Текст книги "#черная_полка"

Глава 8

Все знания Инги про морг были из ментовских сериалов начала 90-х – с темными коридорами, грязью, полупьяными мрачными врачами, да из ужастиков, где восставали мертвецы с костлявыми руками. Особенно она беспокоилась о запахах. Они привязывались к ней. Потом, хоть бы и через месяц или через год, ей достаточно было только уловить носом нечто похожее, чтобы мгновенно провалиться в атмосферу прошлого – со звуком и изображением. Она в деталях помнила гнилостно-сладкий аромат мясного отдела из «Продуктов» на Цветном, плесневелый запах пыли в старой бабушкиной квартире, химическую атаку из кладовки в их редакции, вонь раскисшей мусорки во дворе ее дома, резкость дорогого одеколона Арега. Но, к счастью, так же легко вспоминала сливочность детской Катиной макушки или карамельный дух маминого вишневого пирога.

Подходя к моргу, она радовалась, что мир по-прежнему пахнет скошенной травой, свежей листвой и выхлопами машин с дороги. Специфический запах появился только в фойе и неожиданно оказался приятным – церковный ладан, отчего в памяти быстро промелькнул высокий иконостас, ряды свечей, золотые рясы и ангельское пение. Ладаном пахло из-за двери с табличкой «Ритуальный зал».

Они с Олегом прошли мимо, к служебному входу, как и договаривались с Холодивкер. Там ей было легче провести их к себе – без лишних вопросов и чужих глаз. Они стояли в небольшом тамбуре, ожидая Женю, и перешептывались.

– А вдруг там сразу, как войдешь, вдоль стен покойники лежат? Ты готова? Они кааак накинутся?

– Ты со мной зачем пошел, а? Для острых ощущений или чтоб меня поддержать? Вот и поддерживай. Скажи: можешь на меня положиться. Давай повторяй по слогам. Можешь…

– Можешь, конечно. Вместе и рухнем. Тебе хоть помягче будет.

Он натянул до носа ворот свитера и захрипел дальше:

– Как здесь можно работать? Я сюда больше ни ногой. Только если обеими и вперед. – Он хмыкнул. – А эти? Каждый день добровольно, ты только представь!

– Привыкли, наверное. Профессиональную защиту выработали. Я, кстати, думаю, они все азартные люди – зачем еще такую работу выбирать? Чтобы загадки смерти разгадывать, больше незачем.

– Ага. Все здоровые тела похожи одно на другое, а каждое умершее тело умерло по-своему.

Из коридора вело три двери, как в сказке: прямо пойдешь – в «Танатологическое отделение» попадешь, налево – в неведомые «Секционные», направо – в «Посторонним вход воспрещен».

Штейн перебирал варианты.

– Я бы вправо пошел: Танатос пусть подождет, а Секции явно не волейбольные.

Но, вопреки его ожиданиям, открылась дверь с надписью: «Секционные». В проеме появилась грузная женская фигура. Женя сощурила глаза, привыкая к слабому свету, спросила:

– Это вы – Инга?

– Да.

– Холодивкер.

Они прошли за ней в длинный, слабо освещенный коридор. Вдоль стен, как и предрекал Штейн, действительно стояли каталки с контурами тел, закрытых простынями. Инга с любопытством оглядывалась. Холодивкер тяжелой поступью пошла в сторону дальней двери. Они переглянулись – она сама выглядела как зомби.

Она провела их в маленький чистый кабинет, тут было совсем по-домашнему. Ничего не напоминало о соседних помещениях – пара рабочих столов, шкафы с папками, обеденный стол, пузатый чайник с маками, на окне – тюлевые занавески и герань.

– Садитесь. – Женя устало опустилась на стул. – А это с тобой кто?

– Олег Штейн, коллега.

– Ясно, группа поддержки. Он в обморок не грохнется, помощник твой, смотрю, зеленеет на глазах? У мужчин нервы не то что у нас. Ты чего в свитер закутался? Холодно или аромат не тот? Это всего-навсего запах свернувшейся крови с примесью формалина, скажи спасибо, что ты не этажом ниже – там у нас подснежников вскрывают.

