Текст книги "Сахар на дне чашки. Повесть, рассказы"

Миша, который всё знает

Пыльная аудитория, слепой свет ламп, за окном глубокая ночь. Препод, похожий на сонного воробья (если бывают сонные воробьи), бог знает его имя, говорил о Платоне, Демосфене, Черчилле, Гитлере, короле Георге, Тэтчер и Далай-ламе – обо всех сразу, хоть и через паузы. Это называлось курс риторики, первое занятие первой парой.

Вместо того, чтобы спать дома, пятеро студентов спали на столах. Поздняя осень второго курса. Лишь только Таня не спала: она сидела рядом с Мишей и на время лекции перестала дышать. Вдобавок к этому Танины глаза стали совершенно круглыми, что, как с удивлением обнаружил Миша, выглядело жутко неестественно. Да просто – жутко.

– Ты чего? – спросил Миша, толкнув Таню в бок, – Жука проглотила?

Таня не ответила. Миша задумался.

– Хорошо, что эта байда всего на месяц, – сказал он и внимательно посмотрел на Таню.

– Сам ты байда! – оскорбленно ответила Таня и посмотрела на него своими круглыми глазами, – Мне очень интересно.

«Вы, конечно, знаете, что словом можно исцелить и можно убить», – говорил препод гнусавым голосом. Миша фыркнул: вот ради этих прописных истин он сюда притащился. Больше не придет. С такими преподами он сам может лекции читать. Вот Таня не дышит – пусть она и ходит.

Потом, спустя, может, пару недель, Миша наблюдал, как Таня, встретив сонного воробья в коридоре, нарочно уронила тетрадку ему под ноги. Детский сад: оба кинулись поднимать, столкнулись лбами, Танька засмеялась каким-то диким смехом, препод смутился. Ну просто детский сад.

В дни, когда была эта риторика, Таня приходила вся накрашенная, пахнущая сладкими духами, и нервная. Очень быстро Таня совсем изменилась: перестала бешено краситься, зато придумала себе новую причёску – убрала волосы в тугую кичку и открыла лоб, изображая невесть кого. Причем, в исполнении Тани открытый лоб выглядел просто бесстыдно, почти непристойно.

Конец осени и почти всю зиму Таня приставала к Мише с просьбами «принести че-нибудь почитать», натурально глотала книжки, так что в итоге Миша перетаскал ей все свои домашние запасы и был вынужден выслушивать ее впечатления о прочитанном.

В то время Танька, хоть и бесила его, и дикий этот открытый лоб носила, и красной помадой рот красила, и каблуки на ней, как ходули, но была она словно подсвеченная изнутри.

– Ты что, тренируешься на мне? Репетируешь выступление? – спросил он однажды, раздраженный не столько Таниной глупой рецензией на «Сагу о Форсайтах», сколько ее интонациями – надменными и в то же время заискивающими. И, как обычно, попал в цель: Таня замолчала, захлюпала носом, убежала куда-то, два дня держала бойкот, а «Форсайтов» так и не вернула.

На зачёте Танька разливалась соловьем. После зачёта не ушла со всеми, а зачем-то осталась, сказав, что хочет попросить дополнительную литературу.

А вот к весне что-то там у нее опять изменилось. Она была по-прежнему суетлива и загадочна, по-прежнему крутилась возле кафедры, где работал этот товарищ, но благостность, которую замечал Миша раньше, стала как-то подзатухать. Сквозило в ней что-то настолько незнакомое, морозящее и печальное, что лучше было об этом вовсе не думать – лучше было шутить, глумиться и ерничать.

Короче, не надо было быть Шерлоком, чтобы протянуть ниточку от «а» к «б», от «Т.» к «О. О.».

Сейчас все обещанные пароли-явки, почтовый адрес, телефон и состав семьи «О. О.», который оказался не старым, а просто потрёпанным и лысым мужиком, лежали на Мишином столе. Они с Денисом встречаются через два часа у станции метро «Обводный канал» и идут на мужскую встречу с «О. О.». Вообще-то его звали иначе, но Миша решил, что такие инициалы больше подходят преподавателю риторики.

