна. Пусть ты будешь сильнее меня.

Снова подступила одышка. Майкл не стал звать Лару, сам отмерил дозу лекарства, сел поближе к отцу и приладил маску ингалятора к его лицу.

* * *

Он возник тихо, без приветствий, сразу направился к самой дальней парте – Катиной. Не выбирая, не раздумывая – прямым курсом, прошел и сел. Не сел даже, а как-то развалился на стуле, но в этой позе не ощущалось раскованности, а наоборот – напряжение. Глаза его сосредоточились на брошенном на парту рюкзаке, будто пытались оттолкнуться от него и не могли преодолеть гравитации. Новый ученик в седьмом «Б».

– Что это еще за перец? Глянь, Белка, возле тебя пристроился! – Вика подтолкнула ее плечом.

– Без понятия, – равнодушно ответила Катя.

– Новенький? – тут же вмешалась Лиза.

– Не поздновато для новенького?

– Второгодник!

– По ходу, подбросили нам экстерна – ОГЭ сдавать! – Катя была недовольна.

– Шугануть его, Кать?

– Да ладно, пусть сидит.

– А как же Апофигенов?

– Да пошел он, – усмехнулась Катя.

– Вот как?! Развод и раздел имущества? – торжествовала Вика.

Ромка Афиногенов, слишком рослый и плечистый для семиклассника, спортсмен и умник, был Катиным соседом по парте. Они неплохо ладили и даже ходили в кафе общей компанией. Регулярные их ссоры провоцировала Катя – Ромка обижался, но всегда первым искал примирения.

– Симпатичный, – проговорила Лиза мечтательно.

Новенький и правда был ничего себе. Отросшие русые кудри, немного удлиненное лицо, упрямый подбородок с ямочкой. Он был бы даже красив, но что-то в нем тревожило, внушало опасение – то ли затравленный взгляд блеклых зеленых глаз, то ли эта неестественная поза. Кате непременно захотелось его разгадать.

Ирина Сергеевна материализовалась вместе со звонком. Катя вернулась к своей парте. Новенький никак не отреагировал ни на Катю, ни на учительницу: не встал вместе с классом, по-прежнему сидел, уперев взгляд в рюкзак.

Катя быстро шепнула ему:

– Ты откуда? Как зовут? – Он не отозвался.

«Вот засада! Сидеть теперь с этим придурком до конца года! Вечно ко мне подсаживаются всякие фрики!» – Катя резко отвернулась, слегка хлестнув его по щеке хвостом своих густых рыжих волос. От этого пушистого прикосновения он словно очнулся, выпрямил спину, уложил руки на парту и снова замер, как заводная игрушка, у которой на пару оставшихся витков раскрутилась пружинка – и завод кончился.

– С сегодняшнего дня по программе инклюзивного образования в нашем классе будет учиться Дмитрий Сологуб. УДимы есть некоторые особенности, но, надеюсь, он сможет влиться в наш коллектив и справиться с нагрузкой…

Тут Ирина Сергеевна широко раскрыла глаза и едва сдержала возглас. Все обернулись, следуя за ее взглядом.

Новенький уже не сидел рядом с Катей. Он ходил кругами на небольшом свободном пятачке между книжным стеллажом и цветочной кадкой.

– Начнем урок, – спохватилась Ирина Сергеевна и раскрыла учебник.

Перелистывались страницы, переглядывались, перешептывались подростки, перекатывались злые смешки, а Дима все описывал окружность стальным циркулем на длинных и подневольных ногах.

– Итак, на прошлом уроке я просила вас найти дополнительный материал к вопросу: как имя главного героя повести «Шинель» помогает понять его характер. Кто готов?

Шелест, шуршание и хохот моментально стихли.