Холодивкер препарировала и в разговоре – каждое слово было как идеальный разрез. Смотрела прямо, чуть весело, изучая гостей. Инга продолжила разговор:

– Евгения Валерьевна, мы пришли узнать хоть что-то о Волохове. Он был моим другом.

Холодивкер внимательно рассматривала Ингу, будто взвешивая – можно ли доверить ей эту ношу? Про скорчившегося Штейна она уже все поняла.

– А тебе результаты вскрытия зачем? Куда ты с этой информацией? Допустим, что-то не так, дело, думаешь, возбудят? Кого еще, кроме тебя, это волнует?

– Знаю, знаю, надежды нет. Я со следователем уже встречалась.

– С Рыльчиным? Он мертвее моих пациентов, сердца у него точно нет, без вскрытия понятно.

В дверь постучали.

Сейчас нас выставят.

– Евгения Валерьевна, все готово, срединный разрез выполнен, органокомплекс извлечен, будете на гистологию брать? И на химию?

– Буду! – властно крикнула Холодивкер. – Начинай пока без меня.

Она встала, чтобы поставить чайник.

– Понимаете, внешне история абсолютно ничем не примечательная. В протоколе осмотра трупа – типичная смерть пенсионера. Сидел человек, сидел и тихо умер. Возраст – никто не удивился, быстро включили похоронную машину. Я так и сама поначалу думала – организм изношен, сразу видно: и давление, и панкреатит, и язва. Каждого из перечисленных заболеваний, в принципе, достаточно. Но что-то меня цепляло. А как мозг открыли – сразу и понеслось. Вы, кстати, есть хотите? – Она достала из ящика стола пачку печенья, хлеб и колбасу.

– Неет, спасибо!

Олег пнул Ингу под столом: смотри – зомби завтракает!

– И что, Евгения Валерьевна? Что? – Инга сидела как струна.

Холодивкер отрезала толстый ломоть белого хлеба, сверху водрузила шайбу вареной колбасы и с аппетитом откусила.

– Какая я тебе Валерьевна, брось. Женя. Там не сосуды были в мозге, а кровавое месиво – ни одного целого. Я двадцать лет вскрываю, а такого не встречала, чтобы в лабораторию на анализ послать было нечего – от сосудов одна слизь осталась. Ну и пошла резать ниже, на шею, я ж упертая. Думала, артерию найду поцелее. А там, под кожей, глубоко внутри, следы кровоизлияния вокруг левой позвоночной. Снаружи его не видно, понимаешь? Тогда я на кожу повнимательнее смотреть стала и увидела его.

– Кого?! – Инга с Олегом вскрикнули хором.

– След от укола! И ведь как ловко сделан – ровно по линии роста волос, рядом с родинкой, а иголка тооонкая была. Четко в артерию! И главное, место такое – ну кто туда колет? Без шансов найти. Но не повезло ему – нарвался на сумасшедшую Холодивкер.

Она с явным удовольствием откусила еще кусок бутерброда.

– Так это выходит… что? – Инга от нетерпения вскочила.

– Мне девочки из лаборатории позвонили. Я же им все срочняком на анализы отправила, в тот же день. Они и говорят: газхром показывает неизвестные пики.

Инга со Штейном переглянулись, слова Холодивкер звучали для них, как бред.

Она добила бутерброд, налила себе чаю.

– Сейчас объясню, как для блондинок. Есть такая вещь – газовый хроматограф. Это очень умное устройство для анализа сложных веществ путем их разделения на моно-компоненты. Кладут туда препарат, читай – кусочек печени, например, а он тебе выдает хроматомасс-спектрометрию. Это как график – кривая с пиками. Химики выделяют пики, а каждый пик – определенное вещество, и сличают с аналогами библиотеки. И таким манером понимают, что попало в организм.

– Более-менее понятно, – кивнула Инга. – Это как в мишленовском ресторане пытаться понять, из чего блюдо?

Женя кивнула. Гастрономическое сравнение пришлось ей по вкусу.