Ланка велела узнать «всё» – отличная инструкция. Особенно для Миши и Дениса, которые никогда не ходили на мужские встречи и вообще никогда не ходили в гости без приглашения.

Миша взял на себя пароли-явки, а Денис обещал подготовить текст: здрасте, мы такие-то, пришли потому-то, ну и дальше все очень по-мужски.

«Не подкачай, ответственный Дениска», – думал Миша, шастая по квартире туда-сюда, зная наверняка, что они с Денисом опозорятся.

На две недели Миша остался дома один – родители устали за зиму (мать жаловалась на бледность и раздражительность, отец потерял сон) и позавчера укатили в морской круиз. Можно зарыться в книги и фотки, курить в туалете.

Овощи обреченно томились в пароварке. Морозильная камера забита пельменями, лазаньями и наггетсами. Пока Миша питался хлебом, колбасой и сыром, все в нарезке, купил сам. Запивал лимонадом и иногда пивом. Сейчас ему не нужно было ничего больше.

Он с восторгом крошил хлеб на пол, туда же сплевывал колбасную кожуру, читал что-то в Интернете, размышлял о Тане, склеивал факты, пытался понять ее летнюю «Пустоту» и тут же отгонял эти мысли. Потом начинал нервничать и опять шастал по квартире – из кухни в гостиную, из гостиной – к себе, и обратно.

Пароль от Таниного аккаунта во «Вконтакте» он подобрал быстро. Дата рождения плюс та самая предсказуемая, хоть и неприятная «пустота» – как ключ, отпирающий дверь в не очень уютную комнату. Ничего, в общем, особенного в Таньке, все обычно (он бы даже сказал «тривиально»), если бы не желание убежать и спрятаться в теплом месте, которое разливалось по телу Степанова всякий раз – не только сейчас, но и раньше! – когда он пытался представить Таню спокойной и счастливой, скажем, лет через пять.

А «Вконтакте» у Таньки – всякое барахло, котики и цветочки. Переписка с Ланой. Губастая девица вместо себя на аватарке. Из важного, пожалуй что, только несколько сообщений от незнакомых Мише парней с предложением встретиться. Парни, как на подбор, блондины в спортивных куртках. В отправленных сообщениях – Танины «ок». Наверное, встречи были. «Пусть Таранта с ними разбирается, – решил Миша, три раза переписывая пароль от Таниной страницы, – Или Мокроусову пусть на них натравит».

Из дома нужно было выходить через 20 минут. Измучившись ожиданием и всякими мыслями, в очередном приступе беспокойства, от которого урчало в животе, Миша отправился в родительскую спальню. Обследовал туалетный столик матери, заваленный тюбиками и баночками. Понюхал все духи, поморщился. Подумал, что никогда не обращал внимания на ее запах. Обнаружил платформу сердечных таблеток на прикроватной тумбочке, там же средство от облысения. Значит, с этой стороны спит отец, и таблетки тоже отцовские.

Посмотрел фотографии на подоконнике: на всех четырех – мать, отец, он; дружная семья. Заметил, что на снимках он всегда посередине, и нет ни одной, где бы мать с отцом держались за руки или как-то иначе касались друг друга. Еще раз посмотрел на кровать. Широкая. Очень широкая. Можно вчетвером улечься и с комфортом выспаться.

Дохаживая-доживая последние бесцельные десять минут, после чего можно уже одеться и выйти из дома, пытаясь унять дрожь и спазмы в животе, Миша присел на корточки перед очередной тумбочкой (сколько их мать понатыкала!) и открыл нижний ящик.

Зачем он это сделал, он так никогда и не понял. Лазал ли он в этот ящик раньше, не помнил и не вспомнил. Просто открыл – и всё; в те дни, когда Таня исчезла, они все что-то искали.

