Текст книги "Афганистан. Подлинная история страны-легенды"

Впрочем, эшафот представлял собой изящную аллюзию на афганскую систему наказаний. Болтунам, клеветникам и вольнодумцам, дурно отзывавшимся о монархе, вырывали языки и зашивали рты. Разбойников запирали в железных клетках, которые подвешивали на столбах, вкопанных вдоль дорог, – и оставляли умирать от голода. Заговорщиков привязывали к жерлам пушек и расстреливали в упор. Этот способ расправы под названием «дьявольский ветер» впервые применили британцы в Индии во время Восстания сипаев (1857–1858). Порох либо картечь разрывали тело преступника на куски, и смерть наступала мгновенно – но сам образ такой экзекуции вызывал у афганцев глубокий ужас. Страшнейшей карой считался «черный колодец» («сиа ча»): правонарушителя бросали в зловонную яму, куда предварительно помещали вшей, блох и крыс, – и он умирал там медленно, страдая от укусов и валяясь в собственных испражнениях. Вообще афганцев не впечатляли заурядные способы экзекуции вроде расстрела, повешения и отсечения головы – две англо-афганские войны это подтвердили; только воистину чудовищные наказания возымели должный эффект. Абдур-Рахман однажды похвастался британским дипломатам, что в его стране совершается меньше преступлений, чем в Англии, – и, вероятно, не солгал.

Воюя со старейшинами, эмир параллельно сражался с муллами и прочими священнослужителями, чья сила и власть были обусловлены народными привычками и традициями. У исламского духовенства нет жесткой иерархии, поэтому Абдур-Рахман не мог подчинить себе мулл, убив их вожака. Тогда правитель атаковал врагов гораздо более хитрым и изощренным образом. Он включил мулл в платежную ведомость, тем самым усыпив их бдительность.

Теперь любой самопровозглашенный мулла (а других в Афганистане попросту не было) получал государственное жалованье, если убеждал котвала в своей преданности монарху. Многим это удавалось, и муллы охотно брали деньги – ведь у них не было причин выступать против эмира. Государь не насаждал западные ценности, не потворствовал разврату и не отклонялся от шариата – наоборот, он ратовал за ислам и являлся истинным «защитником веры» – грозным и категоричным. Тем не менее Абдур-Рахман придерживался невысокого мнения о муллах и не стеснялся называть их «невежественными». В один прекрасный день «железный эмир» заявил, что муллы должны доказать свои знания. Придворные муфтии под чутким руководством Абдур-Рахмана составили вопросы для квалификационного экзамена – и сотни чиновников колесили по стране, проверяя компетенцию местных духовных лидеров. Около 90 % мулл провалились. В ходе инспекции вскрылись ужасные вещи – например, предполагалось, что муллы умеют читать и писать, но книг (даже экземпляров Корана) в Афганистане было мало, и тысячи мулл со временем позабыли грамоту, если вообще когда-либо ее знали.

Продемонстрировав дремучесть мулл, эмир постановил, что их надо лицензировать. Нелицензированный мулла не мог получать зарплату, а любой, кто исполнял функции муллы без лицензии, подлежал наказанию. Однако из сострадания к своему темному народу великодушный государь учредил систему медресе, где студенты приобретали знания, необходимые для успешной сдачи экзамена. Разумеется, во всех учебных заведениях преподавали благонадежные знатоки ислама, верой и правдой служившие монарху. Столичные медресе находились под неусыпным надзором эмира и высокопоставленных чиновников – поэтому выпускники получали лицензию на основании диплома. В дальнейшем такие муллы транслировали волю Абдур-Рахмана на местах; они же восхваляли заботливого повелителя, давшего им «путевку в жизнь».

Разобравшись с муллами, Абдур-Рахман взялся за казиев и муфтиев. Эмир назначил одного казия верховным судьей, ввел его в правительство и наделил полномочиями по изменению и отмене решений других судей. Также была создана единая судебная система, где решения выносились в соответствии с шариатом – причем в том виде, в каком его понимал сам Абдур-Рахман. В конце концов государь созвал комиссию для выбора официального мазхаба (исламской правовой школы). У суннитов четыре мазхаба (маликитский, шафиитский, ханбалитский и ханафитский) – и комиссия выбрала последний; сегодня большинство афганцев (да и вообще мусульман в мире) являются суннитами и ханафитами. Некоторые муллы, казии и муфтии отчаянно сопротивлялись государственному контролю. Все они были изгнаны из страны, брошены в темницу, замучены в тюремных застенках или убиты. Несмотря на это, Абдур-Рахман продолжал гордо именовал себя «защитником веры» и «самым правоверным мусульманином».