– Схватила суть верно. Так вот, они мне и говорят, что в блюде твоем, то есть в печени Волохова, есть приправа, о которой мы ничего не знаем. Ничего – от слова совсем ничего. Науке неизвестно! И самое смешное в этом, – она криво улыбнулась, – и печальное, что им писать нечего! Раз нет такого препарата в нашей картотеке – значит, в заключении будут пустые строчки! Поэтому причина так и осталась: «Смерть наступила от субарахноидального кровотечения». Правда, в протоколе вскрытия я написала про укол. Но все равно никаких оснований для расследования и возбуждения уголовного дела нет.

– Не понимаю.

– Рыльчин, похоже, мой протокол выкинул к херам. Про укол я Архарову рассказала, он там один нормальный.

– Так что же это может быть?

Холодивкер еще раз изучающе посмотрела на Ингу.

– Ладно, пойдем, покажу кое-что.

И не дожидаясь ответа, вышла из кабинета. Штейн взял Ингу за руку.

– Не дрейфь, парниша, – на ходу сказала Женя. – В гистологию идем, никто тебя покойниками пугать не станет. Хотя что их бояться, все беды от живых.

В синем прохладном кабинете гистологии Холодивкер достала из лабораторного шкафа предметные стеклышки с красно-голубыми кляксами, включила микроскоп, продолжая объяснять одной Инге. Олег остался стоять поодаль.

– Смотри, видишь, как здоровая артерия выглядит? Ровная, плотная, упругая. А теперь сюда посмотри.

Женя разместила новый препарат под микроскопом.

– Вот. Стенки артерии истончены, будто по ним щеткой железной прошлись или кислотой облили. Неудивительно, что они порвались мгновенно – как решето.

– А попроще можно?

– Попроще – был введен препарат, вызывающий мощное разрушение артерий мозга. Еще проще – это убийство.

* * *

– Инночка! Как ты вовремя! Иди же сюда скорее! Присоединяйся к нашему импровизированному собранию.

У подъезда кирпичной пятиэтажки под жестяным козырьком толпились несколько человек. Консьержка, соседка с нижнего этажа, двое молодых людей в рабочих комбинезонах «Оптоволокно» и в центре – хрупкая Александра Николаевна: очерченные ниточки губ, подведенные глаза, кокетливый газовый шарфик. Тонкие седые волосы уложены в прическу на манер «бабетты». Несомненно, всю эту операцию затеяла и приводила в действие именно она. Инга присела на скамейку, заинтересованная происходящим.

– Есть еще такой вариант: тянем по внешней стене дома, – хмуро сказал представитель провайдера.

– Сопли на фасаде, молодой человек, все равно что трусы поверх брюк. Исключено! – живо ответила Александра Николаевна.

– Тогда пойдем через вас. – Молодой человек обратился к соседке снизу. – Другого пути нет.

Александра Николаевна повернулась на каблуках к Ниночке, соседке снизу.

– Нинон, соглашайся! Пройдем в месте последней протечки, раз уж все равно потолок в твоей кухне безнадежно испорчен. Зато у нас будет еще одно окно в мир. Я тебе клянусь, это не телевизор, это куда интереснее! Тебе же компьютер сын подарил.

Грузная Нинон, с пучком густых волос, в старой кофте и галошах, махнула рукой.

– Вай мэ! Делайте, что хотите, – и, шаркая, ушла в темноту подъезда.

– Приступайте, молодые люди! Тяните вашу цивилизацию в одряхлевшее человечество.

Порыв ветра сорвал газовый шарфик с шеи Александры Николаевны, она беспомощно взмахнула рукой и тут же схватилась за шею. Инга знала – не только кокетство заставляет ее носить шарфики. Они прикрывали два кривых белых шрама на шее, о происхождении которых она никому не рассказывала. Ветер поднял невесомую ткань на высоту третьего этажа, надел на выступающий край балкона. Один из интернетчиков легко подпрыгнул, ухватился за ветку растущей у дома липы и полез наверх. По другой, горизонтальной ветви он на руках добрался до балкона, снял шарф и вернул его Александре Николаевне – та смотрела на него во все глаза.

– Спасибо вам. – Она протянула худую руку и прикоснулась к плечу молодого человека.

– Вы что, Интернет решили наконец провести? – спросила Инга Александру Николаевну, когда они зашли в подъезд.