– Значение имени Акакий в переводе с греческого «невинный», «незлобивый». Совпадение с отчеством возводит это качество в превосходную степень, – послышался ровный металлический голос из угла класса. Никто не смог сразу связать этот странный искусственный голос с человеком, ходящим по кругу, как ослик на привязи. – Многие места в повести прямо перекликаются с житием святого Акакия…

Все прыснули. Ирина Сергеевна шикнула. Тем временем новенький продолжал монотонно воспроизводить текст:

– приведенным преподобным Иоанном Синайским в «Лествице». Впервые в науку параллель Башмачкин – святой Акакий ввел голландский ученый Дриссен. К этой параллели обращались Ван дер Энг, Шкловский, Макогоненко.

Раздались притворно восторженные возгласы, задние парты зааплодировали:

– Уау!

– Так ты теперь сидишь с живым Гуглом! Поздравляю! – подмигнул Кате Афиногенов.

– Спасибо, Сологуб! Достаточно! – громогласно объявила Ирина Сергеевна поверх всеобщего улюлюканья.

– Фамилия Акакия Акакиевича, – новенький говорил все громче, некоторые снова засмеялись, почти рефлектор-но обрадовавшись звукосочетанию, – первоначально была Тишкевич; затем Гоголь колеблется между двумя формами – Башмакевич и Башмаков, наконец останавливается на форме – Башмачкин. Переход от Тишкевича к Башмакевичу подсказан, конечно, желанием создать повод для каламбура, выбор же формы Башмачкин может быть объяснен как влечением к уменьшительным суффиксам, характерным для гоголевского стиля, так и большей артикуляционной выразительностью, мимико-произносительной силой этой формы, создающей своего рода звуковой жест.

– Я сказала, достаточно! Садись на место! – щеки Ирины Сергеевны начали покрываться неровным румянцем.

– Каламбур, построенный при помощи этой фамилии, – Дима еще повысил голос, – осложнен комическими приемами, придающими ему вид полной серьезности: «Уже по самому имени видно, что она когда-то произошла от башмака; но когда, в какое время и каким образом произошла она от башмака, ничего этого неизвестно. И отец, и дед, и даже шурин, и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя только раза три в год подметки».

– Дима, хватит! Спасибо! – крикнула Ирина Сергеевна и болезненно сморщилась.

Новенький облегченно выдохнул и вернулся на место. Обмяк, опустил голову на рюкзак.

– Кто добавит? – безнадежно спросила учительница. Желающих не нашлось. Ирина Сергеевна достала листок и начала рассказывать, подглядывая в распечатку.

Новенький больше не участвовал в уроке. Только изредка менял положение тела и снова застывал. После звонка Ирина Сергеевна подошла к нему с пособием в руках:

– Вот! – положила под нос брошюру «Индивидуальный план обучения по литературе. 7-й класс». – Будешь по нему заниматься! Ты слышишь меня? Сологуб!

Он смотрел на прошитые листы непонимающим взглядом.

– Сологуб! – повторила она с нажимом.

Катя почувствовала, как под твердым голосом учительницы сжался непрочный механизм Диминого самообладания, и вызвала огонь на себя:

– Ирина Сергеевна, я все стеснялась спросить при всех. А вам не кажется, что чисто фонетически имя Башмачкина вызывает скорее какие-то кишечные ассоциации?

– Белова! – Ирина Сергеевна смерила ее яростным взглядом и последовала к учительскому столу, впечатывая в линолеум тяжелый шаг.

– Чувствую, повеселимся в последней четверти! – Афиногенов с ехидством посмотрел на Катю. Вика подхватила:

– Да уж, по эксклюзивной программе!

Дима достал из кармана ядерно-желтый маркер. «ТЕЛЕФОН» – написал он крупными буквами на титульном листе пособия и подвинул его Кате. Она небрежно набросала свой номер. Сообщение от него пришло быстро. Катя была разочарована простым «привет» и серой пустотой на аватарке.

«Увлекаешься Гоголем?» – напечатала она поспешно. Он ответил: «нет» и следом: «нахожу информацию».

Кате было забавно находиться с ним рядом и вместе с тем так ощутимо далеко – переписываться с другой галактикой.