Власть «железного эмира» зиждилась на ордах госслужащих: казиев и мулл, солдат и шпионов, калантаров и котвалов, губернаторов и должностных лиц вилаятов и округов, не говоря уже о мирзах в Кабуле. Для содержания десятков тысяч чиновников всех мастей и рангов Абдур-Рахман нуждался в гораздо большем количестве доходов, чем любой предыдущий правитель сумел выжать из Афганистана. Он обложил налогами абсолютно все: с афганцев взимались пошлины за землю и животных; за посев и сбор урожая; за коммерческую прибыль и плодовые деревья; за торговлю и поездки. В любой сделке продавцы и покупатели должны были что-то отдать государству. Молодожены платили налог на брак, живые – налог на погребение умершего родственника. Абдур-Рахман собирал в четыре раза больше налогов, чем Шир-Али. Ненасытная потребность монарха в деньгах обусловила его зависимость от огромного бюрократического аппарата – ведь чиновники следили за тем, чтобы никто не уклонялся от выплат. Однако эмир не боялся, что котвалы вступят в сговор с местными жителями, дабы обмануть его, – ведь шпионская сеть имела несколько уровней, все агенты контролировали друг друга, и каждому из них всегда было что сообщить.

Шпионы составляли особое подразделение министерства внутренних дел. Его руководитель Мир Султан специализировался на ночных арестах. Любой стук в дверь после наступления темноты заставлял афганцев дрожать. Никто не знал, кого арестуют следующим, кого уже арестовали, почему это случилось и что происходит с задержанными. Люди просто исчезали. Мир Султан сеял такой ужас, что влиятельные вельможи, включая наследника престола, попросили эмира прекратить это безумие. Абдур-Рахман согласился. Министр внутренних дел проделал колоссальную работу – но теперь он был весьма ценен как козел отпущения. Следуя проверенной схеме, государь вызвал «архитектора террора» в суд, где сказал следующее: «Он [Мир Султан] убил 60 тыс. человек, и я говорю всем, кто здесь присутствует, что приговорил максимум 15–20 из них. Остальных он убил по собственному усмотрению и по личным причинам. Скажите, братья, что мне делать с этим человеком?» Судьи дали правильный ответ, Мир Султана публично повесили, а «железный эмир» торжественно заявил, что спас народ от чудовища.

Тем не менее после казни Мир Султана тюрьмы по-прежнему были переполнены. У Абдур-Рахмана имелись зинданы под каждым дворцом, а недалеко от центра Кабула он построил тюрьму Дехмазанг на девять тысяч заключенных. Количество темниц увеличивалось до тех пор, пока только в кабульских застенках не скопилось 70 тыс. человек – треть населения города. В неволе томились оппозиционеры и взяточники, мошенники и купцы, подозреваемые в нечестной торговле, старики и молодежь, мужчины и женщины, аристократы и простолюдины.

Среди заключенных было немало пуштунов, Абдур-Рахман активно переселял пуштунские племена – но с другими этническими группами он обращался еще хуже. Наиболее жестоко «железный эмир» разделался с хазарейцами. Хазарейцы, проживавшие в Центральном Афганистане, исторически были достаточно автономными. Но в 1891 г. Абдур-Рахман прислал в Хазараджат 100 тыс. бойцов – правительственную армию и племенные отряды пуштунов; при этом местное население насчитывало приблизительно 340 тыс. человек. Монарх объявил шиитам-хазарейцам джихад и пообещал почетный титул гази всем, кто примет участие в их истреблении. Хазарейцы оборонялись – отчаянно и безуспешно. В 1893 г. все было кончено. Тысячи обездоленных людей успели бежать в Мешхед и Кветту, остальных же постигла трагическая участь. По личному распоряжению монарха Хазараджат заселили другими народами, которым отныне прислуживали уцелевшие коренные жители. Их обратили в рабство; многих продали на невольничьих рынках Кабула. На протяжении еще нескольких десятков лет в среде пуштунской аристократии бытовала привычка дарить хазарейских детей в знак благодарности либо в качестве платы за оказанную услугу.