В ящике лежала прозрачная папка с документами. Миша достал ее, уселся на пол, скрючился поудобнее – живот совсем разболелся – и высыпал бумажки на пол. Копии загранпаспортов, три штуки. Документы на машину, на квартиру, на какой-то дом, еще на какую-то квартиру. Свидетельство о браке. Хм, получается восемнадцать лет в браке, странно. Мишино свидетельство о рождении с пометкой «дубликат». Ну да, Миша помнит, мать рассказывала, что потеряла оригинальное, из сумки выпало, что-то в этом роде. Миша еще тогда удивился, зачем рассказывать – ну потеряла и потеряла, а она настойчиво так говорила: «Потеряла!» – и шампанское глушила. Это было, когда Миша паспорт получал, и они сидели отмечали.

– Вот ведь сволочь – не потеряла! – громко сказал Миша, так, что подобие эха прокатилось по пустой родительской спальне.

Миша лег на пол, буквально распластался на полу, как в окопе. Он держал в руках другое, оригинальное свидетельство о рождении, где в графе «отец» стоял прочерк. Дубликат, где отцом значился «Степанов Алексей Вадимович», был выдан в том же месяце, что и свидетельство о браке.

Миша подскочил, потом снова плюхнулся на пол.

– Надо же выкидывать улики… – прошептал Миша.

Он не любил своих родителей – ни мать, ни отца. Он считал мать некрасивой и жадной теткой, зацикленной на покрывалах и маникюре. Он видел, как мать заискивает перед статусными подружками, и всякий раз Мишу тошнило. А отца он презирал. Он знал, что отец ненавидит свою работу, но продолжает туда ходить. Знал, что отец подворывает и подсиживает. Про таких, как отец, Миша много читал в книжках еще по школьной программе.

Мише казалось, что своим тихим презрением и нелюбовью он отделяет себя от родителей. Он презирает – значит, он умнее и сильнее. Значит, он больше понимает.

«Больше понимает». А вот и фигушки. Обманули его, Мишу.

Миша медленно поднялся с пола. Швырнул листочек на родительскую кровать. Стукнул по отцовской подушке, а подушку матери кинул на пол. Заплакал. Посмотрел на себя, плачущего, в зеркало: сморщенный, красный и злой младенец.

Он вытер слезы кулачком. Хлопнул дверью родительской спальни так, что слетела со стены картина и со звоном разбилась.

Все еще хлюпая, он напялил джинсы и свитер. Умыл лицо и даже причесался. Еще раз посмотрел в зеркало.

– Во-первых, у меня нет полной информации. Во-вторых, возможно, это к лучшему: вор и гад – не мой отец, – сказал он своему отражению.

Миша обхватил плечи руками и постоял так. В пересчете на земные минуты он постоял так совсем недолго.

Когда Денис скурил три сигареты подряд, обкусал все ногти и дважды повторил заготовленный текст, явился Миша.

– Двадцать минут! – закричал Денис, – Кто там у нас самый пунктуальный! Еще ведь отрепетировать!

– Все хорошо, – тихо ответил Миша, – Мы же еще ничего не знаем.

Пока они шли к нужному дому, Миша несколько раз, как заводной, повторил: «Все хорошо, мы ведь ничего точно не знаем», – от чего Денис дергался еще больше.

– Чего «ничего»? – в конце концов, спросил он, – Думаешь, Танька к нему сбежала?

Вместо ответа Миша споткнулся на ровном месте, чуть не упал, потом завис на секунду и удивленно так ответил:

– Понятия не имею! Откуда мне знать?

– А чего трындишь тогда? – сердито сказал Денис, – И, кстати, где твои очки?

– В смысле? – переспросил Миша.

– Первый раз тебя вижу без очков.

И Степанов, как полный идиот, в самый неподходящий жизненный момент, стал щупать себя за нос и уши. Не обнаружив очков ни на носу, ни за ушами (разумеется!), он вдруг выдохнул, всплеснул руками и визгливо рассмеялся.

