Текст книги "Афганистан. Подлинная история страны-легенды"

Все это не означало, что афганцы несокрушимы, – напротив, англичане их регулярно громили. Великобритания побеждала в битвах, но не в войне – которая превратилась в «черную дыру» и жадно поглощала индийские деньги и ресурсы. Конца этому не было видно. Колониальные администраторы в Калькутте предложили разделить Афганистан на провинции и раздать их родственникам Якуб-хана. Затем англичане могли спокойно уйти, оставив после себя гражданскую войну, – в которой увязнут русские, если вторгнутся в Афганистан.

Впрочем, 27 июля 1880 г. афганцы наконец-то одержали важную для себя победу. Мухаммед Аюб-хан – один из сыновей Шир-Али[89]89
  Весной 1880 г. Мухаммед Аюб-хан был эмиром Афганистана после Муса-хана.


[Закрыть] – разбил бригадного генерала Джорджа Берроуза близ деревни Майванд, к западу от Кандагара. В Великобритании Майванд стал синонимом афганской жестокости. Помимо того, он увековечен Артуром Конан Дойлем как сражение, где был ранен Джон Ватсон – друг и компаньон детектива Шерлока Холмса.

Оба персонажа впервые появляются в повести «Этюд в багровых тонах» (1887). Рассказывая о Второй англо-афганской войне, доктор Ватсон вспоминает: «Многим эта кампания принесла почести и повышения, мне же не досталось ничего, кроме неудач и несчастья. Я был переведен в Беркширский полк, с которым я участвовал в роковом сражении при Майванде. Ружейная пуля угодила мне в плечо, разбила кость и задела подключичную артерию. Вероятнее всего я попал бы в руки беспощадных гази[90]90
  Гази (араб. ) – почетный титул мусульман, которые сражаются с «неверными».


[Закрыть], если бы не преданность и мужество моего ординарца Мюррея, который перекинул меня через спину вьючной лошади и ухитрился благополучно доставить в расположение английских частей»[91]91
  Одним из прототипов доктора Ватсона считается Александр Фрэнсис Престон – полковой врач 66-го Беркширского полка, который был ранен в начале боя.


[Закрыть].

Потом доктор Ватсон вернулся в Англию и перебрался в Лондон, где познакомился с Шерлоком Холмсом и поселился с ним в доме 221б на Бейкер-стрит.

В Афганистане, как и следовало ожидать, битва при Майванде превратилась в символ национальной гордости. По легенде, в пылу сечи, когда афганцы дрогнули, девушка по имени Малалай схватила окровавленное знамя и упрекнула мужчин в трусости. Ее сразила вражеская пуля, но воодушевленные воины опрокинули фарангов. Малалай стала народной героиней – афганской Жанной д’Арк[92]92
  Существование Малалай сомнительно – о ней не рассказывают ни афганские, ни британские хроники. Первые упоминания о Малалай встречаются через 40 лет после битвы.


[Закрыть].

Впрочем, триумф Аюб-хана меркнет, если знать, что Фредерик Робертс, едва услышав о схватке, примчался из Кабула, рассеял афганскую армию и взял Кандагар. Иными словами, победа при Майванде была частью более крупной битвы, в которой афганцы потерпели поражение. С другой стороны, и Майванд, и Кандагар являлись актами грандиозной драмы – Второй англо-афганской войны, и трудно сказать, кто ее выиграл. Аюб заслужил пылкое восхищение соотечественников, но не оставил дальнейшего следа в истории – ибо, пока он упивался славой, в Кабул вошел его двоюродный брат Абдур-Рахман. Этот человек – который вскоре получит прозвище «железный эмир», – покинул Афганистан еще в 1860-х гг. Как только началась война, он вернулся.

Глава 7
Железный эмир

Говори с людьми в соответствии с их разумом.