В 1895 г. – на закате жизни – Абдур-Рахман нагрянул с джихадом на северо-восток Афганистана – в Кафиристан («страну неверных»). Горные долины и ущелья Кафиристана были настолько узкими и изрезанными, что никто не мог завоевать этот край со времен Александра Македонского. «Железному эмиру» понадобилось всего шесть месяцев. Он насильно обратил местных язычников в ислам и переименовал район в Нуристан («страну света»). Восхищенные муллы нарекли государя «Светочем нации и религии».

Покорив Кафиристан, Абдур-Рахман поглотил последнюю часть территории в пределах своих границ и назначил туда чиновников и провластных мулл. Ахмад-шах Дуррани на пике своего могущества был вождем племенной конфедерации, но «железный эмир» не желал становиться очередным ханом – пусть даже и самым сильным. Он решил изменить сам статус афганского монарха – но для этого требовалось изменить афганское общество. К моменту кончины Абдур-Рахмана в Афганистане функционировало централизованное правительство с разветвленным бюрократическим аппаратом – чью власть ощущали все афганцы. Однако правителю не удалось перекроить социальный фундамент, на котором возвышалась административная машина. Он планировал создать монолитное, цельное, однородное общество – но в итоге завершил создание «второго Афганистана». «Первым Афганистаном» по-прежнему были деревни с племенным феодализмом и народными обычаями, вождями и старейшинами, муллами и сардарами – именно они составляли дух и душу страны. «Второй Афганистан» – чужеродный организм, выросший на этой почве, – воевал со своими корнями и стрелял себе под ноги. Вельможи рассылали приказы и распоряжения из «мозгового центра» в Кабуле, нервные сигналы из столицы достигали городов и сел, отдаленные вилаяты не всегда действовали слаженно и логично, периодически где-то бушевали народные восстания, шпионы и администраторы вскрывали гнойные нарывы. Страна напоминала больного с лихорадкой и тремором конечностей – но все-таки являлась государством.

Новая запутанная социальная система конкурировала со старой. Это не означает, что каждый конкретный человек полностью принадлежал к «первому Афганистану» или «второму Афганистану». Напротив – у многих чиновников были родственники в сельской местности. Некоторые уроженцы деревень перебрались в крупные города и стали бюрократами. Государственный и культурный дуализм афганского общества повторялся в частной жизни. Невзирая на все затраченные усилия и ресурсы, Абдур-Рахман не смог проникнуть в афганскую деревню и развалить ее изнутри. «Железный эмир» не разрубил гордиев узел тайных клановых, племенных и семейных связей, который и есть самое сердце афганской жизни. Но зато он установил параметры борьбы между правительством и городской элитой, с одной стороны, и народом во главе с традиционными лидерами – с другой. В XX–XXI вв. эта борьба имела судьбоносные последствия не только для Афганистана, но и для зарубежных держав, вмешивающихся в его дела.

Что до самого Абдур-Рахмана, то он умер 1 октября 1901 г. в Кабуле. Его старшего сына и преемника Хабибуллу сразу признали эмиром – и по меркам Афганистана это уже было неплохо.

Глава 8
Затишье перед бурей

О глины кусок, откуда гордыня твоя? Взгляни на себя однажды: да что ты есть? Две чашки крови и жалкая горсть костей – То скрытность глухая, то нараспашку весь.

Халилулла Халили

XX век открыл новую страницу в истории Афганистана. Страна обрела суверенитет, преодолела международную изоляцию, и в ней – как и во всем мире – начали происходить социальные и экономические изменения. Однако модернизация протекала крайне медленно, и население ожесточенно сопротивлялось реформам. Сегодня большинство афганцев ведет тот же традиционный образ жизни, что и их предки в Средние века, – и переломить это не удалось ни монархам, ни сменившим их республиканцам.