«Я Катя. Следующий урок – химия. Давай я тебя провожу».

«иди пойду за тобой».

Класс опустел. Катя сгребла сумку и медленно вышла. Она не видела, но знала, что Дима следует за ней – такое щекотное приключенческое чувство.

Едва она переступила порог кабинета химии, как ее резко потянули за руку в сторону. Она стукнулась лбом о крепкое плечо Афиногенова.

– Чего, Белка, как ты? Спасать не надо? Ты только дай знать. – Он почти прижимал ее к себе. – Давай этого говорящего робота перекинем на первую парту? Я могу, ты меня знаешь.

– Пусти, блин, чего вцепился? – Катя попыталась высвободиться и, к своему удивлению, почувствовала, что краснеет. Они стояли в дверях, загораживая проход. После большой перемены в классе пахло сигаретами.

Ромка встряхнул ее за плечи – небрежно, легко и по-деловому, словно проверял исправность механизма.

– Идем сегодня на гироскутерах? – Словно и не было у них никакой размолвки, словно и не посылала она его часто и обидно, как слишком верного и оттого опостылевшего друга.

– Холодно. Не пойду я. Да отцепись уже! – Катя дернулась еще раз, и он заржал, радуясь ее беспомощности и своей силе.

– Ну Белка, ну чо ты!

– Да у меня лабораторка не сдана и два пропуска, мне пара в четверти светит… ты же знаешь Уайта. Ну Рома. – Она посмотрела на него почти умоляюще. Это было неслыханно – покраснеть перед Афиногеновым, ныть, просить его!

Все еще смеясь, он разжал лапы, она резко отступила и вместо того, чтобы толкнуть Ромку, быстро глянула в коридор.

Она не сразу заметила его – Дима стоял у дальней стены коридора и не сводил глаз с воробья, сидящего на выступе пожарного шкафчика. Катя почувствовала совершенно мальчишескую беспокойную злость.

– Эй! Урок сейчас начнется! Хватит на воробья пялиться.

Дима не шелохнулся. «Ну и стой себе там, чучело!» – Она вернулась в класс, резко стукнула сумкой о парту. Жар со щек не проходил. Афиногенов расположился за одной партой с Викой и лениво показывал ей что-то на телефоне. Рядом топтался Аннушкин, безропотный Викин сосед, не решаясь просить освободить место и озираясь в поисках свободного.

Дима зашел вместе с Ольгой Викторовной. Кате на какой-то момент показалось, что она привела его на поводке – до того взгляд химички был неумолим, а Димы – безучастен. Седьмой «Б» встретил их молчанием: странного нелюдимого новичка и Ольгу Викторовну Войтенко – кандидата химических наук, заслуженного учителя школы и непревзойденного диктатора высочайшей квалификации. Класс заполнила такая тишина, что Катя услышала неровное, пунктирами, гудение ламп.

На протяжении десяти с лишним лет Ольге Викторовне удавалось держать в страхе не только учеников, но и весь учительский коллектив во главе с молодой амбициозной директрисой. Пара завучей старой закалки еще выдерживали ее давление, оставаясь в твердом агрегатном состоянии, но остальных педагогов, а также родителей, Ольга Викторовна обращала в инертные газы одним лишь взглядом средней тяжести. Ее появление заставляло ребят прекращать веселый хаос, вытягиваться в струны у своих мест. Узкие темные глаза оглядывали всех, безошибочно – по наклону головы, опущенным плечам, нервным пальцам – определяя жертву урока. А ей нужна была жертва – одна, две, – словно бы для удовлетворения мучительно клокотавшего в ней раствора властолюбия.

Химию в школе учили под страхом распада личности. Ольга Викторовна «находила подход» к каждому – она знала тысячи способов унижения и неутомимо синтезировала новые. Старшие классы наградили ее прозвищем Уолтер Уайт, что для семиклассников звучало устрашающе и непонятно. Но то, что она могла при желании растворить в кислоте или сжечь в щелочи неугодного, сомнений не вызывало.