– Ты чего, ну что с тобой?! – чуть не плача спросил Денис. Степанов сейчас напоминал бабушку и всех ее подружек разом. Таким Денис его никогда раньше не видел.

– А я-то тоже думаю, что со мной! – заголосил Миша, усилив ассоциации с бабушками, – Думаю, что мутно все перед глазами, и голова кружится? Очки забыл! О май гад.

В довершение сцены Миша кинулся жать Денису руки, полез обниматься, да так крепко стиснул, что Денис невольно подумал: «Сильный мужик».

– Всё, пришли, – хмуро сказал Денис, отбрыкавшись от нежностей, – Ты как?

– Спокоен и бодр, – ответил Миша.

Денис посмотрел на него пристально: да, вроде бы действительно опять нормальный, руки не заламывает, в бабулю не играет. Что ж за истерика была на почве очков…

– Пожалуйста, стань нормальным злым Степановым, – на всякий случай попросил Денис.

– Без проблем.

Ну вот, наконец-то: старая добрая Мишина ухмылочка «Я один умный, все дураки», кулаки в карманах и такой как бы уставший взгляд юного горожанина.

– Молодец, – похвалил Денис, – Ладно. Я предлагаю начать так…

Танин голос

…Мы были в Париже весной. Он встретил меня на углу нашего дома и большой улицы, мы сели в такси с кожаными сиденьями, попили шампанского по пути в аэропорт, а там – сели в самолет и полетели в Париж. Весенний Париж. Я полетела в Париж почти без вещей, он сказал: там купим. Я была в новом, темно-зеленом в мелкий горошек, платье и с новой прической. Лететь было страшно, но он меня все время целовал, обнимал и говорил, как меня любит и какая я красивая. От этого, конечно, я меньше боялась и улыбалась. В самолете мы тоже попили шампанского, и все на нас оглядывались, потому что мы все время обнимались и хохотали.

В Париже он заказал отель. Рядом с Елисейскими полями и Эйфелевой башней. От Монмартра тоже недалеко. С видом на Сену. И на Лувр. Магазины недалеко. Он сказал, что это идеальное место: и музеи, и магазины под боком. Потом дал мне банковскую карточку и сказал, что я могу ей пользоваться, хоть шубу могу купить. Я рассмеялась и сказала, что шубу я точно покупать не буду, но спасибо, что-нибудь куплю, спасибо за щедрость. Честно говоря, я не знаю, как нужно реагировать, когда любимый мужчина, возлюбленный, дает банковскую карточку. Я к этому не привыкла. Тот другой, обыкновенный и гадкий, про которого я и вспоминать не хочу, никогда ничего мне не давал и не дарил.

Как я рада быть в Париже с настоящим мужчиной! Да. Париж – это красота и романтика. Мне там очень понравилось. С ним, настоящим и благородным, я буду счастлива, всю жизнь буду счастлива.

А после того, как мы приехали и поселились, мы пошли в кафе. Это было приятное кафе – уютное, чистое и теплое. Я повесила свой новый плащ (забежала в первый попавшийся магазинчик, а там – все плащики и пальто, одно другого красивее), чтобы он просох, положила шарфик на полку и заказала кофе с молоком. «Ты очень хороша», – сказал мой мужчина, – «Твое лицо сияет, словно только что отчеканенная монета, если монеты можно чеканить из мягкой, освеженной дождем кожи…».

Вот так и сказал. Я уверена, что даже красивой Лане таких слов никто не говорил. И никогда не скажет!

В Париже мы много гуляли, пили, ели и смотрели по сторонам. Иногда нас захватывал дождь, и нам приходилось прятаться под деревьями. На прогулках мы пили белое вино, ели отличного жареного цыпленка с трюфелями и великолепный хлеб. А один раз – чисто случайно – поругались. Ему вдруг почудилось, будто я скучаю с ним в Париже и будто бы я ему сказала, что я с ним просто получаю удовольствие, а когда вернемся домой – я с ним расстанусь и вернусь к бывшем. Я такого не говорила и так ему и сказала: «Я ничего подобного не говорила. Это неправда. Мне хорошо и не скучно». Потом я обняла его, и мы стали весело смеяться и больше не ссорились, и никому ничего не чудилось. Дата последнего редактирования файла: ноябрь прошлого года.