Впрочем, в 1901 г. о каких-либо судьбоносных преобразованиях еще никто не говорил. После смерти эмира Абдур-Рахмана буря миновала, и Афганистан ненадолго успокоился. Хабибулла-хан мирно взошел на престол и был счастливейшим правителем на свете. Он не боролся с братьями, не воевал с собственным народом и не интриговал. Родившийся то ли в Ташкенте, то ли в Самарканде во время отцовской ссылки (1872), Хабибулла наконец-то получил доступ ко всем удовольствиям и привилегиям, которые сулила корона. Изначально его поддержала только часть племенных вождей, но у остальных не было ни сил, ни желания сражаться с ним. Абдур-Рахман надолго отбил у ханов охоту бунтовать – и теперь они если и не бурно радовались воцарению нового государя, то хотя бы молчали. К тому же регулярная армия, созданная «железным эмиром», хранила верность его сыну.

Иными словами, суровый отец сделал всю «грязную работу» – и молодой эмир наслаждался своим царственным положением. Хабибулла был похотливым и чувственным человеком. Он любил поесть – и потому располнел; однако увлечение спортом (особенно верховой ездой и охотой) не давало ему разжиреть. Монарху нравились женщины, и он быстро обзавелся четырьмя женами, дозволенными по шариату, а затем с упоением коллекционировал красивых наложниц. Для нескольких сотен одалисок пришлось построить новый гарем, который 100 лет назад показался бы Шуджа-шаху нормальным, – но в начале XX в. количество невольниц неприятно поразило даже ближайших придворных Хабибуллы. Помимо того, эмир заглядывался на всех прелестниц, включая замужних. По легенде, он объявил среду «женским днем» и приказал вельможам приводить во дворец своих жен и дочерей для сладострастных увеселений. Один чиновник отказался со словами: «Ваше Величество, я служу вам, но не моя супруга». Рассерженный монарх ударил негодника – но на этом инцидент был исчерпан.

Вообще Хабибулла мог наказать кого угодно, как угодно и за что угодно. Он являлся абсолютным монархом и имел неограниченную власть. Но, в отличие от отца, сын не желал вершить великие дела. Абдур-Рахман хотел изменить афганский народ и сам ход истории – поэтому он стер с лица земли целые деревни, уничтожил или переселил племена и этнические группы, перекроил карту страны для достижения своих целей. Хабибулла просто жаждал развлечений. Этот большой, вздорный и капризный мальчик хватал очередную игрушку, не рассуждая о морали и справедливости. Как и все избалованные дети, он не рассуждал о последствиях, руководствуясь лишь мимолетным «хочу»; однако лень и общая расслабленность сковывали его мстительность и властные амбиции. Правитель мог дать пощечину сановнику, который его раздражал, но не усердствовал, чтобы причинить виновному серьезный вред. Любое напряжение претило Хабибулле. Неудивительно, что интригам и прочим беспокойствам он предпочитал вкусный ужин и приятное времяпрепровождение в гареме.

Будучи весьма либеральным и светским (по афганским меркам) человеком, Хабибулла отменил наиболее жестокие уголовные наказания. Правда, в 1903 г. один из его главных советников, Абдул-Латиф, был до смерти забит камнями по приговору суда – но этот эпизод являлся досадным исключением. В остальном же страна отдыхала и возрождалась. 21 марта 1905 г. Хабибулла подписал с Великобританией договор о полном отказе от самостоятельной внешней политики – в обмен на ежегодную субсидию в 160 тыс. фунтов стерлингов. Британский протекторат над Афганистаном принял окончательную форму, а наследник «железного эмира» получил много денег для удовлетворения своих сладострастных желаний.

Абдур-Рахман залил Афганистан кровью и слезами, но сумел превратить его в буферное государство, которое сдерживало две империи – Российскую и Британскую. К тому же благодаря «железному эмиру» Афганистаном теперь вообще можно было управлять – ибо кабульский трон больше не покоился на зыбучих песках, готовых в любой момент поглотить того, кто на нем восседал. Сильный и амбициозный правитель использовал бы столь надежный фундамент, дабы прославиться в веках, – но только не Хабибулла. Он уже имел все, о чем мечтал, и не стремился ни к масштабным завоеваниям, ни к великим реформам. Даже брат эмира, Насрулла-хан, признал его божественную легитимность и помогал в государственных делах – хотя, по традиции, именно ближайшие родственники чинили афганским монархам самые коварные козни

Спокойное правление Хабибуллы отражалось на жизни его подданных. Прежде всего эмир предоставил ханам, сардарам и муллам больше власти и свободы на местах. Он разрешил представителям «первого Афганистана» служить в бюрократическом аппарате – хотя Абдур-Рахман категорически препятствовал этому, пытаясь разделить традиционную и государственную системы. Первыми в ряды чиновничества проникли малики[100]100
  Слово «малик» (араб.  – царь) в арабских странах обозначает монарха – в частности титул малика в наши дни носят короли Иордании и Саудовской Аравии.