– Ты будешь смеяться, Инночка, но вот из таких крошечных событий и состоит моя жизнь, – не услышав вопроса, говорила Александра Николаевна. – Ты подумай, этот молодой человек, такой серьезный, говорит сложно, так, что я понимаю в его монологах только предлоги… ну и стоимость, конечно. И вдруг, как мальчишка, на дерево! Ради меня. Ромео.

– Ромео на балконы не лазал. Скорее уж Сирано де Бержерак, – посмеялась Инга.

– А вот и нет! – Александра Николаевна победоносно обернулась к Инге. – Ты, моя девочка, забыла! И у кого из нас память плохая? На балкон лазал не Сирано, а его молодой друг… как его? Ну неважно. А я должна была целоваться с ним на балконе.

Инга знала, что в середине шестидесятых Александра Николаевна была утверждена на роль Роксаны, и были уже отсняты несколько эпизодов. Но потом случился тот кошмар, после которого она попала в больницу на полгода и вышла оттуда совсем другой. Даже ее недоброжелатели содрогнулись, узнав, что с ней произошло.

Они поднялись на третий этаж.

– Дай отдышаться, сердце сейчас выскочит. – Александра Николаевна остановилась переддверью. – На ключ, открывай.

Инга сразу прошла на кухню. Четыре больших пакета из дорогого гастронома заняли весь стол на крохотной кухне.

– Вот сосиски, как вы просили.

– Да, хочется иногда подхватить их за розовый бок – вилкой из кипяточка. Знаю, что вредно, но с пюре так вкусно.

– Вот овощи. Масло, сыр, нарезка копченой. А это вы любите, я знаю.

– Инга! – Александра Николаевна укоризненно ахнула, – красная рыба! Икра! Ну куда…

– …и профитроли, – довольно сказала Инга, вынимая последнюю упаковку из пакета, сминая его и пряча за ведро. Она знала, что Александра Николаевна ничего не выбрасывала, пакеты из магазинов использовала как мусорные. – Чай пить будем? Вы же не торопитесь?

– Куда я могу торопиться? – грустно улыбнулась Александра Николаевна, вытирая испарину на лбу. Стали видны веером расходящиеся от центра лба шрамы и еще три маленьких на левом виске.

Она поставила на газовую плиту чайник – не признавала электрические, говорила, что вода в них невкусная, но Инга подозревала, что она просто экономит. Они прошли в единственную комнату, которая служила пожилой женщине и гостиной, и спальней. Диван был сложен и накрыт гобеленовым покрывалом. Вдоль стены, под ковром, стоял раскладной полированный стол.

– Ну у нас сегодня прямо праздник! – она снова покачала головой, расставляя на столе угощение.

Над диваном висели черно-белые фотографии Александры Николаевны с кинопроб: совсем юная девушка в высокой соболиной шапке, сильно загримированная брюнетка в цыганской юбке, изысканная аристократка с высокой прической. Глубокая, цепляющая, нездешняя красота в озорных чертах девчонки. Красота досталась от матери, озорство – от отца. Тут же на стене, чуть в стороне, висела и пожелтевшая, еще довоенная, фотография ее родителей.

Невозможно было представить, что однажды на это тонкое создание поднял руку сильный мужчина – любимый муж, измученный демонической ревностью. Бил долго, в угаре, не щадя. Говорили, что его остановил только вид двух зубов в луже крови на полу – вот тогда он испугался. Не за нее – за себя. В реанимации Александра Николаевна сказала, что попала в автомобильную аварию, изверг остался безнаказанным. А она – изуродована, бездетна и профессионально непригодна. Ее высокий покровитель ничего не сделал, чтобы наказать мерзавца. Но впоследствии помог ей получить однокомнатную тридцатиметровую квартиру, что в то время было немало.

«Лучше бы он меня убил тогда», – не раз потом говорила актриса. Ее еще приглашали сниматься в эпизодах, но о главных ролях речи быть не могло.

Инга ходила к Александре Николаевне лет пять – именно ходила, так можно было назвать эту странную дружбу между популярной журналисткой и забытой киноактрисой.

– Ну? Что молчишь? – Хозяйка уже разлила чай, разложила пирожные и настроилась на новости.

Заговорили, конечно, о Волохове.

– Поставь рюмки. Помянем Шурочку. – Александра Николаевна достала из потрескавшегося серванта бутылку армянского коньяка. – Еще со старых времен завалялась. Вот и повод нашелся.