У Кати застучало в висках. Сегодня надо было сдать лабораторную, которую делали на прошлом уроке, а она так ничего и не написала. Не надо было ссориться с Афиногеновым, у того с химией порядок – папа помогает.

«А моим вообще до меня дела нет, особенно маме», – обреченно подумала Катя.

– Лабораторные работы, кто еще не сдал, прошу на стол, – небрежно сказала Ольга Викторовна. Человек десять потянулись с тетрадями. Так, эти уже не будут жертвами.

«Ты сделала?» – одними губами спросила Катя, встретившись с равнодушным Викиным взглядом. Та неопределенно повела плечами, гордая вниманием Ромки, на которого еще недавно смотрела свысока.

Катя в панике открыла учебник, попутно вспоминая, что про домашние задачи она тоже забыла. Краем глаза увидела, что Дима сидит так же, как на литературе, – напряженно, но теперь он без отрыва смотрел на Ольгу Викторовну. «А ему интересно!» – зло подумала она.

Первая жертва сорвалась с крючка: Аннушкин рассказал решение домашней задачи на молярную концентрацию раствора. Следующей была Лизка – этой хитрюге всегда везло: списывала и не попадалась. Вот и сейчас оно – вечное Лиз-кино везение – заставило Катю вытащить телефон и проверить, сколько осталось до конца урока. Но она не успела даже взглянуть на экран.

– Белова, положи телефон. – Ольга Викторовна, не дослушав ответ Лизы, встала из-за стола и направилась к последней парте. – Продолжай. Как ты решила вторую задачу? Сколько граммов сульфата меди у тебя получилось?

Катя собралась с духом и выпалила:

– Ольга Викторовна, я не сделала, – и подняла глаза, пытаясь держаться твердо. Она была готова к гневу, но нет – учительница смотрела на нее с насмешливым удивлением и держала паузу – одна минута, вторая…

– Ты что же, не считаешь нужным делать домашние задания? – спросила наконец она тоном человека, глубоко оскорбленного в своих лучших чувствах.

Катя растерялась, не понимая, как загладить вину.

– Нет… я считаю нужным… я обязательно сделаю, Ольга Викторовна. Можно, я завтра принесу?

– Когда ты последний раз решала домашние задачи?

– Я всегда делаю. – Это «всегда» относилось разве что к третьей четверти.

Ольга Викторовна властно протянула руку. Катя отдала тетрадь. Учительница листала ее, улыбаясь. Жертва была найдена.

– Белова, прошу к доске. Новой темы сегодня не будет. Разберем одну из типичных задач на массовую долю вещества. Пиши условие: смешали 200 грамм раствора с массовой долей серной кислоты 15 % и 100 грамм раствора с массовой долей 7 %.

Катя шла к доске, как партизан, понимающий, что враг пока еще не знает главной военной тайны – несделанной лаборатории. Ожидание грядущей неотвратимой кары сковывало, она написала на доске условие и не могла понять, чего не хватает. Страх, внушаемый химичкой, был таков, что ему невозможно было противостоять спокойным равнодушием.

– Ольга Викторовна, первое вещество я написала, а второе не помню. 100 грамм раствора с массовой долей 7 % чего? – Катя обернулась к классу.

Ромка выразительно стучал пальцем по голове, шевеля губами, но она не понимала его. Ольга Викторовна, скрестив руки и наклонив по-боксерски голову, смотрела прямо ей в глаза.

– Какое второе вещество, Белова?

– Что? Вы же сказали… смешали… 200 грамм и 100 грамм…

– Серной кислоты! – выкрикнула химичка ей в лицо.

Быстрым шагом она прошла к доске, взяла мел из Катиных рук и перечеркнула условие.

– Все неверно. Условие простейшей задачи записать не можешь. Домашнее задание делала месяц назад. Чем ты занимаешься на уроках, Белова? – Она словно разгонялась для решающего удара. – Давай свою лабораторную, посмотрим, что у тебя там.