[Закрыть] – деревенские старосты, избранные односельчанами. Заняв низшие должности, они часто саботировали работу – из приверженности консервативным ценностям либо за взятки. Некоторые вышестоящие администраторы – вплоть до губернаторов вилаятов – тоже избирались населением, но уже из числа сардаров, племенных вождей и крупных землевладельцев. Эти чиновники нередко злоупотребляли своим положением для укрепления традиционных институтов – в то время как политика Хабибуллы становилась все более прозападной. Фактически эмир безрассудно позволил феодалам разъедать централизованную госструктуру, которую с огромным трудом выстроил его отец.

Тем не менее у Хабибуллы имелись и достижения. В 1904 г. он учредил первую в Афганистане светскую школу – знаменитую «Хабибию», названную в его честь. В стране было множество медресе, но в «Хабибии» мальчики осваивали только светские дисциплины – математику, историю, географию, рисование и иностранные языки (английский и урду). Позже в учебную программу были добавлены турецкий язык и другие предметы (например химия). Помимо того, эмир основал в Кабуле военную академию и педагогический институт. Выпускники этих учебных заведений образовали новый класс афганского общества – просвещенную элиту, способную управлять государством и развивать ее. Если Шир-Али выписал из Европы дюжину экспертов, чтобы те давали ему полезные советы, то Хабибулла старался воспитывать собственных квалифицированных специалистов.

Эмир обожал технические новинки и радостно покупал импортные устройства. В 1907 г. он привез из Индии несколько телефонных аппаратов, а в следующем году протянул телефонную линию от Кабула до Джелалабада. Спустя несколько лет между крупными городами была налажена телеграфная связь. В 1910 г. правительство затеяло строительство гидроэлектростанции под Кабулом – и вскоре в особняках столичной знати загорелись электрические лампочки. Электричество также использовалось для освещения общественных зданий – в частности современной больницы, возведенной по распоряжению эмира. Наконец, Хабибулла первым в стране приобрел автомобиль; несколько вельмож последовали его примеру. Вокруг Кабула проложили дороги, чтобы царственный автолюбитель мог по ним разъезжать, – но тот не на шутку увлекся и принялся строить дороги по всему Афганистану. Это вызвало настоящий бум внутренней торговли.

Афганское «экономическое чудо» стало возможным благодаря воистину талантливому человеку – Мухаммеду Хусейни. Он не принадлежал к августейшему клану Мухаммадзай, но зато разбирался в бухгалтерском учете и в том, что мы сейчас называем бизнес-операциями. Мухаммед Хусейни успешно планировал государственный бюджет, оптимизировал налоги и следил за реализацией инновационных проектов. Эмир назначил его мустауфи (перс.  – казначей) – главным казначеем и министром финансов.

Кабульская элита с радостью приобщалась к западной культуре, однако в сельской местности – где проживало подавляющее большинство афганцев – мало что изменилось. Тем не менее Афганистан считался относительно мирным и безопасным. Изгнанники стали возвращаться. Среди них были и потомки Султана Мухаммед-хана Телаи – брата и мусахиба[101]101
  Мусахиб (перс.  – придворный) – главный советник, приближенный.


[Закрыть] Дост Мухаммеда. Молодые люди являлись членами клана Мухаммадзай и приходились Хабибулле дальними родственниками, но их семью прозвали Мусахибан.

Предки братьев Мусахибан вели себя отнюдь не безупречно: например, в XIX в. Султан Мухаммед-хан сотрудничал со злейшим врагом Дост Мухаммеда – сикхским правителем Ранджитом Сингхом; по слухам, он же, будучи наместником Пешавара, продал Сингху за золото город, о потере которого афганские пуштуны скорбят до сих пор. Сын предателя, Яхья-хан, занимался посредничеством между Якуб-ханом и англичанами во время Гандамакских переговоров (1879). Иными словами, никто не горел желанием видеть семью Мусахибан в Афганистане – поэтому она долго скрывалась в Индии под покровительством британцев.