Саади Ширази

В XVIII в., когда Афганистан получил свое нынешнее название, он был не государством и даже не страной, а территорией со странными и спорными границами. Его обитатели принадлежали к различным этническим группам и были разделены на враждующие кланы и племена. Афганцы исповедовали ислам и вели схожий образ жизни, но больше их ничего не объединяло. Эмир являлся верховным вождем племенной конфедерации и почти не влиял на быт и повседневность населения. Он правил номинально – зная, что на местах господствуют локальные лидеры. Конкурирующие вожди постоянно боролись между собой, но итоги этих конфликтов не имели значения для большинства афганцев: вне зависимости от того, кто выиграл или проиграл, их жизнь текла по-прежнему. Иногда появлялись действительно сильные эмиры (например Ахмад-шах Дуррани) – и они начинали масштабные военные кампании по расширению своих владений.

Британцы изменили правила игры. Когда они вторглись в страну, афганцы впервые столкнулись с мощной европейской империей. Они могли дружелюбно взаимодействовать с фарангами как частные лица – но не как носители совершенно иной культуры и принципиально другого менталитета. Англичане влились в Афганистан, словно масло – в кувшин с водой. Им не удалось ни смешаться с местными жителями, ни привить им собственные привычки и ценности. Афганское сопротивление отражало не политику эмиров, а реакцию народа на присутствие чужаков. Именно тогда афганцы осознали, что у них есть кое-что общее: они – не британцы.

После окончания Первой англо-афганской войны и ухода британцев административная парадигма афганских правителей изменилась. Эмиры оставили свои попытки создать империю и принялись покорять земли, которыми формально владели. В этом плане особенно преуспели Дост Мухаммед и его сыновья. К 1879 г. у Афганистана были определенные границы и столица – Кабул. Отныне Кандагар, Герат и Мазари-Шариф не являлись центрами силы, где царили соперники монарха, претендовавшие на престол. Объединение страны встревожило британцев и спровоцировало Вторую англо-афганскую войну – но, свергнув эмира в Кабуле, фаранги опять высвободили буйную энергию племен. И снова британцы собирались уйти – но не потому, что потерпели поражение в битве, а потому, что не могли управлять афганцами. Теперь фаранги искали надежного и авторитетного человека, готового к сотрудничеству.

В феврале 1880 г. в Афганистане объявился именно такой человек – Абдур-Рахман, племянник Шир-Али. Потерпев неудачу в борьбе за власть в 1860-х гг., он выжидал около 20 лет и вернулся из ссылки, когда страна была раздроблена, оккупирована и залита кровью. 20 июля 1880 г. Абдур-Рахман, заручившись согласием ряда сардаров, провозгласил себя эмиром на совете племен в Чарикаре. Новый монарх понимал, что укрепления границ и восстановления главенства Кабула будет недостаточно. Ему требовалось сформировать правительство, способное контролировать все население. Но как можно диктовать свою волю людям, которые уважают не государственную власть и закон, а нормы шариата, традиции, уклад жизни племени, клана, деревни и семьи? Это проблема волновала афганских правителей следующие полвека – а способы ее решения разделили страну на два культурных мира.

Абдур-Рахман носил русскую военную форму и, по слухам, надеялся, что Россия пришлет ему оружие, – но британцы увидели в нем идеального монарха. Это был человек, достаточно сильный, чтобы повелевать афганцами, и достаточно хитрый, чтобы иметь дело с англичанами. Он являлся одним из многочисленных внуков Дост Мухаммеда. Это значит, что кровь Абдур-Рахмана была голубой, а притязания на корону – обоснованными. Британцы позволили ему войти в Кабул, сели с ним за стол переговоров – и, наконец, вручили ему страну.

Конечно, британцы выдвинули стандартные условия. Абдур-Рахман не должен был пускать в Афганистан русских, а также контактировать с зарубежными государствами без разрешения Туманного Альбиона. Гандамакский договор продолжал действовать, и страна по-прежнему являлась британским протекторатом. Эмир согласился. Он просто хотел, чтобы чужаки убрались восвояси. Однако монарх озвучил собственное условие: англичане обязаны предоставить ему полную свободу действий в пределах границ эмирата. Сделка была заключена, и британцы, вздохнув с облегчением, вывели войска. Вторая англо-афганская война завершилась – и фаранги достигли всех своих политических целей. Впрочем, обе стороны что-то получили и дорого заплатили за это. В любом случае, процесс превращения Афганистана в современное государство возобновился.