Катя не шелохнулась.

– Ты что, оглохла? Где работа?

Катя смотрела в пол. «Это происходит не со мной, не со мной!»

– Катя, – неожиданно тихо и вкрадчиво сказала Ольга Викторовна, – только попробуй сказать, что и лабораторную ты не сделала. Так да или нет?

Катя отрицательно мотнула головой, выбрала точку на полу и вцепилась в нее взглядом – как будто это был столбик, за который она ухватилась, чтобы не упасть.

Ольга Викторовна продолжила медленно – спокойно, доверительно, с интонациями мудрого наставника, не срываясь на крик и истерию – Кате казалось, что по ней едет разумный каток. От него было невозможно спрятаться. Каток полз по всей ее жизни, останавливаясь и утрамбовывая ее имя в асфальт. Это было излюбленное наказание Ольги Викторовны: по многу раз произносить имя виновного, закрепляя за именем стыд и позор.

– Ты, взрослый человек тринадцати лет, позволяешь себе ходить в государственную школу, занимать место, отнимать у учителя время. Точно так же ты позволяешь себе брать деньги у родителей на кино, одежду, телефоны, да, Катя? И с легкостью паразита ты собираешься так прожить всю жизнь. Ни за что не платя, ни за что не отвечая, будучи в этой жизни до старости халявщицей и безмозглой дурой, Катя. Посмотри на меня!

Катя вздрогнула и на мгновение подняла глаза, но почти сразу же их опустила, боясь расплакаться.

– Ты хоть что-то стоящее сделала в своей жизни? Что-то, что дает тебе право считать себя человеком? Чем ты занимаешься в свободное время? В хосписе помогаешь, в детдоме? Какими серьезными делами занята твоя голова, Катя? Я смотрю, на маникюр, на шопинг, на гаджеты у тебя времени хватает. На мальчиков, наверное, тоже хватает? А школа – по остаточному принципу. А теперь ответь мне, почему я, кандидат наук, написавшая диссертацию международного значения, должна тратить время на тебя вместо того, чтобы продолжать заниматься научной работой? Почему?

Ольга Викторовна, не мигая, смотрела на Катю. Класс боялся пошевелиться, каждый втайне радовался тому, что не он сейчас на эшафоте, но даже эта эгоистичная радость не мешала им чувствовать ту страшную бездонную воронку, в которую погружалась их одноклассница. Все ждали, когда обличение прекратится, но боялись вызвать огонь на себя. Новенький по-прежнему не отрывал взгляд от учительницы.

– Мне интересно, Катя, а что думает мама о твоих школьных успехах? Она тобой занимается или уже пустила в свободное плавание?

Это было то самое – вот так, шаг за шагом, методично и безгневно перебирая друзей, привязанности, привычки, отношения с родителями, мечты о будущем, страхи и желания, чувства, смешивая это все в адский коктейль, Ольга Викторовна добиралась до больного места каждого ученика.

Катя охнула, в отчаянии вскинула голову, хотела что-то крикнуть, но не смогла.

– На следующий урок, Белова, я тебя пущу только после разговора с классным руководителем. Сологуб, в чем дело? Хочешь к доске? – обернулась учительница к классу.

Катя, вырвавшись из-под ее взгляда, громко всхлипнула и выбежала вон.

Она не чувствовала холода. Пронеслась по школьному двору, по футбольному полю и остановилась только у турников. Там, прижавшись лбом к ледяной перекладине брусьев, она наконец дала волю рыданиям. И строила, строила планы мщения – один безумней другого. И опять плакала.

Когда на ступенях у главного входа появились ученики младших классов с родителями, она поняла, что урок окончен и надо возвращаться. Посмотрела на телефон и неожиданно обнаружила месседж от Димы: «надождать». Господи, о чем он? Чего еще ждать? Ненормальный какой-то…