Все пять братьев Мусахибан выросли в Британской Индии и получили там образование по британской системе. Они были обучены галантным манерам и придворному этикету. По возвращении на историческую родину братья вели себя тихо и скромно, держались вместе и действовали как единое целое под руководством старшего – 18-летнего Мухаммеда Надир-хана, мрачного юноши, носившего очки в золотой оправе. Сановники Хабибуллы насторожились – они прекрасно помнили, какую роль эта презренная династия сыграла в судьбе страны, и не ждали от ее отпрысков ничего хорошего. Однако эмир встретил родственников с распростертыми объятиями и сразу же проникся к ним доверием. Надира он произвел в сипахсалары[102]102
  Сипахсалар (перс.  – командующий армией) – титул старших военачальников, а также общее генеральское офицерское звание; здесь – военный министр.


[Закрыть], а для остальных выделил важные посты в вилаятах. Сестра Надира, Улия Джаннаб (1901–1919), и вовсе вышла замуж за Хабибуллу. Она одевалась по западной моде (правда, лишь во дворце), писала стихи и свободно владела несколькими языками. Незадолго до смерти Улия Джаннаб переводила биографию халифа Умара[103]103
  Умар ибн аль-Хаттаб (590–644) – один из ближайших сподвижников пророка Мухаммеда, второй правитель Праведного халифата.


[Закрыть] с урду на дари, но не успела закончить работу.

Помимо того, в Афганистан вернулась семья Гуляма Хайдара Чархи – опального полководца эмира Абдур-Рахмана. Соперничество династий Мусахибан и Чархи разыграется намного позже и окажется для последней фатальным.

Еще одним важным репатриантом был Махмуд-бек Тарзи (1865–1933) – выдающийся афганский литератор, просветитель, общественный и политический деятель. Его отцом был знаменитый пуштунский сардар, военачальник и поэт Гулям Мухаммед Тарзи (1830–1900), который состоял советником при Дост Мухаммеде и Шир-Али. В 1881 г. по инициативе «железного эмира» семейство Тарзи было вынуждено покинуть Афганистан и перебраться в Османскую империю. Через некоторое время изгнанники обосновались в Дамаске, и Мухаммед-бек женился на сирийке – дочери муэдзина знаменитой мечети Омейядов.

Махмуд-бек Тарзи с юности впитал революционные идеи младотурок – представителей прогрессивного на тот момент политического движения (или, вернее, нескольких политических движений)[104]104
  Позже младотурки деградировали. В 1913 г. власть в Стамбуле захватил так называемый «триумвират» младотурецких лидеров, состоящий из Мехмеда Талаата-паши, Ахмеда Джемаля-паши и Исмаила Энвера-паши. Они втянули Османскую империю в Первую мировую войну, осуществили геноцид армян, а также начали геноцид ассирийцев и понтийских греков.


[Закрыть]. В 1870-х гг. они требовали проведения либеральных реформ, стремились ограничить деспотическую власть султана Абдул-Хамида II и ратовали за конституционализм. Часть «младо-» в их названии обозначала не возраст, но отношение к жизни и миру. Несмотря на разные взгляды, младотурок объединяли жажда перемен и недовольство замшелыми традициями, которые вели Порту к упадку. Тарзи подхватил этот революционный огонь – и принес его в Афганистан.

На заре XX в. он стал самым влиятельным афганским интеллектуалом, самым ярым националистом и самым пылким сторонником модернизации. Махмуд-бека уважали мусульмане Индии и Средней Азии. Он много путешествовал по Европе и Ближнему Востоку, встречался с ключевыми мыслителями той эпохи – в том числе со своим кумиром Джамалем ад-Дином аль-Афгани, который воспитал сыновей Дост Мухаммеда и составил программу реформ для Шир-Али. Подобно аль-Афгани, Тарзи верил, что можно изменить народ, сформировав мышление и сознание монарха. Поэтому он, подобно аль-Афгани, взялся за обучение принцев. Махмуд-бек не только преподавал детям чтение, письмо и арифметику, но также рассказывал им о мире за пределами Афганистана и делился с мальчиками своими надеждами и мечтами о лучшем будущем.