Британцы оставили после себя великого человека. Абдур-Рахман был подобен свирепым покорителям Азии, которые сеяли смерть на обширных территориях в минувшие века. Вероятно, по масштабу личности он не уступал самому Ахмад-шаху Дуррани. В другую эпоху Абдур-Рахман основал бы одну из тех ветхих империй, которые простирались от Ирана до Дели и распадались вскоре после смерти их создателей. Но на рубеже XIX–XX вв. могущественные внешние игроки заперли эмира в Афганистане – и, лишенный возможности воевать «вширь», он стал воевать «вглубь», обращая свой гнев на собственных подданных. Правитель пытался переплавить независимые феодальные уделы и автономные деревни в единое национальное государство – и, учитывая специфику Афганистана, он делал это огнем и мечом.

Абдур-Рахман вошел в историю как один из самых грозных людей, когда-либо ступавших по афганской земле. Еще ребенком он внушал окружающим ужас. Его отец Мухаммед Афзаль-хан правил Балхом – крупной провинцией на севере страны, поэтому мальчик привык к власти и роскоши. Будучи 12 или 13 лет от роду, он заинтересовался, можно ли действительно убить человека из пистолета, – и ради любопытства застрелил слугу. Когда несчастный умер, подросток рассмеялся. Афзаль-хан не на шутку испугался за свою жизнь и бросил сына в зиндан. Через несколько лет он успокоился и подумал, что такой жестокий помощник будет ему полезен. Юного Абдур-Рахмана освободили, и спустя год он был назначен армейским командиром.

В 1866 г. Афзаль-хан взбунтовался против своего брата Шир-Али и низложил его, но не сумел удержаться на троне. Отец и сын бежали за Амударью. Сперва они надеялись укрыться в Бухаре, но, не встретив сочувствия у тамошнего эмира, отправились к русским и обосновались в Ташкенте и Самарканде под покровительством туркестанского генерал-губернатора фон Кауфмана. Позже в автобиографии Абдур-Рахман с удовольствием вспоминал время, проведенное у русских (1870–1880), – тем более, что фон Кауфман выплачивал подопечным щедрую пенсию. Но даже в первые годы изгнания, когда скитальцы кормились перепродажей антиквариата и археологических древностей, Абдур-Рахман тратил лишь четверть заработанных денег. Остальные он копил на тот день, когда вернется в Афганистан.

В 1893 г. – спустя 13 лет после ухода британцев из Афганистана – Абдур-Рахман встретился с делегацией из Калькутты, дабы оформить договор, поспешно заключенный на заре его правления. Англичан возглавлял генерал-майор Фредерик Робертс, но монарх попросил прислать кого-нибудь другого: Бобс олицетворял второе британское вторжение, и афганцы ненавидели его слишком сильно, чтобы любой правитель – даже «железный эмир» – заключил с ним сделку. Робертса заменили на сэра Мортимера Дюранда – секретаря индийской колониальной администрации. Абдур-Рахман приехал на встречу без советников, племенных вождей и иных представителей своего народа. Он общался с Дюрандом tête-à-tête. Дипломат предложил международную границу, отделяющую Афганистан от Британской Индии, – и Абдур-Рахман принял предложение.

Проблема в том, что Дюранд начертил на карте линию, которая пересекала земли, традиционно населенные пуштунами, и не соответствовала какому-либо географическому объекту (например, реке или горной цепи). Согласившись с ней, Абдур-Рахман автоматически согласился с отсутствием у Афганистана выхода к морю – но это еще полбеды. «Линия Дюранда» перекрыла вековые маршруты сезонных миграций кучи (кочевников) и разделила множество деревень на две части. Жители кишлаков по обе стороны «линии Дюранда» являются соплеменниками и близкими родственниками. Фактически пуштуны Британской Индии (нынешнего Пакистана) были отрезаны от своих афганских собратьев. На британской части немедленно вспыхнуло восстание, которое разожгли муллы с одобрения Абдур-Рахмана. Англичане подавляли его на протяжении двух лет. Они повысили сумму ежегодной субсидии, выплачиваемой эмиру, с 1,2 млн рупий до 1,8 млн рупий, дабы тот усмирил бунтовщиков, – однако на самом деле Абдур-Рахман не мог ни повлиять на мятежников, ни воспротивиться решению Мортимера Дюранда. Позже монарх утверждал, что «линия Дюранда» обозначает не рамки государственного суверенитета, а всего лишь пределы контроля кабульского правительства, – но многие афганцы и пакистанцы до сих пор его не простили.