– Вас не было на панихиде, – сказала Инга.

– Давление подскочило. Испугалась, что не доеду.

– Наверное, правильно. Тяжелое это зрелище.

Помолчали. Коньяк обжег язык, но оставил во рту приятный привкус.

– Расскажи, кто там был, что говорили, как были одеты дамы? – Александра Николаевна махнула полную рюмку, в глазах появился блеск, она улыбалась, представляя себе собравшееся на панихиде общество. Инга понимала, что ей не хочется говорить о смерти.

– Было несколько экстравагантных нарядов, вам бы понравилось. Как вам такой: широкополая черная шляпа, а к ней темно-серое пальто с черным воротником?

– Дай угадаю. Зоя Сбойцева?

– Точно. – Инга разлила коньяк, но Александре Николаевне треть рюмки.

– Она еще с мхатовских времен любила такие шляпы. Давай еще!

– Хорошо. – Инга подумала. – Темные очки, в волосах бархатная черная лента, каблук на двенадцать, поверх черного костюма янтарный пояс?

Александра Николаевна помахала рукой в воздухе. Она поняла, о ком речь, но не могла вспомнить имя. Инга не помогала специально, врачи рекомендовали в таких случаях не подсказывать – надо заставлять мозг работать.

– Ну эта… твоя… Косоурова! Из журнала!

– Ладно, два ноль. Как вам такой вариант? С иголочки черный костюм, отороченный мехом, идеально уложенные локоны.

– Ну это легко. – Александра Николаевна перестала улыбаться. – Это наша змея Соня. Убедительно скорбела? Та еще актриса, мне фору даст. – Она тяжело вздохнула. – Господи, как все-таки Шурочку жалко!

Светские новости не помогали – Александра Николаевна была готова расплакаться. Они с Волоховым много лет дружили.

– Вы знаете, пришли и молодые люди, – заторопилась Инга. – Он по-прежнему собирал у себя дома студентов. Как нас тогда, двадцать лет назад.

– Молодые люди, небось, как на подбор – красавцы?

– Не скрою. – Инга улыбнулась. – Один даже меня поразил.

– Вот это ты зря, дорогая. – Александра Николаевна лукаво прищурилась. – Наверняка не по твоей части.

– В смысле? – Инга опять взяла в руки бутылку.

– Если красавец да при Шурочке, то точно не по женскому интересу.

Инга непонимающе уставилась на Александру Николаевну.

– Так, так… чего-то я в этой жизни явно не понимаю.

– А ты разве не знала? – Хозяйка открыто наслаждалась ее удивлением.

– Да быть не может. – Инга опустилась на стул. В памяти всплыл Волохов: всегда безукоризненная одежда, неизменный шейный платок, изысканный одеколон, ухоженные руки. – Но… Софья Павловна?

– А что Соня! – Александра Николаевна пожала плечами. – Сначала любовь у них случилась. Соня-то была не то что сейчас. Красавица! Только это недолго продолжалось. Вокруг Шурочки всегда вилось много молодежи, ну ты знаешь. – Александра Николаевна сделала паузу и пригубила коньяк. – Я тебе честно скажу…

– Не томите, Александра Николаевна. – Инга видела, что та ждет, что ее будут просить.

– Никто так до конца и не понял, чем жил Шура на самом деле. Кого любил, с кем заигрывал. И почему так опекал некоторых своих протеже. Он всегда умел обойти навязчивые вопросы, – кивнула Александра Николаевна. – И что поразительно – к нему не прилипали сплетни. Вот только однажды…

Она неловко поднялась, подошла к старому книжному шкафу, достала толстый кожаный альбом. Инга наблюдала за ней с болью: было заметно, как она сдала за последний год.

– Ну-ка, помоги.

Инга бережно взяла фотоальбом, положила на стол, раскрыла.

– Вот! Вот смотри! Узнаешь? – Александра Николаевна указала на фото, к которому Инга раньше особенно не присматривалась.

Это был групповой снимок, предположительно начало 70-х.

– Александр Витальевич? – переспросила нерешительно.

– Ну конечно. А рядом видишь? Подожди! – Александра Николаевна дала ей лупу. – Лучше?