«Хотя человеческий век имеет свои естественные пределы, он может быть продлен двумя способами: изучением истории и путешествиями. Изучение истории расширяет восприятие создания мира, а путешествия расширяют поле зрения».

Махмуд-бек Тарзи

Неутомимый Махмуд-бек Тарзи был главным издателем Афганистана. Первая его газета называлась «Siraj ul-Akhbar» («Лампа новостей») – она выходила раз в две недели с октября 1911 г. по январь 1919 г. и сыграла важнейшую роль в формировании политической группировки младоафганцев (афганского варианта младотурок), к которой примкнули прогрессивные аристократы, офицеры и чиновники. Будучи их идейным вдохновителем, Тарзи писал и публиковал статьи о том, что следует поскорее обрести независимость от Великобритании, побороть феодализм и развивать капиталистические отношения. Еще одним печатным детищем Махмуд-бека являлась «Siraj al-Atfal» («Детская лампа») – первое афганское издание, нацеленное на детскую и юношескую аудиторию; сам Тарзи при этом стал первым детским писателем Афганистана. Наконец, он выпускал женский журнал «Irshad-e Naswan» («Путеводитель для женщин»), который курировали его жена и дочь. Кроме того, Махмуд-бек заложил основы современной литературы на дари и пушту, а также отредактировал сотни статей, эссе и очерков других авторов. Его нарекли «отцом афганской журналистики» – но Тарзи не удовольствовался сугубо журналистской деятельностью. Он поддерживал феминизм, защищал права женщин, открывал школы для девочек и – после 1919 г., в качестве министра иностранных дел – афганские посольства в Париже, Лондоне и иных европейских столицах.

Тарзи дружил с эмиром Хабибуллой и мустауфи Мухаммедом Хусейни. Сын главного казначея, Халилулла Халили (1907–1987) – впоследствии прославившийся как первый современный поэт Афганистана – в детстве учился у Махмуд-бека вместе с принцами. Спустя 70 лет он вспоминал, как мальчишкой играл в кабинете наставника и обнаружил несколько книг, которые тот перевел с французского на дари. Халилулла начал читать первую книгу – и не смог остановиться, пока залпом не проглотил все четыре. Это были приключенческие романы Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой», «Вокруг света за восемьдесят дней», «Таинственный остров» и «С Земли на Луну прямым путем за 97 часов 20 минут». Среди прочих переводов полиглота Тарзи – «Три мушкетера» и «Граф Монте-Кристо» Александра Дюма, работы по истории Русско-японской войны (1904–1905) и ряд документов по международному праву.

Переводчик, журналист, педагог, дипломат – Тарзи был еще и поэтом. Впрочем, он не писал старомодные стихи в духе Руми и Хафиза. Он использовал классические формы и следовал классическим правилам просодии, но его лирика не изобиловала традиционными образами любви, вина и мотыльков, сгорающих в пламени свечи, – этой надоевшей суфийской метафоры мистического единения с Аллахом. Тарзи был романтиком нового типа. Он восхищался телеграфными линиями, вакцинами и асфальтированными улицами. «Лампа новостей» освещала международную политическую ситуацию, прогнозы погоды и научные достижения. В газете публиковались материалы о радиоволнах и микробной теории инфекционных заболеваний; о Великой французской революции и теории психоанализа Зигмунда Фрейда; о конституции США и Римской империи.

Младоафганцы трепетали от восторга. Они жаждали познать огромный мир и нырнуть с головой в неизведанное. Юные кабульцы мечтали, чтобы их город превратился в центр культуры и цивилизации – и уподобился Афинам времен Перикла, Багдаду эпохи Аббасидов, Флоренции под властью Медичи или Парижу при Наполеоне Бонапарте. Махмуд-бек Тарзи покорил младоафганцев своей кипучей энергией, блестящей эрудицией, невероятным энтузиазмом и колоссальным трудолюбием. Его почитали как провозвестника фантастических реформ, которые вознесут обновленный Афганистан на вершину благополучия и процветания. Но главным поклонником Тарзи был принц Аманулла – младший сын эмира. Этот сорванец воспринимал учителя как отца – ведь настоящий отец, Хабибулла, им не занимался. Аманулла всем сердцем прикипел к Махмуд-беку и в 1913 г. женился на его дочери, 14-летней красавице Сорайе. Вопреки традициям, принц ограничился одной супругой – больше он не брал жен и наложниц под влиянием любимого тестя, который сам придерживался моногамии. По крайней мере, так с гордостью сообщила «Лампа новостей».