Итак, британский дипломат росчерком пера превратил пуштунов в так называемый «разделенный народ». На чем же он основывался? Здесь надо вспомнить, что по Гандамакскому договору (1879) англичане присоединили к индийским колониям часть афганских земель. «Линия Дюранда», существующая по сей день, отражает расстановку сил в Южной Азии в определенный момент, а именно – на закате XIX в. Будучи границей между британскими колониями и британским протекторатом (Британской Индией и Афганистаном), она вызывала гнев местного населения – но после обретения Афганистаном и Пакистаном независимости (в 1919 г. и 1947 г. соответственно) «линия Дюранда» превратилась в источник непрекращающегося конфликта. Ситуация усугубляется тем, что в Пакистане, в отличие от Афганистана, пуштуны не доминируют численно – они занимают лишь второе место, значительно уступая пенджабцам (15,42 % пуштунов против 44,68 % пенджабцев[93]93
  Это процент пенджабцев и пуштунов от общей численности населения Пакистана.


[Закрыть]). Если прибавить к вышесказанному историческое негодование афганцев по поводу утраты Пешавара, то становится ясно, почему 2640-километровая «линия Дюранда» все еще практически не размечена – и почему афганские власти упорно отказываются признавать ее государственной границей.

Остальные границы Афганистана также были определены при Абдур-Рахмане – но перед этим Великобритания и Россия поглотили значительные участки его владений в рамках «Большой игры». В 1884 г. Петербург и Лондон договорились о совместной демаркации северной афганской границы. Однако русская армия направилась на юг и заняла земли к югу от Амударьи и Мервского оазиса. 30 марта 1885 г. русские отбили у афганцев деревню Пенджде и окрестности во время сражения на реке Кушка. Оттуда царские силы могли двинуться дальше – к Герату и Гиндукушу, естественной границе с Индией.

Встревоженные британцы предупредили, что дальнейший поход на Герат спровоцирует войну. Участники «Большой игры» впервые за долгое время оказались на грани прямого вооруженного столкновения. Впрочем, войну удалось предотвратить, и Абдур-Рахман смирился с утратой своего северного форпоста, который перешел к России. На Кушке построили одноименную крепость, ставшую крайней южной точкой Российской империи и СССР. Поэтому у офицеров царской (а затем советской) армии бытовала знаменитая поговорка: «Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют». Сейчас руины крепости находятся в Туркмении близ города Серхетабад (бывшей деревни Пенджде).

Летом 1887 г. – спустя два года напряженных переговоров – Россия и Великобритания согласовали северо-западную границу Афганистана, а в 1888 г. была завершена демаркация границы с Персией.

Северо-восточная граница Афганистана была проведена в 1891–1895 гг., когда Абдур-Рахман вынужденно принял длинный участок малонаселенной земли, протянувшийся до Китая и разделяющий Британскую Индию и Россию.

Таким образом, в эпоху правления «железного эмира» Афганистан обрел свои нынешние границы.