Денис торгуется и заботится

Если что-то для Феклистова Дениса было действительно важным, если за что-то он волновался или переживал, то не то что мог горы двигать – он планетами мог жонглировать, лишь бы все кончилось хорошо. Правда, важными для Дениса были всего две сущности – бабушка и дедушка. Все значимое, волнующее и потенциально непоправимое в жизни Дениса было об этих двоих.

Бабушка и дедушка, в представлении Дениса, жили у него в кармане, и только от его аккуратности зависело, чтобы остались целыми их кости; чтобы малюткам было тепло и сыто.

Каждым утром и вечером Денис подтверждал свой контракт с небесами: «Я отвечаю за них, я берегу их, я их не расстраиваю и не обижаюсь, с вас – сто лет их земной жизни». Нельзя сказать, что небеса хоть как-то давали знать, что условия контракта ими приняты и одобрены, но свою часть Денис выполнял. Он заботился о бабушке и дедушке так, как редкая мать заботится о своих детенышах, не замечая, что в свои девятнадцать он порой сам кряхтит по утрам и шаркает тапками. Дед с бабкой (не такой уж «дед» и не такая уж «бабка») лишь подбадривали заботливого внука, время от времени сваливаясь с давлением и жалуясь на сердечные колики. Они считали вполне естественным, что детеныш их неудачных детенышей, давным-давно принятый на попечение, вырос – благодаря им! – в нормального человека и теперь купает их в благодарности.

В общем, все остальное: люди, вещи, события, чувства, мелкое, серьезное – виделось Денису, как будто понарошку, как в дымке, которую пускают со сцены в детских новогодних спектаклях. Он не мог и не смог бы сейчас поверить, что с кем-то, кроме бабушки и дедушки, может случиться что-то настоящее. Вот и Танину пропажу Денис воспринимал как шутку: Танька уехала, спряталась, набезобразничала, решила проверить друзей – все, что угодно, исключающее мысль «С Таней что-то случилось».

Феклистову Денису было неловко тащиться к О. О., отвлекать его от дел расспросами, подозревать в укрывательстве Таньки, как-то ораторствовать перед преподом по риторике. Но не отказывать же друзьям. И к тому же, если Танька прячется у О. О., пусть уже выходит – шутка затянулась, и Денис хотел бы дать Таньке хороший подзатыльник, отругать и обо всем забыть.

Вечером, накануне похода к О. О., Денис закрылся в комнате, вставил в уши музыку, чтобы отвлечься от шумов и шорохов, сел к столу и принялся грызть ручку, выдумывая чисто мужской разговор. Миша, пробубнив невнятное: «Ты по сути, я по форме», – поручил ему это дело. Не отказывать же другу.

Посмотрите на меня! Я умный, воспитанный, опрятный. Я – сплошное достоинство! И я на пороге прекрасного будущего. А вы? Да на вас смотреть противно.

Прости нас! Что мы можем сделать, чтобы вымолить твое прощение?

Ничего тут уже не сделаешь. Ни-че-го. Я просто не понимаю, зачем вы пришли к нам в дом. На что вы надеялись? Что я брошусь к вам на шею, что ли? А? Отвечайте!

Все эти годы мы так хотели тебя увидеть, но бабушка и дедушка перекрыли нам кислород. Сколько раз мы звонили, приходили, но они запретили нам видеть тебя: выгоняли нас, угрожали, очень свирепо угрожали. Что нам оставалось? Мы просто страдали. Вот ты поступил в институт – появилась лазейка увидеться, и – мы тут.

Вам должно быть так стыдно, когда легче сгореть заживо, чем выносить этот стыд!