Впрочем, младоафганцы были не единственной патриотической партией в Кабуле. Брат эмира, Насрулла, олицетворял совершенно иное движение. Будучи ревностным мусульманином, он презирал монарха за лень, праздность и попрание исламских норм (мало того что Хабибулла зарекомендовал себя как светский правитель, так еще и в 1907 г. он, посетив Калькутту, имел наглость вступить в местную масонскую ложу «Конкордия»). Принц все чаще возмущался тем, что не унаследовал престол. Агрессивный и мстительный, он по характеру гораздо сильнее напоминал грозного Абдур-Рахмана, чем безмятежный Хабибулла, – однако, в отличие от отца, он симпатизировал муллам, которых «железный эмир» пытался сокрушить. На самом деле мулл не раздавили и не перевоспитали – они по-прежнему определяли общественное мнение и играли на человеческих страстях. Они все еще были морем, а правительственные чиновники – лишь морской пеной.

Зная об этом, Насрулла контактировал с наиболее консервативными муллами и заверял, что у них есть друг во дворе. Муллы, в свою очередь, утверждали, что у принца много друзей в сельской местности.

Насрулла-хан ненавидел англичан по религиозным мотивам (ведь фаранги были кафирами) и регулярно предлагал провозгласить против них джихад. Вообще в последние годы британского протектората принц являлся самым высокопоставленным и титулованным реакционером Афганистана – и зачастую вел себя как эмир. По слухам, как-то он сказал товарищу, что может за день свергнуть брата. Впрочем, Насрулла ничего не предпринимал, выжидая удобного случая, – тем более что старший сын и наследник эмира, трусливый и легкомысленный Инаятулла, определенно не мог составить конкуренцию своему хищному дяде.

Интересно, что в молодости Насрулла успел повидать мир. В 1895 г. он заменил отца во время официального визита в Великобританию (здоровье не позволяло Абдур-Рахману предпринять столь долгое и трудное путешествие). 29 апреля Насрулла отплыл из Бомбея. 23 мая он высадился в Портсмуте и спустя четыре дня встретился с королевой Викторией в Виндзорском замке.

3 сентября 1895 г. принц отправился из Лондона в Париж, затем – в Рим и Неаполь, и 16 октября 1895 г. добрался до Карачи. Он вернулся в Кабул через Кветту, Чаман и Кандагар. По версии журнала «National Geographic» (1921), это было самое длинное путешествие, когда-либо совершенное афганцем.

Главной проблемой для официального Кабула в то время была Великая война, которую позже назовут Первой мировой (1914–1918). Махмуд-бек Тарзи и Насрулла твердили, что Афганистан должен сражаться с Великобританией (первый считал так из симпатии к младотуркам, второй – из ненависти к британским «неверным»)[105]105
  В Первой мировой войне Центральные державы (Германия, Австро-Венгрия и Османская империя) противостояли Антанте – союзу Великобритании, Франции и России.


[Закрыть]. Поразмыслив, Хабибулла решил сохранить нейтралитет. На эмира давил османский монарх Мехмед V, объявивший Антанте джихад и ожидавший массовой поддержки от единоверцев. Дело в том, что с XVI в. султаны Высокой Порты носили титул халифов – повелителей всех мусульман на земле, и Мехмед V уповал на то, что соберет многомиллионное воинство. Но светскость Хабибуллы сыграла ему на руку. Он не позволил втянуть свою страну в длительный кровавый конфликт – и, если честно, Афганистан не примкнул бы ни к одной из сторон без ужасных для себя последствий. Государство Хабибуллы находилось под протекцией Великобритании и располагалось по соседству с Россией – а значит, не могло выступить против этих держав. В то же время для страны с мусульманским населением было бы глупо присоединяться к Антанте – и тем самым автоматически ввязываться в противоборство с самим халифом.