Тем не менее Абдур-Рахман нуждался в конкретной территории, на которой можно было править, – и потому безропотно согласился с «линией Дюранда». Он был готов на что угодно – только бы изолировать Афганистан от всего мира и тем самым обеспечить себе абсолютную власть. Когда «линию Дюранда» кое-как разметили, эмир опустил «железный занавес». Он запретил передвижение людей через границу (за редкими исключениями), а его правительство внимательно следило за тем, какие грузы, предметы и информация попадают в страну. Тем не менее Абдур-Рахман выписал из Европы пару десятков врачей, геологов и инженеров (специалистов в сфере ирригации и горнодобычи), а также импортировал оборудование для легкой промышленности. Внутренняя торговля выиграла от политики протекционизма, но качество образования резко ухудшилось по сравнению с эпохой Шир-Али, и уровень грамотности был очень низким. Кроме того, эмир категорически отказался от строительства железной дороги и телеграфа, а также от создания концессий (зная, что его слаборазвитая страна не выдержит конкуренции и не устоит перед западным влиянием). Лишив Афганистан доступа к современным идеям и изобретениям, он получил полную свободу действий.

Перед тем как приступить к реализации своего грандиозного плана, Абдур-Рахман нейтрализовал соперников. Первым в списке был Аюб-хан, герой Майванда, засевший в Герате, – и слишком популярный у народа, чтобы остаться в живых. Летом 1881 г. он даже занял Кандагар, но в сентябре «железный эмир» вызвал двоюродного брата на бой и разгромил в пух и прах. Аюб-хан бежал в Персию, потом британцы приютили его в Индии – и, конечно, назначили солидную пенсию.

Тем временем поднял голову другой кузен Абдур-Рахмана – Мухаммед Исхак-хан. Он управлял крупной северной провинцией – Афганским Туркестаном – и делал это хорошо, верша правосудие с милосердием, чем и заслужил любовь подданных. Эмир хотел сокрушить его на поле брани – однако Исхак-хан, не отличавшийся военными талантами, уклонился от сражения и покинул страну.

Согласно другой версии, Исхак-хан едва не выиграл сражение. Во время боя к нему начали массово перебегать солдаты Абдур-Рахмана. Однако Исхак-хан принял их за собственных воинов, подумал, что его армия разбита, и сам обратился в бегство. Люди Исхак-хана запаниковали – и Абдур-Рахман одержал победу.

Затем восстало пуштунское племя мангалов. Абдур-Рахман раздавил их. В 1886 г. взбунтовались гильзаи – и повторили судьбу своих предшественников. Помимо того, серьезные мятежи поднимали узбеки (1888) и хазарейцы (1891–1893).

В общей сложности, за 21 год правления Абдур-Рахман участвовал в 40 племенных войнах – и выиграл их все. Он неуклонно подчинял себе Афганистан, прибирая к рукам его пестрое демографическое «одеяло» лоскуток за лоскутком. Военных побед здесь было недостаточно. Чтобы поверженные враги не набрали силу снова, эмир осуществлял политику, которую ассирийцы практиковали еще три тысячи лет назад – и которую Сталин возьмет на вооружение через несколько десятилетий. Абдур-Рахман переселял целые этнические группы, дабы вырвать их с корнем из привычной обстановки, отделить от исторических союзников и поместить в незнакомую или заведомо враждебную социальную среду – туда, где они никому не могли доверять. Многие племена были переброшены с юга на север; тысячи семей из северных степей очутились в районах к югу от Кабула. Впрочем, эта деспотическая программа имела благотворный побочный эффект: монарх перетасовывал подданных, словно колоду карт, – и разрозненные народы Афганистана постепенно сливались в единый афганский народ.

Для любого правителя победы в 40 войнах означали безоговорочное господство – но для Абдур-Рахмана они являлись лишь верхушкой айсберга. Ранее Афганистан был разделен на провинции (вилаяты) и районы, которые примерно совпадали с ареалами обитания племен. Участок земли, где проживали преимущественно представители одного племени, считался районом. Административная структура отражала социальную ткань страны – и тоже напоминала лоскутное одеяло. Должность губернатора района либо вилаята занимал вождь соответствующего племени. Это было логично – но Абдур-Рахман все изменил. Во-первых, он увеличил количество вилаятов и выделил в их составе новые районы (этот принцип сохраняется и поныне – сейчас в Афганистане 34 вилаята, состоящих из 398 районов). Во-вторых, эмир учредил округа, пересекающие племенные территории. Отныне юрисдикция губернатора района распространялась на семьи из нескольких разных племен, а племя, населявшее ту или иную территорию, было разделено между двумя и более округами. Таким образом, административная система была отсечена от родоплеменной. Теперь каждый человек подчинялся не только хану[94]94
  Хан – здесь: вождь племени.