Рядом с Волоховым стоял высокий парень, волосы чуть длиннее тогдашней нормы, фигура спортивная, но поза манерная, голова откинута назад, полуулыбка. Волохов не сводил с него глаз.

– Это Феликс, джазист. Их история наделала шума. – Александра Николаевна покачала головой. – Шурочка так увлекся, что совсем забыл об осторожности. Везде таскал его за собой, во все командировки, даже в отпуск! А ведь уже была Соня.

Инга обескураженно смотрела на черно-белый отпечаток чужой жизни.

– Но как же так?

– А вот так! Запах свободы сыграл с ним злую шутку. Скандал замять удалось, хотя эта тварь Соня даже в профком писала письма. Но, может, и правда хотела вернуть Шуру? Хотя… такие, как она, любить не умеют. Феликс потом пропал. Его выгнали с работы, он уехал из Москвы и, говорят, спился где-то.

– Но я же помню, они жили вместе с Софьей Павловной! – Инга задумалась. – Хотя… У нее всегда была своя квартира.

– Уговор был такой: развода не будет, все имущество отписать ей, за это Соня обещала его прикрывать. Ее за глаза Гагарой звали.

Александра Николаевна бережно закрыла альбом. Рука, скованная артритом, машинально поглаживала темную кожаную обложку.

– «Смерть в Венеции», помните? Висконти.

– Конечно, любимый фильм Шурочки.

– Точно! Александр Витальевич по нему лекцию читал. – Инга замолчала, вспоминая. – Густав фон Ашенбах любит мальчика издалека, даже подойти не решается. Только наблюдает из шезлонга, с балкона, бродит тенью, ловит его запахи, ревнует. Он стар и понимает, что надежды на сближение нет – просто смотрит на Тадзио и страдает. Ощущает несвежее старое тело, ненавидит свои морщины, очки. Этот мальчик для него – последнее дыхание, спустившийся ангел, но ангел смерти, глоток сладкого яда. И он этот яд пьет, отдает жизнь за эти секунды счастья! После такой любви – когда ни поговорить, ни прикоснуться – может быть только смерть. Другого выхода нет.

– Как жизнь иногда рифмуется с кино!

Муки писателя от тайной любви к мальчику, красивому, как греческий Антиной – и смерть!

– А в последнее время, – Инга потерла лоб, – у него никого не было, не знаете?

– Как же! Знаю! – К Александре Николаевне вернулось лукавство.

– Молодой?

– Кто, Инночка?

– Ну, – Инга замялась, – с кем Александр Витальевич встречался.

– Да! И хорош!

– Вы его видели? – У Инги загорелись глаза.

– Они приходили ко мне месяца два назад. Притащили огромный букет роз. Необыкновенных! Я их, знаешь, подрезала, почистила стебли, так они у меня почти три недели стояли. Я их еще на ночь…

– Александра Николаевна, – умоляюще заныла Инга. – А что молодой человек? Кто он? Как зовут? Где они познакомились?

Мог убить из-за книги? Альфонс? Наркотики?

– Дорогая моя, ты как полиция нравов! Давай-ка лучше пить чай. Я-то откуда знаю, кто он? Они пришли ненадолго, вручили цветы. Такие розы, ты бы видела! Я даже имени не спросила, зачем мне? – Она отхлебнула чаю. – Ох, горячий! Достань молока, пожалуйста. В молочнике. Да, спасибо. – Она капнула несколько капель молока, сделала глоток. – Вот, совсем другое дело. Там в цветах была открытка. Посмотри в верхнем ящике секретера.

– Вот эта? – Инга уже держала в руках стильную открытку с аппликацией.

– Раскрой. Видишь? Стихи. Это его. Мальчик, кажется, поэт. – Она подумала. – Или актер? – Александра Николаевна замолчала. По ее щеке, прокладывая дорожку, текла слеза. – Какое это сейчас имеет значение?

Инга прочитала, с трудом разобрав почерк:

 
Настанет день – я буду в нем прощен.
И вместо сада у меня случится море.
Ну а пока ни слова о покое:
Цвети мой сад, мой ад,
Еще,
Еще,
Еще.[1]1
  Стихи Евгения Горона.


[Закрыть]