Впрочем, это из другого разговора…

Феклистов Денис не впервые что-то такое сочинял, раскидывая реплики между собой и другими участниками. Правда, «другими участниками» всегда были его родители, о которых Денис ничего толком не знал и знать, как ему казалось, не хотел – факт их отсутствия в жизни Дениса говорил сам за себя. От бестолково сгинувших родителей осталась только неправдоподобная фотография: мужчина и женщина в купальных костюмах; мужчина, причем, стоит, подбоченившись, а женщина хохочет и ловит улетающую шляпку.

Однако диалоги с ними Денис отточил до степени искусства: как только безлицые родители ни вымаливали у него прощение, как только ни валялись у него в ногах, что только ни выкрикивали…

…А в историю с О. О. он все-таки зря ввязался. Во-первых, он не мог придумывать реплики за О. О. – Денис его толком даже не видел, проспал все пары, и предположить не мог, как этот человек их встретит и что скажет. Во-вторых, в чисто мужском разговоре Степанов и он должны лидировать, а Денис привык сочинять разговоры, в которых он оскорблен и молчалив, а «другие» как раз упражняются в красноречии.

– Здравствуйте, О. О., мы пришли поговорить с вами, – сказал Денис строго и торжественно.

Он теребил перчатки в руке и шумно дышал. Степанов рядом шуршал курткой, пока не мог вымолвить даже «здрасте».

– Вы студенты? – догадался О. О., – Проходите, пожалуйста.

И через паузу:

– Я рад… Напомните только, как вас зовут.

– Феклистов Денис. Степанов Михаил, – сказал Денис, чуть склонив голову, и зачем-то добавил: «К вашим услугам». На этой фразе Мишка ткнул его в спину, но Денис зря репетировал, что ли.

Денис, не моргая, таращился на О. О. – так, ему казалось, будет эффектнее. Таращась на О. О., он скинул ботинки и куртку (как выяснилось позже, на пол).

– Мы пришли поговорить, – повторил Денис.

– Пожалуйста, пожалуйста. Вот сюда проходите, это мой кабинет. Мое царство, так сказать, – О. О. неловко хихикнул и указал, куда можно сесть – стул с кожаной обивкой, протертой почти до пружин, и скрипучее, стариковское кресло-качалка. Степанов прыгнул в кресло и тут же принялся раскачиваться, а Денис уселся на краешке стула и стал разглядывать царство.

– Ну что он мог сказать, если бы его, конечно, кто-нибудь спросил… Так себе царство. «Бардак», – подумал Денис. Валяются бумаги да книги. Книги по большей части лежали открытые, корешками вверх, и едва дочитаны до середины. А листы бумаги не исписаны даже, а в основном, чистые: будто бы О. О. просто вытащил кипу листов из пачки и раскидал. У Дениса дед так все разбрасывал, когда давление подскакивало.

– Как вы себя чувствуете? – неожиданно спросил Денис, и кресло, поскрипывающее под Мишей, замерло. Все-таки у Степанова без очков совсем другой вид – сердитый и детский, а глаза, оказывается, светлые, припухшие, с розовой каемкой. Плакал он, что ли?

– Здоров, как бык, спасибо, – весело и удивленно сказал О. О., хотя меньше всего на свете он напоминал быка.

Для Миши он навсегда так и остался сонным воробьем, а Денис потом, в следующей жизни, всегда защищал О. О. В следующей жизни, где все было по-другому, то складно, то терпимо, но во всяком случае постижимо, Феклистов Денис говорил, что если О. О. оказался таким ровно-серым, то он в этом не виноват, так сложились обстоятельства просто.

– Вы у нас вели риторику, – сказал Денис, начиная издалека, но хоть как-то начиная.

– У вас – это?…, – О. О. прищурился, демонстрируя интерес.

– В институте сервиса, – прогромыхал Миша, – Можно было бы и запомнить.