[Закрыть] своего племени, но и государственным чиновникам.

Далее эмир наделил чиновников – чья власть исходила «сверху», из столицы – гораздо более обширными полномочиями по сравнению с теми, которыми обладали местные лидеры (чья власть исходила «снизу», из народа). На практике это оказалось непросто – ведь Абдур-Рахман мог уволить губернаторов, но не ханов, старейшин и прочих племенных авторитетов. В автобиографии, изобилующей самовосхвалениями, он писал: «Каждый имам, мулла и вождь каждого племени и каждой деревни мнил себя независимым правителем… Тирания и жестокость этих людей была невыносима». Абдур-Рахман взорвал десятки крепостей, принадлежавших автономным феодалам, и возвел собственные форты вдоль главных торговых дорог. Помимо боевых действий, он также использовал традиционные методы усмирения непокорных – брал в жены и наложницы дочерей локальных лидеров, подкупал неприятелей и захватывал заложников.

Назначенцы эмира пришли на «расчищенную» землю, где с ними уже некому было бороться. Поэтому всегда имелся шанс, что какой-нибудь чиновник, командированый в далекую провинцию, со временем обретет силу и выйдет из повиновения – особенно если правитель не следил за ним. Действительно – за сколькими администраторами он мог пристально наблюдать? Оказалось, что за всеми – ведь монарх имел разветвленную шпионскую сеть. Абдур-Рахман создал непревзойденную разведывательную службу, которая стала характерной особенностью афганской политики.

Благодаря информаторам «железный эмир» мог при желании опозорить любого губернатора. Помимо того, он регулярно разорял вельмож и придворных. Обычно повелитель вызывал сановника в суд и утверждал, что кто-то обвинил его в коррупции. Ответчик приносил бухгалтерские книги и пытался публично доказать, что никогда не злоупотреблял должностными полномочиями. Разумеется, при доскональном изучении в документах всегда обнаруживались несоответствия – от серьезных нарушений до банальных арифметических ошибок. С этого момента чиновник был официально уволен, его имущество – конфисковано, а репутация – безнадежно испорчена. Тому, кто остался на свободе, неслыханно повезло; но еще меньше было тех, кому удалось сохранить голову на плечах.

Подобные инциденты происходило регулярно. Исторический анекдот гласит, что как-то раз эмир поставил одного человека на престижную должность, – а тот погрузил свой скарб на телегу и привез во дворец.

– Что это означает? – нахмурился Абдур-Рахман.

– Ваше Величество, – ответил новоиспеченный вельможа, – я знаю, что, как только вы назначаете человека на высокий пост, его судьба – потерять все, чем он владеет, в течение нескольких лет. Я хочу сэкономить время, сдав имущество сейчас.

Эмир располагал ордами бюрократов, многие из которых начинали как гулям-бачи («мальчики-рабы»), хотя слово «раб» здесь имеет особое значение, характерное для мусульманских обществ. Гулям-бачи – это юноши, взятые из семей в младенчестве и воспитанные при дворе. Они сформировали привилегированный слой квалифицированных администраторов, управлявших страной, но не имевших никакой поддержки, кроме одобрения монарха. В Афганистане самые талантливые и полюбившиеся правителю гулям-бачи именовались «амир-задас» («дети эмира»). Позже это название сократилось до слова «мирза»[95]95
  Мирза (мурза) – один из аристократических титулов в Центральной Азии.