– Мог бы, юноши, мог бы, – покаялся О. О., – Но, знаете, перегруз умственный… Научная деятельность. Дис-сертация. Плюс преподавание: три вуза, два колледжа. Фигаро здесь-фигаро там. Лица-лица, книги-книги…

О. О. помахал руками перед лицом, будто собирался показывать фокус – продемонстрировал, как бурлит жизнь и кружатся ее персонажи.

– Наша подруга Таня очень ценила ваш курс, – продолжал Денис, – Ни одного занятия не пропустила, прям очень ценила. Любила.

Степанов слегка дернулся в кресле: не выкладывай все козыри!

– Так, так, – О. О. покивал спокойно и самодовольно.

– Ну вот, – выдохнул Денис, – Она нам все уши прожужжала про вас, если честно. Мы ее друзья. Друзья Тани. Она к вам еще все время подходила после занятий, и, когда видела в коридоре, тоже подходила, и вообще вы часто разговаривали, но только мы не знаем, о чем…

О. О. продолжал кивать.

– Вы ее помните?

– Кого?

– Таню! – выкрикнул Степанов, – Кого еще!

– Да помню, – пожал плечами О. О., – Помню вашу Таню. Действительно, вопросы-вопросы от нее, любознательная девица. Говорила, сейчас скажу, а, да, что на работу устраивается, и по работе ей придется проводить публичные выступления.

– Ага, ага, – кивнул Денис.

Какая еще работа… Как все сложно. Что у Таньки на уме. Она все время врет. Ну зачем. Ну зачем они сюда пришли. Дома столько дел. Пол липкий от грязи. У бабушки голова плохая. В аптеку зайти. Нет еды. Сварить картошку, открыть селедку.

– Она пропала, – сказал Степанов, – Мы пришли, чтобы узнать: не знаете ли вы, где Таня.

О. О. захлопал глазами:

– Откуда ж мне знать. Уехала, может, куда-то?

– Вот и я говорю – уехала, – буркнул Денис.

– Какие отношения вас связывали? – продолжил Миша, – С Таней. У вас были… отношения?

– Вы это о чем, юноши?

Конечно же, чисто мужской разговор предполагал прямоту, откровенность. Правду, как на ладони. Без тени кокетства. Честность и мужественность. Да, конечно, Денис сам добавил дерзости в сценарий. Он своей рукой писал вчера вечером «Давайте расставим все точки над «i», потом зачеркивал и писал другое: «Давайте называть вещи своими именами». Он сам зафиксировал на бумаге этот дикий вопрос про отношения, хотя он бы скорее окоченел, чем вслух спросил О. О. об этом.

И, вот, он окоченел. Вот прямо тут, в неуютном кабинете О. О., нюхая давно не стиранные шторы, Феклистов вдруг подумал, что зря он столько лет сочинял все эти красивые диалоги с родителями… Даже если бы однажды он встретил их (чему не бывать никогда), и даже если бы они друг друга узнали (чему не бывать никогда, никогда, никогда), он бы не смог произнести ни слова. Так же, как не смог бы задать вопрос про эти дурацкие отношения.

– Связь? Встречи? Свидания под луной? Постель? – почти радостно продолжал Миша.

– Да вы что? На каком основании вы задаете такие вопросы? – взвизгнул О. О.

– Она была здесь?! – рявкнул Миша, – Татьяна здесь? Таня! Таня!

Когда из Миши выскочило это «Таня!», Денис увидел, как комната сузилась и потемнела, а все, что обычно просто чувствуется, сейчас, в одно мгновение, стало видимым. Вот, например, это «Таня! Таня!», которое стрелой выскочило из Миши, – Денис увидел, как оно выскочило и поскакало темным пятном по стенам, дотронулось до потолка и исчезло в вентиляции. Все запахи, висящие в комнате, ринулись Денису в нос, усилив дурноту. Капельки пота, блестевшие на лбу О. О., стали размером с блин и приобрели серо-зеленый, очевидной рвотный оттенок.

– Да я сейчас отп..жу вас без всякого основания, – тихим фальцетом сообщил О. О., вальяжный хозяин неряшливого кабинета.

Денис нелепо засмеялся:

– Давайте подеремся.

– Мы за этим и пришли, ха-ха – сказал Миша.

– Я не обязан перед вами отчитываться, – пищал О. О., – Я не хочу с вами драться, я профессор, я не обязан перед вами отчитываться, я часто принимаю гостей.

И добавил ни к селу, ни к городу, внезапно сменив писк на бас:

– Эти стены повидали многое, и многих.

– Неужели так сложно сказать правду? – сказал Денис, – Ведь она здесь была.

Денис имел в виду «она» – Таня, но получилось «она» – правда. Денис долго ждал ответа и только потом, уже спускаясь по лестнице, сообразил, что не спросил вслух.

– Так вы скажете, где Таня, или нам устроить обыск? – спросил Миша на автомате, настырный Миша.

Она здесь была. Таня. Таня. Таня пропала. О. О. не говорит. О. О. боится.

В комнате сгущалась темнота, и теперь силуэты Миши и О. О. стали темными, вытянутыми, со смазанными лицами.

Звуки, слова, какие-то выкрики, фрагменты речи, оброненные и потерянные, не имевшие никакого смысла и никакой цели. Вот так: чисто мужской разговор, о котором Денис, не признаваясь, страстно мечтал, в реальности оказался не разговором даже.

– Обыскивайте, если хотите, – сказал силуэт О. О. – Это даже интересно.

– Отлично, – сказал силуэт Миши и выплыл из кабинета.

Денис остался сидеть и наблюдал, как О. О. грызет ногти и сплевывает ошметки на пол. Денис слышал, как Миша быстро и громко протопал через гостиную, скрипнул какой-то дверью, кому-то сказал: «Здравствуйте, а где у вас туалет», а через положенное время зажурчала вода. Потом Миша появился в кабинете и серьезно, грустно так сказал: «Тани здесь нет».

Денис вспоминал, что до прихожей он добирался будто бы очень долго и в кромешной тьме. Увидев свою куртку и свои ботинки, Денис очень обрадовался, стал напяливать, перепутав правый ботинок с левым.

Где-то вдалеке звучал голос О. О.: «Вы ж понимаете, я не могу помнить всех студентов… ну, может, и приходила ваша Таня, ну и дальше что… приходила… что-то спрашивала, смотрела по сторонам, я еще спросил: «вы что-то ищете», она так рассмеялась и сказала, что нет, не ищет, потом вышла супруга, предложила чаю, ваша Таня отказалась, сказала, домой пойду, ну и ушла…».

– Вот и все! – воскликнул О. О., изобразив отчаяние, – Какие ко мне могут быть вопросы, ну какие!

Денис сказал: «До свидания». Миша сказал: «Если вы что-то узнаете, сообщите».

Больше они не видели О. О. Вроде бы он уволился из института и куда-то уехал.

Таня приходила к О. О. поздним вечером, и супруга О. О. действительно предложила ей чай и ужин. Таня сказала – нет, я домой пойду, а супруга О. О. сказала – ну ты проводи девочку до метро-то. О. О. пошел ее провожать, и эта девочка почему-то очень медленно шла, так медленно, что, в общем, и не шла даже, а стояла на месте. Тогда О. О. тоже остановился, это было на набережной Обводного, со стороны воды, и отчего-то стал говорить – о себе, о своей работе, о всяком таком, о науке. Эта девица, Таня, так смотрела на него.

О. О. проводил ее до метро, на прощание пожал плечо и обнаружил, что когда трогаешь плечо – потом не уснуть, ты лежишь в кровати и думаешь, что будет, если потрогать шею, из которой растет это плечо, и лицо, и руку, и все прочее… О. О. подошел к окну. Вода Обводного была темной, непрозрачной, неподвижной. Как там говорили эти пацаны. «Все уши про вас прожужжала».