[Закрыть]. У Абдур-Рахмана был легион мирз. В Кабуле построили несколько министерских зданий; их отделы ведали вопросами финансов, торговли, правосудия, общественных работ, кадровой политики, медицины и образования. Всем этим заправляли мирзы. Эмир требовал, чтобы мирзы вели роскошный образ жизни, ибо они олицетворяли его величие. Вельможи носили лучшие одежды и гарцевали на великолепных скакунах – но могли в любой момент состряпать заговор против господина. Абдур-Рахман всегда ожидал предательства от своих избалованных приближенных. Однажды жена монарха Мирмон Халима (по прозвищу Бобо Джан) спросила супруга, почему тот просто не казнит мирз, которым не доверяет. «Это было бы непрактично, – ответил Абдур-Рахман. – Я не доверяю никому из них».

По традиции, Абдур-Рахман имел четырех жен и десятки наложниц, но Мирмон Халима, будучи самой любимой, активно занималась государственными делами. Она давала мужу советы, ездила верхом (совершенно немыслимо для афганки той эпохи), вела переговоры с ханами (что еще более немыслимо), исполняла дипломатические поручения и вообще была грозной личностью. Афганцы говорили: «Весь мир боится Абдур-Рахмана, а он боится Бобо Джан». Как и муж, Мирмон Халима являлась потомком Дост Мухаммеда. Супруга эмира слыла мудрой и патриотичной женщиной, и повелитель всецело на нее полагался. Бобо Джан охраняла хорошо обученная гвардия – ее ядро составляли женщины-воительницы, а служанки царицы умели пользоваться оружием.

Подобно своему дяде Шир-Али, Абдур-Рахман знал, что Афганистану нужна профессиональная армия. Племенные лашкары хорошо зарекомендовали себя во время борьбы с зарубежными захватчиками, – но эмиру требовались войска, верные лично ему, дабы покорить собственный народ. Он ввел новую призывную систему – «хэшт нафари» («каждый восьмой»), при которой каждый восьмой мужчина в возрасте от 20 до 40 лет проходил военную службу. Рекрутов набирали в деревнях; семьи семерых кандидатов, избежавших призыва, облагались налогом для содержания новобранца. За первые три года (1880–1883) монарх создал 43-тысячную армию; к 1887 г. ее численность увеличилась до 60 тыс. человек, а в 1890 г. превысила 100 тыс. солдат, включая пехотинцев, кавалеристов и артиллеристов. В каждом полку имелся мулла, который сопровождал бойцов в походах и рассказывал, что если они дезертируют, то будут гореть в аду.

Абдур-Рахман обожал оружие. По легенде, однажды французский инженер показал монарху телескоп и заявил:

– Смотрите, Ваше Величество. С помощью этого инструмента вы можете увидеть луну.

– Что мне до луны? – рявкнул эмир. – Заставь эту штуку стрелять пулями, и тогда, может быть, я ей заинтересуюсь.

Афганская армия получала британское оружие, но Абдур-Рахман также построил оружейные заводы, арсеналы и пороховые склады в Кабуле и окрестностях. В 1890-х гг. Афганистан выпускал в среднем столько же пушек, сколько и любая европейская держава, – и каждый афганский мужчина мог обзавестись хотя бы одной винтовкой местного производства (кабульская фабрика изготовляла по три тысячи винтовок в год). Впрочем, «железный эмир» не намеревался отдавать оружие кому-либо, кроме своих солдат.

Несмотря на то что Абдур-Рахман сражался в основном с соотечественниками-мусульманами, он провозгласил себя главным защитником ислама на земле. Власть предыдущих афганских монархов основывалась на воле народа – Ахмад-шах Дуррани, например, стал легитимным правителем, потому что за него проголосовали старейшины на лойя-джирге. Абдур-Рахман учредил национальную лойя-джиргу – собрание ханов и мулл, но их компетенция ограничивалась одобрением инициатив «железного эмира». Теперь его авторитет не зависел от людей. Подобно европейским королям XVII в., Абдур-Рахман утверждал, что получил власть от Всевышнего – и яростно отстаивал свое «божественное право» на господство. К тому же он мог уличить повстанцев в неповиновении Аллаху – и уже в роли победоносного покорителя «неверных» и «врагов ислама» монополизировал право объявлять джихад. Далее эмир внедрил самые консервативные законы и институты – в частности организацию мухтасибов (шариатскую «полицию нравов»). Мухтасибы патрулировали улицы, заставляли женщин носить чадру[96]96
  Чадра (перс.  – палатка) – просторная верхняя одежда мусульманок, полностью закрывающая фигуру. Другие названия: чадор, чадори, паранджа, бурка.


[Закрыть] с чачваном [97]97
  Чачван (перс.  – повязка для глаз) – прямоугольная густая сетка из конского волоса, закрывающая лицо женщины.


[Закрыть], загоняли мужчин на молитву в мечеть и пороли всех, кого поймали за едой днем во время Рамадана[98]98
  Рамадан (араб.  – палящий, сжигающий) – священный месяц в исламском календаре, в течение которого мусульмане должны держать обязательный пост и, в частности, воздерживаться от еды и питья в светлое время суток.


[Закрыть].

Приравняв себя к крайним консерваторам, Абдур-Рахман атаковал главных врагов – старейшин. Амбициозный проект эмира заключался в борьбе с традиционной элитой Афганистана – и в попытке заменить ее авторитет своим. Здесь термин «старейшины» является собирательным для обозначения ханов, сардаров, мелкопоместных феодалов, руководителей кланов, патриархов, отцов семейств и прочих локальных лидеров – всех представителей старой знати, почитаемых простонародьем. Их власть опиралась на крестьян, ремесленников, мелких торговцев и кочевников, с которыми они жили и имели дело напрямую. Считалось, что старейшин очень трудно обезвредить либо контролировать – ведь они пользовались уважением лишь на уровне своей деревни, кишлака или городка и не имели крупных предводителей, которых можно было разгромить в бою или отправить в изгнание. Каждого старейшину требовалось победить отдельно. Фактически Абдур-Рахман объявил войну даже не политической системе, а укладу жизни и культуре. С подобной кампанией не могло сравниться даже покорение племен. Но «железный эмир» добился успеха – и это стало самым поразительным его достижением.

Первым делом Абдур-Рахман приказал, чтобы каждая деревня, каждый город и каждый городской квартал избрали калантара (от перс.  – старший) – должностное лицо, которое будет представлять местных жителей в отношениях с правительством. Над калантарами эмир поставил тысячи своих чиновников – котвалов (перс.  – комендант крепости).

Прежде всего калантаров обязали собирать налоги. Также калантар должен был докладывать котвалу о любых антиправительственных настроениях, признаках подрывной деятельности и намеках на подозрительную активность – да и вообще обо всем, что он увидел, услышал и узнал. По сути, калантары стали частью шпионской сети эмира. Наконец, калантарам поручили вести записи о том, кто проживает в их районе, каким имуществом он владеет и каково его происхождение. На основании этих сведений каждый афганец получил удостоверение личности – тазкиру (от перс.  – подсказка); в Афганистане документ выдается и сегодня (в электронном варианте)[99]99
  Современная афганская тазкира подтверждает личность, местожительство и гражданство – и, по сути, представляет собой ID-карту.


[Закрыть]. Путешествия дозволялись исключительно по усмотрению властей, и выдача разрешений на поездки была еще одной обязанностью калантаров – но они обращались за необходимыми бумагами к котвалам.

Калантарам платили жалованье – и, в целом, в отношении них действовала система кнута и пряника (хотя пряником тоже били). Так, калантар получал награду за хорошую работу; но если он не доносил котвалу на своих родственников и соседей, то лишался средств к существованию. Правительство определяло для калантаров и котвалов квоты на выявление и поимку злоумышленников. Если калантар не информировал котвала о требуемом количестве мошенников, воров, убийц и иных преступников, это не означало, что его район соблюдает закон; это означало, что калантар плохо справляется со своими обязанностями – и его жалованье урезали. В случае ограбления, если виновного не удавалось найти, калантар сам выплачивал компенсацию жертве. Впрочем, котвалам тоже приходилось несладко. Например, котвалу грозило наказание, если он не замечал, что кто-то уклоняется от уплаты налогов. В лучшем случае котвал был вынужден погасить образовавшуюся задолженность из собственного кармана, в худшем – отправлялся в тюрьму или на эшафот.